Тышко: Выступление на V съезде.
Это выступление Тышко в защиту Розы Люксембург было направлено целиком против Бунда и меньшевиков. Он защищал концепцию перманентной революции против поссибилизма и реформизма. («Протоколы V съезда», Москва, 1963 г., стр. 410–415).
Товарищи! Тов. Абрамович горько упрекал оратора польской делегации* в том, что он говорил не на тему. Если бы я хотел платить товарищам меньшевикам в расширенном составе — т. е. вместе с бундовцами — той же мерой, я мог бы с большим еще правом обратить тот же упрек против Мартова. Но это было бы несправедливо, ибо нужно быть очень поверхностным формалистом, чтобы не видеть той непосредственной внутренней зависимости, которая существует между нашим отношением к буржуазным партиям и нашим взглядом на характер русской революции и роль в ней пролетариата, — чтобы не подумать, что невозможно дать серьезную постановку первому вопросу без освещения второго. Но зато я должен поднять против Мартова обвинение более тяжелое. Чтобы рассматривать** слабость позиции меньшевиков, он подтасовывает, подменяет предмет спора между нами и обстреливает не тактическую позицию своих противников, а какое-то чучело, которое товарищи меньшевики сами смастерили — для облегчения себе полемики. В самом деле, никто из польских с.–д. не «верит», — как это приписывают нам, очевидно, меньшевики, — что русский пролетариат может в нынешней революции «завоевать социалистическую диктатуру», и никто никогда не утверждал, — а тем менее оратор польской делегации, — что революция в России может повести к социалистическому перевороту. Во всей нашей литературе и агитации нельзя найти ни одной строчки и ни одного слова в этом духе, и напрасно вы приписываете нам взгляды, которые, при наиболее благоприятном для вас истолковании, являются плодом исключительно вашего воображения. Не вопрос о буржуазном характере нашей революции нас разделяет, — напротив, в этом вопросе мы вполне солидарны, — а нечто совсем другое, именно вопрос о том, какова же должна быть роль пролетариата в этой буржуазной революции по отношению к другим классам. Должна и может ли осуществить демократический переворот в России либеральная буржуазия, или же эту задачу приходится взять на себя пролетариату? Должна ли с.–д., партия пролетариата, «поддерживать», — как вы выражаетесь, — быть прихвостнем, — как мы это называем, — либералов в лице партии к.–д., или же, наоборот, должна сама опереться на революционные слои крестьянства и повести их и против абсолютизма, и против контрреволюционного либерализма буржуазии, добиваясь гегемонии в революции для себя? Вот где наше разногласие, вот в чем заключается спорный вопрос.
* Вопрос об отношении к буржуазным партиям оказался ключевым на 5-м съезде. По этому вопросу выступили 4 докладчика: Ленин от большевиков, Мартынов от меньшевиков, Люксембург от польских социал-демократов и Абрамович от Бунда. Троцкий, Тышко, Мартов и др. выступили в прениях, Троцкий, как внефракционный делегат.
** Редактор московского издания Протоколов в 1963 г. заметил (и мы с ним согласны): «По-видимому, должно быть: замаскировать».
Правда, для т. Абрамовича тут и вопроса нет. По его мнению, здесь вовсе не нужна «философия», не нужны общие взгляды на характер нашей революции и взаимоотношения ее движущих сил, и задача разрешается чрезвычайно просто. Он знает необыкновенно глубокую, хотя и старую истину, что нет ничего абсолютного, а следовательно и абсолютно революционных классов, и делает из нее политические выводы. Раз, дескать, выступает революционно либерализм, другой раз и в другом отношении выказывает революционность крестьянство, поэтому не следует, умозаключает Абрамович, связывать себе руки. Перед нами две комбинации: идти с оппозиционной буржуазией или с революционным крестьянством. Смотря по выгоде, отвечает Абрамович: один раз мы выступаем вместе с к.–д., а в другой — с трудовиками. Он предлагает нам, таким образом, сидеть в нашей политике то на одном стуле, то на другом, а иногда и на двух. Это политика беспринципности, совершенно чуждая всему духу и миросозерцанию социал–демократии. Это тактика дряхлых буржуазных партий, растерявших свои принципы и идейный багаж и руководствующихся самым грубым эмпиризмом. Социал–демократия, наоборот, отличается всегда от буржуазных партий тем, что во всех своих выступлениях руководится общими принципами и строит свою тактику на тенденциях общественно–политического развития, определяющих и обусловливающих эволюцию партии. Это обстоятельство делает борьбу социал–демократии дальнозоркой и сознательной, дает ей возможность черпать силу даже из поражений и наперед обеспечивает ей победу. Нам же предлагают вместо этого — под заманчивым названием «революционного реализма» — тактику не только близорукую, но прямо слепую. Товарищи бундовцы стоят здесь неизмеримо ниже меньшевиков, которые кладут все–таки в основу своих тактических взглядов определенную теоретическую концепцию, общее, хотя и ложное, историческое миросозерцание. Поэтому, можно надеяться, что съезд отвергнет огромным большинством этот революционный реализм сидения на двух стульях, если только бундовцы решатся фиксировать свои взгляды в самостоятельной тактической резолюции.
Тем не менее я очень сожалею, что Абрамович не удержался в рамках чисто практических вопросов тактики и, следуя примеру других, которых сам же упрекал за это, пустился в теорию и общие рассуждения о революции. Как и можно было ожидать заранее, ничего хорошего из этого не вышло. Его выводы из речи польского оратора не лишены, по меньшей мере, элемента смешного. Наш оратор, указывая на ту роль, какую пролетариат уже фактически сыграл в революции, назвал перспективы рабочего движения в России громадными. Абрамович, как человек ума быстрого, моментально догадался, что поляки в таком случае стоят на точке зрения перманентной революции, без минимальной программы и других подобных же ужасов. Еще только один шаг, и оказывается, что поляки надеются прямо из абсолютизма современной России перескочить в социалистический строй, а это уже, по Абрамовичу, домарксовый социализм и бланкистская окаменелость. Я уже установил, что нам подобные взгляды совершенно чужды. Но ввиду испуга т. Абрамовича я обращу его внимание на один исторический документ под заглавием: «Обращение ЦК Союза коммунистов», написанный К. Марксом в 1850 г. и заключающий тактические указания для сознательных немецких рабочих в революции 1848 года. В этом документе Маркс ставит на вид «коммунистам», что на ближайшей стадии немецкой революции достигнет господства крупная буржуазия, что ее затем непосредственно сменит мелкая демократическая буржуазия, которая после — в той же революции — должна будет в свою очередь уступить власть пролетариату. Маркс стоял, следовательно, в 1850 г. — о, ужас! — на точке зрения перманентной революции и непосредственно предстоящей диктатуры пролетариата! А Фр. Энгельс, вернувшись к этому документу в начале 90–х годов прошлого столетия, очевидно, только случайно или по забывчивости не упрекнул Маркса в том, что он стоял на почве домарксового социализма и бланкистских окаменелостей. Во взгляде своего товарища и своем собственном взгляде того времени он не нашел ничего такого, что противоречило бы принципам научного социализма и содержанию «Коммунистического манифеста», написанного уже в 1847 году. Он видел их общую ошибку только в том, что они переоценили в то время tempo, быстроту хода капиталистического и общественного развития.
В прошлом году другой, небезызвестный, вероятно, и т. Абрамовичу, немецкий с.–д. теоретик, К. Каутский, высказал мнение, что если российская революция даст толчок социалистическому перевороту в Западной Европе, то она сама под влиянием этого последнего в дальнейшем своем развитии может перейти в социалистическую революцию. Тут перед нами уже самая очевидная бланкистская окаменелость.
Но если Энгельс не упрекнул Маркса в бланкизме за взгляд на немецкую революцию, то сделал это некто другой — именно Эд. Бернштейн и его присные, немецкие ревизионисты, которые вообще обвиняют и Маркса, и Каутского, и все революционное крыло в международной с.–д. в склонности к бланкистским окаменелостям. И действительно, страшные пугала т. Абрамовича — это наши старые знакомые из борьбы немецких оппортунистов против ортодоксальных марксистов. Абрамович все время развязно расхаживал перед нами в старых, дырявых сапогах ревизионистов, истоптанных на всех немецких с.–д. конгрессах последних лет и выброшенных давно марксистской критикой в мусорную кучу. Его взгляды — особенно тактические — только еще более просты и вульгарны, будучи лишены того научного балласта, которым украшают свою «критику» Маркса и революционной с.–д. немецкие оппортунисты. Здесь я могу расстаться с т. Абрамовичем, но раньше еще одно замечание. Он говорил, что поляки желают доставить победу большевикам. Это — неправда. Я констатирую факт, — и это именно сказал оратор нашей делегации, — что мы желаем только доставить победу принципу непримиримой классовой борьбы в противовес политике соглашательства.
Товарищи меньшевики с иронией упоминали о диктатуре пролетариата и крестьянства. Их ирония служит наилучшим показателем того, насколько наши «революционные реалисты» слепы на реальнейшие и важнейшие факты нашей революции. В самом деле, на чем основано стремление к диктатуре? Мы наблюдаем факт, что среди крестьянства существует громадное по своим размерам, имеющее глубокие корни аграрное движение. Мы видим, что самые насущные, жизненные интересы десятков миллионов сельской бедноты толкают ее на путь непримиримой борьбы с существующим режимом, что объективные, экономические интересы этой крестьянской массы могут быть удовлетворены только под условием хотя бы временного, но зато полного господства демократии в России, что радикальная аграрная реформа снизу необходима как для укрепления демократических учреждений, так и для капиталистического развития страны, и вот из этих фактов мы делаем логический вывод, что на известном протяжении у пролетариата и революционного крестьянства путь общий, что сознательный пролетариат должен повести его за собой, должен опереться на него и что учредительного собрания мы добьемся только тогда, когда вместе с ним добьемся диктатуры. «Бланкизма» здесь немного, — здесь речь о временной диктатуре класса, но зато в вашей точке зрения, товарищи меньшевики, очень много оппортунизма. Ведь вы тоже признаете лозунг учредительного собрания. От кого же вы ожидаете его созыва, к кому вы обращаетесь с этим требованием? Вы собираетесь приставать без толку с учредительным собранием к будущей — не нынешней — демократической буржуазии, которой меньшевистская схема отдает политическую гегемонию в революции. И тут–то ахиллесова пята меньшевизма. «Наша революция буржуазна, и пролетариат должен поддерживать революционные и оппозиционные классы в их борьбе против абсолютизма и крепостничества» — вот краеугольные камни меньшевистского политического миросозерцания, «истинный» марксизм в меньшевистском издании. Тактическое указание, данное Марксом и Энгельсом в 1848 г., об отношении пролетариата к революционной буржуазии, меньшевизм вырывает из его исторического контекста экономических, политических и классовых отношений того времени в Западной Европе; он обращает эту тактику в абсолют и категорический императив для всякой буржуазной революции, в любой стране, на любой ступени капиталистического развития, при любом развитии классовых антагонизмов и, превративши, таким образом, тактику «Коммунистического манифеста» в бескровную, пустую, лишенную исторического содержания схему, старается втиснуть в нее современную революционную действительность России, урезывая в ней то, что не вмещается в схему посредством «анализа», и заполняя пустые места посредством пророчеств и благих пожеланий.
Трудно представить себе нечто более противоречащее духу и методу марксизма. Чтобы пригнать живую русскую революцию к меньшевистской схеме, вы выдвигаете и раздуваете реакционность сельского пролетариата уже теперь, до проведения аграрных реформ, т. е. на стадии борьбы, когда его реакционные тенденции вовсе не могут еще проявиться как активный фактор. Та же операция приводит меньшевизм к тому, что он изобретает революционную или, по крайней мере, оппозиционную буржуазную демократию в России, хотя такой либеральной буржуазии у нас вовсе нет. А когда действительность, в форме жалкой и предательской политики к.–д., над ним жестоко насмехается, меньшевизм начинает утешать себя, предсказывая пришествие «настоящей» либеральной оппозиции в будущем. Он хочет направить борьбу пролетариата по схеме, которая не отвечает внутренней логике, ни внешним объективным условиям этой борьбы, и поэтому терпит фиаско на каждом шагу.
В своей тактике и практике российский меньшевизм выказывает все существенные черты западноевропейского ревизионизма. Но бернштейнианизм, по крайней мере, по–своему последователен. Он понимает, что на фундаменте марксизма нельзя возвести здания оппортунистической тактики, и поэтому хочет подвергнуть «пересмотру» самые основы марксизма. Меньшевизм же такими задачами не задается, а прямо бесцеремонно нахлобучивает на марксистскую теорию оппортунистическую тактику, окружая ее, тем самым, ореолом «истинного» марксизма. В сумме, мы имеем перед собой в лице меньшевизма любопытную разновидность оппортунизма — диктринерский оппортунизм — живое внутреннее противоречие.
Тов. Мартынов восклицанием потребовал от меня, чтобы я говорил о левом блоке. Для этого у меня не остается времени. Меньшевики предлагают нам идти вместе с кадетами. Но я уже по другому поводу подчеркнул, что совместные действия с ними вообще осуществимы только постольку, поскольку мы переходим на их почву. Но тогда мы становимся хвостом кадетской партии и отказывается от собственной политики и собственных требований. В совершенно ином положении мы находимся по отношению к трудовикам. Мы можем повести их за собой, мы в состоянии нашей критикой и энергичной и последовательной до конца защитой интересов крестьянской бедноты заставить их перейти на нашу почву, мы можем, так сказать, навязать им наши лозунги и нашу тактику. Конечно, по мере дифференциации партий одна часть трудовиков отойдет, быть может, к либеральной буржуазии, но зато другая, гораздо более многочисленная, пойдет за нами. Я не могу уже остановиться подробнее на принципиальной стороне вопроса о соглашениях, но из сказанного уже ясно вытекает, по моему мнению, почему, отделяясь от к.–д., мы можем и должны вступать, поскольку это будет необходимо, во временные соглашения с трудовыми группами, сохраняя, конечно, за собой полную самостоятельность и ни в чем не понижая наших программных требований и тактических лозунгов.