Высылка
Итак, на требование прекратить политическую деятельность я ответил, что предъявлять такое требование могут лишь безыдейные чиновники, выполнять — лишь ренегаты. Вряд ли сами сталинцы ждали другого ответа. После этого прошел месяц без перемен. Связи наши с внешним миром были совершенно оборваны, в том числе и нелегальные связи, налаженные молодыми единомышленниками, которые, преодолевая величайшие трудности, правильно доставляли мне в Алма-Ата до конца 1928 г. обильную информацию из Москвы и других центров. В течении января мы получили только московские газеты. Чем больше в них писалось о борьбе против правых, тем увереннее мы ждали удара против левых. Это метод сталинской политики.
Московский посланец ГПУ Волынский оставался все время в Алма-Ата, ожидая инструкций. 20 января он явился ко мне в сопровождении многочисленных вооруженных агентов ГПУ, занявших входы и выходы, и предъявил мне нижеследующую выписку из протокола Особого Совещания при ГПУ от 18 января 1929 г.
СЛУШАЛИ:
Дело гражданина Троцкого Льва Давидовича по ст. 58/10 Уголовного Кодекса по обвинению в контр-революционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной анти-советской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию анти-советских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти.
ПОСТАНОВИЛИ:
Гражданина ТРОЦКОГО Льва Давидовича — выслать из пределов СССР».
Когда от меня потребовали расписки в ознакомлении с этим постановлением, я написал:
«Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ГПУ мне объявлено 20 января 1929 г. Троцкий.»
Я назвал постановление преступным, потому что оно заведомо ложно говорит о подготовке мною вооруженной борьбы против Советской власти. Эта формула, нужная Сталину, чтоб оправдать высылку, уже сама по себе представляет наиболее злостный подкоп под Советскую власть. Ибо если бы было верно, что оппозиция, руководимая организаторами Октябрьской революции, строителями Советской республики и Красной Армии подготовляет вооруженное ниспровержение Советской власти, это само по себе означало бы катастрофическое положение в стране. В этом случае даже наиболее благожелательные контр-агенты из буржуазного мира должны были бы сказать себе: «не будем спешить с экономическими связями, подождем исхода вооруженной борьбы». Но, к счастью, формула ГПУ представляет собой наглое полицейское измышление. Политика оппозиции не имеет ничего общего с подготовкой вооруженной борьбы. Мы исходим полностью из убеждения в глубокой жизненности и эластичности советского режима. Наш путь есть путь внутренней реформы. Я пользуюсь настоящим случаем, чтобы заявить об этом на весь мир и тем хоть отчасти оградить интересы Советской республики от того удара, который наносит им продиктованная Сталиным и ложная насквозь формула ГПУ. Как ни велики сейчас внутренние трудности Советской республики, вытекающие не только из объективной обстановки, но и из беспомощной политики зигзагов, жестоко просчитаются и на этот раз все те, которые снова станут выжидать близкого падения Советской власти.
Мистер Остин Чемберлен, по-видимому, не питает таких иллюзий. Его критерии имеют более практический характер. Если верить настойчивым сообщениям печати, в частности американской «Nation», мистер Чемберлен высказывался в том смысле, что правильные отношения с Советским Союзом станут вполне возможны на другой день после того, как Троцкого поставят к стенке. Эта лапидарная формула делает честь темпераменту консервативного министра, который об американском военном флоте разговаривает, впрочем, гораздо более вегетарианским языком. Хотя я и не имею никаких дипломатических полномочий, все же в интересах дела (отчасти и в своих собственных) я осмелился бы посоветовать британскому министру иностранных дел не настаивать на своем требовании текстуально. Сталин достаточно обнаружил свою готовность идти навстречу пожеланиям г. Чемберлена, выслав меня из Советского Союза. Если он не сделал больше, то никак не по отсутствию доброй воли. Было б слишком неразумно наказывать за это советское хозяйство и британскую промышленность. Позволяю себе сверх того напомнить, что международные отношения основаны на принципе взаимности. Но я не хочу настаивать дальше на этой неприятной теме.
Постановление ГПУ я назвал в своей расписке не только преступным по существу, но и беззаконным по форме. Я хотел этим сказать, что ГПУ может предложить выехать за границу под угрозой тех или иных внутренних кар, но оно не может выслать за границу, ибо для этого требуется согласие высылаемого. На требование сообщить, как и куда меня собираются высылать, я получил ответ, что об этом мне будет сообщено в пределах Европейской России представителем ГПУ, который выедет навстречу. В течение следующего дня шла лихорадочная работа по паковке вещей, почти исключительно книг. Два пойнтера с тревогой наблюдали обилие в тихой квартире шумных, чужих людей. Отмечу мимоходом, что со стороны агентов ГПУ не было и тени враждебности. Совсем наоборот. 22-го на рассвете мы уселись с женой, сыном и конвоем в автобус, который по гладко укатанной снежной дороге довез нас до горного перевала Курдай. На перевале были снежные заносы, сильно мело. Могучий трактор, который должен был пробуксировать нас через Курдай, сам увяз по горло в сугробах вместе с семью автомобилями, которые тащил. Во время заносов на перевале замерзло семь человек и немалое число лошадей. Пришлось перегружаться в дровни. Свыше семи часов понадобилось, чтобы оставить позади около 30 километров. Вдоль занесенного снегом пути разбросано много саней с поднятыми вверх оглоблями, много грузу для строющейся туркестано-сибирской дороги, много баков с керосином, занесенных снегом. Люди и лошади укрылись от метелей в ближайших киргизских зимовках. За перевалом снова автомобиль, а в Пишпеке (Фрунзе) вагон железной дороги. Идущие навстречу московские газеты свидетельствуют о подготовке общественного мнения к высылке руководителей оппозиции заграницу. В районе Актюбинска сообщение по прямому проводу, что местом высылки назначен Константинополь. Я требую свидания с двумя московскими членами семьи. Их доставляют на станцию Ряжск, и они попадают под общий режим с нами. Новый представитель ГПУ Буланов убеждает меня в преимуществах Константинополя. Я категорически отказываюсь. Переговоры Буланова по прямому проводу с Москвой. Там предвидели все, кроме препятствий, возникших из моего отказа ехать добровольно за границу. Сбитый с направления поезд наш вяло передвигается по пути, затем останавливается на глухой ветке подле мертвого полустанка и замирает там меж двух полос мелколесья. Так проходит день за днем. Число консервных жестянок вокруг поезда растет. Вороны и сороки собираются все большими стаями на поживу. Зайцев здесь нет: осенью их скосила грозная эпидемия. Зато лисица проложила ночью свой след к нашему поезду. Паровоз с вагоном ежедневно уходит на крупную станцию за обедом. В вагоне у нас, грипп. Мы перечитываем Анатоля Франса и курс русской истории Ключевского. Мороз достигает 38º по Реомюру, наш паровоз прогуливается по рельсам чтоб не застыть. В эфире перекликаются радио-станции и спрашивают, где мы. Мы не слышим этих вопросов, мы играем в шахматы. Но если бы и услышали, все равно не сумели бы ответить: завезенные сюда ночью, мы сами не знаем, где мы, — где-то в Курской губернии.
Так проходит двенадцать дней и двенадцать ночей. Здесь мы узнали о новом аресте нескольких сот человек, в том числе 150 человек так называемого «троцкистского центра». Опубликованы имена Кавтарадзе, бывшего председателя совнаркома Грузии, Мдивани, бывшего торгпреда СССР в Париже, Воронского, лучшего литературного критика партии, Дробниса, одной из наиболее героических фигур украинской революции и др. Все это коренные деятели партии, организаторы Октябрьского переворота.
8 февраля Буланов заявляет: несмотря на все настояния со стороны Москвы, немецкое правительство категорически отказалось допустить вас в Германию; мне дан окончательный приказ доставить вас в Константинополь. — Но я добровольно не поеду и заявлю об этом на турецкой границе. — Это не изменит дела, вы все равно будете доставлены в Турцию. — Значит, у вас сделка с турецкой полицией о принудительном вселении меня в Турцию? — Этого мы не знаем; мы только исполнители.
После двенадцати суток стоянки вагон приходит в движение. Наш маленький поезд возрастает так как возрастает конвой. Из вагона мы не имеем возможности выходить во все время пути, начиная с Пишпека. Едем теперь на всех парах на юг. Останавливаемся только на мелких станциях, чтоб набрать воды и топлива. Эти крайние меры предосторожности вызваны памятью московской демонстрации по поводу моей высылки в январе 1928 г., на вокзале: демонстранты насильственно задержали тогда поезда на Ташкент, так что я мог быть отправлен украдкой только на другой день. Газеты в пути приносят нам отголоски новой большой кампании против «троцкистов». Между строк сквозит борьба на верхах вокруг вопроса о моей высылке. Сталинская фракция спешит. У неё для этого достаточно оснований. Ей приходится при этом преодолевать не только политические, но и физические препятствия. Для отправки из Одессы назначен пароход «Калинин». Но он замерз во льдах. Все усилия ледоколов оказались тщетны. Москва стояла у телеграфного провода и торопила. Срочно развели пары на пароходе «Ильич». В Одессу наш поезд прибыл 10-го ночью. Я глядел через окно на знакомые места: в этом городе я провел семь лет своей ученической жизни. Наш вагон подали к самому пароходу. Стоял лютый мороз. Несмотря на глубокую ночь пристань была оцеплена агентами и войсками ГПУ. Здесь предстояло проститься с двумя членами семьи, разделявшими наше заточение в течение двух последних недель. Мы глядели в окно вагона на предназначенный для нас пароход и вспоминали другой пароход, который тоже отвозил нас не по назначению. Это было в марте 1917 г. под канадским Галифаксом, когда британские военные моряки на глазах многочисленных пассажиров снесли меня на руках с норвежского парохода «Христианфорд», который отвозил меня во всеоружии всех необходимых документов и виз в направлении на Христианию-Петроград. Мы находились тогда в том же семейном составе, только все были моложе на 12 лет. Старшему сыну под Галифаксом было 11 лет, и он ударил английского моряка маленьким кулаком, прежде чем я успел удержать его от этого жеста, которым он неосновательно надеялся обеспечить мою свободу и прежде всего мое вертикальное положение. Вместо Петрограда я на время попал тогда в концентрационный лагерь.
«Ильич», без груза и без пассажиров,отчалил около часу ночи. На протяжении 60 миль нам прокладывал дорогу ледокол. Свирепствовавший здесь шторм лишь слегка захватил нас последним ударом крыла. 12-го февраля мы вошли в Босфор. Через турецкого полицейского офицера, заранее предупрежденного, что пароход везет меня и мою семью, я подал заявление о том, что меня везут насильственно. Последствий это не имело. Пароход проследовал дальше на рейд. После 22-х дневного пути, покрыв расстояние в 6.000 километров, мы оказались в Константинополе.