Из русской жизни.
«Правда» № 9, 1 (14) января 1910 г.
На пути к развязке.
Гельсингфорская камера адвокатов призвала население к отказу от уплаты незаконно проведённых налогов…
Итак, открытые столкновения в Финляндии начались — пока лишь в верхних слоях и в «законных» формах пассивного сопротивления. Но ясно как день, что дело не ограничится вопросами гербового сбора, — и пассивное сопротивление не удержит царя, который дал своей опритчине сигнал к активной атаке.
Призывая теперь массы к пассивному сопротивлению, поддержит ли финляндская буржуазия финляндских рабочих, когда царизм вынудит их к открытому революционному отпору?.. Сейчас они сами боятся задавать себе этот вопрос.
Но чем менее надёжны имущие классы Финляндии, тем важнее для финляндского народа поддержка российского пролетариата. Тем огромнее наша ответственность — пред нашими финляндскими братьями, Социалистическим Интернационалом, пред нами самими.
За работу же, товарищи!
Где наши, где ваши?
На конспиративно-охранной квартире в Петербурге бомба разорвала на несколько частей охранного конспиратора, полковника Карпова. Другой конспиратор, доверенный шпик, оказался ранен. Третий конспиратор арестован и посажен в Петропавловку. После этого ещё не разорванные охранные конспираторы дали обо всём происшествии самые успокоительные сведения прокурору Корсаку а тот — «у нас, слава Богу, есть Конституция» — в краткой речи успокоил Думу.
Да и впрямь беспокоиться не было причин. Ничего особенного не случилось. Начальник охранного отделения расположился выпить чайку на квартире у террориста. Доверенный шпик снял с ноги сапог и мирно раздувал самовар. Оба чувствовали себя, надо думать, превосходно, ибо сапог шпика и конспиративный самовар и квартира террориста, все было куплено и обставлено на счёт неистощимого государственного бюджета. И всё закончилось бы ко всеобщему удовольствию, если бы под полковником, в сиденье кресла, не оказалась заделанной бомба. Правда, бомба совсем особая, построенная на государственной счёт, — так что даже господин Милюков несомненно вотировал на неё средства, когда подавал в Думе свой голос за бюджет. Тем не менее, когда хозяин-террорист нажал кнопку, государственная бомба разорвалась точь-в-точь так же , как если бы она была начинена на средства «боевой организации» — и прекратила не только карповское чаепитие, но и карповскую карьеру.
Так как жандармские полковники не во всех конспиративных квартирах вешают на стенку мундир и надевают туфли, то приходилось с самого начала предположить, что прежде чем охранник нашел нужным напиться чаю у террориста, террорист приходил пить чай к охраннику. Так оно и оказалось. Только по утверждению правительства охранник был, что называется, душа нараспашку, террорист же распивал с ним чай не от чистого сердца, а выполняя приговор некоторой организации, которая считала, что сильно подвинет вперёд дело освобождения масс, если подложит охранному полковнику под седалищную мякоть два фунта гремучего студня. Это же истолкование петербургском взрыву дают парижские центры социалистов-революционеров. Возможно, что и так. Но с точки зрения политической это, в конце концов, совершенно всё равно. Для нас, для простаков, для непосвященных, для массы — а в ней суть — тут ясно и отчётливо выступает лишь один факт: бомба бесследно утратила политическую физиономию. Теперь после каждого динамитного взрыва обеим сторонам приходится спрашивать друг друга: «Где ваши? Где наши?» Где кончается бескорыстное самоотвержение, где начинается жирно смазанная провокация?.. Кажется, что бродишь в подвале, по всем углам которого великая революционная буря набросала груды растерзанных тел, и в этой массе гниющих человеческих останков невозможно разобрать, где героическая голова террориста, где окаянный череп охранника. Всё смешалось. И никакая бурцевская алхимия не одолеет этого хаоса…
Динамитная бомба и пролетарская метла.
Карповский скандал пал гнойным плевком на непромокаемые физиономии людей 3-го июня. Вместо того, чтобы скромно утереться в углу обшлагом октябристской ливреи, г. Гучков зашёл на думскую трибуну и при сочувственном лае думских шакалов принялся пинать революцию сапожищами своего нравственного негодования.
— Азеф — это революция, Гартинг — революция, Петров-Воскресенский — революция. Революция — это разбойничество и хулиганство, революция — это неизменный кутеж после экспроприации, революция — это комиссионное взяточничество при приёмке с завода негодных браунингов. Наконец, революция — это «еврейство»… Революция бессильна, продажна, развращена выродилась и ожидовела.
Депутатам, говорящим в думе от лица революции, только и оставалось спросить: отчего же это вы, торжествующие победители, так позорно боитесь революции? Отчего при одном имени её с вас сползает сусальная позолота «культуры», и вы, в чем мать родила, взбираетесь на думскую кафедру — кто с ушатом помоев, кто с арапником, кто с пёсьей головой у пояса?.. Революция подкупна, говорите вы? Тогда за чем же дело стало, — подкупите её! Денег не хватает, что ли? Найдёте! На подкуп революции вам доставит сколько угодно денег европейская биржа. Вы говорите, что «в торжестве революции еврейство видит свое собственное торжество», однако же ваши кумовья, биржевые евреи Ротшильд и Мендельсон, дадут вам сотни миллионов на подкуп революции, как давали на распятие ее. Так в чем же дело, господа победители?
Да в том, что они глупо и беспомощно лгут. Купить можно Азефа, пару, дюжину Азефов. Но Азеф не революция. — Среди 12 первых учеников Христа один оказался Иудой. Но разве Искариот — христианство? А нас ведь не 12 душ. Нас сотни тысяч рассеяно по стране. Случайных попутчиков, ничтожных духом, золото превращает в предателей. Но что воплощают собою негодяи, продающие себя реакции? Не продажность революции, от которой они бегут, а негодяйство реакции, которая покупает их для своих целей.
В тупом переулке терроризма уверенно хозяйничает рука провокации. Но разве террор создал 9-е января? Или октябрьскую стачку? Революция — не лабораторная, не химическая, не та, которая в кресло заделывается, а настоящая, подлинная, народная, уличная — держится не динамите Воскресенских, а на борьбе масс. Но никакой Азеф не властен отклонить революционное движение масс от предопределенных историей путей или наложить на него печать своей подлости. Гапон в конце-концов обернулся предателем, но 9-е января и по сей день живёт и действует, как великая революционная пружина в душе пролетариата. Массы рабочие — вот революция во плоти! А их нельзя ни развратить, ни подкупить. Их нельзя и задавить, не разрушая государства. Их можно только придавить — да и то, временно.
Клеветники-Гучковы чувствуют это. И хоть прикидывается уверенными в завтрашнем дне, но в груди у них неугомонно скребётся и мяукает чёрная кошка страшного предчувствия.
«Ох, быть беде! Недолго продержится наш романовско-карповский порядок. Оживают массы, оттаивают. Занесут они снова над нами великую метлу. Та пролетарская метла во сто тысяч раз страшнее самой страшной динамитной бомбы».
«Правда» № 9, 1 (14) января 1910 г.