Тенденции развития российской социал-демократии.
«Die Neue Zeit» № 50, 9 сентября 1910 г.
Троцкий поместил эту статью в газете Каутского, что вызвало негодование Ленина и его ответ: «О том, как некоторые с.-д. знакомят Интернационал с положением дел в РСДРП».
Перевод с немецкого был сделан нашей Редакцией. — /И-R/
I.
Научный социализм, как объясняли его создатели, основывается на материальном и духовном развитии передовых европейских стран. Но перед лидерами рабочего движения он предстал в свое время как законченная доктрина, как формула, которую следовало претворить в жизнь. Те внутренние противоречия в построении социализма, которые марксизм преодолел теоретически, превратились при практическом применении марксизма в форму национально-политических противоречий. Даже самая лучшая социальная доктрина, то есть та, которая наиболее точно отражает мировой опыт, не может заменить этот опыт. Каждая страна должна заново завоевывать для себя марксизм, чтобы усвоить его. Международный характер социалистического движения проявляется не только в том, что каждая страна извлекает для себя уроки из опыта более развитой страны, но и в том, что она повторяет ее ошибки.
Борьба внутри международной социал-демократии является в широком смысле отражением противоречий процесса приспособления социал-революционного класса к политическим формам и правовым нормам капиталистических государств. Крайностями, между которыми движется все это развитие, являются, с одной стороны, анархистское «отрицание» всякой государственно-правовой надстройки, превращающее экономическую базу в метафизическое окаменение, которому анархо-социалисты и синдикалисты противопоставляют динамит чистой революционной воли; с другой стороны, реформистское бессилие, для которого все ограничения классовой борьбы пролетариата представляются чем-то абсолютным — по той единственной причине, что злая воля классовых врагов пролетариата предусмотрительно превратила эти ограничения в «законы». Поскольку эти проявления анархизма и реформизма неизбежно возникают на каждом новом этапе классовой борьбы, односторонне удовлетворяя внутренние потребности рабочего движения, социал-демократическая партия вынуждена из соображений самосохранения бороться с ними теоретически, подчинять их практически, наконец, изгонять противников из партии, если их присутствие ставит под угрозу способность партии действовать.
Общей формулы для этих отклонений не существует именно потому, что они возникают в результате приспособления формулы к жизни.
Анархизм, казалось бы, полностью побежденный Интернационалом, вновь празднует свое возрождение в расцвете синдикализма. Точно так же, полное банкротство социалистического министериализма во Франции не помешало появлению министерских тенденций в другой стране, говорящей на французском языке, — в Бельгии.
Теория не может заменить опыт. Но во всех странах Западной Европы марксизм появился только после буржуазных революций, которые увлекли массы в свой водоворот, породили партийные группировки, создали и разрушили иллюзии, и таким образом накопили политический опыт. Несмотря на то, что немецкая революция 1848 года не имела практических результатов, она вместе с прусским конституционным конфликтом шестидесятых годов послужила политической предпосылкой для деятельности Лассаля и формирования немецкой социал-демократии. И Лассаль, и Либкнехт вышли из школы 1848 года.
Однако в России миссия марксизма была во многих отношениях труднее и сложнее. Здесь он появился не после краха национальной революции, а после провала примитивно-идеалистических воззрений на будущую революцию (направления «народничества», «Народной Воли»). Он был не оружием непосредственного политического самоопределения пролетариата, а оружием подготовительной социальной ориентации социалистической интеллигенции в политически неразвитой среде, лишенной каких бы то ни было традиций сознательной массовой борьбы.
Тот факт, что революционная интеллигенция России была полностью подчинена социалистической идеологии, был следствием великой революционной роли российского пролетариата в эпоху полного распада демократической идеологии в Западной Европе. По сравнению с исторически девственным пролетариатом социалистическая интеллигенция имела преимущество более широкого политического понимания и более тесной материальной связи с дореволюционным буржуазным обществом. Эти привилегии дали ей руководящее место в социал-демократических организациях. Но вступив в Рабочую партию, она перенесла в партию все свои социальные качества: сектантский дух, индивидуализм интеллигенции, идеологический фетишизм. Эти свои особенности она приспособила к искаженному ей марксизму. Таким образом, марксизм стал для русской интеллигенции средством доводить любую односторонность до крайности. Кто хочет понять исторический смысл нашей внутрипартийной борьбы, тот не должен сбрасывать со счетов социальный состав руководящих организаций нашей партии до и во время революции.
Внутри международной социал-демократии, как мы уже говорили, разногласия и трения вызваны трудностями, возникающими в процессе приспособления социал-революционного класса к ограниченным условиям парламентаризма, профсоюзной борьбы и т.д., и т.п. Но те фракции, которые до сих пор вызывали разногласия в Российской социал-демократии, возникли прежде всего в результате приспособления марксистской интеллигенции к классовому движению пролетариата. Сколь ограниченным, с точки зрения социалистической конечной цели, было реальное политическое содержание этого процесса адаптации, столь же неодолимыми были его формы, столь же грозными были отбрасываемые им идеологические тени.
II.
Каждая новая потребность, порождаемая развитием рабочего движения, порождала в России особую фракцию, которая служила органом удовлетворения этой потребности и одновременно формой выражения, в которой марксистски мыслящая интеллигенция приспосабливалась к ходу рабочего движения; и эта фракция, в свою очередь, создавала свою собственную философию всего рабочего движения. «Экономизм» возник на почве ставшей необходимой экономической борьбы во время промышленного подъема, и задачи, стоящие перед ним, он сформулировал так, что политика должна быть, полностью или по возможности, исключена из программы движения. Позже, когда начался экономический кризис и политическая жизнь в стране оживилась, «политики», в свою очередь, использовали это, чтобы полностью вытеснить «экономистов» (или профсоюзников). Однако сразу же после этого они сами разделились на два направления: меньшевики и большевики. Причиной раскола была разница во взглядах на организационный вопрос, т.е. собственно на вопрос об отношении партийной организации к массовому движению.
Как бы остро ни боролись эти два направления с самого начала, фактические различия изначально были совершенно незначительными. Разразилась революция и подняла свои гигантские проблемы. Она использовала и большевизм, и меньшевизм как две готовые организационные формы, заставляя их служить различным насущным потребностям движения в отчаянной борьбе друг с другом. Политическая история теперь измерялась месяцами. Большевизм и меньшевизм выработали каждый для себя в кратчайший срок два различных взгляда на революцию и две тактики.
Борьба за влияние на политически незрелый пролетариат, бушевавшая между марксистски мыслящей интеллигенцией и интеллигенцией других направлений, а также борьба различных групп между собой, несла в себе зародыш борьбы за освобождение социалистического авангарда пролетариата от гегемонии интеллигенции, поскольку условия для этой эмансипации были созданы.
Большевики возвели в принцип первоначальную примитивную организацию партии и видели в политической незрелости пролетариата в сочетании с его революционными настроениями причину, по которой рабочий класс наиболее целесообразно руководствуется марксистской интеллигенцией.
Меньшевики, напротив, резко критиковали двухэтажную структуру партии, разоблачали буржуазно-якобинскую природу интеллигенции, которая скрывалась под маской марксизма, и заявляли, что под флагом диктатуры пролетариата скрывается диктатура над пролетариатом. Крайнее крыло меньшевиков, наконец, дошло до идеи героического самоотречения, обратившись к старой партии с требованием вернуться в массы. Ирония истории заключается в том, что меньшевики, подчеркивая все более отчетливо эту идею самоотречения, сами, как противовес большевизму, но в полном соответствии с его сутью, образовали сплоченную фракцию, т.е. организацию единомышленников, которая под лозунгом борьбы за пролетарское руководство, объединилась для борьбы с руководством пролетариата. Интеллигенция в целом в действительности вела борьбу за собственное руководство над рабочими массами — очень походя на тех знаменитых индивидуалистов, которые основали клубы с большим количеством членов, чтобы совместно бороться за одиночество. Поскольку руководящая роль интеллигенции в Российской социал-демократии является не случайным явлением, а исторической необходимостью, как предварительным условием самостоятельного развития социалистического пролетариата, и поскольку как большевики, так и меньшевики давали массам революционные лозунги и отвечали их элементарной потребности в сильной революционной организации, то эти массы группировались в зависимости от временных и местных условий, то вокруг большевиков, то вокруг меньшевиков. Массы брали у обоих направлений то, что было полезно для их классовой борьбы, создавая на время иллюзию, будто оба направления прочно укоренились в недрах пролетариата.
III.
Причиной разложения партии, неуклонно прогрессировавшего в 1908-1909 годах, были: во-первых, условия и настроения эпохи контрреволюции, во-вторых, общее несоответствие между старой формой партийной организации и изменившимися потребностями рабочего движения.
Парализованные крушением великих надежд, подавленные жестокими ударами контрреволюции, измученные страданиями десятилетнего экономического кризиса, рабочие массами покидали партию. Это была естественная реакция после огромного напряжения сил в предыдущие годы. По своей элементарной необходимости этот процесс происходил почти без идеологических рефлексов. Наиболее отсталая, не очень многочисленная часть рабочего люда временно укрылась в рядах Черной сотни. Другая, также совсем незначительная часть, примкнула к мистическим сектам. Отдельные горячие головы отделились от масс, чтобы в одиночку или группами расточать себя в партизанской войне против полиции и в бессмысленных экспроприациях. Другие пытались убежать от своего класса, изолировались, учились, изучали алгебру, проходили выпускные экзамены. Но широкие массы рабочих впали в полную апатию, предались азартным играм, пьянству и всякого рода разврату. Только более сознательные и сильные характером рабочие стремились держаться вместе — в профсоюзах, школах самообразования и т.п.
В демократической прессе в то время велась дикая травля социал-демократии. Партию, которая в дореволюционную эпоху проложила путь «образованному обществу» к «народу», теперь обвиняли в том, что она внесла раздор между интеллигенцией и народом. Партию, которая просто перевела объективные тенденции революции на язык политических лозунгов, естественно обвинили в отсутствии такта и чувства ответственности, поскольку противоречия обострились. Именно потому, что социал-демократия шла во главе революции, хроника поражений революции стала обвинительным актом против социал-демократии. Обострение классовых противоречий, вызванное революцией, и в конечном итоге выгодное только социал-демократии, нанесло ей сначала несколько тяжелых ударов. Та полусоциалистическая интеллигенция, которая еще вчера окружала партию сплоченным кругом сочувствующих помощников, быстро вернулась к питательной груди своей матери-буржуазии. Идеологические формы этого поворота фронта скорее забавны, чем поучительны: синдикализм, мистицизм, сексуальный разброд, Евангелие от Иоанна, «Исповедь» Ванды Захер-Мазох — все это было мобилизовано против соблазна социализма.
Лучшие элементы партии, вожди 1905 года, были в это время рассеяны по тюрьмам, в ссылке, за границей; интеллигенция, оставшаяся в подпольных организациях, совершенно потеряла выдержку. Политические перспективы становились все более туманными. Внизу отступали массы, наверху иссякали источники средств, которые раньше поступали в партию от сторонников буржуазной демократии. Партийные организации зашли в тупик, и их члены столкнулись с общими вопросами борьбы за существование. Профессиональные революционеры и партийные специалисты — агитаторы, организаторы, распространители нелегальной литературы, — которые еще недавно были всего лишь олицетворением абстрактных партийных категорий, аскеты, заговорщики-отшельники, идейные люди, которые раньше нуждались лишь в фальшивом паспорте — очень быстро опустились в контрреволюционной атмосфере с неба на землю и стали вполне светскими. У них появились самые законные потребности: семья, жена, ребенок, пеленки и детское молоко. В лихорадочной спешке они ликвидировали свое нелегальное прошлое, вернулись в университеты, надели адвокатский фрак, стали заведующими и секретарями союзов предпринимателей, заняли редакционные столы буржуазной прессы.
Часть старой партийной интеллигенции, следуя линии наименьшего сопротивления, перенесла свою деятельность в легальные профсоюзы, которые, в отличие от партийных организаций, все еще пользовались благосклонностью либеральной буржуазии. Это дало им возможность работать в рабочих клубах, не вступая в конфликт с полицией или либеральными друзьями рабочего класса. Однако, чтобы обезопасить такую деятельность, казалось необходимым защитить профсоюзы от обвинений в связях с партией. Быстро формировалась новая политическая фигура: тайный социал-демократ, публично борющийся с социал-демократией. В этой атмосфере смятения и упадка меньшевистская критика, направленная интеллигенцией против партийного руководства, находила восторженный отклик — в самой интеллигенции. Партия в том виде, в каком она исторически сложилась, была провозглашена теперь несчастьем для дальнейшего развития пролетариата. Дезертирство интеллигенции из партии на основании этой философии теперь хотят рассматривать не как ренегатство, а как политический долг.
Итак, то, что на нашем партийном жаргоне называется «ликвидаторством» (стремление «ликвидировать» партийную организацию), оказывается в высшей степени сложным явлением. Оно включает в себя, прежде всего, идеологию политического дезертирства с ее практическим выводом: «Долой партию!» Оно также включает в себя стремление к легальному полю деятельности, стремление, доходящее до готовности пожертвовать ради этого революционным духом программы и тактики. Наконец, оно включает в себя — и в этом причина всего остального — политическую пассивность масс как непосредственное последствие великого поражения.
Сохраняя симметрию развития, параллельно с этим распадом меньшевизма происходил распад фракции большевиков. Стремясь не потерять влияния на более активные элементы рабочего класса в момент упадка массового движения, часть большевиков санкционировала пиратскую тактику экспроприаций и т.п., которые было лишь проявлением анархической формы революционной психологии. На этой основе получили полное развитие те заговорщические меры, которые были характерны для партии, особенно для фракции большевиков, в период до революции. За спиной партии совершаются вещи, которые не имеют ничего общего с политической жизнью масс и которые, по сути своей, не могут быть предметом партийного контроля. В партийные организации проникают авантюристы. Ответственные партийные должности нередко поручают лицам, проявившим свои организаторские способности в сфере, не связанной с партийным движением. Независимость от какой-либо рабочей организации, героические спекуляции на «удаче», предприятия, скрываемые от «второстепенных» товарищей по партии, — все это развивает безудержный индивидуализм, презрение к «условностям» устава партии и партийной морали, короче говоря — политическую психологию, которая внутренне полностью чужда и враждебна атмосфере рабочей демократии. В то время как «меньшевистские критики-Гамлеты», подавленные противоречиями политического развития, отвечают на вопрос о существовании партии своим ликвидаторским «не быть!», авторитарно-централистские большевики, под давлением инстинкта самосохранения, стремятся отделить партию от класса, фракцию от партии, центр своей фракции от ее периферии. Отрешившись от периферии, большевик с фатальной необходимостью приходит к тому, чтобы втиснуть всю свою политическую практику в штирнеровскую теорию «единственный и его собственность».
Чем глубже падает волна массового возбуждения, чем больше прогрессирует дезорганизация в рядах большевиков вследствие неудержимого отступления интеллигенции, тем острее недоверие некоторых элементов большевизма ко всему, что находится за пределами их фракции, тем отчетливее проявляется тенденция декретами, упреками, ультимативными требованиями защищать рабочие организации «от имени партии!», чтобы заполучить их в подчинение.
Эти элементы, так называемые «ультиматисты», знают только один способ подчинить думскую фракцию или легальные рабочие организации влиянию партии: угроза отвернуться от них. Бойкотистская тенденция, которая проходит через всю историю большевизма — бойкот профсоюзов, Государственной Думы, муниципальных советов и т.д. — продукт сектантского страха перед «подъемом» в массах, радикализм «непримиримой воздержанности», — сгущается ко времени Третьей Думы в особое течение внутри большевизма, имеющее, в свою очередь, различные оттенки: от полного, по-анархистски окрашенного неприятия всякой парламентской деятельности до некоторой презрительной реакции на нее, небрежного отношения к этой деятельности.
Непосредственный протест революционного чувства против ига столыпинской законности, под которым пришлось согнуться после периода бурь и репрессий; политический формализм, считающий невозможным объединение революционной борьбы против режима 3 июня с деятельностью в парламенте 3 июня; суеверная уверенность, что что революционные настроения должны возродиться в результате непримиримого отказа от легальных возможностей борьбы; наконец, причина всего остального — апатия рабочих, которая привела к политической изоляции и ослаблению социал–демократического представительства в Думе, а также к снижению настроений во всех общественных рабочих организациях — вот элементы и составные части тех родственных течений, которые на нашем партийном языке носят названия ультиматизм и отзовизм.
Однако большевизм не позволил ультиматизму победить. Напротив, он выступил против него решительно или, правильнее, безудержно. В то же время меньшевизм вступил в конфликт с ликвидаторством. Недооценка революционной роли подпольной партии, тактическая неустойчивость, безропотное подчинение классу при каждой смене настроений последнего — все эти черты впитало в себя ликвидаторство и тем открыло дорогу всем революционным элементам меньшевизма. Следствием этих процессов стало сближение обеих старых фракций; правда, поначалу они все еще очень подозрительно подходили друг к другу с оружием в руках.
IV.
Раскол большевиков по вопросу о работе думы и меньшевиков по вопросу об отношении к партии был психологически необходим обеим сторонам, чтобы сделать возможным объединение — и это уже потому, что дальнейшее фракционное раскол партии довел бы механику фракционной борьбы до полного абсурда. Но сам по себе процесс образования новых фракций внутри старых представлял собой лишь еще один шаг вперед по пути распада партии. Творческое значение имели два совершенно разных вида явлений: усложнение форм и методов рабочего движения и появление нового типа партии из числа передовых рабочих. И то, и другое — прямой удел революции.
Перед революцией мы видим перед собой аморфные, эпизодические вспышки экономической и политической борьбы при организационной диктатуре тайных партийных кружков. После революции мы наблюдаем непрерывный, хотя и медленный, процесс кристаллизации в самих массах. Возникают различные беспартийные рабочие организации, ведущие самостоятельное существование. Рабочие вступают на путь планомерной борьбы в области профсоюзов, кооперативов, общественных представительств, борьбы с алкоголизмом и создают целую сеть образовательных объединений. Партия не может руководить этими организациями извне, так как она противопоставляет их мелкую работу своим общим программным требованиям. Сначала она должна научиться проводить эти требования через все повороты дневной практики. Партия не может оставаться при новых условиях деятельности замкнутым обществом теоретических единомышленников, командным корпусом, стоящим над всеми формами рабочего движения. Она сама должна составить ядро класса, превратиться в массовую организацию, которая своими органами чувств проникает в глубь всех пролетарских объединений и руководит ими изнутри. Фракции меньшевиков и большевиков оказались совершенно неспособными к этой работе — по своей прежней идейной и организационной структуре. Будучи простыми объединениями товарищей, единых в основных вопросах марксизма, обе фракции не имели ни определенных взглядов, ни опыта, ни соответствующих органов в области парламентской, муниципальной, профсоюзной практики. Правда, все эти отрасли деятельности всегда и везде осуществлялись под руководством отдельных или объединенных в группы социал-демократов, но все это происходило вне рамок фракций, вне их организационного влияния.
Меньшевики первыми начали активную общественную деятельность (социал-демократические фракции всех трех Дум, редакции профсоюзных органов, правления рабочих клубов и т.д. преимущественно состояли из меньшевиков). Но сама меньшевистская фракция при этом распалась, выделив отдельные группы, которые действовали в профсоюзах, клубах и т.д. Беспартийные рабочие организации оставались изолированными: они действительно находили лидеров в рядах партии, но не находили руководства со стороны партии. Отсутствовала объединяющая тактика. Даже самая влиятельная легальная организация, Социал-демократическая думская фракция, где меньшевики имеют перевес, действует совершенно вне контроля меньшевистской фракции, постоянно поддерживаемая отдельными сведущими социал-демократами, большей частью стоящими вне фракций. Между тем везде, где отдельные партийные организации сталкивались с классовыми задачами во всем их объеме (борьба за свободу коалиции, вопросы социального законодательства в Думе, конфликты представителей рабочих с буржуазными политиками на различных съездах и т.д.), отсутствие координирующего партийного руководства оказывалось совершенно невыносимым. В рядах самих меньшевиков проснулась потребность в партии.
В то время как отдельные группы меньшевиков укрепляли свои легальные позиции, большевики энергично защищали нелегальный партийный аппарат от ударов реакции; они восстановили издательскую деятельность за границей и созвали Всероссийскую партийную конференцию. Поначалу могло показаться, что обе фракции нашли две области деятельности, не соприкасающиеся друг с другом, и, таким образом, раскол затянулся на неопределенный срок. В действительности, однако, именно таким образом они непосредственно подошли к проблеме партийного единства.
В нелегальных организациях большевики чувствовали себя все более изолированными. Наиболее самостоятельные пролетарские элементы фракции последовали за меньшевиками в профсоюзы, клубы и т.д. Революционный период, который одним махом расширил рамки партии, оставил на нелегальном поле деятельности страшное наследие в виде широко разветвленной сети отмычек. Эффект последнего становился тем более разрушительным, чем подавленнее становились настроения масс, чем слабее был приток новых элементов в партийные организации. Сколько-нибудь значимая агитация почти не велась. Вокруг нелегальных тайных организаций образовалась полная пустота. В этих условиях для всех активных элементов большевистской фракции с очевидностью стала очевидной необходимость связать подпольную сферу деятельности с общественными рабочими организациями, объединить последние и привнести свежую кровь в тайные организации. Взятое в рамках старой партийной организации, это издание означало прежде всего тактическое соглашение большевиков с меньшевиками — о совместной реформе партийной работы и реорганизации партийного аппарата.
Для нового аппарата предыдущая разработка привела к созданию нового персонала.
До революции марксистская интеллигенция в партии полностью оттеснила передовых рабочих на задний план. Последние находились не только за пределами сравнительно небольшой лаборатории, в которой разрабатывались теоретические формулы и политические лозунги, но и вообще за пределами какой-либо организации. Лозунги и формулы они получали в готовом виде от партии, которая стояла над ними.
Требование революционных действий привело к созданию мощных организаций, в которые входили сотни тысяч рабочих. Это была первая серьезная школа рабочей демократии в России. Но революционные организации не были частями партийной организации — не только формально, но и в том смысле, что политические лозунги в этот период формулировала партия и ее генеральный штаб, тогда как советы рабочих делегатов представляли собой лишь аппарат, который распространял и осуществлял эти лозунги на деле. Партия и теперь считалась для рабочих масс чем-то само собой разумеющимся, изначально и навсегда данным, но стоявшим вне их круга. С такими взглядами на партию рабочие вступили в открытые организации в 1906-7 гг. У них было сознание того, что они социал–демократы, чувство партийности сидело в их костях — и поскольку социал-демократические рабочие, естественно, становились наиболее влиятельными членами профсоюзов и клубов, это казалось им достаточной гарантией социалистического курса пролетарского движения. Они были социал-демократами без социал-демократии. Только позже, в 1909 году, когда партия почти перестала оказывать на них руководящее влияние и они оказались зависимыми от своих собственных изолированных сил, они вдруг осознали — но теперь также полностью и определенно — необходимость объединения партии. Так возник новый социал-демократический тип. Это уже не тот профессиональный революционер, который парит над массами; это теперь слесарь или ткач по профессии, который всегда живет с массами. Этот слесарь или ткач часто находился под влиянием партии и ее фракций еще до революции, но принимал от них только то, что отвечало требованиям пролетарского движения. Он прошел политическую школу революции, усвоил в открытых организациях необходимые методы классового самоуправления и путем самой борьбы пришел к осознанию необходимости объединения легальной деятельности с нелегальной, использования трибуны Думы и революционной листовки. А поскольку раскол во фракциях мешает восстановлению партии, то он плохо отзывается о фракциях. Ему нужна сплоченная и способная к действию партия.
Основанная полтора года назад рабочая газета «Правда»*, которая выступала вне обеих фракций и стремилась выразить наметившуюся общепартийную тенденцию, имела в виду именно эти новые элементы партии. Формулировать основные потребности борьбы, прививать политическое чутье передовым рабочим, на каких бы постах они ни находились, и тем самым способствовать преодолению фракционного раскола партии — этим вопросом «Правда» занималась с момента своего основания.
* Нефракционная, т. н. Венская «Правда» под редакцией Троцкого выходила с осени 1908 г. до весны 1912 г. — /И-R/
V.
Метод борьбы фракций — ожесточенная и язвительная полемика, обращение к массам с противоположными практическими лозунгами, взаимный бойкот — все это по своей сути было рассчитано на уничтожение противника внутри партии. Каждая фракция видела в другой олицетворенную доктрину заблуждения и представляла себе будущую партию, состоящую исключительно из них самих. Если бы большевики победили меньшевиков, а те большевиков — как в свое время «политики» победили «экономистов», то результат был бы историческим оправданием этих методов борьбы. Потому что хорош тот метод, который ведет к победе, а над победителем не судят. Но: результат был совсем другим. После семилетних боев, направленных на немедленное уничтожение противника, обе группировки были вынуждены заключить соглашение. Это значит, что ни одна из них не заключала в себе всех сторон пролетарского движения и что только путем их обобщения — путем преодоления крайностей — социал-демократическая партия может развиваться. Этот вывод вытекает из самого факта соглашения.
Содержание соглашения заключается в следующем: Центральный комитет, как руководящий орган, в полном составе переносится в Россию; эмиграция сохраняет за собой лишь возможность идейного воздействия. Активно поощряется организационный и финансовый роспуск фракций в партии. Центральный орган реорганизуется таким образом, что различные течения в партии получают большую свободу, а фракционные органы, таким образом, становятся ненужными. Между «Правдой» и Центральным комитетом устанавливается тесная связь. Наконец, было принято решение о созыве партийной конференции, на которой легальные рабочие организации должны были быть представлены в полном составе. Основополагающим документом объединения является единогласно принятая Центральным комитетом тактическая резолюция о задачах партийной деятельности. Провозглашая сам по себе элементарный принцип, что тактика социал-демократии остается неизменной в своих принципиальных основах как в период революционных потрясений, так и в эпоху мирного «органического» развития, эта резолюция радикально ликвидирует тактическую философию обеих фракций и выводит их на широкий путь развития партии.
То, что Третья Дума является плохим парламентским украшением, за которым скрывается старый варварский царизм, не подлежит никакому сомнению. Но это плохое оформление не является простой политической уловкой и случайностью — оно характеризует процесс приспособления царизма к условиям капиталистического развития. Как далеко зайдет этот процесс адаптации или, другими словами, когда революционные противоречия, накопившиеся на этом пути, достигнут предела, — по этому вопросу партия как таковая отказывается делать какие-либо прогнозы. Но она считает обязательным создание Третьей Думы и всех связанных с ней форм легального сообщества — Закона об объединениях, легальной прессы и т. д. Она считает необходимым, чтобы Третья Дума и все связанные с ней формы легального сообщества — Закон об объединениях, легальная пресса и т.д. — эксплуатировать в интересах консолидации пролетариата. С другой стороны, Российская социал-демократия как партия, как политическое целое, объединяющее деятельность всех своих органов в нейтральных рабочих союзах и в Думе, вынуждена оставаться нелегальной. Планомерное сочетание легальных и нелегальных методов деятельности, которое должно пробудить у немецких товарищей память об их собственной тактике во время принятия Закона о социалистах, выдвигается нашей резолюцией на первый план. Разглашение организованной партии было вызвано тем, что она не находит места в рамках легальной столыпинской России, а также якобы революционным пренебрежением к думской трибуне и остальным легальным способам деятельности, обе эти крайности одинаково отбрасываются принятой резолюцией. Тактика социал-демократии не привязана ни к баррикаде, ни к прилавку потребительского общества. Она использует все формы и методы деятельности, чтобы очистить классовое сознание рабочих и сплотить их в самостоятельную организацию. Это единственная настоящая революционная работа, и только она способна раз и навсегда очистить партию от всех форм социалистического сектантства.
Но как обстоят дела с ближайшим будущим? Стоит ли само соглашение, заключенное представителями фракций в Центральном комитете, на твердой почве? И да, и нет. Поскольку она сводится к личному договору, заключенному между представителями влиятельных партийных кругов, — а в значительной степени это уже не так, — она зависит от таких неопределенных факторов, как добрая воля и политическая проницательность отдельных лиц. Психология вообще является наиболее консервативным фактором исторического развития, а психология кружка, секты более консервативна, чем любая другая.
Для нас несомненно, что фракционное прошлое теперь, при отсутствии широкого рабочего движения в России, еще не раз даст о себе знать и что вполне возможны попытки использовать требования партийного единства для укрепления старых, распадающихся фракций или создания новых. Но мы также не видим причин впадать в отчаяние и опускать руки даже в случае рецидивов и повторных вспышек фракционной ненависти. Тенденции, заставлявшие все группы громко произносить слово «единство партии», крепнут с той же непобедимой силой, с какой возрастает политическая самостоятельность пролетарского авангарда. Ни одна фракция больше не будет поддерживать массы против воли рабочего слоя, достигшего сознания.
Л. Троцкий.