Фиктивный конституционализм в России.
Перевод с немецкого наш. — /И-R/
Arbeiter Zeitung, 13 августа 1911 г.
Из России нам пишут:
В первые два года существования Третьей Думы, когда Партия октябристов все еще оставалась ее «лидером», а Столыпин стоял на пике своего могущества, Таврический дворец был окружен призраками неустроенности и неопределенности. Не премьер руководил работой партий большинства, а липкий страх перед фатальной катастрофой, которая может случиться со страной каждый день и смести всю брехню столыпинского «премьерства». Столыпин, могильщик двух первых Дум, представлялся единственной опорой третьей. Главным аргументом, которым он использовал, чтобы усмирить очень послушное ему большинство, была сакраментальная угроза: «Унизив и поставив меня на место, вы сами, господа, умрете политической смертью». По мнению правящих кругов, свержение Столыпина означало бы не что иное, как открытое восстановление самодержавия.
Если бы это мнение было правильным, то укрепление Третьей Думы означало бы в то же время укрепление Столыпина и октябристов. Но произошло обратное. Октябристы же оказались в оппозиции капиталистическим интересам, которые они представляли. Из обслуживающей партии первого ранга они превратились в «оппозиционную» партию второго ранга; при этом партия претерпела полное внутреннее разложение, утратила цель жизни, как и желание жить. То же самое относится и к «славной» эпохе Столыпинщины, которая, несомненно, ушла в прошлое. Призраки неадекватности и нелепости преследуют теперь «великого» государственного деятеля на каждом шагу, и чем решительнее становятся его действия, тем меньше остается веры в стойкость его правления.
И что любопытно: прочные опоры Конституции от 2 января 1907 г. пошатнулись; но сама Конституция, по-видимому, находится под гораздо меньшей угрозой, чем два-три года назад, когда ее создатели и бенефициары чувствовали себя непобедимыми. Пошли тревожные слухи о предстоящей спасательной операции, что последние следы великого года революции должны быть уничтожены, никто больше не хочет верить в восстановление самодержавия. Третья Дума подходит к своему бесславному, но спокойному концу, и партии готовятся к новым выборам. Совсем недавно вы видели третью Думу как мимолетный эпизод на марше победоносной контрреволюции — теперь на Четвертую Думу рассчитывают как на должное. Откуда это взялось? Кто так укрепил российскую конституцию? Что, в первую очередь, означает эта конституция? Какие силы стоят за этим?
Вульгарным радикалам (например, социал-революционерам и национал-террористической группе П. П. С.) легко дается ответ на этот вопрос. Они говорят, что российская конституция — это лицемерие, а Дума — пустая игра; каждый революционный политик должен повернуться к Думе спиной. Что русский парламентаризм не проникнут чистым духом справедливости, может быть правильно. Но все же остается вопрос: кому и почему выгодно это «лицемерие»? Кому выгодна «пустая игра»?
Паразитическое дворянство, играющее такую большую роль в России, совершенно не нуждается в парламентской формальности: ему гораздо удобнее вести свою торговлю с монархией втайне, за кулисами, а не перед рампой. Хотя оно больше всего напоминало не наследника, а младшего сына, Конституция все же должна была быть навязана ему. У чиновничества как такового тоже нет причин хвалить Конституцию. Сенаторские поправки и судебные процессы над кандидатами переросли новый порядок вещей. А депутаты Думы в комиссиях суют свои носы в каждую статью доходов и расходов бюджета. Правда, много пользы от этого нет, но это, безусловно, тревожно и неприятно.
Дворянство и бюрократия вместе с их монархической верхушкой держат в своих руках ноты пьесы. Теперь они, как и до революции, обладают всей материальной мощью государства. Почему бы им не перейти к последнему спасительному действию? Ведь было бы так легко схватить господ народных представителей, отправить их по домам и провозгласить восстановление царизма в его дореволюционной славе. Не происходит это из-за страха перед революцией, перед народом? Несомненно, страх перед революцией глубоко укоренился в умах победителей. Но третья Дума все-таки не защита против революции. Государственный переворот 3 июня 1907 года был открытым лишением народа прав, а вся работа Думского большинства — дерзким вызовом народу. Но почему вы сохраняете Думу? Под давлением капиталистической буржуазии. Капиталисты, парализованные страхом перед пролетариатом, идут вслед за партией октябристов, позорная слабость и лакейское подобострастие которой заполняют краткую историю Третьей Думы. Что делать московскому биржевику Гучкову ради сохранения конституции, в это действительно невозможно поверить. Может быть, это делается из уважения к европейскому фондовому рынку? Допустим, но тогда мы должны ответить на вопрос: для чего, собственно, европейской бирже нужна российская фондовая биржа? Скажут: Дума гарантирует выплату процентов фондовому рынку. Но как? Дума не производит пшеницу и не чеканит золото. Таким образом, непосредственно биржа не может проявлять интерес к Думе.
Что заставляет дворянско-бюрократический царизм мириться с Думой, так это капиталистическое развитие. Вот в чем суть вопроса. Государство в целом — с его армией, с его чиновничьими кадрами, с его императором, со всеми его знатными сутенерами — поставлено на капиталистическую основу. Его военная и финансовая мощь теперь полностью зависят от развития промышленности в стране. Это вопрос смерти или жизни для самой монархии — наиболее ярко это доказала Русско-японская война. Не поэтому царизм несовместим с капиталистическим обществом не потому, что класс капиталистов требует конституции — политически крупную буржуазию, не имеющую за спиной народных масс, было бы легко свергнуть средствами власти царизма, — а потому, что капиталистические потребности присущи самой государственной организации и все более и более перерастают ее масштабы. Только в той мере, в какой царское насилие, движимое заботой о самосохранении, вынуждено приспосабливаться к промышленному развитию, чтобы приспособить его к своим эксплуатировать свои собственные потребности, только постольку, поскольку это также идет вразрез с «требованиями» класса капиталистов.
Капиталистическое развитие все в большем объеме требует от государства сложной и гибкой инициативы в самых различных областях законодательства, управления и внешней политики. Дворянская бюрократия не приспособлена к такой работе, по крайней мере, в той мере, в какой она отвечает ее интересам, — и для того, чтобы монархия собрала народ 3 июня у подножия трона в конце серии экспериментов, потребовались война и революция, потрясшие весь государственный организм. Как до революции, так и сейчас государственная власть сосредоточена в руках монархии, которая опирается на свою армию. Но в отличие от старого самодержавия, господствовавшего над всеми сословиями и классами, послереволюционный царизм принужден вводить представителей имущих классов в рамки государства и терпеть их вмешательство в его дела. Правда, царизм и сейчас сохраняет за собой фактически право свободного принятия решений — и в каком-то смысле он абсолютист, но он больше неспособен с помощью бюрократических приемов определять соотношение сил, ведущих борьбу. Интересы стали слишком разнообразными и противоречивыми, он должен предварительно заслушать заинтересованные стороны, чтобы затем принять свое решение. Таким образом, Дума является аппаратом, через посредство которого старая государственная организация монархии подчиняется новой, приспосабливается к обстоятельствам и стремится оставаться у руля. Таким образом, Дума, несмотря на то, что она не обладает реальной властью, становится по своему значению гораздо ближе к законодательной консультации. Несмотря на отсутствие власти этот институт становится точкой сплочения политической жизни, где партии имущих классов борются друг с другом на глазах у всей страны за влияние на государственную власть.
Такова в своих общих чертах противоречивая механика нашего фиктивного конституционализма — и эта механика определяет также политическую позицию российской социал-демократии. Задача их — в отличие от октябристов и кадетов — дать понять народу, что абсолютизм бюрократической монархии в своей материальной основе полностью сохранился; что все социальное развитие страны направлено против царского государства; что не мирное обновление, а революционные конфликты неизбежны; что только победоносный натиск масс может вывести страну на широкую дорогу истории. Но эту работу российская социал-демократия может осуществить не по образцу вульгарного радикализма, то есть абстрактной, пригодной для всех случаев жизни фразеологии, игнорирующей Думу с ее борьбой за интересы, а путем активного проникновения в политическую жизнь нынешней фиктивно-конституционной России, какой она есть; путем полной и всесторонней эксплуатации ее противоречий внутри Думы; путем неустанной мобилизации пролетарских масс под флагом их классовых интересов.
По опыту четырех лет, прошедших с момента государственного переворота, российская социал-демократия не видит причин менять свою тактическую позицию сейчас, в начале новой избирательной кампании. Сложность для них заключается не в принципиальной оценке фиктивного конституционализма, а в его использовании политически. Партии не хватает единой организации, объединяющей различные группы и течения для действия и в действии. Над созданием такой организации сейчас работают лучшие силы партии.
Н. Т.