Сербия в силуэтах.

(Пашич, Пачу, Проданович, Драшкович)

Если личности не делают истории, то история делается через личности.

Будет поэтому нелишним в настоящую критическую минуту попытаться набросать силуэты репрезентативных фигур сербской истории, т.-е. той ее части, деятели которой не успели еще вымереть.

Никола Пашич — инженер по специальности, создатель и глава радикальной партии, человек, приговоренный к смертной казни в 1883 году, шесть лет проведший в эмиграции, сидевший еще в 1899 году в белградской тюрьме, в той самой, что и теперь стоит, — ныне глава правительства, старшее лицо в Сербии, — ибо король только марионетка в руках Пашича и его ближайших сотрудников: Лаза Пачу и Стояна Протича. Пашич плохо говорит по-немецки, плохо по-русски, плохо по-французски и, как уверяют, плохо по-сербски. С трудом связывая непокорные слова, он сводит свою мысль к самой элементарной форме и оттого в беседе кажется простоватым. Но если за звуками слов попытаться прислушаться к самой мысли Пашича, то можно понять, что мысль у него своя, такая, которая сама себе довлеет. Пашич лишен таланта, блеска и общего теоретического образования, во всем этом он ниже Пачу и Протича. Но он из них самый «дальновидный». Так определил его мне другой «дальновидный» серб, Драгиша Лапчевич. Давно уже — еще в 60-х годах — Пашич, будучи женевским студентом, примкнул к бакунистам, тогда как Лаза Пачу, нынешний министр финансов, стал на сторону Маркса. Уж и в этом разделении сказалось, несомненно, различие натур: раз уже нужны молодым сербам крайние идеи; то «идея» Бакунина, его федерация свободных общин, была, конечно, гораздо ближе, натуральнее, реалистичнее — при всей своей фантастичности — для неоторвавшегося от своей задруги, крепкого связью с землей интеллигентного серба; идеи же марксизма — при тогдашних сербских условиях — требовали несравненно большей способности к отвлечению от живой материи жизни и предполагали менее органическую связь с народной массой. Но с 60-х годов много утекло воды — и в Саве и в Дунае. Через многое прошел Никола Пашич. Друг и ученик Светозара Марковича*, сербского Добролюбова, организатор радикальной партии, конспиратор, враг Обреновичей, агентов Австрии, — он поднимается к власти победоносным заговором 1903 года**. То не был простой дворцовый переворот. Офицерство было только орудием возмущения всех культурных и мыслящих элементов нации. В марте 1903 года произошла в Белграде уличная манифестация рабочих и студентов, при чем офицеры не разгоняли демонстрантов, несмотря на распоряжения из конака. Эта историческая манифестация морально убила бюрократический деспотизм Обреновичей, прежде чем военные заговорщики превратили Александра и Драгу в исковерканные трупы… Он прошел через все это, Никола Пашич, нынешний министр иностранных дел и глава правительства. Он доподлинно знает, как низвергаются и как созидаются балканские династии. Что он на своем долгом и извилистом пути не сохранил бакунинского энтузиазма, как и много другого не сохранил, об этом вряд ли нужно говорить. Бывший человек народа, он давно уже усвоил себе язык обиняков и дипломатических двусмысленностей. Кажется, будто он сознательно пользуется своим косноязычием, чтобы освобождать себя от необходимости ясно и точно формулировать свою мысль. Он — усталый скептик и политический кунктатор.

* Светозар Маркович — один из виднейших сербских социалистов, член Первого Интернационала. Получив прекрасное по тому времени образование в Петербурге и Цюрихе, Маркович в шестидесятых годах приезжает в Сербию, где вступает в политико-литературное общество «Омладина». Это общество, организованное в 1861 г. зарубежными (венгерскими и хорватскими) сербами в гор. Гросс-Кикинда, вскоре разделилось на два крыла: умеренное, ставившее себе целью «свободу и умственное преуспеяние сербов», и радикальное, стремившееся к социализму. Светозар Маркович стал во главе левого, радикального течения «Омладины». В своей газете «Раденик», основанной в 1865 г., он дает изложение Коммунистического Манифеста и во всех вопросах, кроме славянского, выступает сторонником Маркса. В славянском же вопросе Маркович солидаризировался с Бакуниным, который, вопреки марксистам, предлагал славянам не ждать социальной революции в передовых странах, а тотчас приступить к организации активных сил для немедленного социального переворота в славянских странах. В 1871 году «Раденик» был закрыт за восхваление Парижской Коммуны и резкую критику тогдашнего сербского министерства Ристича. В 1872 г. Маркович издал книгу «Сербия на востоке», в которой доказывал, что распространение строя «задруг» (земельных обществ) могло бы принести южным славянам разрешение социального вопроса. В Крагуеваце Светозару Марковичу удалось образовать центр радикально-социалистической деятельности, который вскоре приобрел значительное влияние и стал поэтому предметом преследований правительства. Газеты Марковича «Явность», «Рад», «Глас Явности» поочередно закрывались, а под конец и сам Маркович был арестован и присужден к восьми месяцам тюрьмы. Тюрьма окончательно расстроила здоровье Марковича. Надеясь на перемену климата, он переехал в Триест, но уже не поправился и 25 февраля 1875 г. умер. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.

** Заговор 1903 г. — Династия Обреновичей, правившая Сербией без перерыва с 1858 года, к началу XX столетия стала утрачивать свою популярность в руководящих сербских кругах. Рост националистической буржуазии, стремившейся к завоеваниям, к расширению территории и приобретению новых плательщиков налогов, требовал от короля энергичных действий и определенного выбора ориентации в сторону той или иной империалистической группировки, а этих качеств у последнего из Обреновичей, Александра, не было. Среди сербского офицерства стало усиливаться брожение, вылившееся наконец в форму военного заговора. В ночь на 10 июня 1903 года заговорщики проникли в королевский дворец, убили короля Александра и его жену Драгу и трупы их выбросили из окон дворца. Собравшаяся вскоре Скупщина избрала королем Петра Карагеоргиевича, сына изгнанного в 1858 г. князя Александра. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.

— Неизбежна ли война?

— Я думаю, что мир еще возможен.

— Как вы смотрите на политику России?

— Россия энергичнее всех призывала нас к миру.

— Германия?

— Мы довольны политикой Германии. Она требует локализации войны, значит, невмешательства держав.

— Австрия?

— Позвольте мне не говорить об Австрии.

Это не только уклончивые фразы правительственного главы которому приходится взвешивать свои слова. Нет, Пашич действительно меньше других верит в войну и хочет ее.

Этот «далековидный» старик, с седой бородой веером, слишком ясно видит те огромные трудности, которые стоят на пути национальных стремлений сербства, он слишком устал от той части пути, которую он проделал, чтобы идти навстречу войне, которая снова все ставит под вопрос. Самое большее — он даст вовлечь себя в нее, хоть и не совсем, конечно, против своей воли.

— Европа третирует нас, как марокканцев! — говорит нам Лаза Пачу. — Она хочет решать наши судьбы за нашей спиной. Мы заставим ее понять, что мы не марокканцы.

— Нас понуждают присягать 23-й статье Берлинского трактата. Но эта статья существует 34 года. Лучше ли нам от этого?

— Нам говорят: 12 миллионов штыков стоят на страже балканского status quo. А где было status quo, когда Австрия аннектировала Боснию, когда Италия захватила Триполи*.

* Аннексия Боснии и захват Триполи. — Две турецких провинции, Босния и Герцеговина, по Берлинскому трактату 1878 г. были переданы «для занятия и управления» Австро-Венгрии, но с сохранением над ними суверенитета султана. Австрия, стремясь к осуществлению своей заветной цели — к выходу на берега Эгейского моря — добивалась полного присоединения к себе этих провинций, лежащих на ее пути к Салоникам. К этому сводились все ее дипломатические переговоры с «наиболее заинтересованной державой», Россией, со времени Берлинского конгресса и даже до него. Россия же, в свою очередь мечтавшая овладеть «ключами своего дома» — Константинополем и проливами — и искавшая поддержки Австро-Венгрии, охотно шла навстречу последней. Непосредственно перед самым актом аннексии вопрос о Боснии был поставлен со всей определенностью в секретной памятной записке, которую министр иностранных дел Извольский вручил 19 июня 1908 г. австрийскому послу. В этой записке царское правительство, в обмен на согласие Австрии не препятствовать открытию проливов для русского военного флота (что должно было явиться первым шагом к захвату Босфора и Дарданелл), заявляло о своей готовности признать верховные права Австро-Венгрии в Боснии и Герцеговине. На свидании русского и австрийского министров иностранных дел в Бухлау, 15—16 сентября 1908 г., Извольский подтвердил барону Эренталю, что из-за Боснии «Россия воевать не будет».

Подготовив таким образом почву и считая, что в связи с внутренними затруднениями, которые испытывала Турция после революции, момент является наиболее подходящим, Австрия 5 октября 1908 г. императорскими рескриптами на имя министров иностранных дел и финансов декларирует аннексию Боснии и Герцеговины и, в то же время, заявляет о выводе своих войск из Ново-Базарского санджака (округ, отделявший Сербию от Черногории и имевший большое стратегическое значение; в нем Австрия по Берлинскому трактату имела право держать войска). Это последнее заявление (о выводе войск из санджака), равно как и состоявшееся одновременно с объявлением аннексии и, несомненно, под влиянием Австрии провозглашение независимости Болгарии, преследовало двойную цель: Австрия хотела, с одной стороны, ослабить впечатление, которое аннексия должна была произвести на «Европу», а с другой — одновременно и устрашить Турцию (созданием независимой Болгарии) и «позолотить пилюлю» аннексии (выводом войск из санджака). Однако, положение весьма обострилось вследствие резкой позиции, занятой в этом вопросе Сербией, для которой аннексия Боснии и Герцеговины создавала угрозу полного экономического порабощения Австрией. В связи с этим и под давлением собственных буржуазных кругов, не посвященных в дипломатические тайны и считавших, что Австрия обманула Россию, царское правительство пыталось протестовать перед «великими державами» против аннексии и потребовало созыва европейской конференции. Но вскоре выяснилось, что конференция, если и состоится, вопроса по существу обсуждать не будет, а лишь санкционирует совершившийся факт, при чем на открытие проливов все равно рассчитывать не приходится, благодаря противодействию других держав, в первую очередь Англии. Австрия же объявила частичную мобилизацию и, угрожая войной, потребовала, чтобы Сербия «смирилась». Решающее значение имел германский ультиматум 25 марта 1909 г., врученный германским послом в Петербурге царскому правительству и требовавший от России прекращения спора с Австрией и немедленного и определенного признания аннексии. В тот же день русское правительство ответило согласием признать аннексию, принудив и Сербию прекратить всякий спор по этому вопросу. Что касается Турции, то она хотя и пробовала протестовать, проведя бойкот австрийских товаров, но в конце концов должна была примириться с совершившимся фактом и 26 февраля 1909 г. подписала с Австрией конвенцию о признании аннексии.

Сейчас же после аннексии Боснии начинается подготовка к дальнейшему грабежу Турции со стороны другой империалистической державы, Италии, направившей свои колониальные устремления на северо-африканские турецкие владения Триполи и Киренаику. Поработив сначала эти районы экономически, Италия стала затем добиваться их полного присоединения. Согласие Франции она обеспечила себе еще в 1901 г. в обмен на признание французских прав в Тунисе. Молчаливое согласие на аннексию Триполитании Италией заключалось также в англо-французском соглашении 1904 г. и было затем подкреплено на Алжезирасской конференции 1906 г. Младотурецкая революция и начало раздела Оттоманской империи дали Италии возможность приступить к осуществлению ее планов. Она окончательно договаривается с Россией (соглашение в Раккониджи 1909 г.), которая обещает «относиться благожелательно к итальянским интересам в Триполи и Киренаике», взамен такого же обещания Италии в отношении русских интересов в проливах, и начинает военные приготовления. 27 сентября 1911 г., выдвинув в качестве предлога дурное обращение турецких властей с подданными Италии и препятствия, чинимые ее торговле, итальянское правительство предъявляет Порте ультимативное требование согласиться на оккупацию Триполитании итальянскими войсками. Получив отказ, Италия 29 сентября объявляет войну. Несмотря на отчаянную защиту турок и арабов, одержавших ряд побед, численное превосходство итальянцев и, главное, поддержка флота предопределили исход войны. 12 марта 1912 г. поражение турок при Двух Пальмирах фактически закончило войну в Африке. Чтобы принудить Турцию к скорейшему подписанию мира, Италия предпринимает ряд военных действий на море: посылает флот в Бейрут, блокирует Дарданеллы и захватывает острова Родос и Додеканезские. При этих условиях туркам пришлось сдаться и даже поторопиться с заключением мира, ввиду угрожающего положения, создавшегося в то время на Балканах.

15 октября в Лозанне был подписан секретный турецко-итальянский договор, по которому, в целях поддержания престижа султана, Турция должна была даровать от себя полную автономию Триполи и Киренаике, после чего уже итальянский король мог объявить об аннексии. По окончательному мирному договору, подписанному 18 октября, турецкие войска были выведены из Африки, итальянцы должны были вернуть захваченные ими острова (чего они, впрочем, не сделали), и Италия приняла на себя триполитанскую часть государственного долга Оттоманской империи.

— Вы хотите идти на театр военных действий? Вся Турция будет театром военных действий.

Энергичный, волевой язык Лаза Пачу резко отличается от выжидательных околичностей Пашича. Но это только разница темпераментов. По существу же оба они принадлежат к одной и той же исторической формации и являются только индивидуальными вариациями одного и того же политического типа. Романтики-заговорщики, дававшие в своем национальном романтизме выражение потребностям европеизирующегося народа в государственном самоопределении, они ходом вещей стали у власти — с традициями революционных трибунов, с обязанностями государственных людей буржуазного порядка.

Младорадикалы еще при Обреновичах откололись от отцов, обвиняя их в нерешительности и готовности идти на компромиссы со старой династией. Когда же отцы достигли власти и дали парламентарное выражение «воле народа», — разумеется, на основе ценза, — оказалось, что младорадикальный демократизм лишен социальной почвы под ногами. Городские рабочие, а в последнее время и полупролетарские элементы деревни пошли за социал-демократией. Зажиточные крестьяне, священники, купцы, имущие люди крепко держатся Пашича. На разрозненных и темных промежуточных слоях деревни демократической партии построить нельзя. Что же касается буржуазии, то она развивается здесь — как и во всех отсталых странах — «не органически», не на «национальных» основах, а как соучастница европейского финансового капитала и им в его интересах питаемая.

В таких условиях демократический радикализм должен был принять форму литераторского «якобинства» Яши Продановича, политическая религия которого, со своим символом социальной справедливости, отражает не определенный классовый интерес, а неопределенность всех классовых интересов.

В качестве министра промышленности в коалиционном кабинете, г. Проданович со всей энергией проводил в 1910 году промысловый устав, во многих отношениях наиболее прогрессивный во всей Европе. — «Частную собственность я считаю не вечным учреждением, а лишь переходной ступенью к новым общественным формам», — так заявил однажды этот министр в парламенте мелкобуржуазной крестьянской страны. При всей симпатии к честным намерениям г. Продановича, нельзя не признать, что его политика не имеет будущего.

А в это же время правое крыло младорадикалов, захваченное европейским финансовым капиталом, в его крестовом походе на страну, быстро сбросило с себя обличье непримиримого радикализма и, ведя за собой мелкого собственника, горожанина и семьянина, поступило в политическое услужение к банкам. Открытым выразителем идей мнимо-демократической банкократии выступает Милорад Драшкович.

Банки играют здесь не менее политическую, чем экономическую роль. Конкуренция иностранных банков в Белграде есть непосредственная финансовая форма соперничества великих держав за покорение Сербии. Близость сербской политической партии к той или иной европейской державе в области внешней политики предполагает теснейшую связь с соответственными банками. Капиталистическое развитие не вышло здесь еще из стадии первоначального накопления, поэтому национальной формой капитала является торгово-ростовщический. Европейский финансовый капитал через посредство многочисленных продвинутых им сюда банковских щупалец примкнул непосредственно к туземному ростовщическому капиталу и высасывает все, что можно, из народного хозяйства — прежде еще, чем им самим сделаны серьезные шаги в области развития сербской промышленности. В качестве посредников между европейской биржей и крестьянской страной банкам нужны туземные дельцы, влиятельные политики, законодатели и министры. Одна и та же дверь ведет здесь в министерство и в дирекцию банка.

Если это относится ко всем правящим и соправящим партиям, то младорадикалы, в лице своего забравшего силу правого крыла, выступают как профессиональные гладиаторы банкократии. Для этого они достаточно свободны от мелкобуржуазных предрассудков и традиций национальной романтики. На международные отношения, на вербальную ноту и на мобилизацию, на мир и войну они научились глядеть под углом курса и дисконта. Les affaires sont les affaires (дело — это дело).

Но они вынуждены говорить на политическом языке своей страны. Они не могут другим поручить говорить за них в парламенте и народном собрании, для этого они еще слишком бедны материальными средствами, а страна — интеллигентными силами. Они вынуждены сами выступать политическими ходатаями по собственным делам и перечеканивать чувства и настроения национального романтизма в звенящие фразы деляческой демагогии.

С г. Драшковичем я говорил в здании скупщины, в небольшой комнате, примыкающей к помещению клуба самостальцев (младорадикалов).

— Итак, война неизбежна. Какова политическая программа войны: автономия христианских провинций Турции?

— Нет, раз прольется кровь, автономия была бы слишком дешевой ценой. Но для себя мы ничего не хотим, — только для наших христианских братьев в Турции.

— Не опасаетесь ли вы сопротивления великих держав?

— Так называемых великих держав. Где они? Их нет, их нельзя отыскать!.. Видите ли: когда полтысячелетие тому назад турки подошли к Константинополю, султан Магомет заколебался. «Ты боишься соединенных христианских держав, — сказал ему великий визирь, — напрасный страх: их соединяют друг с другом только взаимная зависть и вражда. Делай без страха свое дело». И султан, как вы знаете, свое дело сделал. Теперь, пятьсот лет спустя, мы хотим сделать наше дело, невзирая на великие державы, которые по-прежнему связаны друг с другом только завистью и враждой. Главная задача для нас — военный успех. «Мы надеемся на себя и на бога».

— Как вы смотрите на балканскую политику России?

— С величайшей надеждой. Нам часто говорят о двух Россиях: правительственной и общественной. Для нас двух Россий нет. Россия нас поддерживала и поддержит.

— От г. министра финансов я слышал другое мнение. Он считает, что балканская политика России ничем не отличается от политики других европейских держав.

— Нельзя требовать невозможного. Наш народ верит в Россию. Про нас говорят, что мы — только военный лагерь России. Это нас не оскорбляет.

— Вы спрашиваете о финансах. Деньги у нас есть. И не просто деньги, а золото. Наш agio* менее, чем в Австрии. Это не похвальба газет. Зайдите в наши банки: вы увидите наши запасы золота. Кроме того: наш солдат — крестьянин. Главная его пища — хлеб. А запасы хлеба в нашей стране велики.

* Ажио (agio) или лаж — разность цены одной категории денежных знаков при обмене ее на другую. Напр., если в России во время империалистической войны за золотой рубль давали 1 р. 50 коп. бумажными деньгами, то говорили, что золотой рубль идет с лажем в 50 коп., или имеет лаж в 50%. По величине лажа можно судить о цене бумажных денег по отношению к золоту. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.

— Нет ли опасности раскола между Сербией и Болгарией?

— Не думаю. О неизбежности этого раскола неутомимо твердит австрийская пресса. Но наше ослабление означало бы для Болгарии величайшую опасность. Сейчас Австрия — наша соседка. А если бы мы были поглощены, Австрия оказалась бы соседкой Болгарии. Этого Болгария не может желать. Идете ли вы на театр военных действий в качестве военного корреспондента? Если пойдете — мы встретимся там.

Мы простились с г. Драшковичем, бывшим министром торговли в недолговечном «самостоятельном» кабинете, ныне директором известного (экспортного) банка.

Сухой и четкий, трезвенный при всех своих патетических ссылках на братьев по ту сторону границы и на бога, этот руководящий младорадикал показался мне гораздо старее, чем те старорадикалы, которым он идет на смену.

«День» № 4, 5 октября 1912 г.