Первое мая (1890—1915).
Первомайское празднование, двадцатипятилетняя годовщина которого падает на сегодняшний день, было установлено на учредительном съезде Второго Интернационала. Укрепившись на национальной базе, созданной путем революций и войн, социалистические партии не могли не почувствовать потребности во взаимной интернациональной опоре и в совместной выработке линии поведения. Празднование Первого мая явилось внешним выражением интернациональных тенденций современного рабочего движения. Но может быть, следует сказать, что самый замысел придать пролетарскому интернационализму символический характер всемирного рабочего праздника отражал собою, в известном смысле, недостаточную выраженность интернационализма в рамках национальной политики рабочего движения. Так или иначе, но судьба пролетарского праздника тесно сплетается с судьбой Второго Интернационала, покрывая ту же эпоху и отражая все ее выдающиеся черты.
Первое мая не заняло в жизни международного пролетариата того места, которое в мыслях своих отводили ему участники Парижского конгресса.
В старейшей капиталистической стране, Англии, Первое мая в равной мере отражало как национально-поссибилистский характер классовой борьбы английского пролетариата, так и сектантски-пропагандистский характер английского социализма. Усыновленное профессиональными союзами, Первое мая было ассимилировано консервативной обрядностью тред-юнионизма и служило делу пропаганды его очередных классовых задач, почти не возвышавшихся до социально-революционного обобщения. Как праздник боевого интернационализма, Первое мая оставалось в Англии не выступлением революционного рабочего класса, а манифестацией немногочисленных революционных групп в рабочем классе.
Во Франции, с ее задержанным экономическим ростом, с ее внешне-драматической, но бедной действительным движением вперед парламентской жизнью, Первое мая отражало все слабые стороны французского рабочего движения, относительную малочисленность пролетариата, его идейную несамостоятельность и прежде всего его организационную беспомощность. Сильные стороны французского рабочего класса: его политическая подвижность, как и его революционные традиции, не находили своего выражения в эту эпоху «органического» приспособления к экономическим и политическим условиям Третьей Республики и не налагали своего отпечатка на пролетарское празднование.
В Германии Первое мая, принципиально воспринятое социал-демократией, вошло, однако, как инородное тело, в организационный автоматизм рабочей партии и профессиональных союзов. Имея против себя превосходно сплоченный капиталистический класс и могущественную государственную машину, рабочие организации оказывались каждый раз перед опасностью сделать первомайское выступление исходным моментом острых экономических и политических столкновений и репрессий — и систематически уклонялись от конфликта. Вместо однодневного стачечного восстания Труда против Капитала, каким оно должно было быть по первоначальному замыслу, празднование Первого мая свелось к обычным в Германии массовым рабочим собраниям, рефератам о международной солидарности и пр.
С какой тревогой буржуазный мир встречал Первое мая в 1890 году, ожидая, что оно послужит непосредственным сигналом к революции пролетариата, — и как скоро правящие классы привыкли встречать майскую годовщину во всеоружии скептической усмешки или полицейской репрессии! Если социалистический конгресс 1889 г. хотел из Первого мая сделать символ пролетарской солидарности, то крайне уклончивый, осторожно-поссибилистский характер первомайского чествования явился символом слабости интернационалистских тенденций в рабочем движении прошлой эпохи. Именно поэтому взгляд на судьбу пролетарского праздника за последнюю четверть столетия бросает луч яркого света на причины крушения Второго Интернационала. Уже в той преувеличенной заботливости, с какою непримиримым элементам социализма приходилось поддерживать огонек на первомайском жертвеннике революционному интернационализму, заключался очень тревожный симптом! Сколь неожиданными и катастрофическими ни казались бы нам «патриотические» выступления парламентских фракций, факты национального перемирия, эксперименты военно-социалистического министериализма и пр. и пр., было бы, однако, слишком недостойным марксизма искать причины этих фактов в злой воле, моральной неустойчивости, в «измене» — или в недостаточном моральном самовоспитании, как говорят наши субъективисты, — вождей движения. Нимало не снимая ответственности с «вождей» за их долю вины и нимало не ослабляя своей борьбы с ними, необходимо, однако, понять и признать, что все элементы катастрофы подготовлены были в предшествующую эпоху медленного организационного роста социализма на национальной базе в условиях непрерывно крепнущего империализма, в эпоху, когда идея международного единства рабочего движения сводилась на практике к периодическим попыткам выработать интернациональные нормы социалистической оппозиции на национально-государственной основе, а социально-революционный интернационализм превращался в слабое, бюрократизированное первомайское празднование, которое усыновлялось национальной практикой движения, как условная календарная дата, и тем заранее обрекалось на худосочие.
Хуже всего обстояло дело с первомайским праздником как раз в наиболее передовых странах, где национальные предпосылки капиталистического развития имелись уже налицо, и где классовая борьба «нормально» развивалась, приспособляясь к роли, которую данная страна играла на мировом рынке, и к ее национальному парламентаризму, как арене борьбы за демократию и за социальные реформы. Период революционных движений против старого, феодального общества для этих передовых стран оставался уже позади. Период новых социальных конфликтов — борьбы пролетариата за политическую власть — еще не наступил. Идея революции оставалась либо как все слабеющее воспоминание, либо как теоретическое предвосхищение — и в том и в другом случае слишком слабая, слишком бесплотная, чтобы непосредственно вдохнуть живую жизнь в первомайскую годовщину и сделать ее празднованием социалистических миллионов, готовящихся брать приступом капиталистическую крепость.
В странах востока Европы Первое мая играло в жизни пролетариата несравненно большую роль, наполняясь революционным содержанием и получая неожиданно широкий размах. В России Первое мая стало боевым знаменем уже на первых шагах пробуждения русского и польского пролетариата, и в дальнейшем рост революционного движения в стране непосредственно вел к росту значения первомайского праздника в жизни пролетариата. Для русского рабочего класса, начинавшего свою историческую борьбу с самыми реакционными силами прошлого, Первое мая стало сигналом его национальной революционной мобилизации, открывая перед ним вместе с тем «окно в Европу» — к перспективам мирового социалистического движения.
В изъеденной национальными противоречиями Австро-Венгрии, с ее старой монархией и старыми феодальными кликами, Первое мая стало знаменем, под которым пролетариат вел свои бои за демократизацию страны, за создание нормальной почвы сожительства наций и национальных осколков, а, значит, и нормальной почвы для своей собственной классовой борьбы. Элементарные потребности государства национальностей, стремившегося открыть капиталистическому развитию те же возможности, какие давало ему национальное государство, эти неразрешенные элементарные потребности толкали на боевой путь разноплеменный австрийский пролетариат, — и Первое мая являлось знаменем его сплочения во имя поставленных перед ним историей «предварительных» задач. После завоевания всеобщего избирательного права, обеспеченного главным образом русской революцией, Первое мая и в Австрии постепенно входит во все более тесные берега, как отголосок минувшей бурной эпохи.
Наконец, на Балканском полуострове, в условиях национальной и государственной чересполосицы, пролетариат на первых же своих шагах оказался поставленным перед вопросом о таких формах сожительства мелких наций, которые дали бы злосчастному полуострову возможность выйти из состояния национально-культурной анархии, обеспечить свою независимость от империалистических посягательств великих держав и развернуть «нормальную» капиталистическую цивилизацию. Первое мая стало здесь праздником молодого пролетариата под знаменем борьбы за обще-балканскую демократическую федерацию.
Другими словами: в странах Востока и Юго-Востока, где оставались неосуществленными национальные или государственные предпосылки капиталистического развития, где на долю пролетариата выпадало разрешение задач, с которыми не успела и не сумела справиться исторически запоздалая буржуазия Востока, там эти революционные задачи вливались с самого начала в пролетарское движение, давали ему бурный толчок, гнали его вперед через препятствия и против препятствий и придавали революционный размах его классовому празднику. Но этот революционный размах по существу питался не из общих интернациональных источников классовой борьбы пролетариата, а, наоборот, из тех национально-государственных особенностей, которые отделяли пролетариат Востока от его более передовых собратьев.
Двадцатипятилетие первомайского празднования совпадает с моментом полного крушения Второго Интернационала, полного отречения его руководящих партий от интернациональных обязательств. Будет поэтому только естественно, если в этом году Первое мая, оставаясь попрежнему символом судеб интернационализма за последнюю четверть века, даст картину слабости, распада и унижения. В Германии и Франции вопрос о первомайском празднике стоит в этом году главным образом, как вопрос о том, как бы поддержание бледной тени того, что само было только собственной тенью, не внесло диссонанса в политику национального единства и «войны до конца»; и как воспроизведение опустошенных подробностей первомайского ритуала не породило опасных ассоциаций в рабочих мозгах… И если отвратительной пародией кажутся «социалистические» декларации депутатов, голосующих кредиты по международному братоубийству, то скверным кощунством явятся те речи и статьи в духе лицемерно-дипломатического интернационализма, которые произнесут и напечатают в этот день «ответственные» социалистические министры, депутаты и журналисты, подлинные могильщики Второго Интернационала и первомайского праздника.
Но именно эти месяцы крайнего унижения международного социализма намечают новые перспективы движения и борьбы — прежде всего уже одним тем, что беспощадно вскрыли заложенное в эпоху Второго Интернационала основное противоречие между социально-революционной целью и национально-поссибилистскими методами борьбы. Доведенное мечом борьбы до своего логического конца, это противоречие должно раньше или позже обнаружить не только свою разрушающую, но и свою творческую, свою освобождающую силу. Старые официальные партии ищут выхода из ущемившего их противоречия на пути циничного попрания интернациональной сущности классовой борьбы. Этим они не разрешают, однако, более глубокого противоречия, которое лежит в основе всей нынешней войны, руководит махинациями дипломатов, операциями полководцев и жалкими комбинациями социал-империалистов, — противоречия между интернациональными запросами хозяйственного развития и сковывающими его границами национального государства. Не только теоретический анализ, но и страшный девятимесячный опыт войны свидетельствует нам, что кровавая свалка народов не устранит ни одной из причин, не разрешит ни одного из вопросов, которые обусловливают революционную сущность рабочего движения. Не разрешив, война только обострит капиталистические противоречия. Они поднимутся снова из-под потоков крови и грязи и обнажатся завтра — они уже обнажаются сегодня — перед сознанием рабочих масс. Выхода из исторического тупика пролетариат вынужден будет искать на прямо противоположном пути: на пути ликвидации поссибилистской ограниченности своих методов, решительного отказа от так называемых национальных обязательств и непримиримой борьбы за завоевание государственной власти в той единственно-реальной форме, какая подготовлена всей предшествующей эпохой и ребром ставится нынешним чудовищным, испытанием человечества, — в форме политической диктатуры пролетариата во всех цивилизованных странах капиталистического мира.
Чем более глубокие рубцы оставит опыт войны в сознании пролетариата, чем быстрее и бурнее пойдет процесс его эмансипации от нереволюционных методов, приемов и навыков прошлой эпохи, тем теснее, непосредственнее, кровнее и вместе с тем сознательнее будут становиться узы интернациональной солидарности, — уже не как принципа, не как предвосхищения, не как символа, а как непосредственного факта революционного сотрудничества на интернациональной арене во имя совместной борьбы против капиталистического общества. И можно думать, что и в этом частном и подчиненном вопросе — вопросе революционного ритуала — Третий Интернационал не откажется от духовного наследства Второго. Наоборот, он явится прямым исполнителем его революционных заветов. В процессе революционизирования и интернационализирования рабочего движения празднование Первого мая приобретет то значение, которое ему отводили инициаторы Второго Интернационала. Оно станет интернациональным набатом социальной революции.
«Наше Слово», 1-го мая, 1915 г.