«Есть еще цензура в Париже!»
Когда берлинский судья разрешил тяжбу между Фридрихом Вторым и мельником в пользу мельника, король воскликнул: «Есть еще судьи в Берлине!». И когда цензура вычеркнула у нас вчера два больших документа, мы воскликнули: «Есть еще цензура в Париже!».
Собственно говоря, мы и до вчерашнего дня в этом не так уж крепко сомневались. Правда, цензура стала в общем милостивее. Так, нам позволяют совершенно открыто писать, что покойный царь Александр III не придерживался республиканских убеждений, что русские чиновники, если верить «Новому Времени», все еще берут взятки — и не только борзыми щенками, и что русские евреи не являются самыми счастливыми людьми на земном шаре. Немудрено, если г. Бриан торжественно заявил в парламенте, что во Франции нет цензуры, а есть всего на всего«специальный режим» для прессы. Правда, в известном часу в нашей типографии раздается ежедневный вопрос: «готовы ли гранки для цензуры?». Но это очевидное злоупотребление терминологией. Правильнее было бы, — напоминали мы друг другу — спрашивать: «Готовы ли гранки для Специального Режима?». Когда гранки возвращаются, мы с любопытством ищем в них синих пометок г. Режима: там выкинуто слово, там строка, а там, смотришь, — и пять. И хоть иной раз и жалко изгнанного слова — хорошие бывают на свете слова! — но все же говоришь себе: «как-никак, режим много лучше цензуры», и переходишь к порядку дня.
Но вчера нам опять напомнили, что люди смертны, что Кай человек, и что стало быть Кай тоже смертен — при специальном режиме точно так же, как и при цензуре. Синий карандаш прошелся по семи гранкам, не оставив в живых ни единой фразы. Специальный Режим снял накладные бакенбарды и провозгласил: «Не узнаете-с? А ведь это я-с, все та же Настасья-с»*. Таким: образом мы убедились — и наши читатели вместе с нами, — что есть еще цензура в Париже!..
* Цензуру французы величают «Святой Анастасией». — Л.Т.
«Наше Слово», 20 февраля 1916 г.