Не полная, но симметрия.
Наша эпоха есть эпоха массового производства героизма — стоит только посмотреть приказы по полкам, корпусам и пр. за один день. Но при таком количестве героев, как мало людей просто мужественных — мы имеем в виду область политики — или хотя бы только способных критически отнестись к тому, что происходит перед их глазами и перекатывается через их головы! Уже по этому одному депутат Аккамбреи заслуживает симпатии: у него есть свое мнение, и он его смеет отстаивать против официозного воя и патриотического грохота пюпитров парламентского большинства.
Женевская газета («Journal de Geneve»), состоящая в распоряжении союзной дипломатии и проявляющая реакционное тупоумие во всем, что выходит за пределы выполняемых ею поручений, возмущалась, вслед за всей французской прессой, поведением Аккамбрея, но в то же время неосторожно сравнивала его с Либкнехтом, которого, как известно, вся французская пресса на свой лад «хвалит». Некоторой симметрии отрицать нельзя, но Аккамбреи не Либкнехт. Радикал-социалист, т.е. буржуазный демократ, бывший офицер, Аккамбреи стоит на той же принципиальной почве, что и вся палата. Его кругозор чрезвычайно ограничен. Критика Аккамбрея не переходит за черту материально-технических и непосредственно-политических предпосылок военной победы. Но Аккамбреи не способен поддаваться гипнозу подержанных формул официозной риторики и удовлетворяться все теми же обещаниями объединенных действий союзников: для этого его политическая ограниченность слишком честна, а в сгущенной атмосфере условности, недоговоренности и безответственной самоуверенности ограниченная честность дает преимущества проницательности. Дезавуированный формально своей парламентской группой, Аккамбреи единолично голосует против новых кредитов правительству, которому он не доверяет. Он прежде всего не доверяет верховному командованию: единственным критерием полководца является, по его мнению, успех, — отсутствие успеха компрометирует полководца. Верховный контроль над военными действиями, оценка тога, чего можно и чего нельзя достигнуть, распределение всех сил и средств должно находиться — через посредство военного министра — в руках правительства, как средоточия «национальной воли». Но этого, по Аккамбрею, нет. Военная зона, которой подчинено все остальное, стала самодовлеющим царством. Вокруг генерального штаба сложилось свое министерство, несравненно более могущественное, чем то, во главе которого стоит г. Бриан. В результате г. Аккамбреи констатирует такое соотношение республиканских властей: на самом верху — бесконтрольный генеральный штаб; под ним — бесконтрольное министерство; еще ниже — парламент, освобожденный от контроля общественного мнения, которое поддерживается цензурой в состоянии неведения. В чем причины создавшегося положения и каков выход из него, об этом Аккамбреи ничего не сказал, — и не только потому, что Аккамбреи не Либкнехт, — у него нет ни политического метода, ни исторического критерия: юн просто пришедший в отчаяние патриотический республиканец.
Не имея никаких оснований защищать г. Бриана от критики г. Аккамбрея, мы должны все же сказать, что причины создавшегося положения гораздо могущественнее воли стоящей у власти группы адвокатов. Политика мировых интересов и претензий — империализм — предполагает устойчивую систему международных договоров, военных планов и тайных дипломатических соглашений, систему, которую действительно правящие классы не могут не застраховать от неустойчивости парламентаризма с его мелкобуржуазным большинством. Война только обнажила полностью то, что существовало и раньше: фактическую независимость правительства республики от парламента в центральном вопросе жизни народа и страны, в вопросе войны и мира. Не отказываясь от мировых интересов и союзных обязательств, от политики империализма, парламент только и может, что выдвинуть из своей среды министерство, которое — независимо от своего партийного или персонального состава — будет дальше тянуть лямку великодержавной преемственности — за спиною народа. И когда министр финансов г. Рибо в одном из последних заседаний парламента произнес таинственную, но Отнюдь не случайную фразу о предвидимом «конце войны», он говорил с тех высот, откуда раньше или позже конец войны надвинется на суверенную нацию так же таинственно, как надвинулось ее начало.
По своим методам и целям империализм несовместим с действительной демократией. Но это значит не то, что республиканской Франции чужд империализм, а лишь то, что империализм лишает механику демократии реального содержания, целиком подчиняя ее своим целям. Последствием и выражением этого является независимость министерства от парламента.
Но на этом дело не останавливается. Орудием империализма является милитаризм. Если нынешняя армия имеет «общенародный» характер — в том смысле, что втягивает в себя лучшие силы, всего народа, — то механизм милитаризма должен во время войны естественно вытеснять механизм парламентаризма и возвышающегося над ним министерства. В Германии этот факт маскируется кастовой сплоченностью юнкерства, военного и штатского, увенчивающегося Гогенцоллерном. В республиканской Франции штатские министры из адвокатов, олимпийски возвышающиеся над беспомощным в мировой политике парламентом, сами принимают почтительную позу профанов, как только сталкиваются лицом к лицу с военной зоной.
Выкинув за борт Мильерана, который хоронился за спину Генерального Штаба, и пригласив Галльени в военные министры, Бриан надеялся обогатить свое министерство дополнительным авторитетом, извлеченным из арсеналов самого же милитаризма. То, что сообщил в палате Аккамбрей, как и то, что известно без него, меньше всего свидетельствует об успехе усилий генерала Галльени сосредоточить верховный контроль над операциями в руках министерства. Выступление Аккамбрея как нельзя более выразительно совпало с отставкой Галльени. Ему на смену вызван был с фронта генерал Рок, насчет которого все солидарны, что его личность исключает возможность каких бы то ни было трений с генеральным штабом: Рок — младший товарищ Жоффра, и, как сообщают газеты, «генералы — на ты».
Патриотическое отчаяние Аккамбрея должно только возрасти, при наблюдении этой слепой логики вещей и отношений, от которой его критика отскакивает, как и от лбов парламентского большинства. Единственное утешение он мог бы почерпнуть в картине автоматического нагромождения внутренних кризисов — по ту сторону Вогез. Если Аккамбрей, как сказано, не Либкнехт, то с тем большим успехом Либкнехт выполняет роль острия того> клина, который все глубже вгоняется в организм национального единства. И одновременно с заболевшим генералом Галльени вышел в отставку германский морской министр Тирпиц, который искал выхода из положения в расширении и обострении кризиса…
О тождестве не может быть и речи, и симметрия не полна. Но ее совершенно достаточно, чтобы даже Аккамбрея излечить от отчаяния, — если б только он мог обозревать события с более высокого обсервационного пункта, чем парламентское кресло французского радикала.
«Наше Слово», 24 марта 1916 г.