Эпоха «общественного духа».
Австрийский социал-патриотизм представляет собою, несомненно, интересную разновидность. Австрия выделила не мало выдающихся марксистских сил, которые обогатили социалистическую литературу рядом ценных исследований, но которые в то же время в области практической политики никогда почти не выходили из официальных рядов и сводили свою теоретическую роль к подыскиванию «научной» аргументации для оппортунистически националистической политики партии. Если католицизм стремился сделать науку служанкой церкви, можно сказать, что австрийский оппортунизм сумел поставить в услужение к себе австро-марксистскую «ортодоксию». Разумеется, такое отношение могло быть куплено лишь ценою насилия над самым духом марксизма. Но это насилие становилось тем явственнее и тем грубее, чем ближе марксистская мысль подходила к вопросам боевой австрийской политики. И наоборот: австрийский марксизм давал тем более ценные плоды, чем дальше он отходил от австро-габсбургской мизерии в область чисто теоретических исследований или широких исторических перспектив. В этом смысле «Arbeiter Zeitung» и сейчас несет на себе следы чрезвычайно поучительной двойственности. Ее боевая политическая линия, как она представлена Аустерлицем и Лейтнером, сводится целиком к крохоборческому поссибилизму с яркой шовинистической окраской. Ее теоретическая, принципиальная, так сказать праздничная линия, выражающаяся главным образом в социалистических статьях воскресных номеров газеты, поднимается нередко на высоты действительного марксизма. И для австрийской партии очень характерно, например, то, что в голове Реннера, отнюдь не заурядной, обе эти линии соединяются в одно, если не теоретическое, то психологическое целое.
Мы укажем здесь на две очень интересные статьи, которые теоретически обязуют к революционным выводам или, вернее сказать, должны были бы обязывать. Одна из них была напечатана еще 30 апреля, другая появилась в номере от 21 мая.
Первая статья «От Парижа до Базеля» посвящена 2-му Интернационалу. «В течение этой эпохи (от Парижа до Базеля), — так говорит статья, — рабочий класс всего мира совершил великий подъем; эта эпоха будет записана в книгах истории, как и в сердцах пролетариата, навсегда. Наемные рабы Мамона, которые даже в старейших культурных государствах Европы были еще опутаны цепями политического бесправия и терпели бичи исключительного законодательства, завоевали в этот период везде, даже в России московских царей, политические права, доступ к законодательству, начатки государственной охраны труда… Но не только в ширь и в глубь шел Второй Интернационал, он поднимался даже до высочайших высот человеческой воли. От конгресса к конгрессу росли его задачи, расширялся его кругозор, его влияние на сильных и властных. И высшего своего пункта он достиг в дни Базеля в высоком и обширном соборе рейнского города… Там соединялись в последний раз разум и культурная совесть мира в могущественный аккорд, там Второй Интернационал возвысился на степень подобия будущего более счастливого человечества… Мировая война подвела черту под Вторым Интернационалом : от 1889 до 1914 года… То, что произошло в течение этих трех десятилетий, это — повторение трагедии одинокого борца идеи, который опередил свое время, чтобы затем пасть перед могучим сопротивлением страны. Но эта индивидуальная трагедия расширена здесь на целый класс, на пролетариат всего мира, и развертывается перед нами на полях битв всех стран…
«Катастрофа этой мировой войны стоит, как последний акт (эпохи Мамона и Молоха). Опустошения, которые она оставит, будут требовать труда. Ни к чему человечество не будет так стремиться после этого бедствия, как к миру и труду. Они оба образуют «идею» новой эпохи, ибо они отвечают ее внутренней потребности. Мир и труд — это мы… До войны социализм опережал свое время, после нее наступит час труда и мира. Иначе, конечно, чем мы хотели и ждали… Но что от Парижа до Базеля было предвещанием, что в эти два года войны стало глубоким разочарованием, то после войны будет исполнением»…
Другая статья, о которой мы упоминали выше, посвящена тому новому психическому типу, который создает война. Поход в несколько недель не мог бы не оставить глубочайших следов в сознании народных масс. Что же сказать о войне, которая охватила все народы Европы и длится два года? Такова исходная точка зрения статьи. Два года предметного изучения, которое заполняет целиком дни и пропитывает собою сновидения ночи — это та высшая школа, в которой душа резко преобразуется. И поэтому приходится с неизбежностью принять, что эта европейская война оставит после себя людей другими.
«Пусть не мечтают, что можно миллионы людей без последствий — чтобы не сказать безнаказанно — вырвать из узкого круга их прозябания и в течение почти двух лет водить по полям Европы через города и все новые области. В тихой деревне жил поселянин, в маленьком городке — ремесленник, в каменном океане большого города — горожанин. Для каждого его круг замыкал собою мир. И вот для каждого европейца, который на девять десятых все еще был оседлым, по крайней мере, оседлым в своем мышлении, мир вдруг стал таким широким, завещанные ограничения жизни порваны… Неутолимое стремление к странствованию, неукротимое тяготение к миру, упорная тяга к шири останется в сердцах детей деревни, и мучительное недовольство узостью местных отношений, которое исключает оседлый тип. Отныне всем им будет свойственно стремление к приключениям и неукротимость викингов, отныне старая средневековая духовная власть земли исчезла навсегда.
«Живопись часто ставила себе задачей закрепить на полотне чудесный миролюбивый глаз скота; но дикие животные имеют горящие глаза. Сейчас все стремится к покою, к ровному дыханию повседневности. Но наши мужи привыкли к чудовищным напряжениям души, они стоят в течение многих месяцев в центре титанических событий, совершая и претерпевая самое страшное. Они и в себе измерили также всю ширь человеческой душевной жизни, они также и внутренний мир нашли бесконечно большим и широким, и отныне сенсации повседневности будут им казаться скукой и ничтожеством. Великие переживания, хотя бы ценою великих напряжений, хотя бы даже ценою гибели — это стремление останется. В прежнем мире чувств господствует опасение перед необычайным, перед исключительным, прямо-таки страх быть вынужденным пережить что-нибудь… Чрезвычайное, необычное, как жизненное содержание, — такова будет психология новой эпохи.
«Раньше бывали большие и долгие войны. Но воины были тогда небольшим и мало уважаемым сословием наряду с другими сословиями. В этой же войне участвовали все, и то, что составляло раньше особенность солдата, надолго останется свойством гражданина. С этим нужно считаться. Идет поколение с горящими глазами»…
Автор говорит дальше о том повышении самоуверенности, которое должна вызвать война. Она показала, что люди могут вынести и совершить более, чем они думали. Но она обнаружила вместе с тем могущество массовой организации и техники. Она показала, какие чудеса способны совершать люди при организованном и технически правильно поставленном соподчинении индивидов. Это признание огромной важности целесообразной организации и могущества, связанной с этой организацией техники, все это войдет в нашу жизнь после войны. Техническая рутина, изолированный труд, мелкобуржуазное прозябание сразу отойдут в прошлое.
«Никогда еще в истории ни при одном из ее великих поворотов не происходило того, что в этот раз: все мужчины от первого пушка и до первых седых волос оказались на жизнь и на смерть захвачены своим государством. И они, как несокрушимое убеждение, принесут отныне в мир тот вывод, что от хорошего или дурного ведения общественных дел почти физически зависит судьба гражданина. Поэтому в будущем мире все люди будут мыслить политически… Гражданин XIX столетия был в первую голову частным лицом, и политика была для него наполовину несерьезным, воскресным занятием. Гражданин XX столетия будет, прежде всего, общественным созданием… С полным правом заключат исторический период частного существования 1914-м годом, и над новой главой напишут: Эпоха общественного духа.
«Когда мы размышляем над этим вопросом, нам начинает казаться, будто многие, которые сейчас еще ведут политическую речь, говорят как бы из могилы; будто многие учителя обще* ственности поучают на исчезнувших языках пред скамьями, которые никогда более не будут заполняться учениками. Подымаются новые времена, времена, полные великого беспокойства, мятущегося действия. Их мы дожидаемся».
Наши читатели, несомненно, с интересом ознакомятся с этим извлечением из статей, одинаково богатых мыслью и формой. На этой последней несомненно отразились цензурные опасения, не все мысли автора доведены до конца. Но сущность его исторической концепции ясна: война замыкает целую историческую эпоху, которую мы не раз на этих столбцах характеризовали, как эпоху «мирного органического развития и политического поссибилизма». Война замыкает эпоху второго Интернационала — от Парижа до Базеля. Она формирует новый человеческий тип и подготовляет такие объективные условия, которые заставят этот новый тип напрячь всю свою политическую волю для того, чтобы овладеть, наконец, движением своей исторической судьбы. Другими словами, война формирует в своих недрах революционное поколение и ставит его лицом к лицу с задачей социалистической организации общества. Но если в лице лучших, наиболее богатых своих представителей, австрийская социал-демократия возвышается до такого исторического провидения, то, с другой стороны, об этой партии, как она представлена своими официальными верхами, можно поистине сказать словами только-что цитированной статьи: голос австрийской социал-демократии звучит как бы из гроба пред политическими скамьями, за которые уже не сядет прошедшее через войну поколение пролетариата.
«Наше Слово», 4 июня 1916 г.