Открытое письмо Жюлю Гэду.

Париж, 11 октября 1916 г.

Господину министру Жюлю Гэду.

Милостивый государь, г. министр!

Прежде чем покинуть почву Франции в сопровождении полицейских комиссаров, воплощающих те свободы, на страже которых вы бодрствуете или дремлете в недрах Национального Министерства, я считаю своим долгом изложить вам некоторые мысли, которые, вероятно, не пригодятся вам, но которые могут зато пригодиться — против вас.

Изгоняя меня из Франции, ваш коллега г. Мальви не имел мужества изложить мне мотивы этой меры. Точно так же другой из ваших коллег, военный министр, не счел возможным указать причины запрещения русской газеты «Наше Слово», одним из редакторов которой я состоял, и которая в течение двух лет переносила все издевательства цензуры, действующей под руководством этого самого военного министра.

Однако же, не скрою от вас, что мотивы моего изгнания не заключают в себе для меня ничего таинственного: дело идет о мерах репрессии против социалиста-интернационалиста, одного из тех, которые не хотят брать на себя роль прислужников, бардов или адвокатов империалистической войны.

Но если мотивы той меры, которая направлена против меня не были сообщены мне, заинтересованному, то они были зато изложены г. Брианом депутатам и журналистам.

В Марселе группа возмутившихся русских солдат убила в августе своего полковника. При обыске были обнаружены у некоторых из этих солдат номера «Нашего Слова». Такова версия сообщенная г. Брианом в беседе с депутатом Лонге и с председателем парламентской Комиссии иностранных дел г. Лейгом, который в свою очередь сообщил ее журналистам русской буржуазной прессы.

Конечно, г. Бриан не осмелился утверждать, будто «Наше Слово», подчиненное его собственной цензуре, является непосредственной причиной убийства офицера. Мысль г. Бриана могла бы быть выражена следующим образом: ввиду присутствия во Франции русских солдат необходимо очистить почву Республики от «Нашего Слова» и от его редакторов, потому что социалистическая газета, которая не сеет ни иллюзий, ни лжи, могла бы согласно незабвенному выражению г. Реноделя, навести хандру (cafard) на русских солдат и толкнуть их на опасный путь размышлений.

Однако, к несчастью для г. Бриана, его объяснения покоятся на скандальном анахронизме. Густав Эрве, бывший тогда еще членом правления вашей партии, писал в прошлом году, что если бы Мальви выбросил из Франции русских изгнанников, повинных в революционном интернационализме, он, Эрве, готов поручиться за то, что общественное мнение его консьержек приняло бы эту меру с полным удовлетворением. Нельзя, конечно, сомневаться что внушение для этого пророчества было почерпнуто г. Эрве не на небесах, а в одном из отделений министерства. В конце июля тот же Эрве официозным шепотом уже прямо сообщал, что я буду изгнан из Франции.

Около того времени, следовательно, опять таки до убийства полковника в Марсели, профессор Дюркгейм, председатель назначенной правительством комиссии по вопросу о русских изгнанниках, уведомил представителя этих последних о предстоящем в скором времени запрещении газеты «Наше Слово» и изгнании редакторов этого издания (см. «Наше Слово» от 30 июля 1916).

Таким образом все было подготовлено заранее, даже общественное мнение консьержек г. Эрве. Ожидали только предлога чтобы нанести решающий удар. Этот предлог был найден: несчастные русские солдаты в подходящий для кое-кого момент убили своего полковника.

Это предопределенное совпадение дает место предположению которое, я опасаюсь, может оскорбить ваше еще свежее министерское целомудрие. Русские журналисты, которые занимались марсельским инцидентом, установили, что в этом деле, как почти во всех подобных делах, активную роль играл провокатор. Не трудно понять, какова была его цель или скорее цель тех хорошо оплачиваемых прохвостов, которые его послали. Какой-нибудь эксцесс со стороны солдат им был необходим прежде всего для оправдания истинно-русского режима нагайки, несколько смущающего французские власти, а затем — чтобы создать предлог для мероприятий против русских изгнанников, которые-де пользуются французским гостеприимством, чтобы «деморализовать» во время войны русских солдат.

Легко допустить, что инициаторы этого плана не предполагали и не хотели довести дело до конца. Они надеялись, по всей вероятности, достигнуть более широких политических результатов с меньшими затратами и жертвами, но предприятия подобного рода всегда сопряжены с элементом профессионального риска.

Впрочем, на сей раз жертвой риска оказался не сам провокатор а полковник Краузе. Даже русские патриотические журналисты враждебные «Нашему Слову», выдвинули предположение, что экземпляры нашего издания могли быть даны солдатам в нужный момент этим именно агентом-провокатором.

Попытайтесь, г. министр, произвести при посредстве г. Мальви расследование в этом направлении. Вы не ожидаете от него никаких результатов. Я — точно так же. Ибо, — скажем это открыто, — агенты-провокаторы по меньшей мере так же драгоценны для так называемой «национальной обороны», как и социалистические министры. И вы, Жюль Гэд, после того, как вы взяли на себя ответственность за внешнюю политику Третьей Республики, за Франко-Русский союз со всеми его последствиями, за мировые притязания царизма и за все цели и методы этой войны, — вы не можете отказаться от усыновления, вместе с символическими — по своей незначительности — отрядами русских солдат отнюдь не символических провокаторов его величества.

В начале войны, когда великодушные обещания раздавались пригоршнями, ваш ближайший сотоварищ, Самба, предрекал русским журналистам самое благодетельное влияние союзных демократий на внутренний режим России. Это было главным доводом при помощи которого правительственные социалисты Франции и Бельгии пытались — настойчиво, но безуспешно — примирить русских революционеров с царем.

26 месяцев постоянного военного сотрудничества, общения главнокомандующих, дипломатов, парламентеров, визитов Вивиани и Тома в Царское Село, — словом, 26 месяцев непрерывного «влияния» западных демократий на деспотизм, смягченный лишь административным хаосом, в результате чрезвычайно приблизили внутренний режим Англии и Франции к режиму России. Великодушные обещания г. Самба стоят, как видим, менее дорого чем его уголь*.

* В качестве министра общественных работ Самба заведовал в время доставкой угля. — Л.Т.

Злосчастная судьба права убежища является лишь ярким симптомом господства солдатчины и полицейщины по сю, как и по ту сторону пролива.

Дублинский вешатель, Ллойд-Джордж, отъявленный империалист с манерами пьяного англиканского попа, и Аристид Бриан ближайшую характеристику которого я предоставляю вам, Жюль Гэд, разыскать в ваших прежних статьях, — эти две фигуры лучше всего выражают дух нынешней войны, ее право, ее мораль, ее аппетиты, классовые и личные. Каким достойным партнером для Ллойд-Джорджа и Бриана является г. Штюрмер, истинно-русский немец, который совершил свою карьеру, держась за рясы митрополитов и за юбки придворных дам. Какое несравненное трио! Поистине, история не могла бы подобрать для Гэда-министра лучших сотрудников и шефов.

Мыслимо ли для честного социалиста не бороться против вас? Вы превратили социалистическую партию в послушный хор, следующий за корифеями капиталистического грабежа в такой момент когда буржуазное общество, смертельным врагом которого вы Жюль Гэд, когда-то были, разоблачило до дна свою подлинную природу. Из событий, подготовлявшихся целою эпохой мировых хищений, неизбежные последствия которых мы неоднократно предсказывали, из всей пролитой крови, из всех страданий, из всех бедствий, из всех преступлений и из всей жадности и вероломства правящих, вы, Жюль Гэд, извлекаете для французского пролетариата одно единственное поучение: что Вильгельм II и Франц-Иосиф — преступники, которые, в отличие от Николая II и Пуанкаре, не уважают законов международного права.

Целое новое поколение французского пролетариата, миллионы молодых рабочих, впервые духовно пробужденные громами войны, узнают о причинах этой катастрофы старого мира лишь то, что им сообщает «Желтая Книга» гг. Пуанкаре, Делькассе, Бриана. Перед этим новым евангелием народов, вы, старый вождь пролетариата, склонили колени и отвергли все то, чему учились и учили в школе классовой борьбы.

Французский социализм с его неисчерпаемым прошлым, с его великолепной фалангой мыслителей, борцов и мучеников, нашел наконец, — какое падение и какой позор! — своего Реноделя чтобы в наиболее трагическую из эпох переводить изо дня в день высокие идеи «Желтой Книги» на язык не менее желтой публицистики.

Социализм Бабефа, Сен-Симона, Фурье, Бланки, Коммуны, Жореса и Жюль Гэда — да, и Жюль Гэда! — нашел, наконец своего Альбера Тома, чтобы совещаться с Романовым насчет наиболее надежного средства овладения Константинополем, своего Марселя Самба, чтобы проветривать свой дилетантизм над трупами и развалинами французской цивилизации, и своего Жюля Гэда, чтобы следовать в качестве скованного раба за колесницею триумфатора Бриана…

И вы думали, вы надеялись, что французский пролетариат истекающий по вине господствующих классов кровью в этой войне без смысла и без исхода, в этой самой бесчестной из войн будет молчаливо переносить до конца постыдный союз, заключенный между официальным социализмом и его злейшими врагами? Вы ошиблись. Оппозиция поднялась. Несмотря на военное положение и оргии национализма, сохраняющего под роялистской радикальной или социалистической окрасками свою капиталистическую сущность, революционная оппозиция развивается шаг за шагом и укрепляется с каждым днем.

«Наше Слово» — издание, которое вы задушили, жиле» и дышало в атмосфере пробуждающегося французского социализма. Оторванная от русской почвы волею контр-революции победившей благодаря содействию французской биржи, — которой вы ныне служите, Жюль Гэд, — группа «Нашего Слова» считает для себя долгом чести отразить — с той неполнотой, на которую нас обрекает ваша цензура — голос французской секции Нового Интернационала, который рождается среди ожесточенной братоубийственной войны.

В нашем качестве «нежелательных иностранцев», связывающих свою судьбу с судьбой французской социалистической оппозиции, мы гордимся тем, что приняли на себя первые удары французского правительства, — вашего правительства, Жюль Гэд! Вместе со всей французской оппозицией, с Монаттом, Мергеймом, Сомоно, Росмером, Бурдероном*, Лорио, Гильбо и многими другими, мы разделили честь быть обвиненными в германофильстве. Издающийся в Париже еженедельник вашего друга Плеханова, соучастника в вашей былой славе и в вашем падении каждую неделю доносил на нас полиции г. Мальви, как на агентов немецкого Генерального Штаба. Некогда вы знали цену подобным обвинениям, так как вы сами имели честь служить для них мишенью. В настоящее время вы даете ваше одобрение г. Мальви, который резюмирует для правительства «Национальной Обороны» донесения своих шпиков.

* Мергейм и Бурдерон, как известно, перешли впоследствии в лагерь соглашателей.

На вашу беду мой политический формуляр содержит в себе приговор к тюремному заключению, вынесенный против меня заочно, совершенно недавно, уже в начале войны, немецким судом в Лейпциге за мою брошюру «Война и Интернационал». Но и за вычетом этого факта, способного, по природе своей, импонировать полицейскому черепу г. Мальви, я считаю себя вправе утверждать, что мы, революционные интернационалисты, являемся гораздо более опасными врагами для немецкой реакции, чем все правительства Согласия вместе взятые.

Их враждебность против Германии есть не что иное, как простое соревнование конкурентов, тогда как наша революционная ненависть против ее господствующего класса непримирима ибо вытекает из принципов революции.

Империалистическая конкуренция может сближать вчерашних врагов; если бы осуществились проекты полного сокрушения Германии, Англия и Франция искали бы через несколько лет сближения с империей Гогенцоллернов, чтобы защитить себя против чрезмерного могущества России. Будущий Пуанкаре обменивался бы поздравительными телеграммами с Вильгельмом или его наследником; Ллойд-Джордж проклинал бы на своем языке клерджимена и боксера Россию, эту «опору варварства и милитаризма»; Альбер Тома, в качестве французского посланника при дворе кайзера, получал бы ландыши из рук потсдамских фрейлин как он получал их недавно из рук великих княгинь Царского Села. Снова были бы извлечены на свет божий все пошлости речей и статей нынешнего дня: Реноделю оставалось бы только переменить в них собственные имена, — работа, которая ему вполне по-плечу.

Что же касается нас, то мы остались бы в этом случае смертельными врагами правящей Германии, потому что мы ненавидим немецкую реакцию той же самой революционной ненавистью какою мы ненавидим царизм и французскую плутократию. И если вы осмеливаетесь, вы и ваши газетные приказчики, аплодировать Либкнехту, Люксембург, Мерингу, Цеткин, как неустрашимым врагам Гогенцоллерна, то вы не можете не знать, что они являются нашими единомышленниками, нашими собратьями по оружию. Мы связаны с ними против вас и ваших хозяев нерасторжимым единством революционной борьбы.

Вы, может быть, утешаете себя тем, что мы малочисленны. Однако же, мы гораздо более многочисленны, чем думают полицейские статистики всех рангов. В своей профессиональной близорукости они не замечают, как дух возмущения поднимается из всех очагов страдания, из траншей и казарм, из рабочих кварталов и деревень, распространяется по Франции, сгущается над ней и над всей Европой.

Вы заперли на замок Луизу Сомоно в одной из ваших тюрем. Но уменьшили ли вы этим отчаяние женщин вашей страны? Вы могли арестовывать сотни циммервальдцев после того, как пресса, по вашему поручению, облила их лишний раз полицейской клеветой. Но можете ли вы вернуть женам их мужей, матерям — их сыновей, детям — их отцов, калекам — их силы и здоровье обманутому и обескровленному народу — доверие к тем, которые его обманули?

Выйдите, Жюль Гэд, из вашего военного автомобиля, из той клетки, в которую вас посадило капиталистическое государство и поглядите вокруг себя. Приложите ваше ухо к камням мостовой: может быть, судьба сжалится в последний раз над вашей печальной старостью, и вы расслышите глухой шум приближающихся событий. Мы ожидаем их, мы призываем их, мы готовимся к ним. Судьба Франции была бы слишком ужасна, если бы Голгофа ее рабочих масс не вела к великому реваншу, нашему реваншу, где не будет больше места ни для вас, Жюль Гэд, ни для тех, кто с вами.

Изгнанный вами, я покидаю Францию с глубокой верой в нашу победу. Через вашу голову я посылаю братский привет французскому пролетариату, который пробудится для великих битв и достижений. Без вас и против вас — да здравствует социалистическая Франция!

Л. Троцкий