Документы войны.
Новый Мир, 3 февраля 1917 г.
Альфа (псевдоним Троцкого).
Просматривая свои бумаги я нашел среди них следующее письмо от русского волонтёра во французской армии. — Л. Т. 1917 г.
Это письмо не увидело свет во Франции, вероятно, из-за военной цензуры. Троцкий смог его опубликовать лишь прибыв в пока еще нейтральную Америку. Опубликованное без даты, оно вероятно написано в начале 1916 г. — /И-R/
Жму вашу руку, дорогой друг. Правда, крепко пожать теперь не могу: чувствую слабость, и рука распухла после противотифозной прививки. Утешаюсь тем, что это прививка совсем не лишняя. Пока зима, эпидемий нет, но воображаю, что тут будет твориться весной. Живём как среди падали и сплошных отбросов, убрать её некому. Пока холодно, все это разлагается медленно, а потеплеет, процесс разложения примет странные формы. Мы опасались встретить новый год на боевых позициях, но нам повезло: 31 декабря, в 8 часов вечера, нас сменили с постов погнали на отдых в деревню. Рады мы были страшно, потому что ночь выдалась особенно сырая, Зловещая, мокрая мгла была пропитана несильным, но все проникающим трупным запахом, — какая-то, знаете, гнусная ночь. В деревню на отдых пришли часов в 11, отшлёпав 7 км по убийственной грязи. Нам выпало счастье спать на чердаке какого-то длинного- длинного дома. Соломы — целое богатство, на четверть аршина; над головой крыша, По ней бессильно хлопают дождик, не проникая внутрь,–У нас сухо, тепло, можно не только снять подкованные сумки, но даже шинель и обувь. Понимаете вы. Можно разуться! Вы не в состоянии себе представить, какое счастье спать без Башмаков. Виды разуваться приходится не чаще, чем раз в неделю, а то и в две недели. Обыкновенно, когда нас гонят на отдых, мы работаем с саперами на проводке дороги для артиллерии. Сегодня же на работу пришли только те, которым ещё не делали прививки. Часа через два после укола у меня началась лихорадка, теперь уже прошла, только слабость осталась, да не могу двинуть левой рукой. Прививок таких предстоит ещё три, и пока что я наслаждаюсь отдыхом.
Чтобы это наслаждение не показалось вам предосудительным, расскажу вам о нашей позиции. Около двух месяцев тому назад немцы отступили до запасных траншей, линия которых проходила немного позади тех двух деревень, перед которыми мы теперь стоим. Французы наступали за немцами плакатом. Перед линией траншеи движение остановилось. Французам необходимо было отдохнуть. Солдаты пошарили в погребах, нашли вина, шампанского, и сгоряча уделили им слишком много внимания. Немцы атаковали наших, забрали обе деревни, отбросили противника в болото, которое тянется за деревнями. Неделю спустя одна из деревень, расположенная в лощине, была оставлена немцами под действием нашего артиллерийского огня. Сколько снарядов было в них выпущено, не знаю, но великое множество: факт таков, что во всей деревне не осталось ни одного целого дома. Всё это совершилось, повторяю, свыше двух месяцев тому назад, то есть как раз в те дни, когда нас прислали сюда. Разрушенную деревню занял наши батальон. Немцы опять отступили за гору.
Вот в этой-то деревушке и был я 31-го декабря. Служба там страшно трудная. Наш взвод расположен на кладбище. Вырыли траншейные ямы, натаскали соломы. В воздухе запах мертвечины. Каждую минуту приходится быть готовым к отпору, спать совсем нельзя. Днём ещё отдыхаешь, если можно назвать отдыхом сидение в норе, но ночью все время остаешься наготове. Через три ночи на четвёртую надо идти в «пти пост» (малый пост). Вы, вероятно, не знаете, что это такое? Объясню вам это в двух словах. Днём караул вообще оттягивается ближе к войсковой части. Для часовых выбираются такие места, с которых всякое движение неприятеля было бы видно издалека. Ночью же часовые выдвигаются вперёд, на 500-600, а иногда и больше метров. Вот этот-то выдвинутый караул и называется «малым постом». Наш «пти пост» был расположен на горке за кладбищем. Место это страшно неудобно, как для французов, так и для немцев. Это нейтральная полоса земли, по которой бродят только патрули да разведчики. Там свыше двух месяцев тому назад был штыковой бой, до сих пор ещё валяются трупы и некому их убрать. Около нашего поста лежат четыре немца, один наполовину засыпан землёй, левая рука его торчит совершенно наружу в форменном рукаве. Немного дальше лежат остальные три, совсем на виду. Стоит взойти на горку и трупов открывается без счета…
Помню, шел я впервые в патруль — вдруг вижу предо мной человек лежит. Это первый мертвец, на которого я наткнулся. Видел я их с тех пор немало, но только этот первый врезался в память. Правой рукой держится за грудь, левая подвернута под спину. Я посмотрел на его лицо: вместо глаз две дыры, щеки втянуты. Что хорошо сохранилась, это его холеная русая борода. Лунный свет придавал этой фигуре неописуемо страшный характер. Пошёл я дальше, видел ещё и ещё трупы, но предо мною стоит только первый, зато этот навсегда. Один из патрульных наткнулся на труп французского офицера. Ему вздумалось узнать имя убитого, для этого нужно снять с трупа фуражку. Он довольно резко дёрнул за козырёк… Фуражка снялась вместе с головой. Караульный в ужасе отпрянул. Но представьте: эта фуражка с головой произвела на меня уже гораздо меньшее впечатление, чем тот, первый мертвец с рукой на груди и с русой холеной бородой.