Школа революционной стратегии.
III Конгресс Коммунистического Интернационала прошел в Москве 22 июня — 12 июля 1921 г. Лев Троцкий прочел этот доклад на собрании активных работников Московской организации РКП, состоявшемся после Конгресса в конце июля 1921 г.
— Искра-Research.
Материальные предпосылки революции.
Товарищи! Теория марксизма впервые установила внутреннюю обусловленность и закономерность исторического развития. В отношении к революциям теория Маркса, пером самого Маркса, в предисловии к его труду «К критике политической экономии», установила, примерно, следующее положение: ни один общественный строй не сходит со сцены до тех пор, пока не разовьет производительных сил до максимума, допустимого данным общественным отроем, и никакой новый общественный строй не появляется на сцене, если уже в старом общественном строе не заложены были для него необходимые хозяйственные предпосылки. Эта основная для революционной политики истина совершенно неоспоримо сохраняет для нас все свое руководящее значение и сейчас. Но марксизм не раз понимался механически, прямолинейно и потому ошибочно. Неправильные выводы можно сделать и из приведенного положения.
Маркс говорит, что общественный строй должен сойти со сцены тогда, когда в его рамках производительные силы — техника, власть человека над природой, — не могут более развиваться. С точки зрения марксизма историческое общество, как таковое, есть организация коллективного, множественного человека, с целью увеличения его власти над природой. Эта цель, конечно, не извне поставлена людям, но они сами в своем развитии борются за нее, приспособляясь к объективным условиям среды и все более и более повышая свою власть над стихийными силами природы.
То положение, что для революции — для социальной, глубокой революции, а не для поверхностных политических переворотов, хотя бы и кровавых, — для социальной революции, которая один экономический строй сменяет другим хозяйственным строем, условия создаются только с того момента, когда старый социальный строй не дает больше простора развитию производительных сил, — это положение вовсе не означает, что старый общественный, строй сам собою неизбежно рушится с того момента, с которого он становится реакционным в хозяйственном смысле, т.-е. с того момента, когда он задерживает развитие технического могущества человека. Вовсе нет, ибо если производительные силы являются основной движущей силой исторического развития, то это развитие, однако, совершается не помимо людей, а через них. Производительные силы — средство господства общественного человека над природою — складываются, правда, независимо от воли каждого отдельного человека и лишь в небольшой зависимости от общей воли людей, сегодня живущих, ибо техника представляет собою накопленный капитал, который мы получили от прошлого и который толкает нас вперед, а в известных условиях и задерживает нас, — но, когда производительным силам, технике становится слишком тесно в старых рамках, скажем, рабского, крепостного или буржуазного общества, и когда для дальнейшего развития человеческого могущества необходима перемена общественных форм, тогда это совершается не само собою, как солнце всходит и заходит, а должно совершиться через людей, через борьбу людей, объединенных в классы. На смену общественному классу, управлявшему старым обществом, которое стало реакционным, должен прийти новый общественный класс, который имеет программу нового общественного строя, отвечающего потребностям развития производительных сил, и готовность эту программу осуществить. Но вовсе не всегда так бывает, что когда данный общественный строй себя переживает, т.-е. когда он становится реакционным, то появляется новый класс, достаточно сознательный, организованный и сильный для того, чтобы сбросить старых хозяев жизни и проложить дорогу новым общественным отношениям. Это вовсе не всегда так бывает.
Наоборот, в истории бывало не раз, что старое общество себя исчерпало, — например, римское рабское общество, а до него — древние азиатские цивилизации, где рабский фундамент не открывал места развитию производительных сил, — но в этом пережившем себя обществе не было нового класса, достаточно сильного, чтобы сбросить рабовладельцев и установить новый, крепостной отрой, ибо крепостной строй, по сравнению с рабским, был уже шагом вперед.
В свою очередь, в крепостном обществе не всегда находился в нужный час новый класс, буржуазия, чтобы сбросить крепостников и открыть дорогу историческому развитию. Не раз бывало в истории, что известное общество, нация, народ, племя, несколько племен и наций, живших в однородных исторических условиях, упирались в невозможность дальнейшего развития на данной хозяйственной основе, рабской, крепостной, но так как не было нового класса, который мог бы их вывести на большую дорогу, то они распадались, данная цивилизация, данное государство, данное общество разлагались. Таким образом человечество не всегда двигалось снизу вверх, по восходящей линии. Нет, бывали длительные периоды застоя и бывали рецидивы варварства. Общества поднимались вверх, достигали известного уровня, но на такой высоте не могли удержаться… Человечество не стоит на месте, его равновесие, вследствие классовой и национальной борьбы, неустойчиво: если нельзя двигаться вверх, общество падает вниз, и, если нет класса, который поднял бы его выше, оно распадается и открывает дорогу варварству.
Чтобы ясно представить себе этот крайне сложный вопрос, товарищи, недостаточно общих отвлеченных соображений, которые я сейчас развиваю. Молодым товарищам, мало искушенным в этих вопросах, необходимо почитать исторические произведения, чтобы овладеть фактическим материалом по истории разных стран и народов, в частности и особенности, по экономической истории. Только тогда возможно более конкретно и отчетливо представить себе внутреннюю механику общества. Эту механику нужно ясно понимать, чтобы правильно применять марксизм к тактике, т.-е. на практике классовой борьбы.
Вопросы революционной тактики.
Некоторые товарищи представляют себе дело слишком просто, поскольку речь идет о победе пролетариата. Мы имеем сейчас не только в Европе, но и в мировом масштабе, такое положение, когда мы, с точки зрения марксизма, можем сказать с абсолютной уверенностью, что буржуазный строй себя исчерпал до дна. Производительные силы в рамках буржуазного общества развиваться дальше не могут. Наоборот, то, что мы видим в течение последнего десятилетия, это распад, это разложение хозяйственных основ капиталистического человечества и механическое разрушение накопленных богатств. Мы живем теперь в условиях ужасающего, небывалого в мировой истории кризиса, который является не простым очередным, «нормальным кризисом», неизбежным в процессе развития производительных сил при капитализме, а означает распад и разложение производительных сил буржуазного общества. Тут могут быть и будут колебания вверх и вниз, но в общем, как я излагал товарищам в этом самом зале месяца полтора тому назад, кривая экономического развития идет через все колебания — не вверх, а вниз. Означает ли это, однако, что гибель буржуазии автоматически и механически предопределена? Нет. Буржуазия есть живой класс, который вырос на определенных хозяйственных, производственных основах. Этот класс есть не пассивный продукт экономического развития, а живая действующая активная историческая сила. Этот класс себя пережил, т.-е. стал самым страшным тормозом исторического развития. Но это вовсе не значит, что этот класс склонен к историческому самоубийству, что он готов сказать: «так как научная теория исторического развития признала меня реакционным, то я схожу со сцены». Об этом, конечно, не может быть и речи. С другой стороны, опять-таки вовсе не достаточно, чтобы коммунистическая партия признала буржуазный класс осужденным и подлежащим устранению, чтобы этим самым победа, пролетариата была уже обеспечена. Нет, буржуазию нужно еще победить и повалить!
Если бы в рамках буржуазного общества мыслимо было в дальнейшем развивать производительные силы, то революция была бы вообще невозможной. Так как дальнейшее развитие производительных сил в рамках буржуазного общества немыслимо, то тем самым основное условие для революции налицо. Но революция сама по себе означает живую борьбу классов. Буржуазия, хотя бы и пришедшая в полное противоречие с потребностями исторического развития, все еще остается самым могущественным классом. Больше того, можно сказать, что политически буржуазия достигает наибольшего могущества, наибольшего сосредоточения сил и средств, политических и военных средств обмана, насилия, провокации, т.-е. расцвета своей классовой стратегии, в тот момент, когда ей ближе всего грозит социальная гибель. Война и ее страшные последствия, — а война возникла именно из того, что производительным силам некуда было больше развиваться в рамках буржуазного общества, — война и последствия войны, говорю, открыли перед буржуазией грозную опасность гибели. Это изощрило до последней степени ее инстинкт классового самосохранения. Чем больше опасность, тем больше класс, как и отдельный человек, изощряет свои жизненные силы для борьбы за самосохранение. Не забудем далее, что буржуазия оказалась лицом к лицу со смертельной опасностью после того, так она приобрела колоссальнейший политический опыт. Буржуазия создавала и разрушала всякие режимы. Она развивалась при чистом абсолютизме, при конституционной монархии, при парламентарной монархии, при демократической республике, при бонапартистской диктатуре, при государстве, связанном с католической церковью, при государстве, связанном с реформацией, при государстве, свободном от церкви, при государстве — гонителе церкви и пр. и пр. и пр… Весь этот разнообразнейший и богатейший опыт, который вошел в плоть и кровь правящих кругов буржуазии, ныне мобилизован ею для того, чтобы удержаться у власти во что бы то ни стало. И она действует с тем бо́льшей находчивостью, изощренностью, беспощадностью, чем яснее ее руководители сознают угрожающую им опасность.
С поверхностной точки зрения здесь как бы есть какое-то противоречие: мы буржуазию осудили судом марксизма, т.-е. судом научного познания исторического процесса признали ее пережившей себя, а в то же время она обнаруживает колоссальную живучесть. На самом деле тут никакого противоречия нет. Это и есть то, что в марксизме называется диалектикой. Суть дела состоит в том, что разные стороны исторического процесса — экономика, политика, государство, рост рабочего класса — не развиваются одновременно параллельными ниточками. Рабочий класс не развивается параллельно, точка в точку, по мере того, как растут производительные силы, а буржуазия вовсе не чахнет и не хиреет параллельно с тем, как растет и крепнет пролетариат. Нет, история идет иначе. Производительные силы развиваются прыжками, временами мчатся вперед, иногда дают отбой назад. Буржуазия, в свою очередь, развивалась толчками. Точно так же и рабочий класс. В тот период, когда производительные силы капитализма достигли глухой стены, и дальше им некуда идти, — мы видим, как буржуазия собирает в своих руках армию, полицию, науку, школу, церковь, парламент, прессу, белые банды, натягивает крепко вожжи и мысленно говорит рабочему классу: «Да, мое положение опасно. Я вижу, что под моими ногами разверзается пропасть. Но мы посмотрим еще, кто в эту пропасть первым свалится. Может быть, перед моей гибелью, если даже она мне суждена, мне удастся свалить в бездну тебя, рабочий класс». Что это означало бы? Крушение европейской цивилизации в целом. Если бы буржуазия, исторически обреченная на гибель, нашла в себе достаточно силы, энергии, могущества, чтобы победить рабочий класс в страшной схватке, которая надвинулась, то это значило бы, что Европа обречена на экономическое и культурное разложение, как это произошло в прошлом со многими странами, нациями и цивилизациями. Другими словами, история привела дело к тому, что для спасения Европы и всего мира пролетарская революция стала безусловно необходима. История заложила основную предпосылку успеха этой революции — в том смысле, что общество не может дольше на буржуазных основах развивать свои производительные силы. Но этим история вовсе не берет на себя — за рабочий класс, за политиков рабочего класса, за коммунистов — разрешения всей задачи. Нет, она как бы говорит рабочему авангарду (представим себе на минуту историю в виде лица, над нами стоящего), она говорит рабочему классу: «Ты должен знать, что если ты буржуазию не повалишь, то погибнешь под обломками цивилизации. Попробуй, разреши эту задачу!». Таково сейчас положение вещей.
Мы видим, как в Европе, после войны, рабочий класс пытается полуcтихийно, полусознательно разрешить поставленную ему историей задачу. И тот практический вывод, к которому все мыслящие элементы рабочего класса в Европе и во всем мире должны были прийти за эти 3 года после окончания мировой войны, гласит: низвергнуть буржуазию, хотя бы и осужденную историей, не так легко и просто, как могло казаться.
Тот период, в котором находится Европа и весь мир, является, с одной стороны, эпохой распада производительных сил буржуазного общества, а с другой стороны, эпохой высшего расцвета контр-революционной стратегии буржуазии. Это надо ясно и отчетливо понять. Никогда контр-революционная стратегия, т.-е. искусство комбинированной борьбы против пролетариата всеми методами, от сладчайшей профессорско-поповской проповеди и до пулеметного расстрела стачечников, не достигала такой высоты, как сейчас.
Бывший американский статс-секретарь Лансинг в своей книге о Версальском мире рассказывает, что Ллойд-Джордж не знает географии, не знает экономики и пр., и пр. Мы склонны ему охотно в этом поверить. Но что тот же Ллойд-Джордж скопил в своей голове все навыки обмана и насилия над трудящимися, от самых изощренных и тонких и до самых кровожадных, усвоил себе весь опыт, который в этом отношении дала прошлая английская история, и все это развил и изощрил на опыте, который дали последние тревожные годы, это для нас совершенно несомненно. Ллойд-Джордж является в своем роде превосходным стратегом буржуазии, которой угрожает историческая гибель. И мы должны сказать, отнюдь не уменьшая этим ни настоящего, ни тем более будущего английской коммунистической партии, еще очень молодой, — мы должны сказать, что у английского пролетариата пока таких стратегов нет.
Во Франции президент республики Мильеран, который когда-то принадлежал к партии рабочего класса, и Бриан, глава правительства, который когда-то распространял идею всеобщей стачки среди рабочих, — они весь, богатый политический опыт французской буржуазии, и тот опыт, который они сами почерпнули в лагере пролетариата, поставили на службу делу буржуазии, как ее квалифицированные контрреволюционные стратеги. В Италии, в Германии мы видим, с какой тщательностью буржуазия выдвигает из своей среды отдельных лиц или группы лиц, в которых сосредоточен весь опыт классовой борьбы буржуазии за ее развитие, обогащение, утверждение и самосохранение.
Школа революционной стратегии.
Задача рабочего класса — как европейского, так и мирового — состоит в том, чтобы продуманной до конца контр-революционной стратегии буржуазии противопоставить свою революционную стратегию, также продуманную до конца. Для этого нужно прежде всего ясно понять, что низвергнуть буржуазию автоматически, механически — только потому, что она осуждена историей, — не удастся. На сложном поле политической борьбы есть, с одной стороны, буржуазия со своими силами и средствами, а с другой стороны, рабочий класс, с разными своими слоями, настроениями, уровнями развития, со своей коммунистической партией, которая борется с другими партиями и организациями за влияние на рабочие массы. Коммунистическая партия, фактически все более становящаяся во главе рабочего класса Европы, должна в борьбе маневрировать, наступая, отступая, укрепляя свое влияние, завоевывая новые позиции, пока представится благоприятный момент, чтобы опрокинуть буржуазию. Повторяю: это сложная стратегическая задача, и последний конгресс поставил эту задачу во весь рост. С этой точки зрения можно сказать, что III Конгресс Коммунистического Интернационала был высшей школой революционной стратегии.
Первый Конгресс происходил в то время, когда после войны коммунизм только рождался, как европейское движение, и когда можно было с известным основанием считать и надеяться, что полустихийный напор рабочего класса опрокинет буржуазию, которая не успеет еще найти свою новую ориентировку и новые пункты опоры после войны. Такое настроение и ожидание в значительной мере оправдывалось тогдашним объективным положением вещей. Буржуазия была страшно запугана последствиями своей собственной военной политики, которая, в свою очередь, была ей навязана ее объективным положением. Я об этом говорил в своем докладе о мировом положении и повторяться сейчас не буду. Несомненно, во всяком случае, что в эпоху Первого Конгресса (1919 г.) у всех у нас — у одних больше, у других меньше — был расчет на то, что стихийный напор рабочих и отчасти крестьянских масс в самом близком будущем свалит буржуазию. И, действительно, напор был колоссальный. Число жертв было очень велико. Но буржуазия выдержала этот первый напор, и именно потому снова укрепилась в своей классовой самоуверенности.
Второй Конгресс, в 1920 году, собирался на переломе; уже чувствовалось, что тут одним напором в несколько недель, в 1-2-3 месяца буржуазию не свалишь, что нужна более серьезная политическая и организационная подготовка. Но в то же время положение было очень острое. Как вы помните, Красная армия подступала к Варшаве, и можно было рассчитывать на то, что, ввиду революционного положения в Германии, Италии и др. странах, военный толчок, который конечно, не может иметь самостоятельного значения, но, как дополнительная сила, введенная в борьбу европейских сил, сдвинет лавину революции с временной мертвой точки. Этого не случилось. Мы были отбиты.
После Второго Конгресса Коммунистического Интернационала все больше и больше выяснялась необходимость более сложной революционной стратегии рабочего класса. Мы видим, как рабочая масса, приобретшая уже серьезный послевоенный опыт, сама толкается в этом направлении, и, результатом этого является прежде всего тот факт, что коммунистические партии всюду растут. В первый период миллионы рабочих в Германии бросались штурмом на старое общество, почти не обращая внимания на Союз спартаковцев. Что это значило? Рабочей массе казалось после войны, что теперь нужно потребовать, напереть, ударить — и многое, если не все, изменится. Вот почему миллионам рабочих представлялось, что незачем тратить свою энергию на построение коммунистической партии. Между тем в течение последнего года коммунистические партии в Германии и Франции — двух важнейших странах европейского континента — из кружков стали организациями, охватывающими сотни тысяч рабочих. В Германии — около 400.000, во Франции — 120-130 тыс., что для французских условий очень высокая цифра. Это обстоятельство показывает, насколько рабочая масса за этот период почувствовала, что без особой организации, где рабочий класс обдумывает свой опыт и делает из него выводы, — словом, без централизованного партийного руководства, — победить нельзя. В этом состоит огромное завоевание истекшего периода — в создании массовых коммунистических партий, к которым нужно причислить еще чехо-словацкую партию, насчитывающую 350.000 членов. (После объединения с немецкой коммунистической организацией Чехо-Словакии, партия будет насчитывать до 400.000 при населении в 12 миллионов!)
Было бы, однако, ошибочно ожидать, что эти молодые коммунистические парти, едва возникнув, усвоили себе искусство революционной стратегии. Нет! Об этом слишком ярко свидетельствует тактический опыт последнего года. И третий съезд с этим вопросом столкнулся вплотную.
Последний Конгресс, если говорить в самых общих чертах, имел перед собою две задачи. Одна состояла и состоит в том, чтобы очищать рабочий класс, и в том числе наши собственные коммунистические ряды, от таких элементов, которые не хотят борьбы, которые боятся борьбы, и свое нежелание борьбы, свою внутреннюю склонность к соглашению с буржуазным обществом, прикрывают теми или иными теориями. Очищение рабочего движения в целом, а тем более коммунистических рядов, от реформистских, центристских, полуцентристских элементов и настроений имеет двоякий характер: если дело касается сознательных центристов, законченных соглашателей и полусоглашателей, — прямое изгнание их из рядов, коммунистической партии и рабочего движения; поскольку же дело касается неопределенных полуцентристских настроений — твердое руководящее воздействие на них и вовлечение таких элементов в революционную борьбу. Это первая задача Коммунистического Интернационала — очищение партии рабочего класса от элементов, которые не желают борьбы и тем самым парализуют борьбу пролетариата. Но есть вторая задача, которая не менее важна: научиться искусству борьбы, искусству, которое вовсе не сваливается на рабочий класс или на его коммунистическую партию, как дар с небес. Искусству тактики и стратегии, искусству революционной борьбы можно научиться только на опыте, путем критики и самокритики. Мы говорили молодым коммунистам на III Конгрессе: «Товарищи, мы хотим не только героической борьбы — мы хотим прежде всего победы. Мы видели немало героической борьбы в Европе за последние годы, особенно в Германии. Мы видели в Италии, широкую революционную борьбу, гражданскую войну с ее неизбежными жертвами. Конечно, не каждая борьба приводит к победе. Поражения неизбежны. Но эти поражения не должны происходить по вине партии. Между тем мы видели много явлений и приемов борьбы, которые не ведут к победе и не могут к ней вести, ибо они сплошь да рядом продиктованы революционным нетерпением, а не политической мыслью. Этим и определялась идейная борьба, которая была на III Конгрессе Интернационала. Должен, товарищи, оговориться, что эта борьба отнюдь не имела какого-либо ожесточенного, «фракционного» характера. Наоборот, на Конгрессе господствовала глубоко товарищеская, серьезная, деловая атмосфера, и идейная борьба имела характер строго принципиального и в то же время делового обмена мнений.
Конгресс был большим революционно-политическим Советом рабочего класса, и тут, на этом Совете, мы, представители, разных, стран, на опыте этих стран, с одной стороны, проверили и практически снова подтвердили и уточнили наши тезисы о необходимости очищения рабочего класса от элементов, которые не хотят борьбы и неспособны к борьбе, с другой стороны, мы впервые ребром и во всем объеме поставили вопрос о том, что революционная борьба за власть имеет свои законы, свои приемы, свою тактику, свою стратегию, — и кто этим искусством не овладеет, тот не будет знать победы.
Центристские тенденции в итальянском социализме.
Задачи борьбы с элементами центристскими или полуцентристскими яснее всего встали на вопросе об Итальянской Социалистической партии. Вы знаете историю этого вопроса. Итальянская Социалистическая партия проделала значительную внутреннюю борьбу и раскол еще до империалистической войны. Это очистило ее от худших шовинистов. Кроме того, Италия вступила в войну 9-ю месяцами позже, чем другие страны. Это облегчило Итальянской Социалистической партии ее антивоенную политику. Партия не ударилась в патриотизм, а сохранила критическую позицию по отношению к войне и правительству. Это толкнуло ее на участие в анти-милитаристской конференции в Циммервальде, хотя ее интернационализм имел довольно бесформенный вид. В дальнейшем авангард итальянского рабочего класса толкнул руководящие круги партии еще далее влево, и партия оказалась в Третьем Интернационале — вместе с Турати, который доказывает в своих речах и в своих статьях, что III Интернационал есть не что иное, как дипломатическое оружие в руках Советской власти, которая, под видом интернационализма, ведет борьбу за «национальные» интересы русского народа. Разве не чудовищно слышать такие суждения из уст — с позволения сказать — «товарища» по III Интернационалу? Ненормальность вхождения Итальянской Социалистической партии в ее старом виде в Коммунистический Интернационал обнаружилась ярче всего в большом массовом действии в сентябре прошлого года. Приходится сказать, что партия предала в этом движении рабочий класс. Если спросить, как и почему партия отступила и капитулировала осенью прошлого года, во время массовой стачки, во время захвата рабочими заводов, фабрик, поместий и т. д., если спросить, чего в этом предательстве было больше: злостного реформизма, нерешительности, политического легкомыслия или чего другого, то было бы трудно дать точный ответ. Итальянская Социалистическая партия после войны находилась под влиянием Коммунистического Интернационала, давая своему левому крылу возможность проявлять себя более громко, чем правому крылу, — что вполне соответствовало настроению рабочих масс, — но организационный аппарат был главным образом в руках центра и правого крыла. Агитация шла за диктатуру пролетариата, за власть Советов, за серп и молот, за советскую Россию и т. д. Итальянский рабочий класс в массе своей все это брал всерьез и вступил на путь открытой революционной борьбы. В сентябре прошлого года дело дошло до захвата заводов и фабрик, шахт, латифундий и т. д. Но именно в тот момент, когда партия должна была сделать все политические и организационные, все практические выводы из своей агитации, она испугалась ответственности, отшатнулась назад, обнажила тыл пролетариата, — и рабочие массы были отданы под удары фашистских банд. Рабочий класс думал и надеялся, что партия, которая призывала его к борьбе, закрепит успех его натиска. А закрепить этот успех можно было, надежда на это была вполне обоснована, так как буржуазная власть была в это время деморализована и парализована, она не полагалась ни на армию, ни на полицейский аппарат. Естественно, повторяю, если рабочий класс думал, что стоящая во главе его партия доведет начатую борьбу до конца. Но в самый критический момент партия, наоборот, отходит назад, обезглавливая и обессиливая рабочий класс. Тогда стало совершенно и окончательно ясно, что в рядах Коммунистического Интернационала такого рода политики не должны иметь места. Исполнительный Комитет Интернационала поступил вполне правильно, когда, после происшедшего вскоре раскола в итальянской партии, признал, что только левое, коммунистическое крыло является секцией Коммунистического Интернационала. Тем самым партия Серрати, т.-е. руководящая часть старой Итальянской Социалистической партии, была поставлена вне Коммунистического Интернационала. К сожалению, — это объясняется особыми неблагоприятными условиями, но, может быть, и ошибками с нашей стороны, — к сожалению, Коммунистическая партия Италии в период своего образования получила в свои ряды менее 50.000 членов, в то время как партия Серрати сохранила около 100.000 членов, из них тысяч 14 определенных реформистов, составляющих организованную фракцию (они имели свою конференцию в Реджио-Эмилио). Разумеется, 100.000 рабочих, входящих в Социалистическую партию, ни в каком случае не являются нашими противниками. Если мы не сумели до сих пор вовлечь их целиком в наши ряды, то тут не без нашей вины. Правильность этой мысли доказывается тем, что исключенная из Интернационала Социалистическая партия Италии послала на наш Конгресс 3 своих представителей. Что это значит? Правящие круги партии своей политикой поставили себя вне Интернационала, а рабочая масса заставляет их снова и снова стучаться у дверей Интернационала.
Рабочие-социалисты этим самым показали, что они революционно настроены и хотят быть с нами. Но они послали людей, которые своим поведением обнаружили, что они не усвоили себе идей и методов коммунизма. Этим итальянские рабочие, входящие в состав партии Серрати, показали, что, будучи в своем большинстве революционными по настроению, они не достигли необходимой политической ясности. Был у нас на Конгрессе старик Лаццари. Это в личном смысле очень привлекательная фигура, безусловно честный, старый борец, человек безупречный, но ни в каком случае не коммунист. Он весь во власти демократических, гуманитарных, пацифистских воззрений. Он отвечал на Конгрессе: «Вы преувеличиваете значение Турати. Вы преувеличиваете значение наших реформистов вообще. Вы требуете от нас, чтобы мы их исключили. Но как же мы можем исключить их, раз они подчиняются партийной дисциплине? Если бы они дали нам, — говорил Лаццари, — какой-нибудь факт открытого противодействия партии, если бы они вступили в правительство против нашего решения, если бы они голосовали за военный бюджет против нашего постановления, тогда мы могли бы их исключить. Но не иначе». Мы приводили ему статьи Турати, которые целиком направлены против азбуки революционного социализма. Лаццари возражал, что эти статьи не дают фактов, что у них-де есть свобода мнений в партии и пр. и пр. На это мы опять-таки ему отвечали: Позвольте, если вам для исключения Турати нужно, чтобы он совершил «факт», т.-е. взял портфель у Джиолитти, то нет никакого сомнения в том, что Турати, который является умным политиком, никогда такого шага не сделает. Потому что Турати вовсе не является низкопробным карьеристом, который только и стремится получить портфель. Турати — закаленный соглашатель, непримиримый враг революции, но в своем роде это идейный политик. Он хочет во что бы то ни стало спасти буржуазно-демократическую «цивилизацию» и победить для этого революционное течение в рабочем классе. Когда Джиолитти ему предлагает портфель, — а это, вероятно, происходило не раз в укромных местах, Турати ему отвечает примерно так: «Если бы я взял портфель, то это был бы тот самый “факт”, о котором говорил Лаццари. Как только я бы взял портфель, меня поймали бы на этом “факте” и выгнали бы из партии. А как только меня выгонят из партии, я тебе, кум Джиолитти, тоже не понадоблюсь, ибо я тебе нужен лишь до тех пор, пока я связан с большой рабочей партией, — стало быть, после изгнания из партии ты меня выгонишь из министерства. Поэтому я и не возьму в руки портфеля, не дам Лаццари “факта” и останусь фактическим руководителем социалистической партии». Вот примерное рассуждение Турати, — и он прав, он гораздо дальновиднее, чем идеалист и пацифист Лаццари. «Вы переоцениваете группу Турати, — говорил Лаццари. — Это небольшая группа, по французскому выражению, «величина, которой можно пренебречь». На это мы ему отвечали: «А вы знаете, что в то самое время, когда вы тут, на трибуне московского Интернационала, выступаете с требованием, чтобы вас допустили в наши ряды, Джиолитти по телефону спрашивает Турати: «Знаешь ли ты, друг, что Лаццари поехал в Москву, и что он там, может быть, даст от имени твоей партии какие-нибудь опасные обязательства русским большевикам?». Знаете, что отвечает на это Турати? Он наверно отвечает: «Не беспокойся, дружище Джиолитти, наш Лаццари — это quantité négligeable, величина, которою можно пренебречь». И он несравненно более прав, нежели Лаццари.
Таков был наш диалог с колеблющимися представителями значительной части итальянских рабочих. В конце концов было решено предъявить итальянским социалистам ультиматум: созвать в три месяца партийный съезд, на этом съезде исключить всех реформистов (которые сами себе произвели перекличку тем, что собрались на конференцию в Реджио-Эмилио) и объединиться с коммунистами на основе решений III Конгресса. Каковы будут непосредственные практические результаты этого решения — с точностью предсказать нельзя. Все ли серратианцы придут к нам? Сомневаюсь. Но этого и не требуется. Среди них есть такие, которые нам не нужны. Но шаг, сделанный Конгрессом, был правильным. Он имеет своей задачей отвоевать рабочих, внеся в ряды колеблющихся вождей раскол.
Итальянский коммунизм — его затруднения, его задачи.
В среде делегатов итальянской Коммунистической партии, а также представителей молодежи нашлись, однако, очень ожесточенные критики этого шага. Больше всего итальянские коммунисты, преимущественно с левым уклоном, критиковали Конгресс за то, что он «открыл двери» серратианцам, оппортунистам и центристам. Это выражение: «Вы открыли двери Коммунистического Интернационала», повторялось десятки раз. Мы указывали им: «Товарищи, у вас пока около 50 тысяч рабочих, а у серратианцев — около ста тысяч: нельзя же на этом результате успокаиваться». Они несколько оспаривали цифры, указывали, что были массовые выходы из социалистической партии, — что вполне, возможно, — но главный довод их был такой: «вся масса, социалистической партии — не только вожди ее — является реформистской, оппортунистической». Мы спрашивали: «каким же образом, зачем и почему они послали сюда в Москву Лаццари, Маффи и Рибольди?». Молодые итальянские коммунисты дали мне на это весьма неопределенный ответ: «Дело, видите ли, в том, что итальянский рабочий класс в целом тяготеет к Москве и толкает туда оппортунистическую партию Серрати». Тут явная натяжка. Если бы дело обстояло так, что итальянский рабочий класс в целом стремится в Москву, то ведь двери в Москву ему раскрыты — это итальянская Коммунистическая партия, входящая в Интернационал. Почему же итальянский рабочий класс выбирает такой кружный путь в Москву, толкая туда партию Серрати, вместо того, чтобы попросту войти в Коммунистическую партию Италии? Совершенно очевидно, что все эти возражения левых коммунистов были ошибочны и вытекали из недостаточно глубокого понимания основной задачи — необходимости овладеть авангардом рабочего класса и, прежде всего, теми рабочими, вовсе не худшими, которые остаются в рядах Социалистической партии Италии. Именно эти рабочие привели Лаццари в Москву. Ошибка «левых» вытекает из особого революционного нетерпения, которое мешает видеть важнейшие подготовительные и предварительные задачи, и сплошь и рядом глубочайшим образом вредит интересам дела. Некоторым «левым» кажется, что раз непосредственная задача состоит в том, чтобы опрокинуть буржуазию, то стоит ли останавливаться в пути, вести переговоры с серратианцами, открывать двери рабочим, которые идут за Серрати и пр., и пр.? А между тем — это сейчас главная задача. И это вовсе не простая задача. Тут нужны и переговоры, и борьба, и увещания, новые объединения и, вероятно, новые расколы. А некоторые нетерпеливые товарищи хотели бы просто повернуться к этой задаче, а следовательно, и к рабочим-социалистам спиной. Кто, мол, за III Интернационал, пусть прямо вступает в нашу коммунистическую партию. Это на вид самое простое разрешение вопроса, но по существу — это обход вопроса, ибо вопрос состоит именно в том, как, какими методами привлечь рабочих-социалистов в коммунистическую партию.
Эта задача не решается автоматическим «закрытием дверей» Интернационала. Ведь итальянские рабочие знают, что Социалистическая партия тоже была в Коммунистическом Интернационале. Ее вожди говорили революционные речи, звали к борьбе, к Советской власти и довели до сентябрьской стачки, до захвата фабрик и заводов. Потом капитулировали, не приняв боя, в то время, как рабочие боролись. Ныне авангард итальянского пролетариата перерабатывает этот факт в своем сознании. Рабочие видят, что из Социалистической партии выделилось коммунистическое меньшинство, которое обращается к ним с такими же или почти с такими же речами, с какими вчера обращалась к ним партия Серрати. Рабочие говорят себе: «надо подождать, надо посмотреть, что это означает, надо проверить…» Другими словами, они требуют, может быть, не вполне оформленно и сознательно, но по существу очень настойчиво, чтобы новая, коммунистическая партия на деле себя обнаружила, чтобы вожди ее на опыте показали, что они сделаны из другого теста, чем вожди старой партии, что они неразрывно связаны с массами в их борьбе, как бы тяжки ни были условия этой борьбы. Нужно делом и словом, словом и делом завоевать доверие десятков тысяч рабочих-социалистов, которые пока еще находятся на перепутьи, но которые хотят быть в наших рядах. Если к ним просто повернуться спиной, будто бы во имя немедленного свержения буржуазии, то этим можно причинить немало вреда революции, а, между тем, именно в Италии условия очень благоприятны для победоносной революции пролетариата уже в близком будущем.
Представьте себе на минуту, — только для примера, — что итальянские коммунисты, скажем, в мае этого года призвали бы итальянский рабочий класс к новой всеобщей стачке и восстанию. Если бы они сказали: так как Социалистическая партия, из которой мы вышли, обанкротилась в сентябре, то мы, коммунисты, должны теперь во что бы то ни стало смыть это пятно и повести рабочий класс немедленно на решающий бой. На поверхностный взгляд могло бы показаться, что именно таков долг коммунистов. Но на деле это не так. Элементарная революционная стратегия говорит, что такой призыв был бы в данных условиях безумием и преступлением, потому что рабочий класс, который в сентябре жестоко обжегся под руководством Социалистической партии, не поверил бы, что можно с успехом повторить этот опыт в мае, под руководством Коммунистической партии, с которой он не успел еще, как следует, познакомиться. Основная вина Социалистической партии состояла в том, что она «призывала» к революции, не делая из этого надлежащих выводов, т.-е. не подготовляясь на деле к революции, не разъясняя передовым рабочим вопросов, связанных с завоеванием власти, не очищая своих рядов от тех, которые не хотят завоевания власти, не подбирая и не воспитывая надежные кадры боевиков, не создавая ударные ячейки, способные владеть оружием и захватить его в нужную минуту… Словом, Социалистическая партия призывала к революции, но не готовилась к ней. Если бы итальянские коммунисты просто призвали сейчас к революции, они повторили бы ошибку социалистов — только в несравненно более трудных условиях. Задача нашей братской партии в Италии — подготовить революцию, т.-е. прежде всего завоевать большинство рабочего класса и организовать надлежащим образом его авангард. Тот, кто нетерпеливую часть итальянских коммунистов одергивал бы назад и говорил: прежде, чем призвать к восстанию, отвоюйте рабочих-социалистов, произведите чистку в профессиональных союзах, выдвиньте там коммунистов, вместо оппортунистов, на ответственные посты, завоюйте массу, — кто так говорил бы, тот внешним образом как бы тянул коммунистов назад, но на самом деле он этим самым указывал бы действительный путь к победе революции.
Опасения и подозрения крайних «левых».
Все сказанное, товарищи, азбучно с точки зрения серьезного революционного опыта. Но некоторые «левые» элементы Конгресса видели в такой тактике передвижку «вправо», а у иных молодых революционных товарищей, без опыта, но полных энергии и готовности к борьбе и самопожертвованию, буквально волосы встали дыбом на голове, когда они услышали первые критические и предостерегающие речи со стороны русских товарищей. Из этих молодых революционеров некоторые, как рассказывали, целовали советскую землю, когда переступали границу. И хотя мы пока еще слишком плохо обрабатываем нашу землю, чтобы сделать ее достойной таких поцелуев, но мы понимаем революционный энтузиазм наших молодых иностранных друзей. Им кажется, что это — стыд и позор, что они так запоздали и до сих пор не совершили своей революции. Они являются с этими чувствами в зал Николаевского дворца — и что же? — там выступают русские коммунисты, которые не только не требуют немедленного призыва к восстанию, но, наоборот, всячески предостерегают против авантюр и настаивают на привлечении рабочих-социалистов, на завоевании большинства трудящихся, на тщательной подготовке.
Некоторые крайние левые даже решили, что тут дело неспроста. Полувраждебные элементы — как делегаты так называемой Рабочей Коммунистической Партии Германии (эта группа входит в Интернационал с совещательным голосом) — стали рассуждать в том смысле, что в недавнее время российская Советская власть действительно надеялась на революцию в Европе, и на этом строила свою политику, а потом терпение ее вышло, она стала заключать торговые договоры и развернула через свой Наркомвнешторг широкую мировую торговлю. Торговля же — дело серьезное и требует спокойных и мирных отношений. Давно известно, что революционные потрясения вредят торговле и, с точки зрения комиссариата тов. Красина, мы, видите ли, заинтересованы в том, чтобы по возможности отстрочить и отдалить революцию. (Всеобщий смех.) Товарищи, я очень жалею, что ваш дружный смех не может быть по радио передан некоторым крайне левым товарищам в Германию и Италию. Гипотеза о нашей наркомвнешторговской оппозиции против революционных потрясений тем более курьезна, что не далее как в марте этого года, когда в Германии разыгрались трагические бои, к которым я сейчас перейду, — бои, которые закончились тяжелым поражением части немецкого рабочего класса, — немецкие буржуазные и социал-демократические газеты, а за ними и печать всего мира, вопили, что мартовское восстание вызвано приказом из Москвы, что Советская власть, переживавшая в то время трудные дни (крестьянские волнения, Кронштадт и пр.) отдала, видите ли, для своего спасения приказ устраивать восстания независимо от обстановки в каждой данной стране. Глупее этого ничего выдумать нельзя! Но не успели товарищи делегаты доехать из Рима, Берлина, Парижа до Москвы, как возникла новая теория, но уже на другом, крайне левом крыле, — теория о том, что мы не только не «приказываем» устраивать восстания немедленно и независимо от внешней обстановки, но, наоборот, заинтересованные великолепным оборотом нашей торговли, заботимся об отсрочке революции. Какая из этих двух противоположных глупостей глупее — решить нелегко. Если мы виноваты в мартовских ошибках, — поскольку тут можно говорить о вине, — то только в том смысле, что Интернационал в целом, и в том числе наша партия, до сих пор совершили недостаточную воспитательную задачу в области революционной тактики и потому не устранили возможности столь ошибочных действий и методов. Мечтать же о полном устранении ошибок было бы вообще наивностью…
Мартовские события в Германии.
Вопрос о мартовских событиях занимал на съезде в известном смысле центральное место и не случайно: из всех коммунистических партий Германская является одной из наиболее мощных и подготовленных теоретически, а в отношении революционной очереди — если можно так выразиться — Германия стоит во всяком случае в первом ряду… Внутренние условия Германии, как побежденной страны, наиболее благоприятны для революции. Численность и хозяйственная роль германского пролетариата вполне способны обеспечить победу этой революции. Естественно, если методы борьбы германской коммунистической партии приобретают международное значение. На почве Германии пред нами прошли с 1918 г. самые крупные события революционной борьбы, и тут плюсы и минусы можно проанализировать на живом опыте.
В чем состояли мартовские события? Средне-германские пролетарии, рабочие горно-промышленного района, представляли собой до недавнего времени, и еще во время войны, одну из наиболее отсталых частей германского рабочего класса, — они шли в большинстве не за социал-демократами, а за буржуазно-патриотическими и церковными кликами, были верны императору и пр. Условия их жизни и труда были исключительно тяжкие. По отношению к рабочим Берлина они занимали такое же место, какое у нас занимали, скажем, отсталые уральские округа по сравнению с питерскими рабочими. В революционную эпоху нередко случается так, что наиболее придавленная и отсталая часть рабочего класса, впервые пробужденная громом событий, вносит в борьбу величайшую энергию и проявляет готовность драться при всяких условиях, далеко не всегда считаясь, при этом с обстановкой и возможностью победы, т.-е. с требованиями революционной стратегии. В то время, как, напр., берлинские или саксонские рабочие, после опыта 1919—1920 гг., стали гораздо более осторожны, в чем есть минусы, есть и плюсы, средне-германские рабочие продолжают вести линию бурных выступлений, стачек и демонстраций, вывозя на тачках мастеров, устраивают в рабочее время митинги и т. п. Разумеется, это несовместимо со священными задачами республики Эберта. Немудрено, что эта консервативно-полицейская республика, в лице своего полицейского агента, социал-демократа Герзинга, решила произвести там некоторую «чистку», т.-е. выгнать наиболее революционные элементы, арестовать кое-кого из коммунистов и проч.
Центральный Комитет Германской Коммунистической Партии как раз в этот период (середина марта) подошел вплотную к мысли, что необходимо проводить более активную революционную политику. Германская партия, как вы помните, незадолго до этого создалась из старого союза спартаковцев и большинства партии Независимых и тем самым практически подошла к вопросам массовых действий. Мысль о том, что необходимо переходить к более активной политике, была безусловно правильна. Но какое выражение она получила на деле? В тот момент, когда появился приказ полицейского социал-демократа Герзинга, который требовал от рабочих того, чего не раз тщетно требовало у нас правительство Керенского: чтобы не устраивали митингов в рабочее время, чтобы относились к заводскому имуществу, как к священному достоянию, и пр., — Центральный Комитет Коммунистической Партии пускает призыв к всеобщей забастовке на помощь рабочим Средней Германии. Всеобщая забастовка — не такое дело, на которое рабочий класс поднимается легко, по первому призыву партии, — особенно, если у него в прошлом ряд поражений, — тем более в стране, где, наряду с коммунистической, имеются две массовые социал-демократические партии, и где аппарат профсоюзов — против нас. Между тем, если мы проследим центральный орган коммунистической партии «Rote Fahne» за весь этот период, изо дня в день, то увидим, что призыв ко всеобщей стачке был совершенно неподготовлен. В Германии было за время революции не мало кровопусканий, и полицейский поход на Среднюю Германию не мог сам по себе сразу поставить на ноги весь германский рабочий класс. Серьезному массовому выступлению должна была бы, очевидно, предшествовать широкая энергичная агитация с определенными лозунгами, бьющая в одну точку, и эта агитация лишь в том случае могла бы привести к более решительным призывам к действию, если бы она позволила прощупать, что масса уже захвачена за живое и готова идти вперед по пути революционного действия. Это азбука революционной стратегии, но именно эта азбука была нарушена во время мартовских событий целиком. Полицейские батальоны не успели дойти до заводов Средней Германии и до шахт, как там действительно последовала общая стачка. Я уже сказал, что в Средней Германии готовность к немедленной борьбе была налицо, и призыв ЦК был немедленно подхвачен. Совсем не то оказалось во всей остальной стране. Ни внешнее, ни внутреннее положение Германии вовсе не обусловливало такого внезапного перехода к активности. Масса просто, не поняла призыва.
Между тем некоторые очень влиятельные теоретики коммунистической партии Германии, вместо того, чтобы признать ошибочность призыва, в объяснение его выдвинули такую теорию, что мы должны в революционную эпоху вести исключительно политику оффензивы, т.-е. политику революционного наступления. Таким образом мартовское выступление преподносится массе в качестве наступления. Оцените теперь всю обстановку в целом. Наступление открывает на самом деле полицейский социал-демократ Герзинг. Этим нужно воспользоваться, чтобы объединить всех рабочих в защите, в обороне, в отпоре, хотя бы сначала и в скромном отпоре. Если почва благоприятна, агитация встречает благоприятный отклик, — перейти ко всеобщей стачке. Если события развертываются далее, масса встает, связь рабочих крепнет, настроение поднимается, в лагере противников — нерешительность или расслоение, — дать лозунг перехода в наступление. Если же почва оказывается неблагоприятной, условия и настроение масс не отвечают более решительным лозунгам — дать отбой, по возможности организованно отступить на прежние позиции, — сделав при этом то завоевание, что мы прощупали рабочую массу, усилили ее внутреннюю связь и, что самое важное, увеличили авторитет партии, как мудрого вождя при всякой обстановке.
Что же делает руководящий центр немецкой партии? Он как бы придирается к первому поводу, и прежде чем этот повод становится известен рабочим, и усваивается ими, ЦК бросает лозунг всеобщей стачки. И прежде чем партии удалось поднять рабочих Берлина, Дрездена, Мюнхена на поддержку рабочих Средней Германии, — а этого можно было, может быть, достигнуть в течение нескольких дней, если бы, не перепрыгивая через события, планомерно и твердо вести массу вперед, — прежде чем партия эту работу выполнила, провозглашается, что наше выступление есть оффензива… Это уже значило срывать все дело и заранее парализовать движение. Совершенно очевидно, что в этой стадии оффензива шла целиком со стороны врага. Нужно было использовать моральный элемент обороны, нужно было призывать пролетариат всей страны спешить на помощь рабочим Средней Германии. Форма поддержки могла быть различной на первых порах, прежде чем партия смогла бы дать обобщающий действенный лозунг. Задача агитации состояла в том, чтоб поднимать массу, концентрировать ее внимание на средне-германских событиях, политически сломить сопротивление рабочей бюрократии и тем обеспечить действительно всеобщий характер стачки, как возможной основы дальнейшего развития революционной борьбы. А что получилось вместо этого? Революционное и активное меньшинство пролетариата оказалось противопоставлено в действии большинству, прежде чем это большинство успело отдать себе отчет в смысле событий. Когда партия столкнулась с пассивностью и выжидательностью рабочего класса, нетерпеливые элементы сделали кое-где попытку уже не путем агитации, а путем механических мер — выгнать на улицу большинство рабочих. Конечно, если большинство рабочих за стачку, оно всегда может принудить к ней меньшинство, насильственно закрывая заводы и осуществляя всеобщую стачку на деле. Это бывало не раз, и будет всегда, и только дурачки могут против этого возражать. Но, когда подавляющее большинство рабочего класса не отдает себе ясного отчета в движении или не сочувствует ему, или не верит в его успех, а меньшинство рвется вперед и пытается механическими средствами выгнать рабочих на стачку, тогда это нетерпеливое меньшинство может, в лице партии, враждебно столкнуться с рабочим классом и расшибить себе голову.*
* Бывший председатель ЦК Коммунистической партии, Пауль Леви, выступил с критикой тактики партии в мартовских событиях. Но своей критике он придал совершенно недопустимый дезорганизаторский характер и принес делу не пользу, а вред. Внутренняя борьба привела к исключению Леви из партии и подтверждению этого исключения со стороны Конгресса Интернационала. — Л.Т.
Стратегия германской контр-революции и авантюристские элементы слева.
Возьмите под этим углом зрения всю историю германской революции. В ноябре 1918 г. происходит низвержение монархии, и в порядок дня становится революция пролетариата. В январе 1919 г. происходят кровавые революционные бои пролетарского авангарда против режима буржуазной демократии; эти бои повторяются в марте 1919 г. Буржуазия быстро ориентируется и вырабатывает свою стратегию: она громит пролетариат по частям. При этом гибнут лучшие вожди рабочего класса — Роза Люксембург и Карл Либкнехт. В марте 1920 г., после попытки Капповского контр-революционного переворота, сметенного всеобщей стачкой, происходит новое частичное восстание, вооруженная борьба рабочих рурской каменно-угольной области. Движение заканчивается новым поражением и новыми неисчислимыми жертвами. Наконец, в марте 1921 г. новая гражданская война — опять частичная — и новое поражение.
Когда в январе и марте 1919 г. немецкие рабочие частично восстали, были разбиты и потеряли лучших вождей, мы, памятуя о нашем собственном опыте, говорили: это июльские дни немецкой Коммунистической партии. Вы все помните июльские дни в Петербурге, в 1917 году… Питер обогнал тогда страну, рванулся один вперед, провинция его недостаточно поддержала, а в армии у Керенского нашлись еще отсталые полки, чтобы задавить движение. Но в самом Питере подавляющее большинство пролетариата было уже с нами. Июльские дни в Петербурге стали предпосылкой октября. Правда, и мы в июле делали кое-какие глупости. Но мы их не возводили в систему. На январские и мартовские бои 1919 г. мы смотрели, как на немецкий «июль». Но затем последовал в Германии не «октябрь», а март 1920 г. — новое поражение, не говоря уже о более мелких частичных поражениях и о систематическом истреблении лучших местных вождей немецкого рабочего класса. Когда мы, говорю, наблюдали мартовское движение 1920 г., затем — мартовское движение 1921 г., мы не могли не сказать: нет, слишком много в Германии июльских дней, — мы хотим октября.
Да, нужно подготовить германский октябрь — победу немецкого рабочего класса. И вот здесь вопросы революционной стратегии и встают перед нами в полном объеме. Совершенно ясно и очевидно, что немецкая буржуазия, т.-е. ее руководящая клика, развернула свою контр-революционную стратегию до конца: она провоцирует отдельные части рабочего класса на выступления, она изолирует их в отдельных областях, она подстерегает их со взведенным курком и всегда метит в голову, в лучших представителей рабочего класса. На улице или в застенке, в открытом бою или при мнимой попытке к побегу, от руки военного суда или нелегальной банды гибнут единицы, десятки, сотни, тысячи коммунистов, воплощающих лучший опыт пролетариата, — это стратегия, строго рассчитанная, хладнокровно проводимая, опирающаяся на весь опыт господствующего класса.
И вот в этих условиях, когда немецкий рабочий класс в целом инстинктивно чувствует, что голыми руками такого врага не возьмешь, что тут нужен не только энтузиазм, но и холодный расчет, ясная оценка, серьезная подготовка, и он ждет этого от своей партии, — ему преподносят сверху: наш долг вести только стратегию оффензивы, т.-е. наступать во всех случаях, ибо, видите ли, мы вступили в революционную эпоху. Это, примерно, то же самое, как если бы командующий армией сказал: так как мы вступили в войну, то наш долг везде и всегда наступать. Такой командующий был бы неизбежно разбит, даже при превосходстве своих сил… Более того, находятся «теоретики», подобные немецкому коммунисту Маслову, которые по поводу мартовских событий договариваются до прямо-таки чудовищных вещей: «Наши противники, — говорит Маслов, — ставят нашим мартовским действиям в вину то, что мы ставим себе в заслугу, а именно, что партия, выступая на борьбу, не спрашивала себя о том, пойдет или не пойдет за ней рабочий класс». Это почти буквальная цитата!
С точки зрения субъективного революционизма или левой эсеровщины — это превосходно, но с точки зрения марксизма — это чудовищно!
Авантюристские тенденции и… Четвертый Интернационал.
«Революционный долг требует от нас оффензивы против немцев», — провозглашали левые эсеры в июле 1918 г. — Нас разобьют? Но наш долг идти вперед. Рабочая масса не хочет? Что ж, можно бросить бомбу в Мирбаха, чтобы заставить русских рабочих вести ту борьбу, в которой они неизбежно должны погибнуть. — Такого рода настроения очень сильны в так называемой Коммунистической Рабочей Партии Германии (KAPD). Это небольшая группа пролетарской лево-эсеровщины. Наша левая эсеровщина имеет — вернее, имела — главным образом, интеллигентски-крестьянские корни; в этом ее социальное отличие, но политические методы одни: это истерический революционизм, готовность в любой момент применять самые крайние средства и методы, не считаясь с массой и с общей обстановкой, нетерпение вместо расчета, опьянение революционной фразой, — все это вполне характеризует «Коммунистическую Рабочую Партию Германии». На конгрессе один из ораторов, говоривших от лица этой партии, сказал, примерно, следующее:
«Чего вы хотите? Рабочий класс Германии пропитан (он сказал даже verseucht, зачумлен) филистерством, мещанством, мелко-буржуазностью, — как же с ним быть? Без экономического саботажа, вы их на улицу не выведете»…
А когда его спросили, что это значит, — он разъяснил: чуть рабочие начинают жить получше, они успокаиваются и не хотят революции; если же нарушать механический ход производства, взрывать фабрики, заводы, железные дороги и т. д. — это ухудшает положение рабочего класса, а, следовательно, делает его более способным к революции. Не забудьте, что это говорит представитель «рабочей» партии. Ведь, это же абсолютный скептицизм!
Выходит так, — если сделать соответствующий вывод для деревни, — что передовым крестьянам Германии нужно поджигать села, пустить по всей стране красного петуха и таким образом революционизировать сельское население. Тут нельзя не вспомнить, что в самый первый период революционного движения в России, в 1860-е годы, когда интеллигенты-революционеры были совершенно бессильны проявить себя в действии, сдавленные кружковщиной и постоянно сталкиваясь с пассивностью крестьянских масс, — именно тогда некоторые группы (так называемые нечаевцы) пришли к мысли, что пожары и поджоги — это настоящий революционный фактор русского политического развития…
Совершенно очевидно, что такого рода саботаж, направленный по существу против большинства рабочего класса, есть антиреволюционное средство, которое сталкивает враждебно с рабочим классом «рабочую» партию, число членов которой трудно определить, но во всяком случае не более трех-четырех десятков тысяч, в то время как Соединенная Коммунистическая Партия, как вы знаете, имеет около 400.000 членов.
Конгресс поставил вопрос о KAPD ребром, предъявив этой организации требование собрать в течение ближайших трех месяцев свой съезд и влиться в единую коммунистическую партию, или окончательно встать вне Коммунистического Интернационала. Многое говорит за то, что KAPD, в лице своих нынешних анархо-авантюристских верхов, не подчинится решению Интернационала и, оказавшись таким образом вне его, сделает, вероятно, попытку совместно с другими «крайне-левыми» элементами образовать IV Интернационал. Немножечко в ту же трубочку потрубила на конгрессе наша Коллонтай. Ни для кого не секрет, что наша партия является пока что стержнем Коммунистического Интернационала. Между тем, т. Коллонтай изобразила положение дела у нас в партии так, что выходило, будто месяцем раньше или позже рабочим массам, во главе с тов. Коллонтай, придется для установления «настоящего» советского строя устраивать «третью революцию». Почему, однако, третью, а не четвертую? Ведь, третья революция во имя «настоящего» советского строя произошла в феврале, в Кронштадте… Есть еще архи-левые в Голландии. Может быть, и в других странах. Не знаю, все ли они взяты на учет. Но во всяком случае количество их не чрезмерно, и IV Интернационалу, если бы он возник, меньше всего грозила бы опасность стать очень многочисленным. Разумеется, было бы жалко потерять и маленькую группу, так как в ее среде есть несомненно хорошие рабочие бойцы. Но если этому сектантскому отколу суждено совершиться, мы будем иметь на ближайший период не только справа от себя Интернационал № 21⁄2, но и слева — Интернационал № 4, где субъективизм, истеричность, авантюризм и революционная фраза будут представлены уже во вполне законченном виде. Мы получим таким образом «левое» чучело, на котором будем учить стратегии рабочий класс. У каждой вещи, как видите, есть две стороны: положительная и отрицательная.
Левые ошибки и русский опыт.
Но и внутри Объединенной Коммунистической Партии были анти-марксистские тенденции, довольно ярко себя проявившие в марте и после марта. Я уже цитировал поразительную статью Маслова. Но Маслов не одинок. В Вене издается журнал «Коммунизмус», орган Коммунистического Интернационала на немецком языке. В июньской книжке журнала, в статье, посвященной положению в Интернационале, говорится примерно следующее:
«Главной характеристикой нынешнего периода революции является то, что мы теперь должны и частные, в том числе экономические бои, т.-е. стачки, проводить средствами окончательного боя, т.-е. с оружием в руках».
Вот, товарищи, стратегия, опрокинутая вниз головою! В то время, как буржуазия нас провоцирует на частичные кровавые бои, некоторые наши стратеги хотят такого рода бой возвести в правило. Разве это не чудовищно? Объективное положение в Европе глубоко революционно. Рабочий класс это чувствует и в течение всего послевоенного периода он рвался вперед, на борьбу с буржуазией. Но победы он не получил нигде, кроме России. Тогда он стал понимать, что перед ним трудная задача, и начал создавать себе аппарат для победы — коммунистическую партию. Он сделал на этом пути в Европе семимильные шаги за последний год. Мы имеем теперь подлинно массовые коммунистические партии в Германии, во Франции, в Чехо-Словакии, в Юго-Славии, в Болгарии… Рост огромный! В чем ближайшая задача? В том, чтобы эти партии завоевали в кратчайший срок большинство промышленных рабочих и значительную часть сельских рабочих и даже крестьянскую бедноту, как мы их завоевали перед Октябрем, — иначе мы не имели бы Октября. Вместо этого некоторые горе-стратеги говорят, что так как эпоха теперь революционная, то наш долг при всякой возможности вести борьбу, хотя бы и частичную, методами вооруженного восстания. Ничего лучшего буржуазии и не нужно! В тот период, когда коммунистическая партия растет с превосходной быстротой и все более и более распростирает свои крылья над всем рабочим классом, буржуазия провоцирует наиболее нетерпеливую и боевую часть рабочих вступить в преждевременный бой — без поддержки основной рабочей массы, дабы, разбивая пролетариат по частям, подкопать в нем веру в его способность победить буржуазию. В этих условиях теория постоянной оффензивы и частичных боев методами вооруженного восстания есть вода на мельницу контр-революции. Вот почему на III Конгрессе русская партия, поддержанная всеми наиболее зрелыми элементами, твердым голосом сказала товарищам левого крыла: вы превосходнейшие революционеры и будете драться и погибать за дело коммунизма, но этого нам недостаточно. Мало драться — надо победить! А для этого надо лучше овладеть искусством революционной стратегии.
Я думаю, товарищи, что одной из важных причин недооценки трудностей революционной борьбы и победы в Европе явился фактический ход пролетарской революции в России, и отчасти в Венгрии. Мы имели у себя в России буржуазию, исторически запоздалую, политически слабую — с большой зависимостью от европейского, капитала и со слабыми политическими корнями в русском народе. С другой стороны, мы имели революционную партию с большим прошлым подпольной работы, с боевым воспитанием и закалом, сознательно использовавшую весь опыт европейской и мировой революционной борьбы. Положение русского крестьянства в отношении к буржуазии и в отношении к пролетариату, характер и настроение русской армии после военного разгрома царизма, — все это сделало неизбежной Октябрьскую революцию и чрезвычайно облегчило революционную победу (хотя вовсе не избавило от трудностей в дальнейшем, а, наоборот, подготовило их в гигантских размерах). Вследствие относительной легкости Октябрьской революции победа русского пролетариата не предстала в достаточной мере перед руководящими кругами европейских рабочих, как политико-стратегическая задача, и не была с этой стороны достаточно, усвоена ими.
Следующий опыт завоевания пролетариатом власти произошел в меньшем масштабе, но ближе к Европе — в Венгрии. Там условия сложились так, что власть досталась коммунистам почти без революционной борьбы. Этим самым вопросы революционной стратегии в эпоху борьбы за власть естественно свелись к минимуму.
Из опыта России и Венгрии не только рабочие массы, но и коммунистические партии других стран усваивали прежде всего неизбежность победы пролетариата и затем непосредственно переходили к усвоению тех трудностей, которые вытекают из победы рабочего класса. Что же касается стратегии революционной борьбы во имя завоевания власти, то она представлялась при этом крайне простой и как бы сама собой разумеющейся. Совсем не случайно некоторые выдающиеся венгерские товарищи, с большими заслугами перед Интернационалом, обнаруживают тенденцию к крайнему упрощению вопросов тактики пролетариата в революционную эпоху, заменяя эту тактику лозунгом оффензивы.
Третий Конгресс оказал коммунистам всех стран: ход русской революции есть очень важный исторический пример, но вовсе не политическое правило. И еще: только предатель может отрицать необходимость революционной оффензивы; но только простак может к оффензиве сводить всю революционную стратегию.
Плюсы и минусы французской коммунистической партии.
По поводу политики французской коммунистической партии у нас были менее бурные прения, чем по поводу немецкой политики, по крайней мере, на самом Конгрессе; но на заседании Исполкома у нас развернулись однажды довольно напряженные прения при обсуждении вопросов французского рабочего движения. Французская коммунистическая партия сложилась без таких внешних и внутренних потрясений, как немецкая. В связи с этим во французской партии, несомненно, еще сильны центристские настроения и старые приемы парламентарного социализма. Революционной борьбы в ближайшем прошлом у французского пролетариата не было, — борьбы, которая оживила бы его старые революционные традиции. Французская буржуазия вышла победоносной из войны; это давало ей возможность до последнего времени, за счет ограбления Германии, давать отдельные подачки привилегированным частям рабочего класса. Революционная классовая борьба во Франции только теперь намечается. До начала первых серьезных боев французская коммунистическая партия получила возможность использовать и усвоить себе революционный опыт России и Германии. Достаточно напомнить, что в Германии гражданская война была в полном разгаре, когда коммунисты представляли еще кучку спартаковцев, во Франции же, наоборот, открытой революционной борьбы после войны еще не было, а коммунистическая партия уже сосредоточила в своих рядах 120 тысяч рабочих. Если принять во внимание наличность во Франции революционных синдикалистов, которые «не признают» партии, хотя поддерживают борьбу за диктатуру пролетариата; если принять во внимание, что во Франции организация никогда не была так крепка, как в Германии, то станет ясно, что эти 120 тысяч организованных коммунистов означают для Франции не меньше, а, пожалуй, больше, чем 400 тысяч — для Германии. Ярче всего это видно из того, что в Германии справа от этих 400.000 находятся партии независимых и социал-демократов, у которых вместе гораздо больше членов и сторонников, чем у коммунистов, тогда как во Франции справа от коммунистов имеется только ничтожная группа отколовшихся сторонников Лонге и Реноделя. И в профессиональном движении Франции соотношение сил в общем, несомненно более благоприятно для левого крыла. Зато общее соотношение классовых сил в Германии несомненно благоприятнее для победоносной революции. Другими словами: во Франции буржуазия опирается еще в значительной мере на свой собственный аппарат: армию, полицию и пр.; в Германии она опирается преимущественно на социал-демократию и бюрократию профессиональных союзов. Французская коммунистическая партия имеет полную возможность целиком и безраздельно овладеть руководством в рабочем движении, прежде чем наступят решающие события. Но для этого французскому коммунизму необходимо окончательно стряхнуть с себя старую скорлупу политических условностей и недоговоренностей, которая была во Франции плотнее, чем где бы то ни было. Французской партии нужен более решительный подход к событиям, более энергичный и непримиримый характер и самый тон агитации, более суровое отношение ко всем и всяческим проявлениям демократически-парламентарной идеологии, интеллигентского индивидуализма, адвокатского карьеризма. Во время обсуждения политики французской партии в Исполкоме Коминтерна указывалось, что партия делала такие-то и такие-то ошибки, что в парламенте депутаты-коммунисты нередко чересчур «разговаривают» со своими буржуазными врагами, вместо того, чтобы через их голову обращаться к массам; что газеты партии должны говорить гораздо более отчетливым, более революционным резким языком, чтобы самые угнетенные и придавленные французские рабочие почувствовали здесь отклик своих страданий, требований и надежд. Во время этих прений выступил молодой французский товарищ и в страстной речи, встретившей одобрение части собрания, перенес критику партийной политики в совершенно другую плоскость.
«Когда французское правительство, — говорил этот представитель молодежи, — намеревалось захватить Рурскую область у немцев в начале этого года, и объявило мобилизацию 19-летних, партия не призвала мобилизуемых к сопротивлению и тем обнаружила свою полную несостоятельность».
К какому сопротивлению? — спрашиваем мы.
«Партия не призвала девятнадцатилетних не подчиняться приказу о мобилизации».
Что вы понимаете под этим неподчинением? — спрашиваем мы. Не подчиниться, значит ли не явиться добровольно, дожидаться, пока не придет на квартиру жандарм или полицейский? Или же это означает активное сопротивление, с оружием в руках, против жандарма и полицейского?
Этот молодой товарищ, который на нас всех произвел очень хорошее впечатление, немедленно воскликнул:
«Конечно, идти до конца, сопротивляться с оружием в руках»…
Тут-то и обнаружилось, насколько темны и смутны еще представления о революционной тактике в сознании некоторых элементов. Мы стали тогда рассуждать с нашим молодым оппонентом: у вас во Франции под трехцветным знаменем империалистской армии находится сейчас несколько «классов»; по французскому выражению, т.-е. возрастов. Правительство ваше считает, что нужно призвать еще один класс, девятнадцатилетних. Этот «класс» (возраст) насчитывает в стране, скажем, 200.000 юношей, среди них коммунистов, допустим, 3—5 тысяч. Они рассеяны, неорганизованы, кто в деревне, кто в городе. Допустим на минуту, что партия действительно призывает их сопротивляться с оружием в руках. Сколько при этом агентов буржуазии будет убито, я не знаю, но зато несомненно, что все коммунисты будут изъяты из класса 19-тилетних и истреблены. Почему же вы не призываете те возрасты, которые уже находятся в армии, устроить восстание? Они ведь имеют ружья и объединены в рядах армии. Потому, что вы понимаете, очевидно, что армия не будет стрелять по контр-революции до тех пор, пока рабочий класс в большинстве своем не проявит на деле, готовности бороться за власть, иначе говоря, пока не начнется пролетарская революция. Как же вы требуете, чтобы революцию сделал не рабочий класс в целом, а «класс» 19? Если бы коммунистическая партия — на минутку предположим это — отдала такой приказ, это было бы лучшим подарком для Мильерана, для Бриана, для Барту, для всех кандидатов в усмирители пролетарского восстания. Ибо совершенно очевидно, что если бы наиболее пылкая часть молодежи была истреблена, более отсталая часть рабочего класса оказалась бы запугана, партия была бы изолирована, и ее влияние была бы подорвано на месяцы, если не на годы. Такими методами, т.-е. нетерпеливым применением самых острых форм революционной борьбы, в условиях не созревших для решающего столкновения, можно добиться лишь отрицательных результатов и даже довести дело до революционного выкидыша вместо могучих революционных родов.
Классическим образцом совершенно неподготовленного призыва к массовому выступлению является попытка всеобщей стачки в мае 1920 г. Как известно, идею этой стачки предательски «поддержали» синдикалисты-реформисты. Их стремление состояло в том, чтобы не выпускать движения из рук и тем легче сорвать его при первой возможности. Они вполне преуспели. Но, действуя предательски, эти люди лишь оставались верны своей природе. Ничего другого от них и нельзя было ждать. Между тем, другая сторона, революционные синдикалисты и коммунисты, совершенно не подготовили движения. Инициатива его исходила от союза железнодорожников, которым тогда впервые овладели левые, с Монмуссо во главе. Прежде чем они успели сколько-нибудь укрепиться и обеспечить необходимейшие позиции, прежде чем они успели хотя бы оглядеться как следует вокруг себя, они поспешили призвать массы к решающему действию, под путаными и неопределенными лозунгами, при предательской «поддержке» справа. Это было во всех отношениях неподготовленное наступление. Результаты известны: выступило лишь небольшое меньшинство, соглашатели сорвали дальнейшее развитие стачки, контр-революция использовала обнаружившуюся слабость левых вовсю и чрезвычайно укрепила свои позиции.
Такого рода легкомысленные импровизации в движении недопустимы. Нужно гораздо серьезнее оценивать обстановку, нужно настойчиво, энергично, согласованно во всех областях подготовлять движение, чтобы затем твердо и решительно проводить его, когда подан сигнал. Но для этого нужно иметь коммунистическую партию, объединяющую опыт пролетариата во всех областях его борьбы. Разумеется, одна наличность партии еще не избавляет от ошибок. Но отсутствие партии, как руководящего авангарда, делает неизбежными ошибки, превращая всю борьбу в ряд импровизаций, экспериментов, и авантюр.
Коммунизм и синдикализм во Франции.
Отношение коммунистической партии к рабочему классу во Франции, как я уже сказал, благоприятнее, чем в Германии. Но политическое влияние партии на рабочий класс, чрезвычайно возросшее благодаря полевению партии, остается во Франции недостаточно оформленным, особенно в организационном отношении. Это яснее всего видно на вопросе о профессиональных союзах.
Во Франции синдикаты (профсоюзы) являются в меньшей степени, чем в Германии и англо-саксонских странах, организацией миллионных масс. Но и во Франции численный состав синдикатов чрезвычайно вырос за последние годы. Отношение партии к классу принимает, прежде всего, форму отношения партии к профессиональным союзам. Уже отсюда, из этой простой формулировки вопроса видно, как неправильна, антиреволюционна и опасна теория так называемого нейтрализма, полной «независимости» профессиональных союзов от партии и пр. Если профессиональные союзы являются, по своей тенденции, организацией всего рабочего класса в целом, то как же этот рабочий класс может быть нейтрален по отношению к партии или «независим» от нее? Ведь это означало бы его нейтральность, т.-е. полное безразличие по отношению к самой революции! Между тем, в этом основном вопросе во французском рабочем движении до сих пор еще нет надлежащей ясности и, прежде всего, этой ясности нет в самой партии.
Теория полного и безусловного разделения труда между партией и профессиональными союзами и их абсолютного взаимного невмешательства является в таком своем крайнем выражении продуктом именно французского политического развития. Основа этой теории — чистейший оппортунизм. До тех пор, пока рабочая аристократия, организованная в синдикаты, заключает тарифные договоры, а социалистическая партия защищает в парламенте реформы, разделение труда и взаимное невмешательство еще более или менее возможны. Но как только в борьбу вовлекается настоящая пролетарская масса и движение принимает действительно революционный характер, — принцип невмешательства вырождается в реакционную схоластику. Рабочий класс только в том случае может победить, если во главе его стоит организация, которая представляет собою его живой исторический опыт, теоретически обобщенный и практически направляющий всю его борьбу. По самому смыслу своей исторической задачи, партия может обнимать только наиболее сознательное и активное меньшинство рабочего класса. Профессиональные союзы же стремятся охватить рабочий класс в целом. Кто признает, что пролетариат нуждается в идейном и политическом руководстве своего авангарда, объединенного в коммунистическую партию, тот тем самым признает, что партия должна стать руководящей силой и внутри синдикатов, т.-е. массовых организаций рабочего класса. Между тем, во французской партии имеются товарищи, которые не усвоили этой элементарной истины и которые — как, например, Вердье — ведут непримиримую борьбу за «неприкосновенность» синдикатов от влияния партии. Ясно, что такие товарищи только но недоразумению вошли в партию, ибо коммунист, который отрицает задачи и обязательства коммунистической партии по отношению к синдикатам, не есть коммунист.
Само собой разумеется, что это не означает организационного или внешнего подчинения синдикатов партии. Организационно синдикаты независимы. Партия имеет внутри синдикатов то влияние, которое она себе завоевывает своей работой, своим идейным воздействием, своим авторитетом. Но этим самым мы говорим, что партия обязана стремиться ко всемерному увеличению своего влияния в синдикатах, она должна ставить перед собою все вопросы, вырастающие из синдикального движения, давать на них ясные ответы и проводить свои взгляды через коммунистов, работающих в профессиональных союзах, нимало не нарушая организационной автономии последних.
Вы знаете, что во Франции внутри профессиональных союзов имело значительное влияние течение так называемого революционного синдикализма. По существу революционный синдикализм, хотя и отрицал партию, сам был не чем иным, как антипарламентской партией рабочего класса. Синдикалистская партия всегда вела энергичную борьбу за свое влияние на синдикаты и никогда не признавала нейтрализма или независимости синдикатов по отношению к теории и практике синдикалистской партии. Если отбросить теоретические ошибки и крайности французского синдикализма, а взять его революционную сущность, то нет никакого сомнения, что сущность эта нашла свое полное развитие именно в коммунизме.
Ядром революционного синдикализма во Франции была группа журнала «La Vie Ouvrière» («Рабочая Жизнь»), С этой группой я близко сошелся во время войны. В центре группы стояли Монатт и Росмер, справа к ней примыкали Мергейм и Дюмулен. Два последних стали затем ренегатами. Росмер совершил естественный переход от революционного синдикализма к коммунизму. Монатт до сих пор занимает неопределенную позицию, а после Третьего Конгресса Интернационала и Конгресса красных профсоюзов Монатт совершил шаг, который внушает мне серьезные опасения. Вместе с секретарем союза, железнодорожников Монмуссо, Монатт опубликовал протест против резолюции Коминтерна о профессиональном движении и отказался примкнуть к Красному Международному объединению профсоюзов. Нужно сказать, что самый текст протеста Монатта и Монмуссо является лучшим аргументом против их половинчатой позиции. Монатт заявляет о своем выходе из Амстердамского объединения профессиональных союзов — за его тесную связь со Вторым Интернационалом. Совершенно правильно. Но тот факт, что подавляющее большинство профессиональных союзов связано либо со Вторым, либо с Третьим Интернационалом и является лучшим доказательством того, что нейтральных, аполитических профсоюзов вообще, а тем более в революционную эпоху, нет и быть не может. Кто отрывается от Амстердама и не примыкает к Москве, тот рискует создать профессиональный интернационал два с половиной.
Я твердо рассчитываю, что это печальное недоразумение будет рассеяно, и что Монатт займет свое место там, где ему по всему его прошлому надлежит быть: во французской коммунистической партии и в III Интернационале.
Вполне понятно и правильно то осторожное и мягкое отношение, которое проявляет французская коммунистическая партия по отношению к революционным синдикалистам, ища сближения с ними. Но совершенно непонятна та снисходительность, с какой партия терпит противодействие политике Коминтерна со стороны своих собственных членов, подобных Вердье. Монатт представляет собою традицию революционного синдикализма; Вердье представляет только путаницу.
Но выше этих личных групповых вопросов стоит вопрос о руководящем влиянии партии на синдикаты. Отнюдь не покушаясь на их автономию, которая определяется целиком потребностями текущей практической работы, партия должна, однако, покончить в этой важной области со всеми спорами и колебаниями и показать французскому рабочему классу на деле, что у него есть, наконец, революционная партия, руководящая всеми областями классовой борьбы. В этом отношении решения III Конгресса, какие бы временные замешательства и конфликты ни вызвали они в ближайшие месяцы, будут иметь огромное и в высшей степени плодотворное влияние на весь дальнейший ход французского рабочего движения. Только на основе этих резолюций будет установлено правильное взаимоотношение партии и рабочего класса, а без этого нет и не может быть победоносной революции пролетариата.
Не поворот направо, а серьезная подготовка к завоеванию власти.
Я не буду говорить о коммунистических партиях других стран, так как в задачу моего доклада вовсе не входит характеристика всех организаций Коммунистического Интернационала. Я хотел только представить вам, товарищи, основные линии его политики, как они развернулись и определились на последнем Конгрессе. Поэтому я характеризовал те партии, которые дали наибольший материал для выработки тактической линии Интернационала в ближайшую эпоху.
Незачем и говорить, что Конгресс не предлагал «прекратить» — как неосновательно опасались некоторые левые товарищи — борьбу с центристами и полуцентристами. Вся борьба Коммунистического Интернационала против капиталистического режима упирается, прежде всего, в его реформистские, соглашательские окопы. Их нужно взять прежде всего. С другой стороны, нельзя вести борьбу против Второго и 21⁄2 Интернационала, не очищая своих собственных, коммунистических рядов от центристских тенденций и настроений. Это совершенно бесспорно.*
* Из дошедших до меня статей тов. Курт-Гайера по поводу III Конгресса я вижу, что этот представитель оппозиции не только скатывается к центризму, но и сам отдает себе в этом отчет. Он исходит из того, что III Конгресс установил новую историческую перспективу и тем сделал тактику менее зависимой от ожидания революции в ближайший период. Отсюда Гайер делает тот вывод, что тактические разногласия между III Интернационалом и центристами… смягчаются. Такой вывод является совершенно чудовищным! III Интернационал есть боевая организация, которая идет к революционной цели через все изменения условий. Интернационал два с половиной не хочет революции. Он построен на соответственном подборе вождей и полувождей, группировок и тенденций, идей и методов.
В то самое время, как Курт-Гайер констатирует смягчение разногласий между коммунистами и независимыми, независимые — с гораздо большим основанием — констатируют смягчение разногласий между ними и социал-демократами. Если сделать отсюда все выводы, то это дало бы программу восстановления старой социал-демократии, какой она была до августа 1914 года, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если мы отвергаем догматическое приурочивание революции к ближайшим неделям и месяцам — из чего практически вытекают путчистские тенденции, — то в нашей борьбе с путчизмом мы остаемся верны нашей основной задаче — формированию революционной, действенной, непримиримой коммунистической партии, противостоящей всем реформистским и центристским группировкам в пролетариате. Курт-Гайер догматически отодвигает революцию в неопределенную даль и отсюда делает выводы в смысле сближения с центристами. Есть все основания опасаться, что эта «перспектива» заведет Гайера и его единомышленников гораздо дальше, чем они сегодня сами полагают. — Л.Т.
Но эту борьбу направо, входящую целиком в нашу основную борьбу с буржуазным обществом, мы можем вести успешно только при условии, если преодолеем в кратчайший срок левые заблуждения, вытекающие из неопытности и нетерпения и принимающие подчас форму опасных авантюр. В этом направлении Третий Конгресс совершил большую воспитательную работу, которая превратила его, как я сказал, в высшую школу, в академию революционной стратегии.
По поводу наших резолюций Мартов, Бауэр и другие комнатные стратеги мещанства говорят о распаде коммунизма, о крушении Третьего Интернационала и пр., и пр. Эти разговоры заслуживают только теоретического презрения. Коммунизм не есть и не был догматической календарной программой революции. Коммунизм — живая, действующая, растущая, маневрирующая армия пролетариата, которая в процессе своей работы отдает себе отчет в изменчивых условиях борьбы, проверяет свое собственное оружие, заново оттачивает его, если оно притупилось, и все свои действия подчиняет потребностям подготовки к революционному ниспровержению буржуазного строя.
Тот факт, что мы на III Конгрессе так внимательно и пристально, так конкретно занялись вопросами тактики, сам по себе является огромнейшим шагом вперед: он свидетельствует, что III Интернационал вышел из стадии идейного и организационного самоопределения и стал лицом к лицу, как живая руководящая массовая организация, с вопросами непосредственного революционного действия.
Если бы кто-либо из более молодых и менее опытных товарищей, здесь присутствующих, сделал из моего доклада пессимистический вывод — в том смысле, что положение Интернационала неблагополучно и что трудно победить буржуазию при наличности столь ошибочных взглядов и методов в самих коммунистических партиях, тот сделал бы в корне ложное заключение. В эпоху резких изменений в мировой политике, в эпоху глубоких социальных потрясений, — словом, в ту революционную эпоху, в какую мы живем, воспитание революционных партий совершается с чрезвычайной быстротой, особенно при условии взаимного обмена опытом, взаимного контроля и общего централизованного руководства, выражением чего и является наш Интернационал. Не забудем, что сильнейшие коммунистические партии в Европе насчитывают — буквально! — месяцы существования. В нашу эпоху месяц идет за год, а иной месяц и за десятилетие.
Хотя я принадлежал на Конгрессе к так называемому «правому» крылу и участвовал в критике мнимо-революционной левизны, которая, как я старался вам показать, очень опасна для действительного развития пролетарской революции, но я вышел с этого Конгресса гораздо более оптимистически настроенным, чем я пришел на Конгресс. Те впечатления, какие я получил от обмена мнениями с делегациями братских партий Европы и всего мира, я могу резюмировать так: за истекший год Коммунистический Интернационал сделал колоссальный шаг вперед как в идейном, так и в организационном отношениях.
Конгресс не дал и не мог дать сигнала к общему наступлению. Он формулировал задачу коммунистических партий, как задачу подготовки к наступлению и, прежде всего, как задачу идейного завоевания большинства трудящихся города и деревни. Это вовсе не значит, что революция «откладывается» на неопределенно долгий ряд лет. Ничего подобного: мы ускоряем революцию, а главное — обеспечиваем ее победу глубокой, всесторонней и тщательной подготовкой к ней.
Разумеется, нельзя ни в каком смысле приводить к общему знаменателю революционную политику рабочего класса и военную работу Красной армии — это мы знаем, — и мне особенно «рискованно» обращаться даже к сравнениям из этой области, ввиду почти традиционной опасности быть заподозренным по части «милитарного» уклона мыслей — немецкие Куновы и русские Мартовы давно уже установили, что я стремлюсь политику и экономику рабочего класса заменять «приказом», передаваемым через военный «аппарат», — тем не менее, прикрыв свой тыл этим предисловием, я иду на риск некоторого милитарного сравнения, которое мне кажется не бесполезным для освещения как революционной политики пролетариата, так и работы Красной армии…
Когда нам на каком-либо из наших бесчисленных фронтов необходимо бывало подготовиться к решающим операциям, мы отправляли туда прежде всего свежие полки, мобилизованных партией коммунистов, запасы амуниции и пр. и пр. Без достаточных материальных средств не могло, разумеется, быть и речи о решающей борьбе с Колчаком, Деникиным, Врангелем и всеми другими.
Но вот материальные условия для решающих действий более или менее налицо. Выехавши на фронт, мы узнаем, что командование фронта назначило общее наступление, скажем, на 5 мая, которое наступает, допустим, через 3 дня. На заседании Революционного Военного Совета фронта, в штабе его, в политотделе мы приступаем к обсуждению условий предстоящих решающих боев. Мы узнаем, что на нашей стороне имеется некоторый перевес в числе штыков, сабель и пушек, что у противника значительный перевес в средствах авиации, но что в общем материальное превосходство на нашей стороне. Солдаты более или менее обуты и одеты, коммуникация обеспечена. С этой стороны, стало быть, дело обстоит достаточно благополучно.
— «А как у вас была проведена агитация перед наступлением? В течение какого времени она велась? В каких формах и под какими лозунгами? Сколько коммунистов было брошено в части для руководства агитацией? Покажите ваши прокламации, листовки, статьи ваших фронтовых газет, ваши плакаты и карикатуры. Знает ли у вас каждый солдат вашей армии, вашего фронта, кто такой Врангель, с кем он связан, кто стоит за его спиной и откуда у него артиллерия и авиация?»
— Мы получаем недостаточно определенные ответы. Агитация, конечно, велась; относительно Врангеля, разумеется, разъяснения давались. Но некоторые полки пришли только вчера или третьего дня из центра и с других фронтов, и относительно их политического состояния и настроения нет еще точных сведений.
— «Как прошло распределение мобилизованных партией нескольких тысяч коммунистов по дивизиям и полкам? Сообразовались ли с характером и составом каждой отдельной части при распределении коммунистических элементов? Проделали ли предварительную необходимую работу с самими коммунистами? Разъяснили ли каждой группе, в какую часть она будет включена, каковы особенности этой части и каковы в ней специальные условия политической работы? Наконец, обеспечена ли просто наличность в каждой роте коммунистической ячейки, которая сама готова драться до конца и других способна вести вперед?»
Оказывается, что эта работа выполнена лишь в общих чертах, без надлежащего внимания к конкретным условиям и специальным особенностям политической агитации в армии вообще, в каждом полку в особенности. Агитация не имела сосредоточенного, напряженного характера, действительно отвечающего непосредственной подготовке к бою. Это заметно и по статьям газет, и по воззваниям…
— Наконец, проверили ли комиссарский и командный состав? За время прошлых боев многие комиссары перебиты и на первых порах заменены случайными людьми. Произведено ли надлежащее пополнение комиссарского состава? Как обстоит дело с командирами? Пользуются ли они достаточным доверием? При мало проверенных командирах имеются ли вполне авторитетные и энергичные комиссары? Нет ли, наконец, среди командиров, из числа бывших царских офицеров, таких лиц, семьи которых находятся на территории, занятой Врангелем, или за границей?
Совершенно естественно, если такие командиры будут стремиться попасть в плен, что может иметь роковые последствия для исхода отдельных операций. Проверили ли под этим углом зрения командный состав? Обновили ли, укрепили ли? Нет?
— Назад! Отменить наступление. В материальном отношении момент выгоден, у нас перевес сил; противник не успел закончить сосредоточение. Это бесспорно. Но моральная подготовка имеет не меньшее значение, чем материальная. А между тем, моральная подготовка проведена небрежно и поверхностно. При этих условиях лучше даже сдать противнику часть территории, отступить на два-три десятка верст назад, выгадать время, отсрочить наступление на две-три недели и провести подготовительную политическую и организационную кампанию до конца. Тогда успех обеспечен…
Кто из вас, товарищи, работал в армии, — а таких здесь много, — тот знает, что этот пример не выдуман мною. Стратегические отступления, только потому, что армия оказывалась недостаточно подготовлена в морально-политическом отношении к решающим боям, у нас происходили не раз. Между тем, армия есть организация принуждения. Каждый, кого она посылает, обязан идти в бой. Против сопротивляющихся применяется суровая военная репрессия. Без этого армии нет и быть не может. Но в революционной армии главной движущей силой является политическое сознание, революционный энтузиазм, понимание большинством армии стоящей перед ней военной задачи и готовность эту задачу разрешить.
Во сколько же раз больше все это относится к решающим революционным боям рабочего класса? Здесь не может быть и речи о принуждении к революции. Здесь нет аппарата репрессий. Успех может быть основан только на готовности большинства, трудящихся принять прямое или косвенное участие в борьбе, помочь ее счастливому исходу.* Третий Конгресс имел такой характер, как если бы Коммунистический Интернационал, в лице своих руководящих представителей, выехал на фронт мирового рабочего движения, которое готовится к решающим боям за власть. Конгресс спросил:
«Товарищи коммунисты, немецкие, итальянские, французские и другие! Овладели ли вы большинством рабочего класса? Что вы сделали для того, чтобы каждый рабочий понял, во имя чего идет борьба? Разъяснили ли вы это простыми, ясными, отчетливыми словами трудящимся массам вплоть до самых отсталых? Что вы предприняли для проверки того, чтобы эти отсталые поняли вас? Покажите ваши газеты, ваши брошюры, ваши прокламации. — Нет, товарищи, этого еще недостаточно. Это еще не тот язык, который свидетельствует о подлинной связи с миллионами трудящихся…
Что вы предприняли для правильного распределения коммунистических сил в профессиональных союзах? Имеются ли у вас надежные ячейки во всех важных организациях рабочего класса? Что вами сделано для проверки «командного состава» в профессиональных союзах, для фактической очистки рабочих организаций от сомнительных, ненадежных, тем более явно предательских вождей? Организована ли у вас глубокая разведка в стане врага?.. Нет, товарищи, ваша подготовка недостаточна, а в некоторых отношениях вы даже еще не поставили перед собой настоящим образом задачи подготовки»…
* Один шутник «возражал» мне на Конгрессе в том смысле, что рабочим классом нельзя командовать, как армией. Вот то-то и оно. А я доказывал, что даже Красной армией нельзя так командовать, как некоторые политики пытались командовать рабочим классом. — Л.Т.
Значит ли это, что решающая борьба откладывается на десятилетия или хотя бы на многие года? Ничего подобного! В отношении военного наступления подготовку можно иногда провести в течение двух-трех недель и даже менее того. Разрозненные дивизии с колеблющимся настроением, с неустойчивым командным и комиссарским аппаратом, при надлежащей напряженной подготовительной работе могут в десять-пятнадцать дней быть превращены в могущественную армию, тесно спаянную единством сознания и воли. Объединить пролетарские миллионы для решающей борьбы несравненно труднее. Но вся наша эпоха чрезвычайно облегчает эту работу — при условии, если мы не будем шататься направо и спотыкаться налево. Потребуется ли на подготовительную работу лишь несколько месяцев или же год-два и более, об этом было бы неумно гадать. Это зависит от многих условий. Но несомненно, что в нынешней обстановке одним из важнейших условий приближения революции и ее победоносного завершения является наша к ней подготовительная работа. К массам! — говорит Коммунистический Интернационал всем своим партиям. — Захватывайте их шире и глубже. Установите между собой и ими несокрушимую связь! Распределяйте коммунистов на самые ответственные и опасные посты во всей толще рабочего класса, Пусть они завоевывают доверие масс. Пусть масса вместе с ними изгоняет из своих рядов вождей-оппортунистов, колеблющихся вождей и вождей-карьеристов. Используйте каждую минуту для революционной подготовки. Эпоха работает на нас. Не бойтесь, что революция ускользнет у вас из рук. Организуйтесь, укрепляйтесь, — и тогда вы приблизите час, который станет часом действительно решающей оффензивы, и тогда партия не только скомандует «вперед», но и доведет наступление до победоносного конца!