Итоги законченного периода.
Эта статья была написана в качестве предисловия к сборнику статей Троцкого «Коммунистическое движение во Франции», изданному в апреле 1923 г. Основная часть статьи также была помещена в сборнике «Пять лет Коминтерна». — /И-R/
Вместо предисловия.
Материалы настоящего тома, собранные и проредактированные т. М. Зеликманом, охватывают три года из жизни коммунистической партии и других рабочих организаций Франции. Незачем говорить, что собранные здесь документы ни в каком случае не исчерпывают этого периода. Основным содержанием книги, как указано Издательством, являются речи, произнесенные на заседании Конгрессов Коминтерна и его Исполнительного Комитета, а также решения, вынесенные Интернационалом по французскому вопросу. Читатель не должен Поэтому требовать от книги больше, чем она может дать: это не исторический очерк французского рабочего движения и коммунистической партии, это даже не очерк состояния партии и рабочего класса в настоящий момент, это преимущественно критическая оценка нашей французской партии под углом зрения Коммунистического Интернационала. Фактический материал из жизни рабочего движения Франции привлекался постольку, поскольку он нужен был для принципиальной оценки. Этим определяется его неполнота и, в известном смысле, его односторонность. Речи произносились и резолюции писались не для информации обо всех сторонах французского рабочего движения, а для борьбы против его отрицательных сторон. Под этим углом зрения читатель должен знакомиться с собранными здесь материалами, иначе он рисковал бы утратить необходимую перспективу. Нужно, однако, с самого начала сказать, что эта книга предполагает у читателя некоторое, хотя бы элементарное, знакомство с основными фактами французского рабочего движения, с его прошлым, с его традициями.*
* Тем читателям, которые хотели бы приобрести такого рода предварительные сведения, мы можем рекомендовать недавно вышедшую в Государственном Издательстве старую книжку Каутского «Республика и социализм во Франции». — Л.Т.
Империалистская Франция — сейчас правящая сила на европейском континенте и очень большая величина за его пределами. Уже это одно сообщает огромное значение французскому пролетариату и его партии. Европейская революция победит окончательно и бесповоротно тогда, когда она овладеет Парижем. Победа пролетариата на европейском континенте почти автоматически решит судьбу английского капитала. И, наконец, революционная Европа, к которой немедленно примкнут закабаленные народы Азии и Африки, сумеет сказать несколько убедительных слов капиталистической олигархии, которая правит в Америке. Главный ключ к европейскому, а в значительной мере и к мировому положению, вручен таким образом французскому рабочему классу.
Коммунистический Интернационал следил с напряженным вниманием за внутренней жизнью французской партии именно потому, что чрезвычайно высоко ставил и ставит ее историческую роль. Французского рабочего обманывали на протяжении всей его истории больше, чем кого бы то ни было другого; тем строже и непримиримее должна быть к самой себе Французская Коммунистическая Партия. В этом отношении достигнуты сейчас крупнейшие успехи, которые можно назвать в известном смысле решающими. Под скорлупой внутренней борьбы фракционных группировок, кружковых столкновений, отколов и исключений совершалось за последние два года действительное прорезывание революционных зубов у французского пролетариата, — а грызть этими зубами ему придется металл могущественнейшего милитаристского государства. Достигнутые на этом, пока еще подготовительном пути, успехи как бы персонифицируются в выходе из партии Фроссара и во вступлении в партию Монатта и Барбюсса.
Фроссар, бывший генеральный секретарь партии и до известной степени вдохновитель, по крайней мере ее официальной политики, возглавлял тот фланг ее парламентского прошлого, который сделал попытку приспособиться к решительному сдвигу пролетарского авангарда влево. Не лишенный известной гибкости и подвижности мысли, находчивости, красноречия — ценных качеств, которые полезны всякому, в том числе и революционеру, но которые для парламентского политика имеют самодовлеющее значение, — Фроссар, по-видимому, серьезно вообразил, что при помощи этих качеств он будет до скончания веков лавировать между Коммунистическим Интернационалом и его врагами, прикрываясь авторитетом коммунизма пред рабочими и оберегая французский рабочий класс от «излишеств» Москвы. Противопоставляя свои дипломатические импровизации, искусные в смысле уклончивости, экивока, двусмысленности и пр., принципиальной линии Коммунистического Интернационала, Фроссар не мог, однако, не запутаться уже на первых шагах. Лучше всего позиция этого человека характеризуется тем, что за несколько часов до выхода из коммунистической партии он сам еще не знал, поедет ли он в Москву для того, чтобы, как член Исполкома, участвовать в направлении политики Коммунистического Интернационала, или же перейдет в стан его врагов.
Индивидуальные особенности Фроссара не должны, однако, скрывать от нас типичности фроссаровщины. В Италии мы имели известный конфликт с тов. Серрати, который вместе со своей фракцией поставил себя на продолжительный срок вне Коммунистического Интернационала. Исключительно бурный характер политического развития Италии ныне снова толкнул фракцию максималистов вместе с ее вождем в сторону Коммунистического Интернационала. Мы надеемся, что слияние произойдет, и на этот раз прочно.
В Германии м ы имели классический эпизод с Павлом Леви который, выступив против явно ошибочной тактики немецкой коммунистической партии в марте 1921 года, в течение нескольких недель успел показать, что ему только недоставало подходящего повода для того, чтобы перейти в лагерь врагов пролетарской революции. В менее яркой и законченной форме, иногда лишь в виде намеков, мы имели сходные явления в чехо-словацкой партии, в норвежской и др.
Особенно поражает, на первый взгляд, то обстоятельство, что во всех этих конфликтах во главе раскольников или колеблющихся оказываются наиболее выдающиеся «вожди», т.-е. лица, которые — по крайней мере внешним образом — возглавляли движение «за Москву» и «за III-й Интернационал»: Серрати бесспорный вождь итальянской партии до сентября 1920 года; Павел Леви — председатель германской партии; его подражатель Фрисланд — генеральный секретарь той же партии; Фроссар — генеральный секретарь французской партии и т. д. Уже эта повторяемость свидетельствует, что тут не случайность, а закономерность. Объяснение ее в конце-концов не так сложно. В странах старого капитализма, со старыми социал-демократическими традициями, самое образование коммунистической партии означало разрыв с огромными наслоениями реформистского, националистского, парламентарного прошлого. Но верхний слой социалистов, с именами, авторитетом. и пр., всеми корнями уходил в это прошлое. И даже социал-демократы, которые в довоенную эпоху или во время войны стояли в партии на крайней левой, то есть в оппозиции к официальному социал-демократическому курсу, были в подавляющем большинстве его политическими пленниками, и их оппозиция шейдемановщине и реноделевщине имела ораторский, писательский, формальный, словесный, но не революционный, недейственный характер. Когда после войны в рабочих массах обнаружилось непреодолимое движение влево, к расчету с буржуазией, социал-демократическим оппозиционерам показалось, что наступает их время, что масса оправдывает их критику и собирается следовать их указаниям. Положение и политика этих господ очень напоминали собой положение и политику умеренных либералов во время революций: первое пробуждение народа казалось либералам всегда доказательством их правоты и силы; но уже на другой день они с ужасом убеждались, что масса, по крайней мере ее революционная часть, не делает столь большого различия между вчерашними господами положения и их умеренными оппонентами. Тогда либералы бросались в объятия реакции…
Тот факт, что половинчатые лидеры социал-демократической оппозиции оказались во главе коммунистических партий, объясняется тем, что подлинно-революционная часть рабочего класса не могла в несколько месяцев ни выдвинуть, ни воспитать новых вождей. И приходится признать как факт, что в течение первых лет Коммунистического Интернационала мы имели во главе ряда его партий либо революционных, но неопытных и недостаточно выдержанных вождей, либо вечно колеблющихся полу-революционеров, обладающих, однако, значительным авторитетом и политической рутиной. Именно отсюда-то и вытекали, а отчасти вытекают и до сего дня, — хотя положение на этот счет стало неизмеримо лучше — внутренние трудности, трения и конфликты в Коммунистическом Интернационале. Полуцентристские вожди больше всего боялись оказаться выбитыми из колеи легальности, прикрытой формальным радикализмом. Поэтому от революционной постановки политических вопросов, от методов действительной подготовки к восстанию пролетариата они отгораживались китайскими ширмами «национальной автономии». Между тем, качественная однородность политики Павла Леви, Фроссара и других свидетельствует, что дело шло не об особенностях национального положения, — которые, конечно, нужно тщательно учитывать, — а о вполне интернациональной тенденции, в духе левого центризма, который готов усвоить внешний ритуал Коммунистического Интернационала, проглотить, не поперхнувшись, двадцать одно и более условий, но под тем единственным условием, чтобы все по возможности оставалось по-старому. Фроссар был законченным представителем этого типа. Выход из партии его и его единомышленников есть поэтому чрезвычайно крупная веха на пути создания революционной партии французского пролетариата.
Если сам Фроссар, как мы видели, ни в каком случае не является национальной особенностью, то причину того, как и почему ему удалось столь долго обманывать других и себя самого относительно своего политического назначения, надо действительно искать в особенностях политического положения Франции. В отличие не только от побежденной Германии, но и от полубежденной Италии, победоносная Франция прошла через самые критические послевоенные годы без глубоких политических потрясений. И хотя основные тенденции, ведущие страну к революционной катастрофе, во Франции те же, что и в Германии или в Италии, но проявление их менее резко, менее бурно, более замаскированно. В соответствии с этим, формирование революционного пролетарского авангарда во Франции совершалось, по крайней мере до последних месяцев, замедленным темпом. Внешнее впечатление было такое, как если бы старая социалистическая партия постепенно эволюционировала в коммунистическом направлении, выбросив в Туре за борт явно компрометирующий балласт. По существу же от Реноделя и Лонге отделились в Туре «с болью в сердце» очень многочисленные их единомышленники, надеявшиеся ценой такой жертвы купить себе право на руководящее положение в коммунистической партии, которая, в благодарность за это, не должна была нарушать их добрые старые, привычки. Вследствие общей замедленности и консерватизма политической жизни Франции после войны, даже и левое крыло, как оно сложилось в виде комитета III Интернационала внутри социалистической партии, отличалось еще политической неоформленностью и разнородностью состава. И именно этот факт, который не всеми товарищами учитывался с необходимой ясностью, препятствовал до поры до времени более решительным шагам Интернационала против политики Фроссара и К°. Уже в течение 21-го и первой половины 22-го года эта группа дала достаточно поводов для прямого разрыва с ней. Но в тот период такой разрыв не был бы понят массой членов партии, раскол в партии прошел бы по сравнительно случайной линии и, наконец, в лице левой фракции. III Интернационал получил бы очень пеструю группировку, нуждающуюся во внутреннем очищении. Первым делом нужно было, следовательно, обеспечить возможность левым элементам действительно уяснить себе свои задачи, идейно сплотиться, собрать вокруг себя значительную часть партии,—и только после этого подготовительная идейно-критическая и воспитательная работа Интернационала могла быть дополнена более решительными организационными и «хирургическими» мероприятиями широкого масштаба. И вот в этом смысле замедленность политического развития Франции имела для коммунистической партии и свою положительную сторону. Левое крыло не было поставлено пред крупным политическим испытанием прежде, чем получило возможность серьезно подготовиться к нему. В Италии момент раскола социалистической партии вовсе не был выбран по тактическим соображениям, а был навязан ужасающей капитуляцией руководящих элементов партии в сентябрьских событиях 1920 г. Во Франции момент разрыва с лево-центристами в значительной мере зависел от Коммунистического Интернационала. Правда, некоторые товарищи, прежде всего в самой французской партии, пытались форсировать события, считая, что тактика Исполкома во французском вопросе слишком нерешительна, слишком терпима, даже ошибочна. Независимо от того, были ли действительно совершены какие-либо частные упущения (вероятно, были), мы можем сейчас, обозревая законченный период, сказать с полной уверенностью, что в основном тактика Исполкома была верна не только по методам своим, но и по темпу, который отвечал внутреннему ритму развития пролетарского авангарда во Франции. Именно благодаря этому соответствию наша французская партия, после Глубокого и острого внутреннего кризиса и изгнания чужеродных элементов, сохранила в своих рядах подавляющее большинство членов, весь партийный аппарат и центральный орган (L’Humanité), значение которого во Франции неизмеримо важнее, чем в какой бы то ни было стране. Нужно отметить, что в этом отношении французская Интернационал многим обязаны т. Марселю Кашену, у которого были с Интернационалом свои недоразумения, но который в решительную минуту, не колеблясь, занял свой пост в лагере революции.
Хирургическая операция, предпринятая 4-м конгрессом, была, несомненно, трудна и казалась некоторым товарищам даже слишком рискованной: речь шла об окончательном и бесповоротном, притом единовременном, разрыве партии с буржуазным общественным мнением и его наиболее двусмысленными учреждениями, в виде франк-масонства, лиги защиты прав, радикальной печати и пр. Когда эта хирургическая операция благополучно близилась к концу, Фроссар, все еще продолжавший колебаться, огляделся вокруг себя и убедился, что в этой партии ему делать нечего. И в ту же дверь, через которую, вместе с масонами, лигерами и пр. вышел Фроссар, в партию вошли два человека: Монатт и Барбюсс.
Вхождение Монатта столь же мало является личным эпизодом, как и уход Фроссара. Монатт ярче и непримиримее, чем кто бы то ни было, представлял во время и после войны традиции революционного синдикализма эпохи его расцвета. Недоверие к «политике», к «партии» составляло важнейший элемент этих традиций. Для недоверия было достаточно исторических оснований. За все эти годы Монатт был верным другом русской революции, не дрогнув ни разу в самые трудные дни. К французской коммунистической партии он присматривался, однако, с острой подозрительностью, держась в стороне от нее. И только, когда партия делом показала, что не остановится пред самыми суровыми мерами для укрепления своего пролетарского состава и революционного характера, Монатт попросил выдать ему партийный билет. Это более, чем личный «жест». Он знаменует, что партия пробила скорлупу недоверия у целого слоя революционных французских рабочих. Внутренние трения в партии, пополняемой элементами разного политического воспитания, по всей вероятности, еще будут, но подлинный пролетарский характер партии отныне обеспечен, а, значит, обеспечено и ее революционное будущее.
Вхождение Барбюсса имеет более индивидуальный характер. Барбюсс не представляет какой-либо довоенной революционной традиции. Но зато он лучше всего воплощает собою возмущенную совесть поколения войны. В качестве председателя революционного союза бывших воинов, Барбюсс сохранял до последнего времени свою формальную независимость от коммунистической партии, отражая этим глубоко-революционное, но неоформленное возмущение рабочих и крестьянских масс послевоенного периода. Когда же политические отношения определились, когда декламаторы, пацифизма и дилетанты революции вернулись к старым буржуазным яслям, Барбюсс вошел в дверь партии и сказал: «Я здесь!» Он свидетельствует этим, что для всего мыслящего, честного и возмущенного, что осталось от поколения войны, нет другого духовного исхода, кроме коммунистической партии. Под сдержанной лирикой письма Барбюсса в L’Humanité чувствуется подлинная революционная страсть. Мы приветствуем французскую партию с этим завоеванием!
Едва Фроссар со свитой успели оказаться по ту сторону порога, как события, связанные с Руром, поставили партию пред серьезными политическими испытаниями. И партия показала, что, освободившись от чужеродных элементов, она тем самым окрепла и выросла на целую голову. Обрушившиеся на нее репрессии только укрепляют ее моральную спайку.
Главные трудности, разумеется, еще впереди. Но одно можно сказать с твердой уверенностью: во Франции существует, живет, борется и растет подлинная коммунистическая партия.
Л. Троцкий.
25 марта 1923 г.