Заключительное слово.
XII съезд РКП(б)
Текст дается по «Стенографическому отчету», опубликованному Политиздатом в 1968 г. стр. 398—417. Для удобства чтения мы добавили к тексту выступления подзаголовки из авторизованной брошюры «Основные вопросы промышленности», выпущенной в 1923 г. (см. http://elib.shpl.ru/ru)
— Искра-Research.
Заседание десятое, 21 апреля, вечернее
Каменев (председательствующий). Объявляю заседание открытым. Для заключительной речи слово имеет т. Троцкий. (Громкие, продолжительные аплодисменты.)
(Зажигаются бенгальские огни для киносъемки.)
Троцкий. Я не могу начать, пока не прекратятся эти бенгальские огни.
(Киносъемщик при общих аплодисментах съезда делает съемку т. Троцкого.)
Товарищи, я потому еще, между прочим, настаивал на том, чтобы потушили это бенгальское освещение, что прежде, чем перейти к существу вопроса, я вынужден в двух-трех словах чисто формально ликвидировать инцидент, который был поднят в связи со мною и в то же время без связи со мною. Я имею в виду, на мой взгляд, совершенно неуместное обо мне заявление т. Косиора о недостаточном использовании моих сил* и о дальнейшем развитии, которое получил этот инцидент. Я не думаю, чтобы съезд был местом, где такого рода инциденты разбираются. И мы по отношению к другим аналогичным в некоторых отношениях инцидентам приняли другой метод работы. Если бы съезд потребовал, то я на вопрос съезда дал бы, разумеется, все необходимые разъяснения. И я не сомневаюсь в том, что съезд сделал бы тот вывод, что я действовал в интересах партии, как я их понимаю. Если бы съезд решил иначе, то я стал бы действовать так, как постановил бы съезд. Если же съезд не считает нужным вопрос развивать дальше, то я, со своей стороны, никакой инициативы не беру и считаю, что он в данной стадии для съезда исчерпан. (Аплодисменты.)
* В. В. Косиор в своем выступлении (стр. 101—105 «Стенографического отчета», Москва, 1968), критикуя Сталина и Зиновьева, говорил о «групповой политике» «руководящей группы ЦК» в целях искусственной изоляции Троцкого и других независимо мыслящих опытных руководителей. На трибуне и в кулуарах съезда Троцкий отказывался говорить о трениях вокруг него лично и о заговоре верхушки ЦК против него. — /И-R/
Теперь позвольте перейти к тем докладам и к тем прениям, которые здесь по докладу развернулись.
Противоречия в хозяйственном развитии страны.
Товарищи, страна наша — особенная страна. До войны мы имели на одном полюсе кочевое хозяйство, варварское, полудикое, и в высокой степени концентрированную промышленность — на другом полюсе. Все переходные ступени, все противоположности у нас в тесном соприкосновении, иногда на расстоянии нескольких десятков верст, — и все это на базе чрезвычайной хозяйственной отсталости, на базе нашего крестьянства, которое в огромной своей части пользуется самыми примитивными способами обработки земли.
Россию теперь некоторая мудрящая часть заштатной интеллигенции называет Евразией, т. е. сочетанием Европы и Азии. Как хотите, это в точку попадает. И Москва наша искони была евразийской, т. е. имела, с одной стороны, архиевропейский характер, даже с намеком на американизм, и в то же время несла на себе черты чисто азиатские. Роль торгового капитала, например, у нас была евразийской, больше азийской, чем европейской. Колоссальная страна, разбросанное население, торговый капитал охватывал огромную территорию. Почему? В Европе преобладало в свое время городское ремесло, а у нас деревенское кустарничество, не отрывавшееся от крестьянского хозяйства. Ремесло работало в Европе на свой ближайший округ, а у нас кустари работали на разбросанный по огромным пространствам сбыт, и смычка торгового капитала с этим кустарничеством, как я вчера напоминал, являлась важнейшим источником развития нашей истинно русской промышленности, особенно текстильной, но также и других.
Вот с этакой противоречивой хозяйственной структурой мы вошли в империалистическую войну. Война в этом евразийском комплексе произвела большие изменения, поскольку она промышленность мобилизовала для своих целей, а крестьянство сперва наделила денежными средствами, как бы обогатила, а в последнем счете истощила. Потом пришла революция. Она получила в наследство уже охарактеризованное мною противоречивое хозяйство — от кочевника до высококвалифицированной машиноделательной промышленности, вконец к тому же деформированное, изуродованное войной. Гражданская война произвела дальнейшие деформации, механические изменения в хозяйственной структуре. Соотношение разных областей промышленности, соотношение промышленности и сельского хозяйства нарушалось все больше, и в таком виде страна вошла в советский режим, который все это наследство сжал тисками революционной диктатуры, а потом подморозил режимом военно-хозяйственного коммунизма, который служил нам, во-первых, для политической самообороны, а во-вторых, для того, чтобы из хаотического и распадавшегося все больше хозяйственного комплекса по прямым линиям, кратчайшим путем извлечь то, что нужно было нам немедленно для ведения гражданской войны. Но под режимом военного коммунизма происходили заглушенно, замедленно, чуть-чуть те хозяйственные процессы, которые мы, как я выразился, подморозили. В кустарничестве, в деревне, в городе вся жизнь протекала, так сказать, в одну четвертую или в одну десятую часть своего прежнего нормального тонуса. Полного прекращения процесса товарообмена даже индивидуального накопления не наступало, но эти процессы были придавлены, сжаты, подморожены и совершались крайне медленным темпом и нередко получали попятное движение.
Потом явился нэп, который позволил хозяйственному организму слегка отогреться. Но отогреться такому организму, конечно, нельзя ни в день, ни в месяц, ни даже в год. Оттаивание началось с периферии. А что такое наша хозяйственная периферия? Это прежде всего деревня и связанный с ней кустарь, тот ремесленник, который работает на крестьянина, тот торговец, который посредничает между крестьянином и кустарем или городским ремесленником. Затем оттаивать начала легкая промышленность, которая работает непосредственно на человека — потребителя, городского или деревенского. Вот первые этапы рыночного отогревания нашего хозяйственного организма после установления новой экономической политики. Поэтому, товарищи, если кто спросит: то, что мужик стал вывозить на рынок капусту, брюкву, ячмень, положительный ли это факт, или нет? Разумеется, ответим мы, факт огромного прогрессивного значения. Для этого и был произведен перелом политики. То, что кустарь заработал на рынок, — положительный ли факт? Еще бы, факт огромного значения. Кустарные мастерские — это клеточки очень примитивные, но живые клеточки того хозяйственного организма, об оттаивании которого идет у нас речь. Если бы между этими клеточками не было своего физиологического, — точнее, экономического, обмена веществ, то нельзя было бы вообще в стране жить, — она замерла бы окончательно. Тогда пришлось бы говорить не о социализме и даже не о самостоятельном капитализме, — тогда пришлось бы признать, что наша страна как раз созрела для того, чтобы распасться и превратиться в колонию.
Поэтому, товарищи, тот, кто выходит на эту трибуну и начинает доказывать, что факт развития кустарничества, его рост и оживление есть прогрессивный факт, и что я, дескать, напрасно выступаю «против кустарничества», тот, я извиняюсь, либо не отдает себе отчета в основных элементах вопроса, либо почему-то считает нужным ломиться в открытую дверь. Новая экономическая политика имела своей первой задачей создать предпосылки для хозяйственной жизни вообще. Только на этой основе и начинается дифференциация. Материя этой оживающей экономики, протоплазма ее, ползет по двум каналам — по каналу государственного хозяйства и по каналу частного торгового и промышленного капитала. Вопрос об этих двух каналах есть вопрос более высокого этажа, вопрос второго порядка. Я об этом говорил в своем докладе, строго расчленяя два момента и два критерия. Когда мы находимся в первом этаже хозяйственного анализа, — критерий один, более простой; когда мы находимся во втором этаже, — критерий другой, более сложный. Эти два критерия, разумеется, не противоречат друг другу, а дополняют друг друга. Поскольку я выставляю только первый или предварительный критерий, я констатирую: кустарничество оживает. Хорошо это? Как же не хорошо? Это необходимо, нормально, неизбежно, прогрессивно. Без этого мы не пойдем вперед. Это создает основу, рынок. Нормально, неизбежно, прогрессивно, но это и азбучно. Долго на этом останавливаться нет надобности. Дальше встает, однако, второй вопрос: что собой кустарь знаменует? Тут некоторые говорили, что, дескать, не то я сам испугался кустаря, не то стал других им пугать. Не так надо вопрос ставить, товарищи; не с того конца подходить. Кустарь сам по себе — сейчас прогрессивный факт. Рост его — необходимое явление. Но кустарь этот, при недостаточном или нерациональном параллельном росте и развитии государственной промышленности, при ее недостаточной способности приспособляться к рынку, при ее дальнейшей затяжной работе в убыток, — этот кустарь начнет подпадать под влияние не нашей кооперации, не нами организованного государственного кредита, а под господство частного торгового капитала. А смычка торгового капитала, который у нас уже сейчас получает довольно широкое влияние, с кустарем-кулаком, который постепенно станет подчинять себе слабых кустарей, может во второй раз создать у нас истинно русский, почвенный капитализм. Вот объективный анализ. Велика ли опасность осуществления такой перспективы? Как сказать? Этой опасности статистически нельзя учесть заранее, она определяется динамикой, борьбой живых сил, и мы — главная сила в этой борьбе. Но не видеть этой перспективы, не оценивать ее значит страдать слепотой и идти навстречу верной беде.
Кустарничество за год дало вместе с ремеслом продукции на 415 млн. Цифра крупная! Какой же отсюда вывод: уж не тот ли, что пора придавить кустаря или подморозить вновь нашу крестьянскую экономику? Такой вывод мог бы сделать только сумасшедший. Совершенно ясно, что мы не только не собираемся этого кустаря давить, — наоборот, будем чем дальше, тем больше делать, со своей стороны, все, чтобы найти и с ним смычку через кооперацию и государственный кредит, чтобы и его, кустаря, постепенно и безболезненно вплести в государственную хозяйственную ткань. Мы должны и будем учиться наш налоговый аппарат все больше и больше приспособлять к особенностям и крестьянского, и кустарного хозяйства, т. е. больше нажимать на крестьянина-кулака и на кустаря-кулака. В то же время развитию сельского хозяйства и кустарничества мы всячески будем помогать, стремясь, однако, это развитие связать и сплести с нашим государственным хозяйством.
Промышленность и сельское хозяйство.
Но все это задачи, к разрешению которых мы только-только подходим. И нужно глядеть в оба, чтобы развитие не обогнало нас. Закрывать глаза на оживление мелкобуржуазного хозяйственного оборота, как на возможный источник другого развития, направленного против нас, как на Питательный бульон возможного частнокапиталистического процесса, было бы легкомысленно, преступно, и об этом я считаю необходимым сказать полным голосом. Можем ли мы, как бы это выразиться, наспех изнасиловать хозяйственное развитие деревни, кустарничества в пользу государственного хозяйства, механическим путем перенеся производительные силы из сельского хозяйства и из кустарничества в промышленность? Нет, не можем. Экономически это привело бы, в конце концов, к катастрофе. Но прежде, чем эта катастрофа развернулась бы экономически, мы имели бы катастрофу политическую. Предупреждений мы имели достаточно. Политическое искусство нашего хозяйствования должно состоять в том, чтобы развитие промышленности до того времени, пока к нам притечет иностранный капитал (о котором мы будем еще говорить особо), ставить в теснейшую связь с сельским, то есть крестьянским, хозяйством. Эта связь — зависимость устанавливается сложными путями. С одной стороны, мы прощупываем рынок через государственную торговлю, через нашу кооперацию, через работу нами контролируемого частного торгового оборота, а рынок у нас есть прежде всего покупательная способность крестьян; с другой стороны, мы определяем хозяйственную упругость деревни через фиск, через налоговый аппарат. Этот последний сильно нажимает ныне на крестьянство; и мы хотим все сделать для того, чтобы фискальный нажим свести к необходимому минимуму. Крестьянин должен дать столько, чтобы в будущем году его хозяйство стало более исправным, чем в нынешнем. Промышленность наша одним крылом пытается непосредственно опереться на крестьянский рынок, — это легкая промышленность, — другим крылом держится на бюджете, а бюджет черпает, главным образом, из того же крестьянского источника. Если здесь мы равновесия не соблюдем, если в промышленном отношении крестьянства не удовлетворим, хозяйственно не сомкнемся с ним, или если налоговый пресс слишком нажмем и нарушим равновесие, тогда промышленность может с одного из устоев соскользнуть и опрокинуться, а с ней вместе и кое-что другое. Это — вопрос о правильном практическом учете мощности или слабости крестьянина и его упругости, хозяйственной и политической.
Но если мы не можем себе ставить задачей перескочить через крестьянское хозяйство или обогнать его на автомобиле, то еще менее смеем мы отставать от него. Это — другая сторона вопроса, и наши тезисы на этот счет точно говорят: «Столь же важно для государственной промышленности не отставать от земледелия, иначе на основе последнего создалась бы частная индустрия, которая, в конце концов, поглотила бы или рассосала государственную». Это опасность не меньшая, чем первая. В эпоху военного коммунизма мы зарвались, оторвавшись от крестьянской массы. Но есть опасность с противоположного конца опрокинуть диктатуру рабочего класса: это отстать от крестьянского хозяйства, от накопления в нем избытков, ибо это означало бы расшибить себе лоб о частный капитал, который неизбежно распухнет на основе накопления избытков в крестьянском хозяйстве. Об этих, товарищи, опасностях я и говорил в основной части своего вчерашнего доклада.
Не пойти в ногу, скажем, вот с урожаем этого и следующего года — большая опасность. Два-три года хорошего урожая, разумеется, будет для нас колоссальным подарком судьбы. Этот урожай, естественно, будет искать реализации и внутри страны, и за границей. Сколько за границу мы сможем перевезти, — это зависит, конечно, от покупательной способности Европы, но, главным образом, все же от условий транспорта и нашей техники.
Внутри страны, можно ожидать, окажется большой избыток сельскохозяйственных продуктов, не потребленных самой деревней. Что это: плюс или минус? Колоссальнейший плюс. Но этот плюс создает базис как для государственной промышленности, так и для частного капитала. Если государственная промышленность не пойдет в ногу с накоплением этого избытка в деревне, тогда на его основе создастся частный капитал, т. е. этот избыток оплодотворит смычку торгового капитала с кустарем, с кулаком и т. д. В этом существо вопроса. И как раз в этот период оживления всего хозяйственного организма мы входим с одним очень серьезным кризисом, — кризисом нашего промышленного сырья. И идем навстречу другому кризису, гораздо более глубокому, — кризису основного капитала, т. е. возрастающей изношенности нашего оборудования, на обновление которого государству нужны большие средства.
Понижение себестоимости продукции.
Вот, товарищи, общая картина; но мы воссоздаем ее не для того, чтобы пугаться ее, а для того, чтобы ясно видеть свой путь и действовать не впотьмах. Хозяйство в стране оживает; два-три урожая — и оживление пойдет вперед крупными шагами. Слишком обогнать развитие деревни опасно, но и отставать нельзя! Отсюда вытекает, что ни в каком случае нельзя нам просто с пассивным удовлетворением констатировать рост кустарной промышленности, — надо искать способов понижения себестоимости государственной промышленности.
И вот, подходя к вопросу под этим углом зрения, я, товарищи, был немножко удивлен выступлением двух наших наиболее компетентных хозяйственников, представителей ВСНХ: т. Богданова и т. Смилги. Скажу, чтобы устранить всякие недоразумения, что я не принадлежу к тем (а таких довольно много у нас, в Союзе Советских Республик), которые вешают всех собак на ВСНХ; я знаю, какие трудности представляет его работа. Но тот подход к вопросу, который обнаружил т. Богданов*, внушает мне некоторую тревогу; он вышел на эту трибуну со страшно философским складом мысли: вопросы действия он отводит доводами от созерцания.
* П. А. Богданов был тогда (28 мая 1921 — 9 мая 1923) председателем ВСНХ. — /И-R/
В своем изложении я довел анализ нашего хозяйственного состояния до следующего пункта: дальнейшее развитие кустарничества, ремесла, мелкой промышленности, арендной промышленности и оплодотворение их торговым капиталом на основе подъема сельского хозяйства, как ни желательны эти прогрессивные факты, при дальнейшей убыточности нашей государственной промышленности грозят нам тем, что наш государственный капитал рассосется, разбазарится на наших глазах, не успеем и оглянуться. В ответ т. Богданов с этого пункта моего доклада возвратил нас всех назад и стал доказывать, что… новая экономическая политика имеет, видите ли, прогрессивное значение, потому что она привела в движение деревню, кустарей, ремесло, мелкую промышленность, потому что она создает торговый оборот, а это все, видите ли, факты очень прогрессивные. Но, позвольте, уважаемый, через этот приготовительный класс мы прошли во вступительной части моего доклада, и что же вы: моим добром да мне же челом!.. Конечно, философский склад мысли — прекрасная вещь, но ведь перед нами стоят кое-какие практические задачи, и тут не мешает иметь план действий. Тов. Богданов (и, к моему большому удивлению, т. Смилга ему в этом немного подражал) выступал здесь как бы защитником кустарей и мелкой промышленности от моих почти что сокрушительных намерений. Это же совершенно ни с чем не сообразно: я берусь на любом собрании кустарей выдержать самую жестокую избирательную конкуренцию с т. Богдановым по части моей благожелательности к кустарям. (Смех.) Однако я должен все же напомнить т. Богданову, что Высший Совет Народного Хозяйства не есть общество покровительства кустарям, а есть организация, которая имеет своей задачей вести государственную объединенную промышленность вперед, понижая себестоимость продукции, завоевывая рынок экономически, подчиняя своему влиянию кустарей, технически и хозяйственно и, таким образом, овладевая всей экономикой страны. В этом задача.
Кустарь, крестьянин, торговец, государственная промышленность, — все это, говорят нам, дополняет друг друга. Это теория всеобщей гармонии интересов в советском обществе. Прекрасная теория, что и говорить: союз пролетариата с крестьянством есть бесспорно основа всего. Но не забудем, что из крестьянства вырастает кулак: если мы через кооперацию не овладеем крестьянским товарооборотом, то им овладеет кулак, а кулак нам уже не друг, и в гармонию интересов советских классов его никак не включишь. Формула Богданова слишком уж широка.
То же самое с торговцем, то же самое с кулаком-кустарем, скупщиком, прасолом и т. д. Тут «гармонии интересов» не выйдет. Тов. Богданов рисовал положение немножко односторонне и слишком созерцательно; у него даже выходило так, что убытки государственной промышленности и развитие хозяйства в целом довольно счастливо дополняют друг друга в общей гармонии. Разумеется, убытки государственной промышленности кого-то обогащают, — закон сохранения материи и тут имеет свою силу. Но они обогащают не государство, а за счет государства кого-то третьего: этот третий есть частный капитал. Тут зевать нельзя. А насчет кустарей т. Богданову беспокоиться нечего. Никто не собирается их обижать. Более того: если Центральный Комитет с такой осторожностью подходит к вопросу о слиянии ВСНХ, Внуторга и Нарком-внешторга в один Комиссариат торговли и промышленности (на чем особенно настаивает ВСНХ), так это именно потому, что не хочет отдать кустаря и крестьянина в объятия Высшего Совета Народного Хозяйства, несмотря на столь теплые чувства к ним т. Богданова. Центральный Комитет считает необходимым регулировать с общегосударственной точки зрения взаимоотношения этих групп населения и отраслей хозяйства, а не отдавать их целиком в руки ВСНХ. Когда же зовут к отчету ВСНХ и спрашивают: а нет ли опасности в том, что темп развития государственной промышленности отстанет от частнокапиталистического хозяйственного процесса, то в ответ объясняются… в любви к кустарю. Это же не ответ, а недоразумение! Поменьше фатализма. Созерцательность и фатализм здесь абсолютно неуместны; между тем, председатель ВСНХ сильно склоняется к буддистской философии. (Смех.)
Более осторожный, т. Смилга впадает, однако, в те же принципиальные ошибки. В самом деле. Я указывал, товарищи, на другую опасность, которая может при известных условиях вырасти из смычки нашего крестьянства с европейским капиталом. А т. Смилга говорит: «стало быть, вы против экспорта хлеба». (Смилга с места: «Я этого не говорил».) Дословно не говорили, но вывод у вас был именно такой. «Вы, стало быть, — говорил Смилга, — считаете смычку нашего крестьянства с европейским капиталом минусом, а не плюсом». Таков был смысл его критики. Конечно, это совершенные пустяки. Сошлюсь хотя бы на то, что одно из первых предложений по этому поводу было написано мною (т. Каменев, как видите, тоже вспоминает об этом) о необходимости нам подготовлять экспорт хлеба, скупая его централизованно и прочее, и по сей час я являюсь, разумеется, горячим сторонником этого дела. Но быть сторонником — не значит не задумываться о послезавтрашнем дне.
Хлеб, вывозимый за границу, будем продавать, надеюсь, по хорошей цене, будем получать прибыль. И возможно большую часть этой прибыли мы будем вливать в государственную промышленность, которая должна подготовиться к тому, чтобы рационально этот капитал использовать. В чем же опасность? А вот в тех же самых «ножницах», которые в мое распоряжение предоставил т. Лежава, заведующий делом внутренней торговли, и которые я здесь демонстрировал. Опасность в слишком резком расхождении между ценами промышленности в Европе и у нас. Разумеется, у нас монополия и ключ от границ. Но я уже говорил о том, что и в этой стене пробивается брешь контрабандой. Контрабанда неизбежна, если разница между внутренними и внешними ценами переходит известную черту. Но, товарищи, контрабанда — это только одна сторона, хотя и она подрывает и размывает монополию, когда развивается выше известного предела. Есть и другая, более грозная сторона. Если бы BGHX заразился фаталистическим настроением и терпел нынешнюю чудовищную себестоимость в течение слишком долгого времени, то крестьянин этого фатализма не разделил бы, крестьянин сказал бы: «Открывай границу», «Долой монополию внешней торговли», ибо он захочет иметь дешевые товары. Крестьянин уже привык мыслить в более широком масштабе, чем уезд и губерния. Ну, а если крестьянин скажет: «Долой монополию внешней торговли», — это будет пострашнее наших московских колебаний и шатаний в этом вопросе. Вот в чем опасность, которую не хотели усмотреть т. Смилга, а за ним и кое-кто другой.
Плановая работа.
Тов. Смилга спрашивал меня о плановой работе, почти что допрашивал: означает ли то, что предлагает в этой области ЦК, перемену того, что делается ныне, или же речь идет лишь о продолжении того, что делается ныне? Во-первых, я очень жалею, что т. Смилга не поставил мне этого вопроса в комиссии, где мы вместе с ним вырабатывали нашу резолюцию и где он вносил разные поправки (отчасти принятые, отчасти отклоненные), но где он не внес ни одной поправки к большой главе о плановой работе. Должен сказать, что к этой главе никто вообще не внес ни одной поправки, хотя почти во всех главах были внесены поправки, к некоторым очень существенные. Думаю, что некоторые критики воздерживались от поправок просто потому, что не читали самых тезисов, тем более что и здесь три четверти аргументов против моих соображений о плановой работе были как бы заранее формулированы и преподнесены с полным игнорированием того, что я здесь говорил, и со священным неведением того, что сказано в тезисах ЦК.
Позвольте, товарищи, прочитать вам эту главу с некоторыми пропусками (она очень длинна); это абсолютно необходимо, потому что нельзя же все время в этих трех соснах путаться. Когда говорят нам, что мы не можем осуществлять универсальный план, что мы не должны продолжать на сей счет традиций военного коммунизма, то ничего не остается, как прочитать то, что ЦК здесь говорит. А говорит он вот что:
«В Советской России, где главные средства промышленности и транспорта принадлежат одному владельцу — государству, активное вмешательство последнего в хозяйственную жизнь должно по необходимости получать плановый характер, и, ввиду господствующей роли государства, как собственника и хозяина, плановое начало приобретает тем самым уже на первых порах исключительное значение.
Весь предшествующий опыт показал, однако, что план социалистического хозяйства не может быть установлен априори, теоретическим или бюрократическим путем.
Действительный социалистический хозяйственный план, объемлющий все отрасли промышленности в их отношении друг к другу и взаимоотношению всей промышленности в целом с сельским хозяйством, возможен только в результате длительного и подготовительного хозяйственного опыта на основах национализации, непрерывных усилий практического согласования работы разных отраслей хозяйства и правильного учета результатов.
На ближайший период задача имеет, таким образом, общедирективный и в значительной мере подготовительный характер. Она не может быть определена одной какой-либо формулой, а предполагает постоянное и бдительное приспособление руководящего хозяйственного аппарата, его основных заданий, его методов, его практики к рыночным явлениям и отношениям.
Отсюда совершенно ясны две опасности, связанные с применением государственных плановых методов хозяйства в ближайшую эпоху: а) при попытке опередить путем планового вмешательства хозяйственное развитие, заменить регулирующую работу рынка административными мероприятиями, для которых живой хозяйственный опыт еще не создал необходимой опоры, совершенно неизбежны частичные или общие хозяйственные кризисы того специфического типа, какие мы наблюдали в эпоху военного коммунизма («заторы», «пробки» и пр.); б) при отставании централизованного регулирования от явно назревших потребностей в нем мы будем иметь разрешение хозяйственных вопросов неэкономными методами рынка и в тех случаях, когда своевременное административно-хозяйственное вмешательство могло бы достигнуть тех же результатов в более короткий срок и с меньшей затратой сил и средств.
Взаимоотношения между легкой промышленностью и тяжелой никак не могут разрешаться только рыночным путем, ибо это фактически грозило бы в ближайшие годы разрушением тяжелой промышленности, с перспективой восстановления ее затем в результате стихийной работы рынка, но уже на основах частной собственности».
Это последнее место по адресу т. Чубаря, который упрекал, будто в тезисах не выделяется вопрос о тяжелой промышленности. В этой части тезисов имеется и совершенно законченная формулировка: «главкократическое администрирование эпохи военного коммунизма, — написано здесь черным по белому, — сменяется хозяйственным маневрированием», то есть согласованием работы различных отраслей хозяйства на основе рынка.
Спрашивается: есть ли это изменение того, что было до сих пор, или же простое повторение? На этот замысловатый вопрос т. Смилги мы вместе с т. Смилгой ответили в комиссии ЦК. Я ему напомню этот ответ: «совершенно очевидно, — говорит наша резолюция (это очень важное место!), — что основное планирование промышленности не может быть достигнуто внутри самой промышленности, т. е. одними лишь усилиями ее руководящего административного органа — ВСНХ, а должно составлять задачу особого органа, стоящего над организацией промышленности и связывающего эту последнюю с финансами, транспортом и пр. Таким органом является по положению своему Госплан. Необходимо, однако, — писали опять-таки мы с т. Смилгой, — придать Госплану более определенное положение, более твердую организацию, более ясные и бесспорные права, а особенно обязанности».
Значит, нужно делать не то, что делали раньше, а что-то другое? На этот вопрос нельзя ответить одним словом. Нужно продолжать то, что делали раньше, но продолжать гораздо лучше, тверже и систематичнее. «Должно быть установлено, как незыблемое начало: ни один общегосударственный хозяйственный вопрос не проводится в высших органах Республики помимо Госплана. Этот последний, независимо от того, исходит ли инициатива от него самого, или от какого-либо из ведомств, должен проанализировать новый вопрос в связи со всей остальной хозяйственной работой. Далее наши тезисы устанавливают, что при такой систематической работе Госплана мы сможем дать отпор и, в конце концов, победить «административную партизанщину», последние слова напечатаны жирным шрифтом! Значит, мы собираемся в наступающую эпоху развития нашего государственного аппарата и хозяйственной деятельности бороться при содействии Госплана против тех черт режима, которые названы «административной партизанщиной».
Тов. Чубарь попытался подойти к вопросу с другой стороны и неожиданно взял под подозрение то, чего не оспаривали ни т. Богданов, ни т. Смилга, — именно факт убыточности нашей промышленности. Тов. Чубарь, который должен бы, казалось, иметь более точное представление о состоянии нашей промышленности, оспаривал мое утверждение, что наша промышленность в целом пока еще убыточна. Я буду ждать развития этой его мысли в нашей экономической печати. Пока он этого не сделал, я считаю факт убыточности нашей промышленности установленным. Но, товарищи, нужно уметь и к этому вопросу правильно подойти. Если вы спросите, оздоровилась ли наша промышленность по сравнению с тем, что было год назад, — я скажу: безусловно она развивается, хотя медленно, в некоторых отраслях кривобоко, но развивается. А если вы спросите, богаче ли она сейчас, чем год назад, — я отвечу: нет, она беднее, она заплатила часть своего достояния за то, чтобы иметь возможность развиваться. Теперь наша промышленность уже способна обогащаться, ибо она живет. Но именно за это наша промышленность с начала новой экономической политики до сегодняшнего дня заплатила тяжелую дань за то, чтобы от полусмерти перейти к началу жизни. Хорошо, однако, и то, что хоть дорогой ценой она все же купила себе возможность развития. Однако дальше идти по пути уплаты такой дани безусловно нельзя, так как это означало бы расточение нашей промышленности. Это не имеет, однако, ничего общего с вопросом о способах финансирования тяжелой промышленности. Тов. Чубарь почему-то вообразил, что если я настаивал на необходимости работать без убытков, то это равносильно отказу от вложения новых средств в тяжелую промышленность. Тут явное недоразумение. Разумеется, в тяжелую промышленность мы будем вкладывать еще больше средств и в виде долгосрочного кредита, и в виде наращения основного капитала, но каждый такой вклад — только перенесение средств из государственного бюджета в промышленность, а вовсе не убыток. Новая эпоха нашей промышленности начнется тогда, когда доходы промышленности плюс прибавка из бюджета будут равняться расходам промышленности или будут больше этих расходов. Мы, как видите, не собираемся сразу требовать от нашей промышленности, чтобы она давала прибыль. Это немыслимо. Но мы хотим, чтобы дефицит промышленности не был больше той суммы, которую государственный бюджет способен внести в промышленность, т. е. чтобы основной фонд нашей промышленности перестал таять, а начал потихоньку нарастать. Если т. Чубарь жалуется, что от него требуют уголь по твердым ценам, а покупать материалы ему приходится по рыночным, то я задаюсь прежде всего вопросом: кто то третье лицо, в пользу которого идет эта разница между ценами твердыми и теми, по которым вы покупаете? Если железная дорога получает уголь по твердым ценам, а те спекулянты, которые этой железной дорогой пользуются для торговли, продают вам товар по рыночным ценам, то каждая единица товара заключает в себе некоторую неоплаченную часть угля Чубаря. Происходит, стало быть, переливание части государственного достояния в руки частных владельцев. На этот процесс нельзя закрывать глаз. Его нужно приостановить. Я считаю совершенно необходимой борьбу как против розового фатализма одних, так и против совершенно неосновательного оптимизма других наших хозяйственников.
Теперь позвольте, товарищи, устранить эпизод с речью т. Рухимовича, которая была явным исключением из других речей и представляла собой, так сказать, «плановую» речь, как бы построенную заранее так, чтобы игнорировать то, что говорил я, и то, что написал Центральный Комитет. Оставляю в стороне вопрос о приписываемом мне здесь «едином всеохватывающем плане», — я уже говорил, что единый всеобъемлющий план в эпоху нэпа я причисляю к таким же идеям, как «единая военная доктрина», «пролетарская культура» и т. п. ребяческие химеры. Около второго заявления т. Рухимовича, будто я говорил «с опаской насчет урожая», я только ставлю восклицательный знак и прохожу мимо. Но вот несколько слов относительно моего предложения премии коммунисту, — я, видите ли, за превращение коммуниста в Савву Морозова. Тут приходится остановиться хотя бы ради тех товарищей, которые свои сомнения по этому вопросу выражали в более достойной форме. Товарищи, мы имеем сейчас такое положение, когда коммунист, сидящий в правлении треста или управляющий отдельным заводом, производит очень большие расходы на предприятия культурного, просветительного, военного характера, — расходы, никаким законом не предусмотренные, никем фактически не контролируемые и в производство не входящие. Факт это или нет? (Голоса с мест: «Факт».) И мы знаем, что и партийные, и профессиональные организации зачастую являются соучастниками этого. Это тоже несомненный факт. Конечно, можно просто-напросто запретить это, и баста. Но я думаю, что мы можем нынешнее злоупотребление, урегулировав его, превратить в орудие воспитания, если, напр., мы, скажем, что известную часть своего растущего дохода предприятие может расходовать на определенные нужды: культурно-просветительные, на шефство и т. п. Вы можете возразить, что нельзя это предоставлять на усмотрение одного правления треста или одного директора завода, может быть. Но ведь сейчас правление любого нашего треста, заведомо убыточного, расходует, сколько хочет, куда хочет и на что хочет. Я же хочу, чтобы были определенный контроль, определенные нормы, определенные правила, регулирующие это дело. Пример: коммунист-директор, стоящий во главе завода, повел дело так серьезно, что предприятие дает прибыли государству 50000 руб. в год. За это заводу дается право расходовать, скажем, 3 или 5 тыс. на культурные и пр. нужды. Мы заявляем, что Иванов, красный директор завода, при содействии завкома, состоящего из таких-то и таких-то товарищей, дал государству такую-то прибыль, и что за это полагается премия, которую они могут на такие-то нужды расходовать. Можно ли против этого возражать? Не думаю. Это будет, во всяком случае, в тысячу раз лучше, чем то, что происходит теперь, когда нерадивый, неряшливый директор может расходовать оборотные средства на что хочет, а экономный директор не расходует, причем последнего считают «скупым», а тот, другой, слывет «щедрым», «тороватым». Лишить предприятие возможности производить известную часть расходов самостоятельно значило бы лишить его в этой области всякой инициативы. Мне кажется, так далеко нельзя идти: известная самостоятельность есть та «изюминка», без которой у человека нет «игры», нет стремления лучше сделать, лучше действовать, опередить других. Эту изюминку нужно ввести в дело и использовать. Но нужно организовать это правильно, под серьезным контролем. Формы нормы и контроля мы найдем. Во всяком случае, премиальность должна быть не анонимной, а связанной с определенным директором, чтобы знали, что такой-то красный директор в таком-то предприятии фонд на культрасходы получил, а другой директор их не получил. Причем же тут Савва Морозов?
Очень-очень странная речь. Напомню, однако, что т. Рухимович сам рассказал, что они посылали (кто это они?) «провокационную записку в центр с потолочной калькуляцией». Дословно! Что это значит? Если центр плох, то жалуйтесь на этот центр в ЦК, а не посылайте «с провокационной целью» калькуляцию с потолка. Что за нравы! Не знаю, может быть, некоторые заявления т. Рухимовича относительно меня были сделаны с такими же целями. Надеюсь, что тот центр, куда посылались «потолочные» калькуляции, не поддался на провокацию; я постараюсь также не поддаться. (Смех.)
Тов. Андреев говорил, что профессионалисты будут требовать, чтобы та рабочая энергия, которая все еще оплачивается по низкой заработной плате и которая дает все более и более интенсивный труд, использовалась хозяйственниками рационально. Я думаю, что профессионалисты стали тут на правильный путь. Образчик конкретной постановки этого вопроса я цитировал уже из брошюры ЦК горнорабочих. Мы здесь слышали авторитетное заявление от имени ВЦСПС, что это есть не счастливое исключение, а общее настроение профессионалистов, их убеждение, их линия поведения. Такое устремление мысли и воли наших руководящих профессионалистов есть величайшее наше партийное завоевание за последнее время!
Тов. Ногин сделал несколько замечаний по поводу текстильной промышленности, — между прочим, и в том смысле, что моя критика пристрастна, что калькуляция улучшается, и пр. Я не оспариваю того, что к тому времени, когда не осталось сырья, калькуляция стала улучшаться. (Смех.) Тов. Ногин уверяет, что текстильный синдикат проводит ту линию, которая является линией партии. Конечно, партии очень лестно, что синдикат по ней равняется. Но мы хотели бы знать, какая часть оборота текстильной промышленности находится в руках текстильного синдиката? Было бы очень интересно знать этот процент. (Ногин с места: «60 процентов».) 60 процентов всех торговых операций по закупкам и продажам? Будто бы?.. Но лучше уж, т. Ногин, не будем заниматься статистической полемикой, потому что она кончилась бы не авантажно для текстильного синдиката. Резолюция ЦК говорит о том, что синдикат — вещь превосходная, но во благовремении, т. е. там, где объем синдиката соответствует объему рынка, причем синдикат должен централизовать те торговые функции, централизация которых подготовлена состоянием рынка. А если синдикат зарывается вперед, то он превращается в торговую главкократию, то есть в гнуснейшую из всех главкократий.
Полиграфическая промышленность.
Тов. Ломов здесь жаловался на то, что калькуляция затрудняется разнообразием измерителей. Верно, в счетоводство нужно ввести единство. Комиссия при СТО работает над этим вопросом. Спецов, говорит еще т. Ломов, нужно на фабрики. Правильно. Такую поправку мы охотно примем… Но вот насчет типографского дела т. Ломов не прав. Он утверждает, будто у Троцкого, как журналиста, есть влечение к печатному станку, что у него это вроде… прыщика на носу. (Смех.) Товарищи, дело совсем не так просто обстоит. В нашем полиграфическом деле в целом наблюдается ныне уклон, в высокой степени нездоровый. С одной стороны, у нас появляются превосходные, роскошные издания: у Госиздата есть выпуски, которые сделали бы честь любому европейскому издательству: монографии о новых художниках и пр. И уж, конечно, все это «на хозяйственном расчете», все сделано по самой лучшей калькуляции, даже будто бы и выгода есть от этого. А с другой стороны, все, что предназначено для масс, у нас печатается в высшей степени скверно и в смысле краски, и в смысле четкости шрифта, и в смысле опечаток, и в смысле бумаги, и в смысле брошюровки. Терпеть этого нельзя дальше, товарищи. (Аплодисменты.) А газеты наши? Совершенно верно, как старый газетчик, я питаю некоторое пристрастие к газете. Когда читаешь изо дня в день, не так замечаешь. Но вот, готовясь к этому докладу, пришлось, чтобы проверить ход развития разных отраслей промышленности, перечитать за большой период «Экономическую жизнь». Хорошая газета, нельзя брать греха на душу. Но когда начинаешь ее читать, — нет живой цифры; не то 3, не то 5, не то 8! А ведь это негоже сомневаться: 3 млн., 8 млн., или 6 млн., — ведь цифра имеет некоторое значение. (Смех.) Полиграфическая промышленность объясняет это тем, что цифры сбиты, стары и т. д. Если стары, надо обновить. Мы не сможем поднять наше хозяйство, если не улучшим цифирь для наших газет. Газеты ведь предназначены для массового сбыта. А без массы хозяйства не поднимешь. И это, по-вашему, пустяковый вопрос? Нет, не пустяковый. Нельзя воспитать себя в духе точного хозяйственного мышления, если наша газета таким образом оповещает нас об экономических фактах. Постановка типографского дела на большую высоту есть вопрос создания не только орудия пропаганды, но и орудия наглядного воспитания. Когда газета чище, то ее и малокультурный человек лучше читает, внимательнее, больше запоминает, больше учится. А то получаешь грязную тряпку, читаешь через слово в третье, и остается впечатление, будто десять раз ты эту тряпку жевал. Нельзя воспитывать рабочую массу, давая плохие, неряшливые газеты. (Аплодисменты.)
Если полиграфический трест не научится давать лучших газет, так попробуем иначе сделать: отдадим типографии газетам. (Аплодисменты.) Братья-газетчики немедленно зааплодировали (смех), это для меня не неожиданность, ибо я по этому вопросу производил анкету, обращался ко всем издательствам, к газетам и к самому полиграфическому тресту с вопросом: как лучше организовать дело? На этот раз ЦК не предлагает еще вынести решение — распустить трест и раздать типографии издательствам. Но мы не скрываем, что, может быть, придется на этот путь встать, потому что типография не есть самоцель: это инструмент для важнейшего дела, для дела пропаганды и воспитания.
Противоречия промышленности.
Наконец, т. Ломов обвинил меня в «роковом противоречии», и это повторил за ним другой товарищ. Это довольно забавный анекдот, хотя самый вопрос очень серьезен. Троцкий, говорят нам, не сбалансировал своего доклада: у него вначале вышло так, что цена продукции страшно высока, а потом оказалось, что промышленность дает убыток. Как же так, цены высокие, а промышленность работает в убыток? Это, говорят, «противоречие Троцкого». Поистине чудеса. Нет, т. Ломов, это противоречие нашей промышленности, а не Троцкого! (Смех. Аплодисменты.) Разве вы думаете, что прибыль всегда пропорциональна цене? Где это сказано? Ничего подобного. Наоборот, мы знаем, что развитие капитализма шло таким образом, что предметы становились все более и более доступными, все более и более ходкими, а капиталист наживался и богател. Тут противоречия никакого нет: капиталисты завоевывали более широкий рынок, производство ставилось на более массовую основу. У нас же при нашем основном капитале, при вавилонской башне нашей хозяйственной иерархии, при нерациональном использовании рабочей силы, при нерациональной постановке работ на каждом предприятии и в каждой мастерской, при неполной загруженности, — у нас себестоимость получается, скажем, в 5 раз больше, чем до войны, и когда мы продаем предмет в 4 раза дороже, чем до войны, то имеем 20% убытка от продажной цены. Нет, это не мое противоречие. Это основное противоречие в положении нашей промышленности в данный момент. Этому-то вопросу и посвящен был весь мой доклад, чего, к сожалению, не заметил т. Ломов.
Тов. Хинчук указывает на то, что мы упустили кооперацию. Да, мы старались в этих тезисах схватить минимум необходимых вопросов; но я готов признать, что будет правильно, если мы в эти тезисы включим ясное и отчетливое упоминание о кооперации. Сделаем эго хотя бы для того, чтобы неупоминание не было понято, как будто мы отныне придаем ей меньшее значение, чем раньше, — об этом, разумеется, не может быть и речи. С т. Хинчуком, членом комиссии, мы найдем соответствующую формулу для включения в наши тезисы.
Тов. Юркин возражал совершенно справедливо против пережитков главкизма, против того, что я назвал трестостремительностью по отношению к отдельным предприятиям, против главко-кратического режима уравнительного распределения заказов по соображениям формального характера (иногда политического), но не по деловым, не по производственным соображениям. Это необходимо принять во внимание.
Тов. Смидович просила меня отметить, чтобы при сокращении рабочих и работниц обратить внимание на необходимость в известной пропорции сохранять женщин-работниц в производстве. Я думаю, что хотя мы все это дело подчиняем экономической целесообразности, необходимость сохранения известного кадра женского пролетариата должна быть при этом все же принята во внимание.
Вопрос о понижении себестоимости есть вопрос о научной организации труда. Меня в записке обвиняли в том, что я слишком свел это дело к нецелесообразной рекламе. Разумеется, вопрос о понижении себестоимости очень сложен: это — вопрос о концентрации, о правильном использовании рабочей силы, о научной организации труда, и в том числе об уничтожении лишних штатов, лишних торговых представительств, о чем совершенно правильно в записке говорит т. Голощекин.
Иностранный капитал.
Тов. Красин подошел к делу с более радикальной точки зрения. Он в общем и целом признал правильной картину нашего хозяйственного состояния, которую я дал, но он обвиняет меня в слишком крохоборческом, так сказать, «мелкобуржуазном» подходе к разрешению стоящих перед нами задач. Внутреннее накопление, по Красину, совершенно недостаточно. Как оно может быть достигнуто? Путем налогов на сельское хозяйство, путем комиссионных на продаже крестьянского хлеба за границу, путем сокращения советского чиновничества, удешевления нашего государственного аппарата. Это все, конечно, хорошо, говорит т. Красин. Но буржуазия развивалась не только путем «сбережений». Она, конечно, и накопляла, но она ускоряла процесс, воздвигая свои богатства на индийских костях. Мы с т. Красиным не можем, конечно, принять таких методов, да нам никто колоний и не предлагает. Но вот насчет займа заграничного другое дело: это сильно ускорило бы ход нашего хозяйственного развития. Нам говорят нужно уметь взять деньги; это правильно, поэтому мы и послали в Лондон одного из самых умелых. Никто другой, как т. Красин Леонид Борисович, переводил нашу советскую нужду в деньгах на английский язык; для этого он и был послан. Но ведь это не секрет, что из этого ничего не вышло. (Смех.)
В Генуе чего от нас требовали? Требовали не только признания государственных долгов, но и восстановления частной собственности на средства производства, возвращения заводов и фабрик или, по крайней мере, уплаты за них. Когда же мы справлялись: «а как насчет чистогана?», нам отвечали: «когда вы признаете все долги, тогда мы… будем посмотреть»… Если понимать дело так, будто мы отклонили несколько сот миллионов фунтов или долларов, то это будет простое извращение дела. Не было и речи о займе в Генуе по той причине, что у европейских правительств нет денег. У них лишь бюджетные средства. Правда, у них оказался какой-то фондик, из которого они как будто собирались дать нам до 200 млн. франков. (Голос из президиума Раковского: «Но не нам».) Совершенно правильно, это имеет тоже значение: нам или не нам. (Смех.) Они собирались поговорить в парламенте, чтобы 200 млн. франков дать своим купцам за те товары, которые эти купцы соблаговолят к нам вывезти. Стало быть, товары будут вывозить к нам по своему усмотрению, а деньги-то, 200 млн. франков, у них!.. Разве это серьезное предложение?
Говорят, что у меня ничего не сказано об иностранном капитале. Неверно. В тезисах есть об этом пункт, к которому мы относимся очень серьезно. Если бы была реальная возможность притока европейского или иного капитала, то неужели же мы не пошли бы навстречу целиком, не сделали бы всего, чтобы облегчить привлечение иностранного капитала? Разве мы действительно не доказали практикой этих полутора-двух лет нэпа, что мы хотим, что мы способны создать для частного капитала, в том числе и для иностранного, условия, в которых он может работать? Разве мы не установили твердых условий, в которых частный капитал пользуется неприкосновенностью в тех пределах, в которых она совместима с советским режимом, то есть в очень широких пределах? Разве не ввели мы в наш гражданский кодекс, в наш уголовный кодекс необходимые гарантии рыночного оборота, разве не взяли на себя определенных обязательств, разве мы не доказали на деле нашего серьезнейшего отношения к этим обязательствам? Очевидно, есть более веские причины, которые мешают. У Европы нет свободных средств, а если какие и есть, она не хочет решиться, выжидает. Тут действуют факторы более тяжеловесные, чем форма заявления насчет долгов. Мы нуждаемся в иностранных капиталах и готовы предоставить им широкое поле и высокие барыши. Но мы будем работать и без них. И дело свое сделаем.
Позвольте закончить. В основном своем докладе я сказал, что все наши надежды на развитие социалистического хозяйства основаны на четырех элементах: диктатура партии, Красная Армия, как необходимое орудие этой диктатуры, национализация средств производства и монополия внешней торговли. В резолюции по докладу ЦК мы формулировали диктатуру партии в более категорических, чем когда бы то ни было, терминах. Национализация средств производства остается и после Генуи, — слава советскому богу, — основным фактором нашей хозяйственной жизни. Монополия внешней торговли у нас закреплена не только принципиально, но надеемся на этот раз и практически в смысле дальнейшего придания ей строго согласованного, планового и действительно монопольного характера. И позвольте, товарищи, в заключение сказать еще несколько слов о четвертом элементе — о Красной Армии.
Сейчас численность ее доведена до 610 тыс. человек. Это значит, что мы имеем по существу кадровую армию. Это значит, что с точки зрения обороны мы опираемся, главным образом, на тяжеловесные резервы, имеющиеся в стране. Это значит, вместе с тем, что вопрос об обороне страны зависит более, чем когда бы то ни было от состояния нашей военной промышленности, а стало быть, и всей промышленности в целом. Если мы свою армию кадрового состава стремимся и будем стремиться качественно повышать, то это значит, что нам для тех больших масс, которые придется мобилизовать в случае нового военного конфликта, необходимо иметь очень большие, очень тяжеловесные мобилизационные запасы. Эти мобилизационные запасы стоят дорого, а мы страна — бедная.
И потому нам сюда тоже нужно ввести очень точную калькуляцию, очень точную проверку и очень строгий план. Мы не можем создать в течение одного полугодия или одного года необходимые запасы для армии военного времени; нам, стало быть, нужно разработать план постепенного снабжения, постепенного обеспечения армии наиболее необходимыми предметами вещевого, боевого и всякого иного снабжения в течение нескольких лет. Нам необходимо попытаться, несмотря на все затруднения, какие с этим связаны, установить в ближайшее время для армии бюджет или хотя бы только бюджетный скелет не на полгода и не на год, а на несколько лет; сжать его для ближайшего года, но в прогрессивном нарастании такую программу дать на несколько лет. Иначе руководство военной работой, создание мобилизационных запасов, развитие и укрепление военно-учебных заведений не могут быть поставлены на почву длительного плана. А нам в военном деле больше, чем где бы то ни было, необходимо обратить сейчас наиболее серьезное внимание на плановую работу.
Мы три года армию строили наспех, импровизировали, полтора года сокращали ее наспех, под давлением экономической необходимости. Теперь мы ее свели к предельному минимуму. Дальше, товарищи, армию сокращать нельзя, потому что ткань армии тогда станет слишком жидкой и будет расползаться. Есть известный минимум при нашей территории, ниже которого мы спускаться не можем, по крайней мере, при данном экономическом и культурном уровне. Стало быть, нужно внести более систематический характер в работу по обеспечению этой армии всем необходимым в дальнейшем. Мы этим сейчас заняты. Это будет одна из важнейших задач того ЦК, который вы выберете. Эта задача должна будет разрешаться, товарищи, по большому чертежу, — по чертежу, который должен будет предвидеть не за два, три, а может быть, за пять лет вперед. Но эта работа должна в то же время выполняться более мелким инструментом. В этом я вообще вижу характер того периода, в который мы вступаем. Мы должны вести работу по большому замыслу, но более точным инструментом, работа должна быть более детальной, более тщательной, более кропотливой. Тут приходится переучиваться, — скажу о себе самом, — доучиваться, чтобы такую задачу выполнять. В военном ведомстве предстоит работа колоссальная. В военной промышленности точно так же. Нужна помощь партии. И партия в ней, конечно, не откажет.
Взаимоотношения между армией и партией за эти годы изменились в организационной своей форме. Был период, когда партия на местах непосредственно строила кавалерийские эскадроны, пехотные полки, укомы и губкомы непосредственно вели эту работу. Был период, когда губвоенкомы входили виднейшими членами в губком, когда войска находились в непосредственном ведении губкомов или губисполкомов. Сейчас с внешней, технической, организационной стороны эта пуповина как будто перерезана. Сейчас войска у нас организованы в виде дивизий и корпусов и имеют свою собственную централизованную организацию, которая не совпадает с организацией губкомов и укомов. Но если взять армию с политической стороны, то никогда господство в ней партии как через партийный аппарат в армии, так и через местные партийные комитеты по всему настроению армии, по всему духу ее, — никогда господство нашей партии в армии не было так полно, так безраздельно, так глубоко, так неоспоримо, как в настоящее время. (Аплодисменты.)
Председательствующий. Товарищи, прения по вопросу о промышленности закончены. Мы переходим к голосованию. Я буду голосовать сначала принятие за основу тезисов, опубликованных и оглашенных т. Троцким. Кто за то, чтобы взять тезисы в основу? Принимаются. Для поправки имеет слово т. Скрыпник. (Голоса: «В комиссию».) Вы предлагаете не заслушивать здесь никаких поправок, а сразу передать в комиссию? Тов. Скрыпник пишет в своей записке, что поправка не редакционного, а принципиального характера. (Голоса: «Все равно».) Итак, предложено сдать резолюцию, принятую за основу, в комиссию. Нет возражений? Нет. По составу комиссии т. Енукидзе.
Енукидзе. Товарищи, президиум предлагает следующий состав комиссии для выработки резолюции: Троцкий, Рыков, Смилга, Богданов, Сокольников, Пятаков, Андреев, Ногин, Хинчук, Красин, Раковский, Микоян, Лепсе, Ломов (Урал), Сулимов, Позерн, Иванов (Сев,-3ап. область), Чубарь (Украина), Рухимович (Украина), Лашевич (Сибирь), Климохин (Москва), Уханов (Москва), Вейцер (Тула), Урываев (Коломенский завод) и Шварц.
Председательствующий. Есть ли, товарищи, какие-нибудь предложения к составу комиссии? (Голоса: «Утвердить. Включить Скрыпника».) Есть возражения против того, чтобы добавить т. Скрыпника? Нет. Итак, голосую всю комиссию целиком, включая и т. Скрыпника. Кто за утверждение комиссии? Кто против? Нет. Состав комиссии утверждается. Теперь мы можем перейти к дальнейшим занятиям…