Мысли о партии (закл.)
Правда» № 95, 1 мая 1923 г.
Заключительная статья из цикла «Мысли о партии». Эти три статьи: первая — «Молодёжь и полоса «малых дел», вторая — «Национальный вопрос и воспитание партийной молодежи», и нижеследующая статья были напечатаны в «Правде», а затем вошли в сборник, «Поколение Октября», опубликованный в 1924 г. комсомольским издательством, Молодая Гвардия. Статья дается по тексту сборника. — /И-R/
Воспитание молодежи и национальный вопрос.
(Истолкование резолюций XII съезда в форме диалога)
А — комсомолец, способный и преданный молодой революционер. Добровольцем сражался в Красной Армии; по части марксистского воспитания и политического опыта ему, однако, кое-чего не хватает.
Б — товарищ посерьезнее.
А. Конечно, против резолюции XII съезда по национальному вопросу возражать нельзя. Но все-таки вопрос этот был искусственно выдвинут. Для нас, коммунистов, национальный вопрос не имеет такой остроты.
Б. Как так? Вы ведь только что сказали, что согласны с резолюцией XII съезда? А между тем, главный смысл этой резолюции состоит в том, что не национальный вопрос для коммунистов, а коммунисты — для разрешения национального вопроса, как составной части более общего вопроса об устроении человека на земле. Если вы в кружке самообразования, при помощи методов марксизма, освободились от тех или других национальных предрассудков, то это, конечно, очень хорошо, и это очень большой шаг в вашем личном развитии. Задача правящей партии в этой области, однако, пошире: нужно дать возможность многомиллионным разноплеменным массам, через посредство руководимых партией государственных и иных учреждений, найти фактическое жизненное удовлетворение своим национальным интересам и потребностям и тем самым дать им возможность освободиться от национальных антагонизмов и предрассудков — не в масштабе марксистского кружка, а в масштабе исторического опыта народов. Есть поэтому непримиримое противоречие между вашим формальным признанием резолюции и вашим заявлением, что для нас, коммунистов, национальный вопрос не имеет большого значения: этим самым вы свидетельствуете, что не признаете резолюции, т.-е. откровенно сказать, чисто по-товарищески, без намерения сказать что-либо обидное, — не понимаете ее политического смысла.
А. Вы меня не так поняли.
Б. Гм… гм…
А. Я хотел лишь сказать, что классовый вопрос имеет для нас, коммунистов, несравненно бо́льшее значение, чем национальный. Надо, следовательно, сохранять пропорции. Между тем, я опасаюсь, что национальный вопрос оказался у нас за последнее время чрезмерно выпячен в ущерб классовому.
Б. Может быть, я вас опять не так понял, но этим новым заявлением вы делаете, на мой взгляд, новую, еще бо́льшую принципиальную ошибку. Вся наша политика — в хозяйственной области, в государственном строительстве в национальном вопросе, в дипломатической сфере есть классовая политика. Она продиктована историческими интересами пролетариата, борющегося за полное освобождение человечества от всех форм гнета. Наше отношение к национальному вопросу, принимаемые нами меры по разрешению национального вопроса представляют собою составную часть нашей классовой позиции, а не нечто побочное или противостоящее ей. Вы говорите, что верховным для нас является классовый критерий. Совершенно верно, но лишь постольку, поскольку это действительно классовый критерий, то есть поскольку он включает в себе ответы на все основные вопросы исторического развития, в том числе и на национальный вопрос. Классовый критерий минус национальный вопрос не есть классовый критерий, а обрубок его, приближающийся неизбежно к цеховщине, к тред-юнионизму и пр.
А. Тогда по-вашему выходит так, что забота о разрешении национального вопроса, т.-е. о формах сожительства национальных групп и национальных меньшинств друг с другом, есть для нас такой же важный вопрос, как и сохранение власти рабочего класса или диктатуры коммунистической партии! Отсюда недалеко скатиться до полного оппортунизма, т.-е. до подчинения революционных задач интересам междунациональных соглашательств.
Б. Чувствую, предчувствую, что быть мне сегодня в «уклонистах»… Но попробую все-таки, молодой мой друг, отстоять свою точку зрения. Весь ведь вопрос, как он перед нами ныне стоит, если его формулировать политически, означает для нас: как, т.-е. какими мерами, какими методами действий, каким подходом удержать и укрепить власть рабочего класса на территории, где бок-о-бок живут многочисленные национальности, причем центральное великорусское ядро, игравшее ранее великодержавную роль, составляет менее половины всего населения Союза. Ведь именно в процессе развития пролетарской диктатуры, ходом всего нашего государственного строительства и нашей повседневной борьбы за сохранение и упрочение рабочей власти мы в данный момент плотнее, чем когда бы то ни было, оказались придвинуты к национальному вопросу во всей его жизненной реальности, повседневной государственной, хозяйственной, культурной и бытовой конкретности. И вот, когда партия в целом начинает так ставить вопрос, — а иначе его и нельзя поставить, — вы (и не вы один, к сожалению) с наивным доктринерством заявляете: вопрос о диктатуре пролетариата важнее национального вопроса. Но ведь именно во имя диктатуры пролетариата мы и углубляемся сейчас практически — и еще долго будем углубляться — в национальный вопрос. Какой же смысл имеет ваше противопоставление? Так могут ставить вопрос только те, которые не понимают значения «национальных моментов в государственном и партийном строительстве». И уж, во всяком случае, за такую формулировку охотно ухватятся все нигилисты и наплевисты в национальном вопросе. Повернуться спиной к потребностям и интересам угнетавшихся раньше малых народов, особенно отсталых, крестьянских, есть очень простое, нимало не беспокойное дело, — особенно если такого рода ленивое безразличие можно прикрыть общими фразами об интернационализме, о том, что диктатура коммунистической партии важнее всех и всяких национальных вопросов…
А. Как вам угодно, но такой постановкой вопроса вы, на мой взгляд, непозволительно перегибаете палку в сторону отсталых крестьянских окраин и тем самым рискуете нанести величайший ущерб пролетарским центрам, на которые опираются наша партия и Советская власть. Или я ничего не понимаю, или вы и впрямь уклоняетесь в сторону отсталых, преимущественно крестьянских, национальностей.
Б. Вот, вот, вот, мы с вами и договорились, наконец, до моего крестьянофильского уклона, и этого именно я ожидал, ибо все явления на свете, в том числе и политические ошибки, имеют свою логику… «Уклон в сторону отсталых крестьянских масс», — а вы слышали, что по этому поводу сказал XII съезд?
А. По какому поводу?
Б. По поводу взаимоотношения между пролетариатом и крестьянством: насчет смычки.
А. Смычка? Причем тут смычка? Я целиком согласен с XII съездом. Смычка между пролетариатом и крестьянством — основа всего. Вопрос о смычке есть вопрос нашей революции. Кто против смычки, тот…
Б. Так, так. А не думаете ли вы, что диктатура рабочего класса и нашей партии для нас выше крестьянского вопроса, и, стало быть, вопроса о смычке?
А. Т.-е., как?
Б. Да очень просто. Мы, коммунистическая партия, авангард пролетариата, не можем подчинять наших социально-революционных целей не только предрассудкам, но и интересам крестьянства, как мелкобуржуазного по своим тенденциям класса. Ведь так, мой левый друг?
А. Но, позвольте, это софизм, это совсем другое дело и не относится к вопросу. Смычка есть основа, смычка есть фундамент. Тов. Ленин писал, что без смычки с крестьянством мы не придем к социализму; больше того, без достижения экономической и обеспечения политической смычки неизбежно опрокинется Советская власть.
Б. Вот то-то и оно-то. Поэтому — согласитесь, пожалуйста, — нелепо, политически безграмотно противопоставлять диктатуре пролетариата смычку с крестьянством. Конечно, диктатура пролетариата есть основная идея нашей программы, основной критерий нашего государственного и хозяйственного строительства. Но вся суть в том, что именно эта-то диктатура немыслима без определенных взаимоотношений с крестьянством. Если выделить смычку с крестьянством из вопроса о диктатуре пролетариата, то получится, для данного исторического периода, голая форма, пустопорожняя абстракция.
А. Не возражаю, но какое же это имеет отношение?..
Б. Самое прямое, самое непосредственное. В нашем Советском Союзе смычка с крестьянством предполагает, разумеется, смычку не только с великорусским крестьянством. Не-великорусского крестьянства у нас больше, и оно распадается на многочисленные национальные группы. Для этих национальных групп каждый государственный, политический, хозяйственный вопрос преломляется через призму их родного языка, их национально-хозяйственных и бытовых особенностей, их обоснованного прошлым национального недоверия. Язык, речь есть самое основное, наиболее широко захватывающее, наиболее глубоко проникающее орудие смычки между человеком и человеком, а стало быть, между классом и классом. Если в наших условиях вопрос о пролетарской революции есть, как вы признаете, прежде всего вопрос о взаимоотношениях между пролетариатом и крестьянством, то этот последний вопрос более чем наполовину сводится к взаимоотношениям между наиболее передовым и влиятельным великорусским пролетариатом и крестьянскими массами других национальностей, нещадно угнетавшихся ранее и еще крепко помнящих все обиды. Беда ваша в том, дружище, что все ваши мнимо-радикальные, а по существу недодуманные до конца нигилистические аргументы бьют не только по национальному вопросу, но и по основному вопросу о смычке между рабочим и мужиком.
А. Но, позвольте, были же моменты, когда наши войска входили в Грузию, изгоняя оттуда империалистических агентов-меньшевиков без предварительного опроса населения, стало быть, с явным нарушением принципа самоопределения. И был момент, когда наши войска шли к Варшаве…
Б. Конечно, эти моменты были, я их очень твердо помню, и нимало от них не отрекаюсь. Но были также — не моменты, а целый период, когда мы у крестьян отбирали все излишки, а иногда и необходимое, при помощи вооруженной силы, не останавливаясь перед самыми крайними средствами.
А. Что вы хотите этим сказать?
Б. То самое, что сказал. Революция не только отбирала с оружием в руках излишки у крестьян, но и вводила военный режим на фабриках и заводах. Если бы мы этого в известный, наиболее острый и тяжкий период не сделали, мы бы погибли. Но если бы мы эти меры захотели применять в условиях, когда они не вызываются железной, неотвратимой необходимостью, мы погибли бы еще вернее. Это относится, разумеется, и к нашей политике в национальном вопросе. Революционное самосохранение требовало в известный момент удара на Тифлис и похода на Варшаву. Мы были бы жалкими трусами и изменниками революции (которая включает в себя и крестьянский вопрос и национальный вопрос), если бы остановились перед пустопорожним фетишем национального «принципа», ибо совершенно очевидно, что никакого реального национального самоопределения в Грузии при меньшевиках не было: там неограниченно господствовал англо-французский империализм, постепенно подчинявший себе Кавказ и угрожавший нам с юга. В национальном вопросе, как и во всех других, дело для нас не в юридических абстракциях, а в реальных интересах и отношениях. Наше военное вторжение в Закавказье может быть оправдано и оправдывается в глазах трудящихся постольку, поскольку оно нанесло удар империализму и создало условия действительного, реального самоопределения кавказских национальностей. Если бы по нашей вине народные массы Закавказья оценили наше военное вмешательство, как захват, то тем самым оно превратилось бы в величайшее преступление — не против отвлеченного национального «принципа», а против интересов революции. Здесь полная аналогия с нашей крестьянской политикой. Разверстка была очень жестока. Но крестьянство оправдывает ее, хотя бы задним числом, постольку, поскольку убеждается, что как только условия позволяют, Советская власть переходит к своей основной задаче: всемерному облегчению жизни трудящихся, в том числе и крестьян.
А. Но все-таки вы не можете же отрицать, что классовый принцип для нас выше принципа национального самоопределения! Ведь это же азбука.
Б. Царство отвлеченных «принципов» всегда является, милый мой друг, последним убежищем для тех, кто запутался на земле. Я уже говорил вам, что классовый принцип, если его понимать не идеалистически, а по-марксистски, не исключает, а, наоборот, объемлет национальное самоопределение. Но это последнее мы понимаем опять-таки не как сверх-исторический принцип (по образцу кантовского категорического императива), а как совокупность реальных, материальных жизненных условий, дающих возможность массам угнетенных национальностей расправлять спину, подниматься вверх, учиться, развиваться, приобщаться к мировой культуре. Для нас, как для марксистов, должно быть бесспорным, что только последовательное, т.-е. революционное проведение классового «принципа» может обеспечить максимальное осуществление «принципа» национального самоопределения.
А. Но вам самому не приходилось разве говорить в объяснение нашей закавказской интервенции, что революционная оборона стоит для нас выше национального принципа.
Б. Вероятно, приходилось, даже наверное. Но в каких условиях и в каком смысле? В борьбе с империалистами и меньшевиками, которые национальное самоопределение превращают в метафизический абсолют, — постольку, поскольку он направляется против революции (сами они, конечно, топчут национальное самоопределение ногами). Мы отвечали горе-героям II Интернационала, что интересы обороны революции для нас выше юридических фетишей; реальные же интересы угнетенных слабых национальностей нам ближе, чем кому бы то ни было.
А. Но содержание красных войск в Закавказье, в Туркестане, на Украине?.. Разве это не есть нарушение национального самоопределения? Разве это не противоречие? И разве оно не объясняется тем, что революция для нас выше национального вопроса?
Б. Когда туземные трудящиеся массы понимают (и когда мы всеми силами облегчаем им такое понимание), что эти войска находятся на их территории только для того, чтобы обеспечить их неприкосновенность от империализма, — то тут противоречия нет. Когда эти войска не допускают никакого оскорбления национальных чувств туземных масс, наоборот, проявляют чисто братское внимание к ним, — то тут противоречия нет. Наконец, когда великорусский пролетариат делает все, что может, для того чтобы помочь более отсталым национальным элементам Союза принять сознательное и самостоятельное участие в строительстве Красной Армии, — дабы они могли защищать себя прежде всего собственными силами, — то тем самым должна исчезнуть и тень противоречия между нашей национальной программой и нашей практикой. Все эти вопросы разрешаются в зависимости не только ведь от нашей доброй воли: но нужно, чтобы мы проявили максимум доброй воли для их действительного разрешения по-пролетарски… Вспоминаю, что я читал года два тому назад доклады одного бывшего генерала, состоявшего на службе Советской власти, о том, какие грузины — ужасающие шовинисты, как мало они понимают московский интернационализм и сколь много нужно красных полков для противодействия грузинскому, азербайджанскому и всякому иному закавказскому национализму. Совершенно очевидно, что старое насильническое великодержавничество только чуть-чуть маскировалось у этого генерала новой терминологией. И незачем греха таить: этот генерал не исключение. В советском аппарате, в том числе и в военном, такие тенденции сильны до последней степени — и не только у бывших генералов. И если бы они взяли верх, то противоречие между нашей программой и политикой неизбежно привело бы к катастрофе. Потому-то мы и поставили ребром национальный вопрос, чтобы напряжением всех сил партии устранить такую опасность.
А. Допустим. Но чем же вы все-таки объясняете, что те самые товарищи, которые вполне прониклись значением смычки с крестьянством, в то же время по национальному вопросу занимают, как и я, гораздо более сдержанную позицию, признавая этот вопрос раздутым и чреватым опасностью перегибания палки в сторону отсталых окраин?
Б. Чем я объясняю такое противоречие? Логически оно объясняется тем, что не все люди вообще сводят концы с концами. Но логического объяснения для нас недостаточно. Политическое же объяснение состоит в том, что руководящую роль у нас в партии играет (и в ближайшую эпоху не может не играть) великорусское ядро, которое на опыте этих пяти лет вполне прочувствовало и продумало вопрос о взаимоотношениях великорусского пролетариата и великорусского крестьянства. Методом простой аналогии мы эти отношения распространяем на весь наш Советский Союз, забывая, или недостаточно учитывая, что на периферии живут другие национальные группы, с другой историей, с другим уровнем развития и, главное, с накопленными обидами. Великорусское ядро партии в массе своей еще недостаточно прониклось национальной стороной вопроса о смычке, а тем более национальным вопросом во всем его объеме. Отсюда-то и проистекают противоречия, о которых вы говорите, — иногда наивные, иногда нелепые, иногда вопиющие. И вот почему в решениях XII съезда по национальному вопросу нет преувеличения. Наоборот, они отвечают глубочайшей жизненной необходимости. И нам придется их не только применять, но и дальше развивать.
А. Если коммунисты великорусского центра ведут правильную политику в Великороссии, то ведь в других частях нашего Союза имеются свои коммунисты, которые ведут ту же работу в другой национальной обстановке. Здесь только естественное и неизбежное разделение труда. При этом великорусские коммунисты должны и будут бороться с великодержавным шовинизмом, а коммунисты других национальностей — со своим местным национализмом, направленным, главным образом, против русских.
Б. В ваших словах есть только часть правды, а часть правды ведет иногда к совершенно ложным выводам. Партия наша вовсе не есть федерация национальных коммунистических групп с разделением труда по национальному признаку. Такая перестройка партии была бы в высокой степени опасна.
А. Я ее вовсе и не предлагаю…
Б. Конечно, не предлагаете. Но развитие вашей мысли может повести к такому выводу. Вы настаиваете на том, что коммунисты-великороссы должны бороться с великодержавным национализмом, украинские коммунисты — с украинским национализмом. Это напоминает формулу спартаковцев в начале войны: «главный враг — в собственной стране». Но там дело шло о борьбе пролетарского авангарда против своей империалистской буржуазии, своего милитаристического государства. Там этот лозунг имел глубокое революционное содержание. Конечно, немецкие революционеры должны были бороться с гогенцоллернским империализмом, а не обличать французский милитаризм и пр. Было бы, однако, полным искажением перспектив переносить этот принцип на составные части советского союзного государства, ибо у нас армия одна, дипломатия одна и, что важнее всего, одна централизованная партия. Совершенно правильно, что бороться против грузинского национализма могут лучше всего коммунисты-грузины. Но это вопрос такта, а не принципа. Основа же дела состоит в том, чтобы ясно понимать исторические корни великодержавного наступательного национализма великороссов и оборонительного национализма малых народов. Нужно уяснить себе реальные пропорции между этими историческими факторами, и это уяснение должно быть одинаковым в голове и у великоросса, и у грузина, и у украинца, ибо самые пропорции эти зависят не от субъективного местного или национального подхода, а отвечают — должны отвечать — действительному соотношению исторических сил. Азербайджанский коммунист, работающий в Баку или в мусульманской деревне, великорусский коммунист, работающий в Иваново-Вознесенске, должны иметь одинаковую концепцию в национальном вопросе.
И эта одинаковая концепция должна состоять в неодинаковом отношении к великорусскому и мусульманскому национализму, по отношению к первому — беспощадная борьба, суровый отпор, особенно во всех тех случаях, когда он проявляется административно-правительственно; по отношению ко второму — терпеливая, внимательная, кропотливая, воспитательная работа. Если коммунист будет у себя на месте закрывать глаза на национальный вопрос в его полном объеме и станет бороться против национализма (или нередко против того, что ему кажется национализмом) сокращенными и упрощенными методами, нетерпеливым отрицанием, травлей, клеймением и пр., то он, может быть, соберет вокруг себя активные, революционные, субъективно преданные интернационализму «левые» молодые элементы, но никогда не даст нам прочной и серьезной смычки с туземной крестьянской массой.
А. Но как раз «левые» настаивают в окраинных республиках на более революционном, более энергичном разрешении аграрного вопроса. А ведь это же главный мост к нашему крестьянству?
Б. Бесспорно, аграрный вопрос, прежде всего, в смысле ликвидации всяких остатков феодальных отношений, должен быть разрешен везде и всюду. Имея сейчас уже устойчивое союзное государство, мы это разрешение земельного вопроса можем проводить со всей необходимой решительностью; конечно, разрешение земельного вопроса есть капитальнейшая задача революции… Но ликвидация помещичьего землевладения есть единовременный акт. А то, что мы называем национальным вопросом, есть очень длительный процесс. После земельной революции национальный вопрос не исчезает. Наоборот, он тогда только и выдвигается на передний план. И за всякие нехватки, недостатки, несправедливости, невнимание, грубость по отношению к туземным массам ответственность — и не случайно — будет в их головах связываться с Москвой. Нужно поэтому, чтобы Москва, как средоточие нашего государственного Союза, была неизменным инициатором и двигателем активной политики, насквозь пропитанной братским вниманием ко всем национальностям, входящим в состав Советского Союза. Говорить по этому поводу о преувеличениях, значит, поистине ничего не понимать.
А. В том, что вы говорите, много верного, но…
Б. Знаете что? Перечитайте-ка после нашей беседы резолюцию XII съезда. А потом при случае, может быть, поговорим еще раз.