Предстоящие переговоры с Францией, и чего от них можно ожидать.
(Мысли вслух).
В скором времени, — если во Франции не случится каких-либо министерских неожиданностей, — предстоит открытие официальных советско-французских переговоров.
Дело, как известно, немножко затянулось. Когда г. Эррио приезжал в Москву в 1923 году, он рвал и метал против национального блока, который не умеет установить необходимых связей с Советской Республикой. Когда г. Эррио стал у власти, он довольно старательно саботировал развитие франко-советских отношений. Г. Пенлеве не сдвинул дела ни на шаг. Таким образом, усилиями левого блока было потеряно около двух лет. Теперь, вопрос как будто ставится на рельсы официальных и в то же время деловых переговоров.
Какие-либо чрезвычайные надежды были бы, разумеется, неуместны. Есть основания опасаться, что с французской стороны будут попытки подойти к делу не с точки зрения хозяйственных интересов Франции в целом, а с точки зрения рантье, который спекулировал на царизме и обжог себе пальцы. Мы, однако, хотим надеяться на практические результаты переговоров. Во всяком случае, мы сделаем все, чтобы их достигнуть. Необходимым условием для этого является полная ясность в постановке вопросов. Словесным замазыванием противоречий, общими фразами, сентиментальными разговорами о дружбе, дела не продвинуть ни на шаг вперед. Нужна точная и конкретная постановка целей и деловое определение путей, которые ведут к ним.
Прежде всего, наши собеседники должны помнить, что мы по-прежнему начисто отвергаем точку зрения легитимизма в отношении царской задолженности. Декрет от 21 января 1918 года, объявивший аннулированными старые долги, остается в полной силе, и мы меньше, чем когда бы то ни было, собираемся его отменять. Если же захотеть подойти к прошлому с точки зрения материальных интересов народов Советского Союза и Франции, то здесь придется немедленно сопоставить два больших счета. В одном будет перечень убытков, понесенных французскими капиталистами и отчасти мелкими буржуа в результате Октябрьской революции и ее социалистических мероприятий; в другом — перечень ущерба, нанесенного Советской Республике годами интервенции, гражданской войны и блокады под руководством гг. Клемансо, Мильерана и других. К этому мы имеем полное право прибавить счет за войну. Если бы в 1914 году царская Россия заявила Франции и Англии, что она в течение трех лет поддержит их своими войсками, потеряет при этом миллионы людей, разорит, в интересах союзников, свое хозяйство и не примет никакого участия в дележе добычи, то и Франция и Англия не только отказались бы от всех старых долгов, но взяли бы на себя новые финансовые обязательства неограниченных размеров. Если бы наши контрагенты, вместо того, чтобы открыть свежую страницу, захотели сводить счета за прошлое, — что ж, мы не откажемся. Активное сальдо на многие и многие сотни миллионов окажется бесспорно в нашу пользу. Кто в этом не уверен, того мы отсылаем к недавно вышедшей книге: «Кто должник?» — (Сборник документированных статей по вопросу об отношениях между Россией, Францией и другими державами Антанты до войны 1914 г., во время войны и в период интервенции. — Авиаиздательство, Москва, 1926). Если от нас потребуют, мы развернем список преступлений, учиненных над народами России с 1914 года в интересах правящих классов стран Антанты, т.е. в последнем счете, — в интересах Соединенных Штатов Северной Америки. Мы достаточно вооружены для тяжбы по вопросу: кто кому должен? В то же время мы не сомневаемся, что постановка вопроса в этой плоскости могла бы иметь только один результат: мы снова разойдемся из-за прошлого, ничего не сделав для будущего.
Наш подход иной. Советское хозяйство, как и хозяйство Франции, представляют собою живые организмы со своими живыми потребностями. При самом скромном запасе здравого смысла и хозяйственного предвидения можно найти такие формы хозяйственных взаимоотношений, которые принесут большие выгоды обеим сторонам. Мы отнюдь не намерены отказываться от покупки французских машин только потому, что полтора миллиона русских солдат легли костьми из-за прекрасных глаз французской буржуазии, или потому, что опьяненных шовинизмом национальный блок пытался погубить нашу страну в хаосе гражданской войны, голода и эпидемий. Французская машина не несет никакой ответственности за эти преступления; если эта машина хороша и если условия, на которых она нам может быть продана, отвечают интересам нашего хозяйства, мы эту машину купим и заплатим за нее, во всяком случае, не дешевле, чем другие. Здесь центр вопроса: может ли и хочет ли французское правительство создать такие условия, при которых французское машиностроение работало бы на советский рынок?
Наше хозяйство бурно растет. Это означает одновременно две вещи: во-первых, что мы нуждаемся в кредитах; во-вторых, что мы имеем возможность на них претендовать. Речь, конечно, идет о долгосрочных кредитах, вытекающих из поставок тяжелого оборудования. Правда, столь же злобная, как и невежественная печать наших врагов сейчас усугубила свои вещания насчет нашего «неизбежного» банкротства. Пищей для этих пророчеств являются наши экспортно-валютные затруднения. Разумеется, если какое-либо правительство или серьезная группа банкиров и промышленников думают, что мы идем к банкротству, то самое лучшее будет, если они не станут ни себя ни нас утруждать бесполезными переговорами. Кандидату в банкроты не оказывают кредита. Но еще более безнадежно ждать от него уплаты старых долгов.
Французское правительство, как мы надеемся, не склонно верить мрачным предсказаниям, исходящим от эмигрантских клик, из подвалов Скотленд-Ярда и от наиболее разочарованных держателей царских бумаг. Французское правительство, как мы надеемся, понимает, что именно в наших экспортно-валютных затруднениях ярче всего выражается наш рост. Наша промышленность, уже упирающаяся головой в довоенный уровень, отстает тем не менее от развития народного хозяйства в целом, и экспорт продуктов сельского хозяйства задерживается недостатком промышленных товаров, несмотря на огромных рост этих последних.
В странах капиталистических хозяйственные затруднения имеют рассеянный характер, у нас — концентрированный. В Германии, например, хозяйственные затруднения выражаются в банкротстве многих тысяч предприятий. У нас государство отвечает за 97 проц. крупных и средних промышленных предприятий, за транспорт, за банки, не давая никому из них дойти до банкротства. Это значит, что все затруднения наших заводов, фабрик, банков, железных дорог, шахт и рудников ложатся на государство. Мудрено ли, если в процессе руководства национализированным, кооперированным, а в известной мере и крестьянским хозяйством наше государство испытывает затруднения валютного и всякого иного рода? Каждая капиталистическая фирма, каждый процветающий американский трест, каждый монопольный синдикат знают периоды острых заминок, недостатка платежных средств и проч. А ведь наше государство есть фирма фирм, трест трестов и синдикат синдикатов. Деловые и серьезные люди должны скорее поражаться тем, что наши затруднения — при резком подъеме хозяйства и отсутствии иностранных кредитов — имеют столь мягкий, столь мало болезненный характер. Мы хотим надеяться, что французское правительство стоит на точке зрения деловых и серьезных людей. Только при таком условии имеют смысл переговоры.
Нам нужны долгосрочные кредиты, валютные и товарные. Мы знаем, что тяжелое положение французских финансов крайне ограничивает возможности денежных займов. Но мы знаем также, что производительные силы французской промышленности, чрезвычайно возросшие за время войны, далеко не использованы полностью, и что затруднения по этой линии будут в ближайшие годы только расти. Об этом, во всяком случае, позаботится «союзники» Франции, в первую голову Соединенные Штаты Северной Америки. Франция нуждается в генеральном покупателе для продуктов своей промышленности. Мы для переоборудования нашей — нуждаемся в продуктах французского машиностроения на условиях длительного кредита, за который намерены платить в срок и чистоганом. Наши обязательства мы выполняем на сто процентов. Кредит не дается даром, — мы это знаем не только из учебников политической экономии. Мы готовы за кредит платить. И так как наши потребности велики, и так как мы растем быстро, и так как через пять-семь-десять лет мы будем неизмеримо богаче, чем сейчас, то мы согласны платить высокие проценты. Если руководящие круги Франции сочтут целесообразным часть этих процентов переводить на счета тех или других держателей вышедших в тираж русских бумаг, мы возражать не станем. По совести говоря, нас это мало интересует. Мы готовы аккуратно и, увы, недешево платить за нужный нам кредит французской буржуазии, а как она нашу дань будет распределять в своей собственной среде, это уже, по существу, нас не касается. Вопрос для нас только в высоте процента. Мы не можем брать обязательств, которые были бы не по силам нашему хозяйству. Мы примем только такое соглашение, которое поможет нам ускорять подъем нашего хозяйства.
Чтобы довести нашу мысль до полной ясности, возьмем арифметический пример. Разумеется, на данной стадии речь может идти только о таком примере, все цифры которого произвольны. Допустим, что мы получим во Франции комбинированный (валютный и товарный) кредит на скромную сумму в 300 миллионов рублей. Допустим, что рыночная стоимость этого кредита — 7 проц. годовых. Допустим, далее, что французское правительство говорит нам: в данных конкретных условиях мы, связанные «общественным мнением» наших рантье, можем вам дать этот кредит на условиях не ниже 11 проц. годовых, причем 4 проц. мы — французское правительство — получаем непосредственно в свои руки для расплаты с вышеименованными рантье. Это значит, что советское правительство должно было бы уплачивать в год, в виде процентов и погашения, не 21 миллион, а 33 миллиона, из которых французское правительство распределило бы 12 миллионов между держателями старых бумаг, а 21 миллион переступали бы в возмещение за свеже полученные кредиты. Такая комбинация ни в каком случае не является для нас идеальной: годовой балласт в 12 миллионов рублей не заключает в себе ничего привлекательного. Но так как кредиты нам нужны, и так как мы заинтересованы в возможно широком развитии хозяйственных связей с Францией, то мы могли бы на такую сделку пойти. Мы выдвинули бы при этом, однако, следующее условие: годовые платежи должны быть распределены так, чтобы в ближайшие годы нашего хозяйственного подъема нам пришлось платить минимальные суммы, соответственно с переживаемым нами периодом перехода от разорения и нищеты к народному довольству и народному богатству.
Повторяем еще раз: взятые выше цифры совершенно произвольны. О них, об этих цифрах и должен быть в Париже главный разговор. А параллельно наша промышленность должна зондировать французскую, которой отнюдь не возбраняется — наоборот, рекомендуется — ответить на это контрзондированием.
Нам могут возразить, что кредиты, особенно промышленные, являются вопросом частного соглашения с соответственными французскими фирмами. Вопрос же о старых «обязательствах» должен составить содержание правительственных переговоров. Но такой ответ для нас мало убедителен. Французское правительство может облегчить кредиты и может затруднить их. Французская промышленность нуждается в генеральном заказчике. Французское правительство не может занимать позиции нейтралитета, тем более неблагожелательного, по отношению к интересам французской промышленности, которые — в соответственных пунктах — совпадают с интересами советского народного хозяйства. Одни переговоры можно прекрасно сочетать с другими. Французскому правительству известны номера телефонов французских банков и машиностроительных фирм.Этим последним, как мы думаем, известны телефоны министерства иностранных дел, даже номер личного телефона г. Бриана. Вопрос можно уладить. Для этого нужны только: широкий хозяйственный кругозор (т.е. не кругозор обиженного рантье) и добрая воля. У нас есть и то и другое. Если мы встретим эти качества со стороны нынешних руководителей Франции, то переговоры будут короткими и успешными. Мы этого искренне желаем.
Л. Троцкий.
«Правда» 17 января 1926 г.