Партийный бюрократизм и партийная демократия.

В Политбюро.

Троцкий написал это письмо в Политбюро по возвращении из полуторамесячного лечебного отпуска в Германии. Подчеркивания в машинописи выделены жирным шрифтом. Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-2986 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/

Обращаю ваше внимание на следующее обстоятельство.

2 июня тов. Угланов сделал доклад на расширенном пленуме Замоскворецкого райкома. Не касаясь других сторон этого доклада, о котором сужу по отчету «Правды», необходимо остановиться здесь на том, как тов. Угланов, руководитель московской организации, понимает и определяет внутрипартийную демократию.

Что такое «демократия»?

Приведу дословно относящееся сюда место («Правда», № 127 от 4 июня 1926 г.): «В чем сущность внутрипартийной демократии?» Тов. Угланов дает четкий ответ:

«в том, чтобы своевременно и правильно ставить на разрешение партийной организации основные задачи, стоящие перед партией и страной, в том, чтобы втягивать в обсуждение и разрешение этих вопросов широкие массы партийцев, в том, чтобы своевременно и правильно разъяснять пролетариату основные вопросы социалистического строительства; проверять на настроениях рабочего класса, его отдельных отрядах правильность нашей политики и на основе такой проверки выправлять линию».

Совершенно очевидно, что это определение, которое отчет вполне справедливо называет «четким», имеет законченный программный характер. По существу дела мы имеем здесь теоретическую формулировку партийного бюрократизма как системы, где партия, как таковая, выступает лишь в качестве материала в руках аппарата. Не трудно, в самом деле, убедиться, что во всех тех действиях и отношениях, совокупность которых тов. Угланов называет внутрипартийной демократией, роль активного начала остается исключительно за партийным аппаратом, который в каждый данный момент решает, в каких формах и пределах надлежит ему «воздействовать» на партийную массу в целом.

Разберем по пунктам.

а) Демократия состоит в том, «чтобы своевременно и правильно ставить перед партией задачи». Для докладчика совершенно ясно и предрешено, что задачи перед партией ставит аппарат и только аппарат, и если он их ставит «своевременно и правильно», причем о своевременности и правильности судит он сам, — то это и есть «внутрипартийная демократия».

б) Демократия состоит, далее, в том, « чтобы втягивать в обсуждение и разрешение этих вопросов широкие массы партийцев». Само слово «втягивать» характеризует здесь направление мысли целиком. Партия изображается в виде инертной массы, которая упирается и которую приходится «втягивать» в обсуждение тех задач, которые ставит перед нею тот же партийный аппарат. Причем, если он правильно и своевременно ставит, а затем правильно и своевременно втягивает, то это и есть «внутрипартийная демократия».

в) Далее мы узнаем, что демократия состоит в том, «Чтобы своевременно и правильно разъяснять пролетариату основные вопросы социалистического строительства», т.е. те самые вопросы, которые аппарат ставит перед партией и в обсуждение которых он её втягивает. Здесь односторонне бюрократическое отношение между аппаратом и партией распространяется на класс.

г) Демократия состоит в том, чтобы «проверять на настроениях рабочего класса, его отдельных отрядах, правильность нашей политики».

Тот самый аппарат, который ставит задачи, который втягивает в их обсуждение партию, который разъясняет эти задачи пролетариату, — этот самый аппарат проверяет свою политику на «настроениях» рабочего класса, чтобы «на основе такой проверки выправлять линию». Таким образом, линию выправляет тот же, кто её создает: аппарат. Он ставит задачи «правильно и своевременно», т.е. те задачи и тогда, какие и когда найдет нужным. Он втягивает в их обсуждение партийную массу в тех рамках и пределах, какие найдет правильными и своевременными. Он разъясняет, что найдет нужным, через партию рабочему классу. Он, аппарат, проверяет результаты этой работы «на настроениях» рабочего класса. И он, аппарат, на основе такой проверки, такого учета настроений, выправляет «своевременно» свою линию.

Никаких других черт внутрипартийной демократии т. Угланов не указал. Отчет, как мы уже знаем, называет его определение демократии «четким». Определение это имеет, повторяю, законченный программный характер. Оно представляет собою новое слово в развитии партийного режима и партийной идеологии. До 2 июня 1926 года партия давала не раз определение того режима, который она понимает под именем внутрипартийной демократии. Наиболее яркими моментами развития партийной мысли в этом вопросе явились: резолюция X съезда (1921 г.) и единогласно принятая резолюция ЦК 5 декабря 1923 года, подтвержденная затем XIII съездом партии. Резолюция последнего, XIV съезда партии говорит только о необходимости стать «на путь последовательной внутрипартийной демократии». Понятие внутрипартийной демократии в резолюции XIV съезда не поясняется именно потому, что это уже было сделано с необходимой полнотой предшествующими съездами партии. XIV съезд исходил из того, что дело идет не о новом программном определении внутрипартийной демократии, а об её фактическом осуществлении. Иначе подходит к вопросу руководитель московской организации тов. Угланов. Он ставит вопрос: «В чем сущность внутрипартийной демократии?» Поставив перед собою этот программный вопрос, тов. Угланов не обращается к дававшимся партией ранее определениям демократии. Он дает свое новое определение, нами только что рассмотренное.

Определяя «сущность» демократии, т. Угланов фактически противопоставляет свое программное определение тому, какое давалось до сих пор партией и считалось бесспорным. Так, резолюция X съезда одной из основных черт демократии объявляла «постоянный контроль со стороны общественного мнения партии над работой руководящих органов». Единогласно принятая резолюция 5 декабря 1923 года гласит: «Рабочая демократия означает свободу открытого обсуждения всеми членами партии важнейших вопросов партийной жизни, свободу дискуссии по ним, а также выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху». Вот эти три черты: а) свободное обсуждение всеми членами партии всех важнейших вопросов, б) постоянный контроль партии над её руководящими органами и в) выборность должностных лиц и коллегий снизу доверху — вот эти три черты совершенно выпадают из углановского определения «сущности» внутрипартийной демократии. У него аппарат проверяет партию, но о контроле партии над аппаратом не сказано ни слова. У него аппарат своевременно ставит вопросы и «втягивает» партию в обсуждение тех вопросов, которые считает своевременными. О свободном обсуждении партией всех вопросов у него нет и помину. И наконец, из сущности внутрипартийной демократии у него совершено исключен вопрос о выборности руководящих должностных лиц.

Резолюция 5 декабря 1923 года гласит: «Интересы партии как в смысле успешной борьбы её с нэповскими влияниями, так и в смысле повышения её боеспособности во всех областях работы требуют серьезного изменения партийного курса в смысле действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии». ХIII съезд одобрил эту постановку вопроса. XIV съезд еще раз напомнил о необходимости провести то изменение партийного курса, которое было единогласно провозглашено ЦК в декабре 1923 года. Разными руководящими товарищами неоднократно признавалось, что между резолюциями о партийной демократии и фактической практикой существует различие, которое одним казалось вопиющим противоречием, а другим — временным несоответствием. Все, однако, исходили, по крайней мере программно, по крайней мере на словах, по крайней мере формально, из того, что практика должна постепенно приближаться к принципиальному определению демократии, как такого партийного режима, сущность которого определяется, прежде всего, свободой обсуждения всех вопросов, постоянным контролем партийного общественного мнения над учреждениями и выборностью всех должностных лиц и коллегий.

Т. Угланов впервые делает открытую попытку преодолеть противоречие между программным определением демократии и фактическим режимом путем решительного снижения программы к уровню практики. Сущностью демократии он объявляет неограниченное господство партийного аппарата, который ставит, втягивает, проверяет и исправляет. 2 июня 1926 года партия получила наиболее законченное определение режима, основанного на полновластии аппарата. Пытаясь определить сущность демократии, тов. Угланов определил сущность бюрократии. Правда, в определении тов. Угланова эта бюрократия не просто командует, а ставит вопросы перед массами, втягивает их и исправляет пинию. Но это значит лишь, что тов. Угланов дает определение «просвещенной» бюрократии. На демократию здесь нет и намека.

Само собою разумеется, что партия есть, прежде всего, организация действия. Весь режим должен обеспечивать возможность своевременного и единодушного действия партии как целого. Отсюда вытекают: как необходимость действительной партийной демократии, так и её реальные ограничения в конкретных условиях исторической обстановки каждого данного периода. Все это мы знаем. Партия не может быть превращена в дискуссионный клуб. Этого партия не забывала ни на X съезде, ни после него. Но именно для того, чтобы обеспечить в новых, более сложных условиях способность партии к проведению пролетарской диктатуры, партия не уставала с 1921 года выдвигать и повторять ту мысль, что по мере усиления пролетарских элементов в партии, по мере повышения культурно-политического уровня партии в целом, партийный режим должен непрерывно изменяться в сторону преодоления бюрократизма и аппаратности методами свободного обсуждения, коллективного решения, контроля над аппаратом и его выборности снизу доверху. Со времени перехода от военного коммунизма к нэпу, от гражданской войны к хозяйственному и культурному строительству прошло более пяти лет. Провозглашение курса на внутрипартийную демократию естественно вытекало из условий перехода от гражданской войны к развернутому социалистическому строительству. С конца 1923 года, когда необходимость «серьезного изменения партийного курса» была провозглашена самим ЦК, прошло два с половиной года. В течение этого пятилетнего срока, особенно второй его половины, нам не приходилось вести войны. Хозяйство наше росло. Пролетариат восстанавливался. Партия в основном своем составе стала пролетарской. Уровень партии, опыт её поднялись. Казалось бы, все эти условия десятикратно усиливают необходимость «серьезного изменения партийного курса» в сторону демократии. Такого изменения, однако, не произошло. Наоборот, никогда еще режим партии не был пропитан в такой степени назначенством, командованием, подозрительностью, зажимом, т.е. всеохватывающим аппаратным началом, как теперь. Противоречие, и притом вопиющее, между программным определением партийной демократии, между провозглашенной и подтвержденной необходимостью курса на партийную демократию, с одной стороны, и между фактическим партийным режимом, с другой, налицо. Это противоречие становится для партийного сознания все более острым, мучительным и прямо-таки нестерпимым. Ничего так не тяжко для революционной партии, как двойственность, как несоответствие между словом и делом. За известными пределами эта двойственность переходит в явную фальшь. И вот тов. Угланов берет на себя инициативу пересмотра принципиальной установки партии в вопросе внутрипартийного режима и рабочей демократии вообще. Тов. Угланов смело ставит вопрос о «сущности» демократии и открывает эту сущность в своевременно и правильно работающей просвещенной бюрократии. Если бы не было никаких других явлений, то по этому одному признаку можно было бы сказать: в нашем партийном развитии мы стоим на повороте. Нынешняя двойственность держаться не может. Либо, в полном соответствии с решениями съездов, должно начаться серьезное изменение партийного режима, либо партия должна изменить свою ориентировку, т.е. перейти с ленинской позиции на углановскую.

Причина бюрократизма в отношениях между классами.

Партийный режим не имеет самодовлеющего характера. С одной стороны, он зависит от всей обстановки, а с другой — через него выражается общее направление политики. Каким же образом могло случиться, что несмотря на благоприятное изменение хозяйственной обстановки и культурный рост пролетариата, партийный режим непрерывно менялся за последний период в сторону бюрократизации?

Объяснять дело только некультурностью страны и тем обстоятельством, что партия наша является правящей, никуда не годится, во-первых, потому, что некультурность страны убывает, а партийный бюрократизм прибывает, и во-вторых, если бы правящая роль партии неизбежно вела с собой возрастающую бюрократизацию её, то это грозило бы гибелью партии. Но о такой перспективе не может быть и речи. Некультурность сама по себе, в виде неграмотности и отсутствия необходимых простейших навыков, ведет больше всего к бюрократизму в государственном аппарате. Но ведь партия включает в свой состав наиболее культурный и инициативный авангард трудящихся, главным образом, пролетариата. Авангард этот растет количественно и качественно. Следовательно, поскольку дело идет о внутрипартийном режиме, этот последний должен бы неизменно демократизоваться. На деле же он бюрократизовался. Ясно, что голая ссылка на некультурность ничего не объясняет и, прежде всего, не объясняет тенденцию развития, его динамику. Между тем бюрократизация, дойдя до крайних своих пределов, ищет для себя теоретического увенчания. В этом и состоит принципиальное значение попытки тов. Угланова.

Основную причину бюрократизации нужно искать во взаимоотношениях между классами. Нельзя закрывать глаз на то, что параллельно с известным развитием советской демократии в деревне мы имели чрезвычайный зажим в Москве и Ленинграде. Демократия не самодовлеющий фактор. Дело идет о такой политике пролетарской диктатуры в области хозяйства, культуры и пр., чтобы носитель этой политики, пролетарский авангард, мог во все возрастающей степени осуществлять её путем свободного обсуждения, контроля над аппаратом и выборности его. Совершенно очевидно, что если промышленность, т.е. база социалистической диктатуры, отстает от народнохозяйственного развития в целом; если распределение народнохозяйственных накоплений не совершается на началах, обеспечивающих дальнейшее возрастание социалистических тенденций над капиталистическими; если вытекающие отсюда трудности ложатся, прежде всего, на рабочий класс; если рост его заработной платы задерживается при общем народнохозяйственном росте страны; если такие исключительные фискальные средства, как водка, ложатся своею тяжестью в возрастающей степени на рабочих, — то партийный аппарат все в меньшей степени может проводить эту политику мерами внутрипартийной демократии. Бюрократизация партии является в этом случае выражением нарушенного и нарушаемого в ущерб пролетариату социального равновесия. Это нарушение равновесия проходит через партию и давит на её пролетарский авангард. Отсюда возрастающий зажим в самых могущественных центрах пролетариата, в главных базах партии. Отбросив свободное обсуждение, коллективную выработку задач, контроль над аппаратом и выборность его, тов. Угланов сводит задачу к тому, чтобы на «настроениях « пролетариата проверять партийную политику, т.е. эмпирическим аппаратным путем прощупывать, в каких пределах рабочий класс и его авангард готовы и способны выдерживать нажим, вытекающий из всей хозяйственной и социальной ориентировки партийного руководства. Отсюда-то и вытекает замена методов демократии методами просвещенной бюрократии.

Ослабление идейного центра как дополнительная причина партийного зажима.

Всякий режим развивает свою внутреннюю логику, а бюрократический режим развивает её быстрее всякого другого. Совершенно естественно, если источником отпора неправильностям как хозяйственной политики, так и дополняющего её партийного режима являются крупнейшие промышленные и культурные центры страны. Естественно, если этот отпор находит свое выражение также и внутри руководящей верхушки партии. И опять-таки вполне закономерно в условиях господства аппаратного режима, что всякие разногласия обнаруживают тенденцию превращаться в борьбу замкнутых фракционных группировок. Что правящая партия в условиях революционной диктатуры не может мириться с режимом борющихся фракций, это совершенно бесспорно. Нужно только добавить, что аппаратный режим с абсолютной необходимостью порождает из себя фракции. Более того, при замкнутом аппаратном режиме, который только командует, но не допускает над собою контроля, возникновение группировок есть единственная вообще возможность внесения поправок в аппаратную политику. Об этом также с полной отчетливостью говорила резолюция 5 декабря 1923 года, осуждавшая бюрократический режим именно за то, что он «считает всякую критику проявлением фракционности» и этим толкает «добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности». С того времени, как эта резолюция была единогласно принята, прошло 212 года, в течение которых аппаратный режим углублялся и обострялся, а следовательно, усугублялась и порождаемая аппаратным режимом тенденция к фракционным группировкам. Результатом этого является дробление партийных кадров, систематическое отметание от руководства партией ценных её элементов, представляющих значительную долю накопленного ею опыта, и систематическое сужение и идейное обеднение руководящего ядра. Что этот именно процесс происходит на наших глазах, притом с возрастающей скоростью, и что он далеко еще не завершил своей разрушительной работы, в этом не может быть сомнений ни для одного серьезного коммуниста. Сосредоточение полновластного партийного аппарата в руках все более суженного руководящего ядра порождает новое и чрезвычайно острое противоречие: между ростом аппаратного могущества и ослаблением идейной силы руководящего центра. При этих условиях страх перед уклонами должен прогрессивно возрастать, с вытекающими отсюда последствиями, в виде так называемых организационных выводов, которые еще более сужают круг призванных к руководству и еще более толкают их на путь бюрократизации партийного режима.

На каждом этапе этого дробления руководящих кадров аппаратное руководство охватывается иллюзиями: только бы справиться с новой помехой, а дальше можно будет уже беспрепятственно «ставить вопросы», «втягивать массы», «проверять» и «направлять». Но на самом деле, в обстановке бюрократического сдвига партийного руководства, каждый новый аппаратный разгром оппозиции автоматически вызывает новые трещины и новые опасности. Что на ленинградской группе процесс не закончился, это совершенно и полностью очевидно. Трещины, которые имеются в руководящем ядре, не развертываются открыто, поскольку аппарат продолжает борьбу против старой (1923) и новой (1925) оппозиций. На известном и не столь отдаленном этапе новая часть аппарата неизбежно будет ходом вещей отброшена в оппозицию — со всеми вытекающими из этого последствиями. Не видеть этого могут только слепцы.

Диктатура партии или диктатура класса?

На последнем пленуме снова поднят был — правда, лишь вскользь — спор о диктатуре пролетариата или диктатуре партии. В абстрактной постановке спор этот легко может сбиться на схоластику. Разумеется, основой нашего режима является Диктатура класса. Но этим самым предполагается, что этот класс не только « в себе», но и «для себя», т.е. что это класс, пришедший к самопознанию через свой авангард, т.е. через партию. Без этого не может быть диктатуры. Изображать дело так, что партия только учительница, а диктатуру проводит класс, значит подмалевывать то, что есть. Диктатура есть наиболее концентрированная функция класса, и поэтому основным орудием диктатуры является партия. В самом основном класс осуществляет диктатуру через партию. Вот почему Ленин говорил не только о диктатуре класса, но и о диктатуре партии, в известном смысле отождествляя их.

Правильно ли такое отождествление? Это зависит от реального развития самого процесса. Если развитие диктатуры допускает и вызывает развитие демократических методов в партии и в рабочих организациях вообще, с сохранением необходимой «пропорции» между рабочей демократией и крестьянской, тогда исторически и политически отождествление диктатуры класса и диктатуры партии оправдывается полностью и целиком. Если же между крестьянством, вообще частным хозяйством и промышленностью наблюдается диспропорция; если эта диспропорция возрастает; если она находит свое политическое выражение в том, что демократия в крестьянстве развивается до известной степени за счет рабочей демократии, — то диктатура получает неизбежно аппаратно-бюрократический уклон. В этих условиях аппарат командует над партией и через нее пытается командовать над классом. Приведенная выше формула тов. Угланова дает законченное выражение такого рода режиму. Кто говорит, что диктатура класса не есть диктатура партии, тот, казалось бы, должен, прежде всего, понять, что диктатура класса не есть диктатура партийного аппарата. Диктатура партии не только теоретически, но и практически не противоречит диктатуре класса, а является её выражением, если режим рабочей демократии получает все большее и большее развитие. Наоборот, возрастающее аппаратное засилье, которое само по себе является результатом давления противодействующих классовых тенденций, ставит партию неизбежно перед возрастающей опасностью сдвигов с классовой линии. Вот эту опасность аппаратный режим маскирует, поскольку пытается отождествить себя с диктатурой класса. Партия служит аппарату только для прощупывания «настроений» рабочего класса, чтобы «на основе такой проверки», «выправлять линию». Между углановским определением сущности внутрипартийной демократии и между отрицанием диктатуры партии есть, таким образом, глубокая внутренняя связь. Бюрократический режим стремится к теоретическому оформлению. Теория бюрократизма всегда отличалась скудостью. Бюрократизм всегда тяготел к формуле: «государство — это я», партия — это я. Углановская постановка вопроса, в сущности, ликвидирует партию, растворяя её в «настроениях» рабочего класса и заменяя её централизованным самодовлеющим партийным аппаратом. Сталинская постановка вопроса о диктатуре класса, противопоставляемой диктатуре партии, ведет неизбежно к диктатуре аппарата, ибо класс с дезорганизованным авангардом (отсутствие свободного обсуждения, контроля над аппаратом, выборности — и есть дезорганизация авангарда) только и может, что стать объектом руководства централизованного аппарата, который, в свою очередь, отдаляясь от партии, все больше и больше должен подпадать под давление враждебных классовых сил.

Выводы

Рисуя эту тенденцию, мы, разумеется, ни на минуту не думаем, что она станет реальностью. И в рабочем классе, и в партии, и в самом партийном аппарате есть могущественные силы противодействия этой исторической тенденции, которая неизбежно вытекает из бюрократизма. Чем раньше и полнее партия осознает угрожающую тенденцию; чем смелее и открытее лучшие элементы партийного аппарата помогут партии осознать опасность и повернуть руль, — тем меньше будет потрясений, тем ровнее и безболезненнее пройдет изменение партийного режима. Из всего сказанного выше совершенно ясно, что изменение режима в сторону рабочей демократии неотделимо от изменения хозяйственного курса в сторону действительной индустриализации и выправления линии партийного руководства в сторону его действительной интернационализации.

Дальнейшее развитие бюрократического режима ведет фатально к единовластию со столь же фатальным снижением идейного руководства. Демократизация партийного режима не только допускает, но и требует восстановления коллективного руководства на более высоком культурно-политическом уровне. Курс на индустриализацию, курс на обеспечение за пролетариатом надлежащего места в хозяйстве и культурной жизни страны, курс на рабочую демократию и, прежде всего, внутрипартийную, и, наконец, курс на коллективное руководство партией сливаются, таким образом, в единую задачу.

Л. Троцкий

6 июня 1926 г.