Методы руководства.

Троцкий пронумеровал эту статью, как «Циркулярное письмо №21», но оно должно быть нумеровано №22. По-видимому, писание письма из-за переезда на дачу растянулось и привело к повторениям и ошибкам в нумерации и датах. Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-1613 — /И-R/

Дорогой товарищ,

За последнее время я получил от целого ряда товарищей письма, заключавшие в себе жалобы на то, что от меня нет ответа. В том же обвиняют и сына. Все эти обвинения основаны на почтовых «недоразумениях». Не было ни одного письма, ни одной открытки, ни одной телеграммы, на которые мы не ответили бы немедленно или, в крайнем случае, на следующий день. По многим и многим адресам мы пишем, не дожидаясь вести, на основании первого сообщения об адресе вновь прибывшего. Поэтому если кто-либо из товарищей не получает ответа на свое письмо, то это означает лишь, что либо мы не получали этого письма, либо же наш ответ не дошел до адресата. Для характеристики почтовых сношений достаточно сказать, что я вчера, то есть 1 июня, получил из Москвы письмо от дочери, посланное ею 20 марта. Замечательно, что из некоторых пунктов письма доходят довольно правильно, например, от Раковского из Астрахани, от Преображенского из Уральска, от Сосновского из Барнаула. Зато есть пункты, откуда письма либо совсем не доходят, либо доходят с огромным запозданием и притом не все. Так, например, я не получил до сих пор ни одного письма от тов. Радека. От Врачева получил вчера первое письмо от 12 мая; между тем он сообщает, что написал мне уже два письма заказным порядком с оплаченным обратным уведомлением о получении. Этих двух писем я не получал. Тов. Врачев, таким образом, вправе востребовать с почты штрафные суммы за утрату заказной корреспонденции. И другим товарищам следовало бы систематически прибегать к этому же способу.

Почти все полученные за последние дни письма касаются: а) событий в Германии; б) «левого курса» у нас; в) телеграммы Радека в «Правде»; г) неизбежной темы о здоровье.

Относительно событий в Германии я могу судить только на основании газет, следовательно, на весьма шатком «основании». Что касается выборов в Германии, как и во Франции, то над ними придется еще более детально поработать, когда получатся соответственные номера иностранных газет. Статьи нашей печати об этих событиях ниже всякой критики: нет и намека на конкретный марксистский анализ социальных и политических передвижек в стране; все это заменяется самым вульгарным агитаторством, «выводы» которого забываются на другой же день не только читателями, но и авторами. Об истории с Ленинбундом я знаю только то, что было напечатано в «Правде», то есть почти ничего, или даже менее того, поскольку отрицательная величина меньше нуля. Во всяком случае даже из самой «Правды» явствует, что 80 тысяч голосов, зачисленных корреспондентом «Правды» Ковровым в троцкисты, суть на самом деле сторонники Корша и ему подобных. Это полуанархистские элементы, столь же далекие от нас — поскольку дело касается идеологии, — как и презренный либеральный мазилка Ковров, который всю жизнь потрафлял под редакцию той газеты, в которой сотрудничал, все равно были бы это право-либеральные «Русские Ведомости» или «Правда». Величайшим скандалом уже является один тот факт, что из Германии основным информатором русских рабочих является этот жалкий, невежественный и глупый Тряпичкин*. Самый, однако, факт, что в Германии нашлось 80 тысяч рабочих, голосовавших уже после опыта так называемой коммунистической рабочей партии за Корша и компанию, имеет глубоко симптоматическое значение. Анархизм всегда был и будет наказанием за грехи оппортунизма. Полевение в немецком рабочем классе только начинается. Социал-демократия от него выиграла пока еще значительно больше, чем коммунисты. Это показывает, что пока еще идет очень бесформенное общее движение влево. Его дифференциация неизбежна. Неправильная политика может чрезвычайно усилить группу 80 тысяч.

* Герой комедии Гоголя «Ревизор», продажный столичный журналист. — /И-R/

Тот же либеральный Тряпичкин-Ковров называет зульского Гейма «троцкистом». Насколько я припоминаю, семья Геймов — это местная правящая династия, руководившая зульской организацией и при социал-демократии, и при компартии. Под давлением зульских рабочих Геймы шли на сделку с оппозицией, чтобы не терять насиженных мест, а теперь, если верить Коврову, переходят к социал-демократии, а от социал-демократии — к коммунистам, с постоянной готовностью вернуться опять в либеральное стойло. Раскол Ленинбунда есть жестокий урок для немецкой левой, прошедшей — не нужно этого забывать — зиновьевскую школу верхоглядства. Мы уже достаточно хорошо знаем из опыта последних лет, что основная «диспропорция» в Европе состоит в несоответствии между степенью зрелости пролетарского авангарда и зрелостью всей революционной обстановки. Эта «диспропорция» распространяется, разумеется, целиком и на оппозицию, которая делает в сущности первые серьезные попытки самостоятельно разобраться в обстановке, а не просто брать под козырек перед каждым дежурным вождем. Руководящие группы вырабатываются медленно, а особенно в нынешней, совершенно исключительной обстановке. Шатаний, колебаний, перебежек, расколов будет еще немало впереди, как внутри официальных компартий, так и в тех группах, которые на данном этапе вытеснены из их состава. На этот счет не нужно делать себе никаких иллюзий. Люди учатся ходить только на собственных ногах, причем неизбежно набивают себе шишки на лбу и в других местах.

Телеграмма Радека в «Правде» есть результат некоторой излишней импульсивности, вряд ли много более того. Некоторые товарищи (особенно тов. Абрамский из Харькова) ссылаются на какое-то совершенно неизвестное мне письмо Радека, в котором он будто бы солидаризуется с резолюцией ИККИ по китайскому вопросу. Думаю, что здесь какое-то недоразумение. Если другие резолюции (по английскому, по французскому вопросам) представляют собой крайне угловатый и непродуманный поворот влево и тем самым начало движения в нашу сторону, то резолюция по китайскому вопросу ложна с начала и до конца и является прямым продолжением, развитием и углублением политики блока четырех классов, подчинения компартии Гоминьдану, спекуляции на левый Гоминьдан, с неизбежными дополнениями этой оппортунистической политики в духе кантонского путча. На этом вопросе я здесь не останавливаюсь, так как очень подробно высказался на эту тему в своей переписке с Преображенским. Я считаю этот вопрос прямо-таки решающим для всей нашей международной ориентировки. Дело идет о направлении революции в стране с 400-миллионным населением. Нынешняя резолюция ИККИ с такой же неизбежностью подготовляет крушение будущей третьей китайской революции, с какой гоминьдановский курс обеспечил крушение второй китайской революции 1925—1928 гг. Мало того, дело идет о революции в Индии, с одной стороны, о революции в Японии, с другой. Эти вопросы необходимо продумать до конца.

Что касается «левого курса», то одну часть своей исторической миссии он уже выполнил, ибо помог естественному самоопределению зиновьевской группы. Сафаров был в оппозиции Зиновьеву и Каменеву слева. Но эта сафаровская левизна имеет лишь одно историческое назначение: показать господам положение, что он, Сафаров, готов грызть нас куда более решительно, чем «оппортунисты» Зиновьев и Каменев. Игрушечного дела людишки, как говаривал Салтыков, захотели поиграть в оппозицию, пошалить с аппаратом диктатуры и против собственного желания попали в большой водоворот. Немудрено, если они пускают теперь теоретические пузыри и судорожно работают всеми плавниками, руководимые одним-единственным желанием: удержаться на поверхности, а по возможности даже и вновь процвести. Начали они с того, что нужно идти на Брестский мир, то есть обмануть партию. А тут на счастье подвернулся левый курс: «Ну вот видите, — говорят игрушечного дела людишки, — мы давно это говорили», хотя говорили они прямо противоположное, то есть не о левом курсе, а о Брестском мире, примерно, на три месяца, максимум на шесть.

Мы потеряли Пятакова, Антонова-Овсеенко, Крестинского, людей, давно подгнивших. Зиновьевская верхушка была сановной фрондой, которая под давлением питерских рабочих и под нажимом с нашей стороны зашла много дальше, чем хотела. Теперь она возвратилась к покинутым яслям. Но сотни питерских рабочих не пошли за своими бывшими руководителями, а остались с нами. В этом полное оправдание блока — и заключения его, и разрыва.

В существо вопроса о «левом курсе» я на этот раз не вхожу, так как очень подробно писал об этом в нескольких письмах ряду товарищей. Здесь прибавлю только, что в тех моих письмах я совершенно недостаточно останавливался на вопросе о методах руководства — партией, государством, профсоюзом. На это совершенно справедливо указывает Христиан Георгиевич в полученном мной вчера письме, которое является изложением, крайне сокращенным, его письма к А.Г. Белобородову. Тов. Раковский выдвигает на первое место ту мысль, что правильная политическая линия немыслима без правильных методов ее выработки и ее осуществления. Если в том или другом вопросе, под действием тех или других толчков аппаратное руководство даже и нападет на след правильной линии, то нет никаких гарантий того, что эта линия будет действительно проводиться. «При условиях диктатуры партии, — пишет тов. Раковский, — в руках руководства сосредоточивается такая гигантская власть, какой не знала ни одна политическая организация в истории, и поэтому соблюдение коммунистических и пролетарских методов руководства является еще более необходимым, так как всякое отклонение в этом смысле, всякая фальшь отдаются на всем рабочем классе и на всей революции.

Отрицательное отношение пролетарской диктатуры к буржуазной псевдодемократии руководство постепенно приучилось распространять на те элементарные гарантии сознательной демократии, на которых зиждется партия и при помощи которых только и можно руководить рабочим классом и государством.

Наоборот, при пролетарской диктатуре, — когда, как упомянуто выше, сосредоточена неслыханно большая власть в руках руководства, верхушки, — нарушение этого демократизма есть величайшее и тягчайшее зло. Ленин уже предостерегал, что наше рабочее государство заражено «бюрократическим извращением». Опасность заражения им и партии беспокоила его все время, вплоть до последних минут его жизни. Неоднократно он говорил о том, каковы должны быть отношения руководства партии к профсоюзам и трудящимся вообще («передаточные колеса», «привода»). Вспомним его горячие протесты против некоторых грубостей («рукоприкладство» и проч.), против отдельных недостатков руководителей — на внешний взгляд незначительных и даже трудно объясняющих негодование Ленина, если упустить, что он имел в виду именно сохранение внутри партии совсем иных способов руководства. В этой же связи надо понимать его горячую проповедь культуры (борьба с азиатскими нравами) и, наконец, его замысел при создании ЦКК.

«При жизни Ленина, — пишет далее т. Раковский, партаппарат не имел еще и десятой доли того могущества, которым пользуется теперь, а потому и все то, чего так опасался Ленин, стало теперь в десятки раз опаснее. Партийный аппарат заразился бюрократическими извращениями госаппарата, прибавив к этому все те извращения, которые выработала фальшивая буржуазная парламентарная демократия. В результате сложилось руководство, которое вместо сознательной партийной демократии дало: 1) подтасовки теорий ленинизма, приспособленные для укрепления партийной бюрократии; 2) злоупотребление властью, которое — по отношению к коммунистам и рабочим — при условии диктатуры не может не принимать чудовищных размеров; 3) подтасовку всей партийной выборной механики; 4) применение в дискуссии методов, которыми могла бы гордиться буржуазно-фашистская власть, но никак не пролетарская партия (особые отряды, свистки, сбрасывание с трибуны и проч.); 5) отсутствие товарищеской спайки и добросовестности в отношениях и проч. и проч.».

Отсюда Христиан Георгиевич выводит все те чудовищные процессы, которые за последние месяцы прорвались, наконец, наружу (Шахтинское дело, Артемовское, Смоленское и другие). Всегда и неизбежно будут ошибаться те, которые берут отдельные экономические мероприятия вне политического процесса и политической деятельности в целом. Т. Раковский крайне уместно напоминает, что политика есть сконцентрированная экономика.

Вы, конечно, обратили внимание на то, что наша печать совершенно или почти совершенно не дает отголосков европейской и американской печати на события внутри нашей партии. Уже это одно заставляло думать, что эти отголоски не подходят к стилю нового курса. Теперь у меня есть на этот счет уже не голая догадка, а в высшей степени яркое печатное свидетельство. Один товарищ прислал мне страницу, вырванную из февральского номера американского журнала «Нейшен» («Нация»). Изложив кратко последние наши события, виднейший лево-демократический журнал говорит:

«Все это выдвигает на первое место вопрос: кто представляет продолжение большевистской программы а России и кто — неизбежную реакцию против нее. Американский читатель всегда считал, что Ленин и Троцкий представляют то же самое дело, и консервативная пресса и государственные люди пришли к тому же самому заключению. Так, нью-йоркский «Таймс» нашел главную причину для радости в день Нового года в успешном устранении Троцкого из коммунистической партии, заявляя при этом напрямик, что «изгнанная оппозиция стояла за увековечение тех идей и условий, которые отрезали Россию от западной цивилизации». Большинство больших европейских газет писали подобным же образом. Сэр Остин Чемберлен во время женевской конференции сказал, как сообщают, что Англия не может войти в переговоры с Россией по той простой причине, что «Троцкий еще не расстрелян у стенки до сих пор». Чемберлен должен быть теперь удовлетворен изгнанием Троцкого. Во всяком случае, представители реакции в Европе единодушны в своем заключении, что Троцкий, а не Сталин, является их главным коммунистическим врагом».

Сама газета, как мы видели, считает реакцию против большевизма или термидор (статья так и называется «Термидор в России?») неизбежными. В заключение она прямо пишет:

«Нет никакого сомнения в том, что сталинская тенденция отхода от сурового большевизма может быть обоснована как уступка воле большинства народа».

«Правда» иногда пытается (пыталась раньше) сослаться на отдельные голоса социал-демократической печати, подхватывающие нашу критику, как они теперь подхватывают так называемую «самокритику», по признанию той же «Правды». Как будто бы подлинные классовые линии определяются интрижками социал-демократической печати, пытающейся зайти то с одного, то с другого конца, чтоб погреть руки на наших разногласиях. Основная линия социал-демократии определяется основными интересами буржуазного общества. Но социал-демократия потому и может играть роль последней опоры буржуазного режима, что она отнюдь не тождественна с фашизмом, как у нас походя пишут, а наоборот, пользуется во всех не-основных вопросах возможностью играть всеми цветами радуги, рычать против реакции, хлопать подлинных революционеров (пока они в маленьком меньшинстве) одобрительно по плечу, глотать шпаги и горящую паклю, словом, выполнять свое назначение крайнего левого фланга буржуазного общества. Вот почему надо уметь читать социал-демократическую печать. Надо уметь отличать основную линию (основную — для буржуазии) от всего того словесно-политического шарлатанства, которое является основным для самой социал-демократии, ибо она этим живет. Что касается солидной капиталистической печати, то в вопросах, касающихся коммунистов и пролетариата, у нее нет основания играть в жмурки. Вот почему статья «Нейшен» имеет для нас интерес не столько сама по себе, сколько теми отголосками из мира империалистской политики, которые она приводит. Вот это серьезная, не случайная, не эпизодическая проверка классовой линии. Не случайная тем более, что больше года тому назад издание Совета съезда тяжелой французской промышленности совершенно таким же образом оценивало внутренние процессы в нашей партии и стране — притом не в газете, а в Бюллетене, предназначенном для узкого, сравнительно, круга посвященных.

* * *

Вот на сей раз и все по вопросам политики. Несколько слов о здоровьи. В общем оно удовлетворительно, несмотря на привязавшуюся малярию, которая Наталию Ивановну осаждает гораздо более жестоко, чем меня. Надеемся от нее избавиться путем переселения выше, в горы. Собирались переселиться в начале мая, но не было помещения, да и май был почти на всем своем протяжении дождливым и холодным. (Сейчас установились уже летние жары и необходимо как можно скорее бежать в горы). Завтра надеемся уже переехать окончательно, то есть на летний сезон, так как барачные помещения в горах не приспособлены для зимнего жилья. Младший сын живет здесь уже около месяца (старший, Лев, приехал вместе с нами). Сегодня ждем также и невестку, которая собирается провести здесь свой отпуск. Из Москвы очень тяжкие вести о здоровье дочери (Нины). Это от нее письмо шло два с половиной месяца из Москвы. Газеты и письма получаю во все возрастающем количестве. Работаю много и с интересом. В конце марта совершил крупную охотничью поездку. В конце мая — крупную рыболовную поездку. Рыбы мы привезли с Наталией Ивановной и сыном Сергеем около семи пудов, чем значительно повысили продовольственный уровень Алма-Аты. Вот, кажись, и все по части житейской и бытовой.

Сейчас мы уже переселились в горы, что в восьми верстах от центра города. Здесь много садов и прохладнее, чем внизу. Младший сын живет с нами свыше месяца. Невестка (жена старшего сына) прибыла из Москвы свыше недели тому назад, так что семья наша очень возросла.

К несчастью, в семье у нас неблагополучно. Одна из двух дочерей моих, Нина, тяжко заболела скоротечной чахоткой. Я телеграфировал профессору Гетье и получил несколько дней тому назад ответ: «Скоротечная форма, помочь невозможно». Дочери 26 лет, у нее двое малюток, муж ее, Невельсон, в ссылке. Из больницы дочь написала мне 20 марта письмо о том, что она хочет «ликвидировать» свою болезнь, чтоб вернуться к работе, между тем температура у нее была 38. Если б я получил это письмо своевременно, я бы телеграфировал ей и друзьям, чтоб она не покидала больницы. Но письмо ее, посланное 20 марта, получил только 3 июня,* оно было в пути 73 дня, т.е. больше двух месяцев пролежало в кармане у какого-нибудь Дерибаса, Агранова или еще у кого-нибудь из этих развращенных безнаказанностью прощелыг. Старшая дочь, Зина, — ей 27 лет, — тоже «температурит» вот уже два-три года. Я очень хочу заполучить ее сюда, но сейчас она ухаживает за сестрой. Обе дочери, конечно, исключены из партии и сняты с работы, хотя старшая дочь, заведовавшая раньше в Крыму партшколой, была уже год тому назад переведена на чисто техническую работу. Словом, эти господа плотно принялись за мою семью после того, как они разгромили мой секретариат.

* В тексте ошибка, письмо Нины было получено 1 июня — /И-R/

Вы, вероятно, помните, что моего лучшего сотрудника Глазмана, прекрасного партийца, подлыми преследованиями довели до самоубийства еще в 1924 г. Преступление осталось, конечно, безнаказанным. Теперь жестоко преследуют трех остальных моих сотрудников, продолжавших со мной — как и Глазман — всю гражданскую войну. Сермукс и Познанский решили на собственный риск отправиться в Среднюю Азию, чтоб быть вместе со мной. Сермукса арестовали здесь на второй день после приезда, держали в подвале около недели, выдавая в сутки по 25 коп. из его же собственных денег, а затем отправили в Москву, откуда выслали в область Коми. Познанский был арестован в Ташкенте, сослан в Котлас. Бутов сидит в тюрьме и по сей день…

Крепко жму руку.

 

Р. S. Проработал проект программы ИК [Коминтерна]. Плачевный документ — ни цельности мысли, ни прочности построения, зияющие ревизионистские щели во всех стенах, в крыше дыры… Печальное здание! И в то же время оно подмазано и подкрашено «веселенькой» революционной краской — все наши замечания приняты во внимание, но не по существу, а для маскировки.

Первый бухаринский проект отброшен именно за его национально ограниченное построение (см. наши документы в «Правде» 15 января 1928 г.). Теперь «Правда» хвалится, что новое построение строго интернациональное, «не как у с.-д.», исходим из мирового хозяйства, а не национального. И здесь подделка под наши указания. Но, по существу — заплата на заплате. Пишу для VI Конгресса подробную критику, делаю попытку удержать от принятия этого и подобного документа.

Л. Троцкий

Алма-Ата, 2 июня 1928 г.