Беседа начистоту с доброжелательным партийцем.
В ссылке Троцкий получал сотни писем от своих единомышленников, но также письма знакомых и незнакомых людей. Одно из писем было написано известным советским инженером, Я. М. Шатуновским, которого Троцкий знал с 1920 г., когда оба работали над вопросами восстановления советского транспорта. Итак, Я. Шатуновский 6 августа 1928 г. написал Троцкому письмо из Запорожья, где он руководил строительством ДнепроГЭСа. Его рукописное письмо хранится в архиве Гарвардского университета и читатель может его просмотреть здесь. К этому времени бывший беспартийный специалист Шатуновский (впрочем, его уже приняли в сталинизированную партию) был сторонником «социализма в одной стране» и, вероятно, сторонником правого курса Рыкова и Бухарина. Письмо вызвало следующий ответ Троцкого, который был написан в форме открытого письма и разослан, как и другие Циркуляры, по адресам известных оппозиционеров.
Троцкий пронумеровал эту статью, как «Циркулярное письмо № 35». Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-3132. — /И-R/
Уважаемый товарищ,
Ваше письмо из Запорожья (от 6 августа), где вы временно пребываете, я получил. Не имею основания сомневаться в том, что оно продиктовано добрыми намерениями. Еще меньше сомнений сомневаться, что этими самыми намерениями вымощены мостовые, прямёхонько ведущие к Термидору.
Над улучшением термидорианских путей ведется сейчас куда более энергичная работа, чем над нашими российскими проселками.
Вы меня хотите убедить во вреде оппозиции вообще, «сверхиндустриализации» в частности, и пользуетесь для этого наглядным уроком Днепростроя, на месте коего вы теперь находитесь. Вы пишете:
«Ярким доказательством этому (т.е. вредоносности чрезмерной индустриализации) может служить осуществляемое сейчас Ваше решение (?!) форсировать Днепрострой, пока еще надолго ненужный и притом строящийся по абсолютно неграмотному проекту»…
Дальше вы развиваете множество других соображений, валя одно на другое и придавая тем всему письму — позвольте сказать откровенно — довольно таки сумбурный характер. Но каждый раз вы возвращаетесь к тому же Днепрострою, который, по вашим словам, оказывается «лакмусовой бумажкой», средством для «безошибочного анализа того, что вы (т.е. я) предлагаете делать».
Я отвечаю на ваше письмо потому, что оно показалось мне в высшей степени типичным продуктом нынешнего партийно-обывательского мышления, характеризующегося двумя чертами: неспособностью теоретически сводить концы с концами и вытекающей отсюда небрежностью к фактам.
Марксистское мышление очень строго и требовательно: оно не допускает пробелов, провалов, грубой пригонки частей. Поэтому оно так внимательно к фактам, не полагается на слух, на память, а проверяет по первоисточникам. Обывательское же мышление, пошловатое, приблизительное, бредущее ощупью, не заглядывающее вперед, естественно не нуждается в большой фактической точности, особенно в политике, тем более во фракционной. Если поймают с поличным, всегда можно сослаться на кума, от которого слышал собственными ушами. Ваше письмо — увы — относится к этой последней категории.
Все, что вы говорите о Днепрострое, вы явно слышали от кума, человека не солидного. Осуществляется, пишете вы, мое «решение форсировать Днепрострой». Какое это мое решение? В каком качестве и какою властью мог я выносить решение форсировать Днепрострой? да еще в 1925 году, когда все решения выносились фракционной семеркой за моей спиной, и затем лишь для проформы проводились через Политбюро.
Послушайте, как было дело. Летом 1925 года состоялось, без какого бы то ни было моего участия, постановление СТО, которым была назначена комиссия по Днепрострою под моим председательством. Принципиальный вопрос о постройке гидроэлектрической станции на порогах Днепра был решен года за два или за три до того. Соответственная организация производила большие измерительные и подготовительные работы и представила готовый проект. Ко всему этому я отношения не имел. Задачей моей комиссии, согласно постановления СТО, было проверить в течение двух-трех месяцев проект и расчеты, так чтобы в смету 1925-26 года можно было уже внести первое ассигнование на строительство. В этом случае, как и в других, я отстаивал ту точку зрения, что нам, при бедности нашей, лучше два лишних года рассчитывать и проверять, чем два лишних месяца строить. Именно поэтому я исхлопотал продление срока работ комиссии еще на один год. Это, как видите, не похоже на «форсированье». Для проверки проекта привлечены были лучшие внутренние и международные силы. В печати был открыт широкий обмен мнений между техниками и экономистами. Никакого давления ни на комиссию, в которой представлены были все хозяйственные ведомства, ни тем более на печать, я не оказывал, да и по всему положению дел на партийно-советских верхах оказать не мог: дело, ведь, происходило в 1925-26 гг., история партии и Октябрьской революции была уже переписана заново; Молотов стал теоретиком, а Каганович управлял Украиной.
Правда, я выступал и в печати и на заседаниях Центрального Комитета, против общих рассуждений от чистого обывательского разума на тему о том, что нам Днепрострой вообще не по плечу. Такими доводами замшелые народолюбы возражали в свое время против постройки сибирской железной дороги, которая, к слову сказать, для тогдашней России, была куда более трудным предприятием, чем Днепрострой — для нас. Сам по себе, однако, общий вопрос о темпе индустриализации совершенно не решал частного вопроса, когда и в каком масштабе, и нужно ли вообще строить Днепрострой. Руководимая мною комиссия должна была только подготовить элементы для решения этого вопроса. Но дело не дошло и до этого. Борьба против «троцкизма» превратилась одним своим ответвлением в борьбу против Днепростроя. Руководители ведомств, прежде всего железнодорожного, о котором вы столь непохвально отзываетесь, считали своим долгом всеми путями саботировать работу комиссии. Единственное руководящее правило иных государственных мудрецов состоит, — как известно, надо думать, и вам, — в том, что если я сказал «стрижено», то надо говорить «брито». А так как по вопросу о проекте и сроках постройки Днепростроя окончательного мнения я не высказывал, ввиду незавершенности работ комиссии, то ведомства просто тянули, срывали, саботировали и пускали «слухи». Я кончил тем, что попросил освободить меня от обязанностей председателя Комиссии. Это было уважено. После этого комиссия в какой-то баснословно короткий срок, буквально в несколько недель, произвела все работы, вынесла свое заключение и провела его через СТО. Очень может быть, что комиссией руководило благородное желание показать, что мы и сами с усами. Вероятно ей сверху сказали живительное слово. Дело действительно пошло форсированным темпом. Но никакого отношения к окончательной проверке цифр и планов, тем более к назначению сроков я не имел.
В бытность мою председателем комиссии, Сталин, а значит и Молотов, выступали решительными противниками Днепростроя. В стиле «крестьянских философов» Сталин пускал изречения такого рода, что нам строить Днепрострой то же, что бедному мужику покупать граммофон. Когда же после выхода моего в отставку был произведен поворот на 180º, и я выразил по этому поводу свое недоумение на заседании ЦК, Сталин объяснил, что раньше-де речь шла о полумиллиарде, а теперь всего о цифре в 140 миллионов. Все это записано в протоколе одного из пленумов. Этим Сталин показал только, что о вопросе по существу он не имел никакого понятия, и что интерес его к Днепрострою исчерпывался персонально-комбинаторскими соображениями. О полумиллиарде говорилось в связи с новыми заводами, которые должны были стать потребителями энергии Днепростроя. Их стоимость огулом определяли тогда в 250-300 миллионов. Вместе с Днепростроем это и давало около полумиллиарда. Но эти заводы сами по себе входили в строительные планы соответственных отраслей промышленности. Не они нужны были для Днепростроя. Наоборот, Днепрострой нужен был для них.
Решающее слово насчет новых заводов принадлежало химической промышленности, главметаллу и пр. При мне комиссия только приступила к проверке этого вопроса. После ухода моего он был решен в два счета: кто-то, видимо, спрыснул комиссию живой водой.
Из этого краткого отчета — его нетрудно проверить по документам — ясно, сколь легкомысленно вы стали на путь мифотворчества.
Особенно конфузиться, однако, вам нет основания. Не вы первый, не вы последний. Есть десятки и сотни других… мифотворцев. Очень ярким, можно сказать классическим образцом их продукции является миф о Путиловском заводе. Почти все просвещенное человечество знает ныне, что я хотел «закрыть» в 1923 году Путиловский завод. По видимости своей это преступление имеет характер противоположный тому, какой вы приписываете мне: на Днепре я «решил» строить то, что нам не нужно, а на Неве я «решил» закрыть то, что нам необходимо. Вам, надо думать, известно, что вопрос о Путиловском заводе играл огромную роль во всей так называемой борьбе против троцкизма, особенно в первой ее стадии. Ссылка на этот случай вошла во многие доклады и резолюции не только наших съездов и конференций, но и Коминтерна. На V Конгрессе французская делегация, явившись ко мне для беседы, допрашивала меня, почему это я хотел закрыть одну из металлических твердынь диктатуры пролетариата? Даже в резолюции XV Съезда снова упомянут Путиловский завод.
На самом же деле было вот что. Рыков, который был в 1923 году вновь назначен председателем ВСНХ — Рыков, а не я — вошел в Политбюро с предложением о закрытии Путиловского завода, так как по исчислению ВСНХ, завод этот не понадобится в течение ближайшего десятилетия и ляжет, следовательно, непосильным бременем на нашу металлопромышленность. Политбюро голосовало за закрытие завода, и я в том числе. Никакого отношения ни к ВСНХ, ни к Госплану, ни к ленинградской промышленности я не имел. Никакого самостоятельного предложения по этому вопросу не вносил. Как член Политбюро, я вынужден был решать вопрос на основании доклада Рыкова. Общий вопрос об индустриализации отнюдь не решает сам по себе частного вопроса о Путиловском заводе, как и о Днепрострое. За закрытие Путиловского завода, по докладу Рыкова, голосовал и Сталин, затем по протесту Зиновьева, вопрос был перерешен — за пределами Политбюро, фракционным путем. Во всяком случае, на одном из позднейших заседаний Политбюро Рыков обвинял Сталина в том, что тот пошел на сделку с Зиновьевым отнюдь не по деловым соображениям. Вот как обстояло дело о моем покушении на Путиловский завод. Самое замечательное, что резолюция последнего XV-го Съезда, повторяющая путиловскую легенду, вынесена была по докладу Рыкова. Между тем всё преступление моё состояло в том, что я голосовал за его, Рыкова, предложение. Невероятно? Пустяки: то ли еще бывало.
Уже в то время, когда я писал это письмо, я случайно раскрыл изданную ГИЗ-ом брошюрку некоего Шестакова «Крестьянам о решении XV-го Съезда» и в этой брошюре, на стр. 49, нашел ссылку на то, что Троцкий «подавал в свое время в Центральный Комитет партии заявление, требуя закрытия громаднейших Путиловского и Брянского заводов». Почему требовал, не сказано. А самый факт приводится для разоблачения мнимого «рабочелюбия» оппозиции. Таковы, мол, они, сверхиндустриализаторы: чтобы сделать рабочим вред, требуют закрытия «громаднейших Путиловского и Брянского заводов». Насчет Путиловского завода, что знал, то выше рассказал. А насчет Брянского, за неосведомленностью, сообщить ничего не могу. Возможно, что он просто приобщен для комплекта. Вообще трудно себе представить более наглую и разнузданную книжонку, чем эта официозная брошюра о решениях XV Съезда. Литературных прощалыг, готовых на все, расплодилось ныне очень много. В 1882 г. Энгельс писал Бернштейну:
«Таковы наши господа литераторы. Совершенно как буржуазные литераторы, они считают, что им принадлежит привилегия ничего не изучать и обо всем рассуждать. Они создали нам такую литературу, которая, по экономическому невежеству, вновь испеченному утопизму и нахальству не имеет себе равной.»
Ужасно звучит современно. Только Шестаковы далеко оставили позади тогдашних литераторов — и по невежеству, и по казенному утопизму и главное по нахальству. В минуту опасности эти господа без чести, без совести будут предавать первыми, а в случае поражения пролетариата тем же казеннокоштным стилем писать хвалу победителям.
* * *
Выступая против больших мероприятий и широкого размаха — «наше время не время великих задач» — вы иронически пишете:
«Большие реформы идут только на транспорте, где мы этими реформами добили путь, добиваем паровозы и поставили на очередь добить вагоны… Все это называется обезличенной ездой, централизацией мастерских и проч.»…
Из текста вашего письма можно сделать вывод, будто и здесь виновата … оппозиция. Помните, как в старой песне: «Кто виноват? Паулина». Хорошо. За закрытие или почти-закрытие Путиловского и даже Брянского завода отвечаем. За открытие или почти-открытие Днепростроя тоже несем ответ. Но в каком же всё-таки смысле за обезличенную езду Рудзутака? Нельзя ли и тут найти какую-нибудь родословную связь с приказом №1042, о котором Ленин и Дзержинский в свое время говорили, что он спас паровозы и вагоны, но который в 1924 году, т.е. спустя 4 года, провозглашен причиной чуть ли не гибели транспорта? Нельзя ли доказать, что я «увлек» неискушенного Рудзутака на путь «обезличенной езды» (взад и вперед). Если собственных ваших ресурсов для разрешения этой историко-философской задачи не хватает, обратитесь к Ярославскому, Гусеву и к другим хранителям заветов; они сразу установят все, что требуется и даже более того.
Так как вы пытаетесь подходить к общим экономическим вопросам от частных случаев, — против такого подхода в принципе я не возражаю, — то я предлагаю вам остановать ваше внимание еще на одном примере. Индустриализация тесно связана с концессионной политикой. Ленин придавал этой последней огромное значение. На самом деле результаты получились более, чем скромные. Тому есть, разумеется, объективные причины. Но не малую, пожалуй, не меньшую роль играют в этой области методы руководства. Я приведу пример, который советую вам, как следует разобрать, (лучше, чем вы разобрали вопрос о Днепрострое), и, использовав эру самокритики, вывести этот случай на суд партии. Да поторопитесь: самокритика уж на ладан дышит.
Я имею в виду наше марганцовое дело. Важнейшие наши залежи марганца в Чиатурах, сданы, как известно, в концессию американцу Гариману. Никопольские залежи разрабатываем мы сами. Как человек, имеющий отношение к металлургии, вы, вероятно, знаете, что марганец имеет очень одностороннее применение, и что по самой сути дела рынок его строго ограничен. Никопольский марганец гораздо хуже по качеству, труднее в разработке, и вызывает большие расходы по перевозке. По приблизительным исчислениям, делавшимся мною в свое время при участии лучших знатоков вопроса, дифференциальная рента на тонну чиатурского марганца составляет около 8-10 рублей. Это значит,что при тех условиях, когда чиатурская тонна дает 4-5 рублей прибыли, никопольская тонна приносит около 4-5 рублей убытку. По концессионному договору мы с каждой проданной концессионерам тонны получаем определенную плату. С каждой проданной нами никопольской тонны мы получаем убыток. Если государство считает нужным марганцевое дело сохранить полностью в своих руках, не сдавая в концессию, (на такой позиции стоял покойный Красин и возможно, что он был прав), тогда нужно свернуть никопольское производство до минимума и развернуть максимально Чиатуры. Тогда нам обеспечены крупные прибыли. Мы же поступаем наоборот: сдав Чиатуры в концессию, стали разворачивать Никополь, вкладывая в него миллионы, которых у нас, как известно, куры не клюют. Этим мы достигаем двойной цели: торгуем никопольским марганцом в убыток и, вытесняя этим убыточным экспортом с рынка чиатурский марганец, урезываем свою потонную прибыль с концессии. Словом, ценой убытка в Никополе, причиняем себе убытки в Чиатурах.
Откуда же взялась эта комбинированная система самовредительства? У нас много говорят в таких случаях о просчетах, причем всегда оказывается виноват какой-нибудь дальний родственник, по возможности худородный. Но тут просчета не было. Все расчеты были сделаны заранее. Все учреждения были предупреждены. Соответственные документы с точными выкладками имеются в надлежащих архивах. Роковую роль сыграл советский «феодализм», который, как нас учат в отношении Китая — неизбежно сращивается с бюрократизмом, с мандаринством, а иногда из этого последнего ведет свое происхождение. Чубарь и прочие украинские мандарины разворачивали никопольский марганец под «собственным» углом зрения. Харьковский угол зрения пришел в противоречие с общегосударственным. При режиме централизованной пролетарской диктатуры вопрос можно было бы сравнительно легко разрешить к выгоде для всего Союза, а значит и для Украины. Но при методах бюрократического феодализма все опрокидывается на голову. По соображениям совершенно не марганцового порядка оказалось совершенно невозможным причинить огорчение Чубарю, иначе могло бы получиться изменение «соотношения сил». Здесь был не экономический просчет, а политический расчет, только в корне гнилой.
Никаких данных о работе Никополя в данное время и о взаимоотношениях его с Чиатурами у меня нет. Но общее положение мирового рынка, насколько могу понять, вряд ли принесло Никополю те чудеса, на которые харьковское руководство, вопреки здравому смыслу, рассчитывало. А это не может не означать миллионных убытков. Таково мое предположение. Может быть вы его проверите и опубликуете результаты? Если окажется, что я ошибаюсь, я первый буду рад.
Но вернемся к Днепрострою.
При вашем неряшливом подходе к фактам у меня нет никакого основания верить вам, что Днепрострой оказался преждевременным. Гораздо вероятнее второе ваше уверение, что строится он плохо. Но я-то тут при чем? Не предвосхищайте Гусевых, Куусиненов, Мануильских, Пеперов, Лядовых и прочих политических приживальщиков, которые будут доказывать, что я несу ответственность за грехи не только Днепростроя, но и Турксиба, с которым живу сейчас по соседству.
* * *
«Подумайте об этом — не унимаетесь вы — вдумайтесь в Днепрострой и пересмотрите свою программу индустриализации, в которую вы, к сожалению, партию увлекли.»
«Увлек»? Как же это так? Сверхиндустриализация осуждена на всех соборах. Партия высказалась против нее со всей необходимой монолитностью. Литературные приживальщики написали на эту тему не одну сотню брошюр. Горы шпаргалок распространяли по всей стране и, можно сказать, по всему миру. И всё на тему о том, что «троцкизм» означает ограбление мужика для сверхиндустриализации. А теперь вдруг оказывается, что в эту преступную программу Троцкий «к сожалению» вовлек партию. Позвольте вас спросить: во что же вы, противники оппозиции, ставите партию и прежде всего ее руководство? Как можете вы вотировать доверие такому руководству?
«С крестьянином — пишете вы дальше — попробовали поговорить на вашем языке. Что вышло? Смычка нарушена на годы, а армия мужицкая, страна мужицкая, коллективизация — ширма для получения ссуд, на индустриализацию уйдет столетие.»
В этих немногих откровенных строках — целая программа, более того, целое миросозерцание. Только … какая нелегкая занесла вас с этим миросозерцанием в партию Маркса и Ленина? Впрочем, успокойтесь: вы — почти герой нашего времени. У вас на пере то самое, что у десятков тысяч верхнего слоя на душе. В партии Маркса и Ленина произошел большой сдвиг, и ваше реакционное обывательское письмо — лишь одно из его бесчисленных выражений.
«С крестьянином попробовали поговорить на вашем языке». Кто пробовал? ЦК. Зачем-же, позвольте спросить, он «пробовал»? Осудил, отверг, изгнал, сослал, а потом догадался: дай-ка попробую. Во что-же, позвольте спросить, вы ставите ЦК? Как вы оцениваете его политику, его политическую мораль? Нехорошо у вас выходит. Или это у ЦК нехорошо выходит? Но ведь это самое мы и говорим.
«С крестьянином попробовали поговорить на вашем языке. Что вышло? — спрашиваете вы.— Смычка нарушена на годы». Но, позвольте, ведь именно по вопросу о смычке и шел весь спор. Ведь это оппозиция «не хочет смычки с крестьянином». Всякий Мануильский это умеет доказать. И вдруг оказывается, что руководство нарушило смычку на годы только потому, что захотело полакомиться «троцкизмом». Что за сумбур?
Беда ваша в том, что постоянные, повторные, надоедливые и в самой основе своей беспринципные проработки совершенно разучили вас от вдумчивости, от точности, от добросовестности суждения. Как фордовский конвеер разрушает нервную систему, так шпаргалочный конвеер разлагает центры мышления. Сумбур политики вы дополняете галиматьей комментариев. Ведь как-никак оппозиция опубликовала платформу, опубликовала контр-тезисы к XV Съезду. Там все эти вопросы очень ясно, со всей конкретностью, какая только допустима в платформе, разобраны. А вы приписываете нам, в качестве программы, те «мероприятия», и сопровождавший их административный восторг, которые были вызваны неправильностью всего предшествующего курса. Или может быть не так? Тогда чем же другим они были вызваны? Если признать, что в результате правильного социалистического курса пришлось к десятилетию Октября прибегать к разрушительному самоуправству (почему то называемому «военным коммунизмом»), то это означало бы, что выхода нет вообще. Тогда это осуждение диктатуры пролетариата в целом и социалистических методов хозяйствования. Тогда это — передача карт в руки меньшевиков и буржуазной челяди вообще. К этому и приходит, против своих намерений, весь корпус идеологических приживальщиков. У них все идет хорошо и отлично вплоть до момента, когда сразу становится нехорошо. Почему из хорошего столь внезапно вытекает нехорошее, и почему из систематически укрепляющейся смычки вырастают мероприятия, которые смычку подрывают «на годы», — этот вопрос приживальщиков не заботит. А ведь именно этот вопрос решает судьбу социализма.
Вздор вы говорите, сударь, будто с крестьянином попробовали поговорить на нашем языке. Меры отчаяния вытекали не из-за нашей платформы, а из того, что своевременно не послушались ее. И находятся еще словоблуды и пакостники, рассказывающие рабочим, что хлебозаготовкам «помешала оппозиция», что она «отвлекла». От чего отвлекла? От хлебозаготовок. Да, ведь, она же о них и говорила, а вы отвлекали партию в сторону врангелевского офицера. Как бы, глядите, завтра вам не пришлось этот маневр повторить в расширенном масштабе.
«Армия мужицкая, страна мужицкая, коллективизация — ширма для получения ссуд; на индустриализацию уйдет столетие.»
В этих словах вся подоплека так и лезет наружу. Что же вы не договариваете? Вывод должен быть такой: рано, рановато, раненько затеяли вы Октябрьскую революцию. Надо бы еще со столетие подождать. Создавать советскую власть только для того, чтобы в мужицкой стране содержать мужицкую армию, и чтобы коллективизация была только ширмой для получения ссуд, — нет, для такого результата издержки непомерно велики. Поспешили, ах, поспешили с Октябрем. Вот что из вас выпирает, когда вы сбрасываете с себя труху шпаргалок и начинаете говорить из нутра.
В соответствии со всем ходом ваших мыслей вы тут же присовокупляете,
«что в Китае есть уже предпосылки для советской власти, в этом я думаю, вы уже сомневаетесь».
Одно могу на это сказать: обыватель осмелел и публично чешет брюхо. Конечно, обывательщина сидела невытравленной во многих не только послеоктябрьских, но и дооктябрьских революционерах. Только раньше она притаилась, а теперь прет наружу, не только в интеллигентах, но и во многих бывших рабочих, которые поднялись над массой, получили чин, звание и возможность глядеть на массу сверху вниз, и на русскую, и на китайскую. — С нашим народом, да разве можно иначе… Да какая тут с мужиком индустриализация? Да, по рылу ли китайцу советская власть? — Съел реакционный обыватель революционера, — у одного остались рожки да ножки, а у другого и этого не видать.
Вы повторяете почтеннейший, те премудрости, какие нам тысячи и тысячи раз преподносились филистерами всех мастей, — и до Октябрьской революции, не только за 10-12 лет до нее, когда мы утверждали, что в царской, рабской, мужицкой, отсталой России революция может привести пролетариат к власти раньше, чем в самых передовых капиталистических государствах, но и в 1917 году после февраля, и накануне октября, и во время октября, и в первые наиболее тяжкие годы после октября. Прикиньте-ка по пальцам: 9/10 нынешних руководящих «оптимистов» и строителей полного социализма не верили в возможность диктатуры пролетариата в России и ссылались в доказательство своего неверия на темноту мужика, точь-в-точь как вы в отношении индустриализации и советов в Китае.
Знаете, как это называется, так чтобы одним словом? — Перерождение. А для других, для многих это — возрождение, возвращение к своему мелкобуржуазному натуральному естеству, временно помятому молотом октябрьского переворота.
Без мифа, без легенды, даже без сплетни мелкий буржуа политики вести не может. Факты поворачиваются к нему всегда с неожиданной и неприятной стороны, больших идей он органически не вмещает, выдержки у него нет. Вот он и затыкает прорехи домыслами, вымыслами и мифами. Сползание с пролетарской линии на мелкобуржуазную делает мифотворчество еще более необходимым, ибо тут приходится заниматься непрерывной маскировкой; связывать на живую нитку вчерашний день с сегодняшним; попирая традиции, делать вид, что охраняешь их. В такие периоды создаются теории личной компроментации идейных противников, и вместе с тем выдвигаются и мастера сего дела. Пышным цветом расцветает вера в политическое всемогущество кляузы. Сплетня размножается, детализируется, классифицируется, канонизируется. Создается корпус шпаргальщиков, сильных верой в собственную безответственность. Внешним образом все это дает прямо таки чудотворные результаты. На самом же деле результаты эти порождает давление других классов, передаваемое через аппаратных «мастеров», кляузников и шпаргальщиков, которые мутят сознание собственного класса и тем ослабляют силу его сопротивления.
Случайно я наткнулся как-то на строки, написанные мною почти двадцать лет тому назад (1909 г.):
«Когда кривая исторического развития поднимается вверх, общественная мысль становится проницательнее, смелее, умнее. Она научается сразу отличать главное от незначительного и на глазомер оценивать пропорции действительности. Она ловит факты налету и налету же связывает их нитью обобщения… Когда же политическая кривая опускается вниз, в общественной мысли воцаряется глупость. Правда, как отголоски прокатившихся событий, в обиходе живут обрывки обобщающих фраз… Но внутреннее содержание этих фраз выветрилось, драгоценный талант политического обобщения куда-то бесследно исчез. Глупость наглеет и, оскалив гнилые зубы, глумится над всякой попыткой серьезного обобщения. Чувствуя, что поле за ней, она начинает орудовать своими средствами» (Л.Троцкий, т. ХХ — «Культура старого мира», стр. 310, 311).
Не взыщите, если письмо ваше вызвало эту ассоциацию. Но слова из песни не выкинешь.
Мелкому буржуа для объяснения его путаницы, промахов и ошибок необходимы не только мифы вообще, но и постоянный источник нечистой силы. Вам, вероятно, известно, что нечистая сила есть мифологическое воплощение собственной человеческой слабости. А кто же идейно слабее в нынешней мировой обстановке, чем мелкий буржуа? Где и в чем последний видит нечистую силу, это зависит от национальных условий, от исторического прошлого, от места, на которое судьба поставила мелкого буржуа. В случае, если это, так сказать, безпримесный буржуа, источником зла для него является коммунист, желающий грабить крестьян — и вообще честных тружеников. Если это демократический филистер, то универсальным злом для него является фашизм. В третьем случае — это были (немцы) иностранцы, метеки, как говорят во Франции. В четвертом — евреи и пр. и пр., без конца. У нас для среднего аппаратчика, для мелкого буржуа с портфелем таким универсальным источником зла является «троцкизм». И вы лично представляете лишь «благожелательную» разновидность этого типа. Если плохо строится Днепрострой, если Рудзутак увлекается «обезличенной ездой», если, выправляя впопыхах 107-й статьей ошибки ряда лет, натворили немало опасной чепухи, то во всем этом виноват «троцкизм». Кто же еще? Энгельс когда-то писал, что антисемитизм есть социализм дураков. Применительно к нашим условиям: антитроцкизм есть коммунизм … не очень проницательных людей. Т.е. авторы антитроцкистской мифологии сами-то знают, где раки зимуют, но рассчитывают они на простаков, которым можно отвести глаза от ошибок руководства на универсальный источник мирового зла, т.е. на троцкизм. Какое место вы лично занимаете в этой механике обманывающих и обманываемых? Вы стоите где-то посередине между ними, в качестве передаточного звена.
* * *
Вы пишете:
«И как друг, горячо призываю вас кончать. Не будьте умнее партии. Ошибайтесь с ее большинством, вот с этим самым чиновническим, аппаратческим, обывательским большинством, разложившимсы и перерожденным, которое, если оно действительно переродилось и разложилось, вы все равно не переделаете и никем не замените».
Это изумительные строки. Лучше этого не выдумать. А ведь вы и не выдумывали. У вас это просто сказалось от партийно-обывательского нутра.
Позвольте же вам напомнить: революционная коллективность — это одно, а обывательская стадность — другое. Коллективность каждый раз заново завоевывается, а стадность берется готовой у вчерашнего дня. Вы, конечно, слышали разговорчики об «индивидуализме», «аристократизме» и прочем? Так в этих разговорчиках и находит свое злобно-сплетническое выражение обывательская стадность — с одной стороны, чиновничье кумовство — с другой.
Партии прежде всего нужна правильная линия. Такую линию надо уметь и сметь отстаивать и против большинства партии, даже против действительного большинства, и тем облегчать этому большинству исправление ошибки. Но и ошибаться с большинством на худой конец не так уж поносно, если это большинство самостоятельно ошибается, проверяет себя на опыте и учится. Но ведь этого-то нет и в помине. Давно уже аппарат ошибается за большинство и не позволяет большинству себя поправить. В этом квинтэссенция нынешнего «руководства», в этом душа сталинизма.
Вы считаете, что данное большинство надо просто брать, как оно есть. Если бы партия была исполнена этого духу, разве могла бы она совершить Октябрьскую революцию? Разве могла бы помыслить о ней? Но «дух» этот есть продукт последнего пятилетия. До Октябрьского переворота стихия примиренчества, приспособленчества, соглашательства, дрябленького и дрянненького мещанства прилипала к другим силам: к либеральному культурничеству, к легальному просветительству, к патриотизму эпохи войны, к февральскому революционному оборончеству. А ныне все это выпирает под знаменем аппаратного «большинства», сплачивается и натаскивается на травлю оппозиции, т.е. большевизма пролетарского.
Подсчитайте, сколько нынешних маститых защитников Октября от «антисоветской оппозиции» находилось в октябрьский период по ту сторону баррикады, а затем в годы гражданской войны — в безвестной отлучке. Оппортунизм всегда стремится приложиться к уже установленной силе. Советская власть есть сила. Каждого оппортуниста, обывателя, тянет прислониться к ней, не столько потому, что она советская, сколько потому, что она власть. Лже-революционеры разных мастей, бывшие революционеры, съеденные внутренним обывателем, бывшие рабочие, раздувшиеся в чванных сановников, бывшие и сущие Мартыновы и Куусинены, имеют возможность, держась за существующее, как оно есть, выступать и даже чувствовать себя прямыми наследниками Октября.
Среди всех «бывших» особо видное место занимают сейчас бывшие большевики. Хорошо бы провести им однодневную перепись. Это те самые, что, в качестве революционных демократов, примкнули вокруг 1905 года к большевизму, с контр-революцией отошли от партии, пытались, и не без успеха, устроиться в режиме 3-го июня, большими инженерами, врачами, воротилами, кумились и роднились с буржуазией, вместе с нею патриотами вступали в империалистскую войну, на волнах военных поражений вошли в Февральскую революцию, пытаясь найти себе место пошире в режиме «демократии», оскаливали челюсти на большевиков, мешающих установиться «порядку», были злобными врагами Октября, надеялись на учредилку, а когда, наперекор этому, стал складываться большевистский порядок, они сразу вспомнили о 1905 годе, восстановили свой «стаж», взяли на себя защиту нового порядка и старых традиций, и поносят сейчас оппозицию теми самыми словами, какими в 1917 году поносили большевиков. Много их таких. Загляните хотя бы в Общество старых большевиков: оно на добрую половину, если не больше, состоит из таких непреклонных «партийцев» с легким буржуазным перерывом эдак в 8-10 или 12 лет.
Чего все эти осевшие, отяжелевшие и малость отупевшие бюрократы не выносят, так это идеи «перманентной революции». Речь идет для них, конечно, не о 1905 годе, не об искусственном оживлении давно сданных в архив фракционных споров. Что им Гекуба? Речь идет о нашей эпохе, о сегодняшнем дне, о том, чтобы выключиться из цепи мировых потрясений, застраховать себя мудрой политикой извне и строить то, что строится, и называть это социализмом в отдельной стране. Обыватель хочет порядка, спокойствия, темпа поумереннее и в экономике и в политике. Потише, полегче, не зарывайтесь, поспеем. Не перепрыгивайте через этапы. Страна мужицкая. И в Китае 400 миллионов «темного» крестьянства. На индустриализацию нужно столетие. Стоит ли тут ломать себе голову над платформами? Живи и жить давай другим. Вот подоплека ненависти к «перманентной революции». Когда Сталин сказал, что у нас 9⁄10 социализма уже построено, он дал этим высшее удовлетворение ограниченной самодовольной бюрократии: 9⁄10 построили, 1⁄10 уж наверняка достроим. Чего больше всего боялся Ленин в последние годы своей жизни, так это круговой поруки таких аппаратчиков и чиновников, вооруженных всеми ресурсами правящей партии и государственного аппарата.
И вы призываете нас сдаваться стихии обывательщины, этой исторической отрыжке, в результате плохо еще переваренной Октябрьской революции? Нет. Совсем не по тому адресу обратились. «Передумайте». Передумали. Письмо ваше только лишний раз вскрывает несравненные исторические преимущества нескольких тысяч гонимых большевиков-ленинцев над рыхлой, бесформенной, безыдейной массой чиновников, службистов и просто приживальщиков. Если бы мы пришли к вашему выводу, что «переделать нельзя», мы не смутились бы, а стали бы строить заново, т.е. выбирать из старых стен здоровые кирпичи, обжигать новые кирпичи и создавать из них на новом месте новое здание. Но, к счастью для революции, так далеко ваши успехи еще не дошли. С пролетарским ядром партии, с рабочим классом мы смычку найдем, сколько бы нас ни травили и как бы нас ни отгораживали. Ни большевистской традиции, ни пролетарских кадров большевизма мы вам не отдадим.
* * *
Кстати. За день, за два, до отъезда моего из Москвы, посетил меня один из сановных обывателей, чтобы выразить мне, так сказать, свое сочувствие и соболезнование, а вернее, чтобы дать какой-нибудь выход своей обывательско-сиротливой неловкости и беспомощности перед лицом грозных процессов, совершающихся в партии и стране. Этот сановный партиец сказал мне в прощальной беседе, что всю политику ЦК считает правильной, но вот партийный режим не без грехов. Это, мол, верно. А высылка и вовсе возмутительна. Так примерно и сказал: очень храбрый сановник. И то сказать: свидетелей не было. А на вопрос: как же хорошая политика привела к плохому режиму? мой гость ответил, что тут-де отдельные промахи и что «мы» это дело поправим. «Все, решительно все, с кем мне приходилось говорить, — откровенничал сановник, — хоть и осуждают оппозицию, но возмущены высылками. Мы добьемся их отмены». Я посмеялся над своим гостем и сказал ему несколько жестких слов, в том же духе, в каком вы вынудили меня разговаривать с вами. «Ничего вы не добьетесь, а завтра будете подпевать ссылкам, ибо ничего у вас за душой не осталось». Так оно, разумеется, и вышло.
А от другого «сановника», поменьше, я получил недавно письмо. И этот другой сановник, поменьше, жалуется, видите-ли, что я не поддерживаю с ним дружественной переписки; хоть он, мол, со мною и «не согласен», но это, мол, не причина. И тут же переводит речь на то, какие у него перемены на службе, и что Иван Кириллович потолстел и играет на скрипке. А то еще одна благосклонная сановница передавала с оказией свой совет: люди живут-де один раз, и не нужно всякими оппозициями доводить себя до высылок. Жены бывших якобинцев эпохи Директории рассуждали — больше, правда, бедрами, чем головою — точь-в-точь таким же образом. А скажете вы этой сановнице, которая живет «один раз», что от нее воняет термидором, она вам закатит такую цитату из сочинений Врецкого или Брехецкого, что сам Ярославский придет в умиление.
А теперь еще вы вот появились, наиболее в своем роде «идейный» и даже напористый: так сразу и хотите меня исправить Днепростроем. И все вы — имя же вам легион — как будто совсем забываете, что это вы, вы, отправили меня и многие сотни моих единомышленников в тюрьмы и ссылку. Скажи вам это в упор, вы сделаете большие глаза. Да, конечно, что-то такое там голосовали. Конечно, не протестовали. Но, чтобы мы выслали! нет, это преувеличение. Партийный обыватель предпочитает в этаких делах роль Понтия Пилата, благожелательно ковыряющего пальцем в носу. Если сотни превосходных революционеров, идейных, твердых, выдержанных, в большинстве героев гражданской войны, посидели за это время в общих камерах с казнокрадами, спекулянтами, и со всякой вообще темной сволочью, а сейчас обогревают старые места царской ссылки, так это так, по-вашему, печальное обстоятельство, несовершенство механики, недоразумение, перегиб исполнителей. Нет, шалите, голубчики. Вы за это отвечаете. И еще ответите.
Мы, оппозиция, формируем сейчас новый исторический призыв подлинных большевиков. А вы бесчестной клеветой и репрессиями подвергаете их испытанию, помогая нам производить отбор. Есть такие, что пугаются общей камеры с казнокрадами и спекулянтами. Те «каются», признают свои ошибки и тем привратники открывают дверь. Что же, это лучший элемент? Это революционеры? Это большевики? А между тем они идут на заполнение тех мест, с которых сорваны подлинные революционеры.
В партии все больше идет отбор приспособляющихся. От оппозиции отходят опустошенные скептики, маловеры, дешевые дипломаты или просто придавленные семьей люди. Они увеличивают число лицемеров и циников, которые думают одно, а вслух говорят другое. Одни оправдывают это «государственной необходимостью». Другие просто тянут лямку, навсегда отравленные невозможностью высказаться в собственной партии. Тем временем Ярославские и прочие могильщики ведут статистику «большевизации». А подлинная рабочая масса, в партии и за ее пределами, духовно отодвигается от аппарата, замыкается в себе, ожесточается. Сталинская фракция сейчас больше всего работает на меньшевиков и анархо-синдикалистов, подготовляя для них почву в пролетариате. Безнадежным делом являются попытки удержать рабочих за аппаратом приемами самокритики раз в год по чайной ложечке. Только оппозиция, смертельно враждебная не только меньшевизму и анархо-синдикализму — об этом нечего и говорить, — но и сталинскому центризму и аппаратной казенщине, способна дать большевистское выражение потребностям и настроениям лучшей части рабочего класса и удержать ее под знаменем Ленина.
* * *
Вы, конечно, знаете о деле Малахова, члена ЦКК, который в течение нескольких лет занимался хищением и взяточничеством на широкую ногу? В семье не без урода, скажете вы. Это что и говорить. Резонерствующий обыватель всегда в затруднительных случаях прикрывается пословицами. Смею, однако, думать, что ЦКК по замыслу, слишком уж высокая семья, чтобы так легко объяснять пребывание в ней в течение столь продолжительного времени столь исключительного «урода». Но дело не только в этом. Ведь вся Кардо-лента, по крайней мере, верхушка ее, знала про художества Малахова. Знали и те, кто связан был с ним по быту. Неужели-же так-таки и не было у него ни друзей, ни знакомых, ни приятелей в ЦКК? Как же он попал в это высокое учреждение: не с неба же свалился? Значит, кое-кто знал и молчал. И таких было немало. Молчали сослуживцы и подчиненные; одни пользовались, другие боялись. Вдвойне боялись, ибо, ведь, Малахов член ЦКК. Он вяжет и решает. Малахов имел, следовательно, возможность столь долго, разнообразно и успешно воровать именно потому, что он член высшего трибунала партийных нравов. Вот она диалектика бюрократизма.
А ведь, знаете ли, этот самый Малахов нас, оппозиционеров, судил и исключал. Между многотысячной взяткой и разнузданной попойкой в обществе спекулянтов он участвовал в суде над Раковским, И.Н. Смирновым, Преображенским, Мрачковским, Серебряковым, Мураловым, Сосновским, Белобородовым, Радеком, Грюнштейном и многими другими и признавал их «изменниками делу пролетариата». Малахов же исключал Зиновьева и Каменева, а после их покаяния, миловал их и направлял в Центросоюз. Вот она какая выходит «диалектика».
Почти не сомневаюсь, что, когда судили Раковского или Мрачковского как изменников пролетариата, то Малахов подавал наиболее кровожадные реплики. Еще на XV Съезде, сидя в Президиуме и наблюдая впервые Моисеенку, который вместе с несколькими другими украинскими чревовещателями был посажен на переднюю скамью, чтобы рычанием срывать тогдашних ленинградских оппозиционеров, я высказал моему соседу, Калинину, такое предположение: «Что-то это (Моисеенко) очень уж старается, боюсь, что у него под носом нечисто». Тогда это было лишь несколько рискованное предположение, так сказать, «рабочая гипотеза», а потом на поверку оказалось, что действительно так и есть, — Моисеенко, обогативший протоколы Конференций и Пленумов заборными изречениями по адресу оппозиции, принадлежит к тому же Малаховскому вероисповеданию. И не раз мне доводилось за последние годы, руководствуясь вышеуказанной психологической догадкой, добираться до корня вещей. Если уж слишком нагло аппаратчик орет, лжет, клевещет, и размахивает кулаками по адресу оппозиции, то в 9 случаях из 10-ти — это малаховец, который производит по своему делу шум. Вот она какая «диалектика»…
Вы осмеливаетесь утверждать, что все это, как есть, так и будет. Не нами, мол, заведено, не с нами и кончится. Нет-с! Это нами заведено. Точнее сказать: вами, т.е. тем партийным режимом, который вы поддерживаете. Это режим самодовлеющего бюрократизма, грубого и нелояльного. Вы помните, от кого исходит это определение? Не от какого-либо бессильного моралиста, — нет, от величайшего революционера нашего столетия. Нелояльный режим — вот опаснейшая из всех опасностей. Каких-нибудь извне навязанных или неизменных норм нравственности, мы, конечно, не знаем. Цель оправдывает средства. Но цель должна быть классовой, революционно-исторической, тогда и средства не могут быть нелояльными, бесчестными, гнусными. Ибо нелояльность, недобросовестность, бесчестность может давать временно весьма «полезные» эффекты, но на значительном протяжении времени она разъедает самую основу революционной силы класса, внутреннее доверие его авангарда. От фальшивых цитат и сокрытий подлинных документов — к врангелевскому офицеру, и к 58-й статье. Тут, конечно, дело идет еще о политике, — прежде всего о спасении политического «престижа», подкопанного рядом оппортунистических банкротств. А в Кардоленте — ставка поменьше и средства другие, применительно к цели. Но Малахов из Кардоленты страхует себя тем, что ест глазами начальство: я, мол, жизни за тебя не пощажу, но уж и ты меня прикрой. Семена грубости и нелояльности, если их столь систематически разбрасывать, дают всходы. Посеешь врангелевского офицера, а взойдет Малахов. Да, если бы один. А то урожай сам-сто и сам-тысяча.
Вот когда вы все это обдумаете и поймете, тогда и разговор у нас будет другой.
* * *
После того, как вы обнаружили столь живой интерес к моему партийному положению, позвольте немножко поинтересоваться вашим. Вы говорите все время о партии, об ее большинстве. Но, ведь, мысли, которые вы сами излагаете, являются мыслями подпольной фракции. Вы обвиняете Центральный Комитет в том, что он повел индустриализацию по троцкистскому пути. Это голос правой, рыковской фракции. Вы утверждаете, что в деревенской политике Центральный Комитет заговорил в начале этого года языком оппозиции. Это доподлинные слова Рыкова. Вы считаете, что такие затеи, как Днепрострой, являются «преступным уничтожением народных средств». Но ведь за эти затеи отвечает ЦК, т.е. его большинство. Чрезвычайные меры по отношению к деревне подорвали, по вашим словам, смычку на ряд лет. Значит, никуда не годится политика нынешнего большинства ЦК. Другими словами, вы ведете прямой подкоп под партийное руководство. Только подкоп ваш ведется справа, в духе тех политиков, которых Сталин стал туманно именовать «крестьянскими философами». Я не знаю, входите ли вы официально в эту фракцию. Но что ваше письмо насквозь проникнуто ее взглядами, настроениями и является насквозь оппозиционным, т.е. право-оппозиционным, в этом для взрослого человека сомнения быть не может. Вы — рыковец. В качестве рыковца вы нападаете на оппозицию, а метите в Сталина. По пословице: кошку бьют, а невестке поветку дают.
Как же вы, однако, представляете себе дальнейшее развитие отношений между рыковской фракцией «крестьянских философов», имеющей крепкие корни в стране, и сталинской фракцией золотой середины, которая держит в своих руках аппарат? Подпольная полемика Сталина с Фрумкиным есть подражание первым шагам борьбы между левым крылом и правоцентристским блоком. Конечно, официально царит полное единодушие. Сообщают, будто в доказательство такового даже раздавалось по делегациям Конгресса особое оповещение о том, что слухи о разногласиях внутри Политбюро… выдуманы троцкистами. Но и это лишь ученическое подражание великим образцам. В апреле 1925 года ЦК разослал по всем организациям партии циркуляр, извещающий, что слухи о разногласиях по крестьянскому вопросу в «ядре ленинцев» пускаются в обиход все теми же троцкистами. Между тем большинство оппозиционеров только из этого циркуляра и поняло, что существуют какие-то серьезные разногласия, раз приходится их опровергать циркулярами. Автором циркуляра был, конечно, Зиновьев, которому уже несколько месяцев спустя пришлось подписывать совсем другие документы. Не думаете ли вы, что и тут история может немножечко повториться? Некий умный человек сказал, однако, что когда история дает себе труд повторяться, она обычно драму заменяет фарсом, или, по крайней мере, вносит в драму элементы фарса. И надо сказать, что при всей драматичности общей обстановки нынешние подогретые заверения насчет монолитности звучат довольно-таки жалкой комедией, которой никто не верит, ни исполнители, ни зрители. Тем более, что и развязка должна прийти в течение не столь уж многих месяцев. Фракция «крестьянских философов» сильна в стране, но боится партии, ее пролетарского ядра. Полным голосом она пока не говорит, по крайней мере публично. Эту вольность термидорианцы позволяют себе в частных беседах и письмах, вот как вы, например. Но завтра они осмелеют.
Не знаю, прорвется ли бой наружу уже в ближайшее время, или будет пока разыгрываться монолитно-подколодно-бюрократическим порядком. Поэтому и не берусь гадать, какое на ближайшем этапе сложится «большинство». Но вы-то, обязуетесь ли заранее равняться по всякому «большинству», хотя бы оно и подрывало смычку на годы, или же собираетесь всерьез повести борьбу против сверхиндустриализации, даже с риском крутой перемены собственного вашего местожительства? Ибо Ярославские бодрствуют. В их руках большие ресурсы, не идейные, конечно, но в своем роде тоже действительные… до поры до времени. Они вас попытаются душить, проводя по существу вашу же политику, только с рассрочкой платежа. И на этом пути их против вас, или их вместе с вами, ожидал бы полный успех, если бы не было на свете оппозиции. Но она существует и вы в этом будете иметь немало случаев убедиться.
* * *
Вы спросите: а выводы-то каковы? Основные выводы изложены у нас в других местах, повторять их здесь не стану. Но несколько частных выводов сделаю тут же.
Партийный режим последних лет перевел, можно сказать, всю партию на нелегальное положение. Самые важные партийные дела сталинская фракция вершит подпольно. И ваша фракция, рыковская, действует такими же нелегальными методами. Об оппозиции нечего и говорить — на то она и оппозиция. Единственные праведники, какие остались сейчас по части партийной легальности, — это должно быть Зиновьев с Сафаровым… А уж если праведники таковы, то каковы же грешники? Так вот: не перевести ли нам общими силами правящую партию на легальное положение? Вы спросите, как? Очень просто: Вернуть партии ее права.
Начать надо с резкого — раз в двадцать — сокращения партийного бюджета, который вырос чудовищно и стал финансовой базой бюрократического самоуправства над партией. Надо, чтобы у партии был партийный бюджет, строго подотчетный и подконтрольный. Революционно-конспиративные расходы должны проверяться ежегодно особой комиссией Съезда.
Надо подготовить XVI Съезд, так чтобы он, в отличие от XV, XIV и XIII был бы съездом партии, а не фракционного аппарата. Перед съездом партия должна выслушать все наличные фракции, на которые ее раздробил режим последних лет. Свистунов, громил, фашистов, с общего согласия, отправлять на работу на новых советских хозяйствах, без применения к ним 58-й статьи.
А так как до настоящего раскрепощения партии надо еще пройти немалый путь, то ввести тайное голосование при всех выборах на XVI Съезд.
Вот строго практические предложения. На почве этих предложений мы были бы согласны даже и с правыми договориться, ибо осуществление этих элементарных предпосылок партийности дало бы пролетарскому ядру возможность по настоящему призвать правых к ответу, и не только правых, но и центристов, т.е. главную опору и защиту оппортунизма в партии.
Вот какие выводы вытекают из … Днепростроя.
Алма-Ата, 12 сентября 1928 г.
Л.Троцкий.