VI Конгресс и задачи оппозиции.
Еще о VI Конгрессе.
Троцкий пронумеровал эту статью, как «Циркулярное письмо № 36». Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-3134. — /И-R/
Дорогой Друг.
Почти все газетные отчеты о Конгрессе получены. Не хватает еще тезисов по гнилому докладу гнилого Куусинена. По-видимому, над этими тезисами все еще мудрят, чтобы придать им «бодрый» вид. Общая картина Конгресса все более выясняется, но от того не становится утешительнее. Гвоздем Конгресса является, конечно, не эклектическая, наспех сработанная программа, которую придется радикально переделать, а резолюция по поводу оппозиции. Ничего другого мы и не ждали. Для нас было ясно, что руководство попытается перекрыть дела рук своих самой тяжелой «могильной плитой». Теперь эта попытка совершена. Предвидение стало фактом. Надо делать выводы.
Некоторые общие замечания по поводу Конгресса я сделал в предшествующем письме. Сейчас хочу их пополнить. Речь, конечно, не идет здесь о подведении полных итогов. Эта работа потребует от всех нас значительного времени, ибо нужно будет сказать все, чего требуют интересы коммунистического движения и чего Конгресс не сказал. Здесь я хочу ограничиться некоторыми бесспорными, как мне кажется, соображениями, вытекающими из центральной резолюции Конгресса об оппозиции.
Каков был расчет руководства в отношении оппозиции накануне «эры» репрессий? Ликвидировать оппозицию коротким ударом. «Головку — 100 человек — исключим, 20 вышлем и конец». Ошибка для бюрократов типическая: переоценка силы аппаратного воздействия.
Дополнительный расчет при этом был сознательно провокационного характера: «довести» репрессией и клеветой голову оппозиции до таких действий или заявлений, которые, хотя бы задним числом, оправдывали расправу над нею в глазах рабочих масс и пролагали бы непроходимую грань между оппозицией и рабочим ядром партии.
Обе части расчета не оправдались. Тысячи исключений, сотни арестов и высылок. Конца, однако, не видно, ибо оппозиция продолжает выступать устно и печатно. Капитуляции имеют индивидуальный характер. Снизу есть приток свежих элементов. С другой стороны, и провокация не подействовала. Оппозиция не сдвинулась на путь «ультиматизма» по отношению к партии, не повернулась к ней спиной, а когда наметился «левый» сдвиг, сказала: готовы по честному помочь партии, т.е. пролетарскому ядру, превратить левый сдвиг в правильный большевистский курс.
Тем временем последовал июльский поворот вправо, который обнаружил полную беспочвенность примиренчества и сделал совершенно безнадежной перспективу разбить ряды оппозиции и изолировать руководящую головку.
В этих условиях собрался Конгресс. В Активе ИККИ были: жесточайшие мировые поражения, грубейшие просчеты, вытекающие из ложной линии, необходимость накануне Конгресса судорожно менять политику во Франции и Англии в сторону оппозиции, двойной зигзаг во внутренней политике — точно на заказ — как раз накануне Съезда. (Этот февральско-июльский зигзаг ужасно похож на показательную диаграмму к платформе оппозиции). Положение для ЦК ВКП создавалось архи-неблагоприятное. Пойти на попятный, т.е. открыть оппозиции двери и тем исправить ошибку XV съезда, давшего совсем не те результаты, какие ожидались, могло бы только сильное и авторитетное руководство, способное думать о завтрашнем дне. Но слабый ЦК, политически скомпрометированный, лишенный морального авторитета, нуждался в «сильных» средствах. То, что сильные средства вымогались у Конгресса Бухариным, Куусиненом, и Мануильским, т.е. тройкой, олицетворяющей всякую слабость, имело в своем роде символический характер. Азартная резолюция по поводу оппозиции — ва-банк — является наиболее ярким выражением слабости и идейной опустошенности руководства.
Было и еще обстоятельство, требовавшее «бесповоротного» решения. В партии и рабочем классе нарастает сильный протест против ссылок, превращающих пресловутую «самокритику» в полукомедию, полупровокацию; лишенное авторитета руководство хочет заранее спрятаться от нарастающей волны протеста на решение Конгресса. «До следующего Конгресса ничего, мол, сделать не можем». Хотя всем известно из опыта этих четырех лет, что, когда нужно, решения Конгресса отменяются легче, чем решения Губисполкома.
Остается вопрос: как пошел на такое решение Конгресс? А этот вопрос имеет две стороны: а) состав и уровень Конгресса, б) положение, в которое он поставлен.
Конгрессу говорят: судьба Коминтерна зависит от судьбы СССР, судьба СССР связана с руководством правящей партии. Поддержите это руководство до конца, закройте глаза и голосуйте.
Если бы VI Конгресс был на высоте своих задач, и учел бы опыт V Конгресса, когда группа Зиновьева уже проделала над Коминтерном такого рода эксперимент, Конгресс понял бы, что задача состоит не в спасении «престижа» данного руководства, а в том, чтобы помочь правящей партии восстановить руководство, способное справиться с историческими задачами. Но здесь и встает вопрос о самом Коминтерне и об уровне VI Конгресса, каким он вышел из правоцентристской лаборатории последнего пятилетия.
Из доклада Пятницкого мы узнаем, наконец, что в Коминтерне числится 4 миллиона членов. Из них в партиях 13⁄4 миллиона, в комсомоле 21⁄4 миллиона. Цифры эти на первый взгляд кажутся не столь уж обескураживающими. Но тут же выясняется, что из общего числа членов партий на СССР приходится 1,2 миллиона, а на все остальные партии мира менее 600 тысяч. На комсомол СССР приходится свыше 2 миллионов, а на комсомол всех остальных стран мира менее 20 тысяч. Таким образом все партии капиталистического мира составляют около 1⁄3 части Коминтерна, а 2⁄3 составляет ВКП. Мировой комсомол, кроме СССР, составляет около 1⁄12 части КИМ-а. Последняя цифра имеет совершенно убийственный характер; прогресс движения, прогресс революционной идеи всегда характеризуются притоком молодежи. Ибо, не в обиду бюрократам и филистерам будь сказано, молодежь есть барометр своего класса. Если принять во внимание, названные, наконец во всеуслышание размеры Коминтерна и КИМ-а, а также степень их всесторонней зависимости от ВКП, то нетрудно понять, насколько затруднена Коминтерну, в нынешнем его состоянии, самостоятельная позиция по отношению к каждому очередному руководству ВКП.
Факт таков, что по отношению к ленинскому руководству первые Конгрессы были неизмеримо самостоятельнее, чем V Конгресс — по отношению к зиновьевскому руководству, и VI — по отношению к Бухарину и Мануильскому. Достаточно напомнить, что во время III Конгресса Ленин со всей тревогой обсуждал со мной (во «фракционном» порядке) вопрос о том, какой тактики нам держаться, в случае, если мы скатимся на Конгрессе в меньшинство по основному стратегическому вопросу момента. А эта опасность нам грозила. Мануильский ныне отнюдь не рискует остаться в меньшинстве. Для того, чтобы достигнуть такого счастливого результата, пришлось в течение 5 лет систематически дезорганизовывать руководства компартий и обезглавливать их.
В Германии отстранен от работы ЦК Брандлера. Затем исключен ЦК Маслова-Рут Фишер. Оба эти ЦК были далеко не безупречны. Руководство могло выработаться из них только в процессе большого опыта. Но каждый из них был головой выше ЦК Тельмана. Во Франции исключили центральные группы нескольких ЦК: Лорио, Суварин, Росмер, Монатт, Трен, Сюзен Жиро и др. Опять-таки во Франции ЦК мог бы сложиться только в результате серьезного партийного отбора на основе собственного опыта партии при осторожном и вдумчивом содействии Коминтерна. Нынешний же ЦК с Семаром во главе несравненно ниже тех, которым он пришел на смену.
В Бельгии произведен был накануне VI Конгресса прямой партийный переворот, изгнавший из партии основную группу Оверстратена, вокруг которой партия создавалась. Вуйович мне рассказывал, что накануне V-го Конгресса сделано было все возможное, чтобы опрокинуть группу Оверстратена, но она так срослась с партией, что переворот не удался даже зиновьевскому руководству. Теперь бельгийскую партию разбили, заменив Оверстратена Жак-Моттом, недавним выходцем из социал-демократии.
В Италии единственное серьезное руководство представлено было группой Бордиги, фактического создателя партии. Сколько раз слышал я от многих из нынешних Полониев отзыв о Бордиге, как о подлинном вожде. Теперь «бордигианство» объявлено «преодоленным», т.е. партия снижена на голову, если не более. В Италии, как и везде, ставка поставлена на послушного, а следовательно, посредственного чиновника. Но посредственный чиновник не завоюет мира. Слишком часто он и заботится не столько о завоевании мира, сколько о том, чтобы не потерять места.
И подумать только, что Бухарин имел неосторожность по частному поводу приводить на этом Конгрессе цитату из неопубликованного письма, в котором Ленин предупреждал Зиновьева и Бухарина, что если они будут исключать умных, но непослушных, заменяя их «послушными дураками», то погубят Коминтерн наверняка. Но ведь та программа, которую Ленин изображал, в этом письме, как довод от абсурда, ныне осуществлена на 3⁄4.
Сейчас Шмераль является одной из руководящих фигур Коминтерна. Каково шмералевское руководство чехословацкой компартии, показал убийственный опыт «Красного дня». Что привело к нам этого человека? — спрашивал меня Ленин о Шмерале, имея в виду мое близкое знакомство со внутренними делами старой австрийской социал-демократии (я прожил в Австрии 1907—1914 гг.). «Шмераль потому только оказался коммунистом, — отвечал я, — что во время войны ставил, вместе с Реннером, ставку на габсбургскую монархию, а не на чешскую республику. Когда последняя тем не менее создалась, он оказался перед лицом национального «общественного мнения» в безвыходном положении и купил железнодорожный билет на Москву». — Это очень, очень вероятно, — повторял Ленин в ответ на мое объяснение. Шмераля терпели, как временную зацепку. Теперь он — вождь Коминтерна, исключает Раковского, Радека, и других. А сам он остался тем же Шмералем, и события это покажут.
Провинциальный социал-демократ Куусинен, зарезавший финляндскую революцию 1918 года и ничему из этого опыта не научившийся; Рафес, бывший петлюровский министр, он же руководитель китайской революции; Мартынов, который не нуждается в рекомендациях: вот постоянные, коренные работники и повседневные вдохновители Коминтерна. Политика сползания связана со ставкой на снижение.
Тельманы, Семары, Жакметты, Шмерали, Эрколи и др., конечно, чувствуют свою слабость, ахают, что — под давлением борьбы за самосохранение руководства ВКП — более сильные группы во всех партиях отброшены от руководства, даже выброшены из Коминтерна. Вожди по назначению понимают, что могут держаться только нагромождением исключительных мер. Вот почему они сами «заинтересованы» в таких решениях, которые им кажутся «бесповоротными». Их внутренняя слабость приходит тут на помощь слабости нынешнего руководства ВКП. И результат налицо: слабость, помноженная на слабость, дала на VI Конгрессе ложную видимость «железной силы».
На Конгрессе много говорилось о диспропорции между политическим влиянием компартий и числом их членов. Поскольку такая диспропорция существует, (а ее очень преувеличивают, чтобы приукрасить ужасающую малочисленность компартий), она сама требует объяснения. На самом же деле основная диспропорция имеется между задачами и возможностями Коминтерна, с одной стороны, и характером его руководства — с другой. Коминтерн живет капиталом Октябрьской революции. Тяга масс к коммунизму велика (хотя вовсе не непрерывно возрастает, как изображают это казенные ситимисты). Объективные противоречия толкают массы к коммунизму. Но ложный курс, негодный режим, казенное бахвальство, нежелание и неспособность чиновников учиться, замена идейной жизни приказом — вот причина застоя и даже прямого упадка числа членов партии, а во многих случаях и политического влияния их.
Слишком хорошо известно, с каким трудом создаются кадры подлинных руководителей. Буржуазное общество спаслось после империалистской войны сперва потому, что революционному движению не хватало компартий, затем потому, что компартиям не хватало зрелого руководства. Насквозь фальшивы и просто глупы ходячие теперь фразы насчет того, что дело-де не в руководителях, а в массах, что мы ставим ставку на «коллективы» и пр. Самое это противопоставление не имеет ничего общего с марксизмом. Пролетариату нужны были и Маркс, и Энгельс, и Ленин. Никакие чиновничьи коллективы их заменить не могли бы. II Интернационал не в неделю и не в год выдвинул таких вождей, как Бебель, Жорес, Виктор Адлер и др. Не случайно, во время империалистской войны, отчасти уже до войны, выдвинулись такие люди, как Лорио, Монатт, Росмер, Суварин, Брандлер, Бордига, Оверстратен и др. Загнать их в тупик и довести до ошибок — можно. Заменить их через орготдел Пятницкого — задача неосуществимая. Ведь подавляющее большинство делегатов VI Конгресса, т.е. отборные из отборных, пришли к коммунизму (в значительной своей части из социал-демократии) после Октябрьской революции, многие — в самые последние годы. Большинство делегатов, 278 чел., впервые присутствуют на коммунистическом Конгрессе. Ставка на чиновника дополняется ставкой на неопытность, неподготовленность, незрелость, блаженную доверчивость. Все это выдается за «коллективность». А над такой разрыхленной коллективностью неизбежно выдвигается единоличие, опирающееся не на представительство сильной линии, а на аппарат.
Своей политикой и своим режимом Коминтерн за последние годы систематически расчищал почву для социал-демократии, помогая ей упрочиться, оказал неизмеримые услуги Генсовету и Амстердаму. Когда мы на это указываем, виновники этого исторического преступления осмеливаются говорить о нашем «социал-демократическом уклоне». Лучших помощников, чем имеющееся руководство, социал-демократия вообще не может себе желать. На этом пути выхода нет. А исключение оппозиции закрепляет этот путь.
«Бесповоротное» решение VI Конгресса показывает, как далеко зашло дело, как глубоко увязла телега, и какие глубокие нужны процессы снизу, для того, чтобы — в открытой, систематической, непримиримой борьбе с официальным руководством вытащить телегу Коминтерна из болота на дорогу.
В трудных условиях нет ничего опаснее иллюзий, приукрашивания обстановки, дешевого примиренчества, усыпляющего расчета на объективный ход вещей. Если б оппозиция не оказала теперь этому объективному ходу вещей всей необходимой помощи, со всей энергией, с полным сознанием падающей на нас ответственности, она сама оказалась бы только жалким предохранительным клапаном при центристских бюрократах, губящих Коминтерн и Октябрьскую революцию.
* * *
Процесс полевения рабочих масс в Европе может получить решающее значение для темпа наших успехов внутри СССР, а если взять более широко — для всей судьбы пролетарской диктатуры. Мы ждали внутреннего сдвига вправо непосредственно после 15-го съезда (см. «На новом этапе»). В этом была наша частная ошибка, совершенно второстепенного характера, при правильности общего предвидения. После съезда наступил, наоборот, левый зигзаг, занявший около полугода, а по международной линии не завершившийся и сейчас. Высшим моментом «левизны» был, пожалуй, февраль — не только февральская передовица «Правды», но и решения февральского пленума ИККИ. Между тем и другим — самая непосредственная связь. Уже первый этап полевения рабочих в Европе сделал для компартии окончательно невозможной сталинско-мартыновскую политику «единого фронта». Систематические хвалы со стороны социал-демократии и буржуазии сталинскому «реализму» затрудняли положение официального коммунизма. Необходимо было показать, что оппозицию ссылают не за левизну. Эта фракционно-кружковая потребность совпала с обострением хлебозаготовительного кризиса. Выхода из этого последнего можно было сразу же искать вправо, т.е. открыть «июль» уже в феврале. Этого, как сказано, мы и ждали, недооценив до некоторой степени те затруднения, какие мы сами создали правому повороту и не приняв достаточно во внимание конъюнктурные «международные» потребности правящего центризма, крайне обострившиеся под влиянием полевения европейских рабочих, да еще накануне Конгресса.
Февральский внутренний и международный курс руководства был однородным, именно левоцентристским. В июле произошло раздвоение: внутренний курс завернул вправо, а международный, коминтерновский, остался левоцентристским, сочетая в себе, как полагается, все оттенки, от открыто-оппортунистического до ультра-левого. Такова и программа. Связью внутреннего и международного курса осталась смертельная вражда к левому, подлинно большевистскому крылу, нашедшая свое выражение в наиболее, по существу, важных резолюциях Конгресса, посвященных оппозиции.
VI Конгресс, несмотря на всю работу подготовки, отбора и маскировки, несмотря на обязательное единогласие, обнаружил глубоко зашедший процесс дифференциации в его правящем слое. Этот процесс будет в ближайший период углубляться, в связи с общим ходом классовой борьбы и полевением рабочих масс. «Июльская» двойственность в отношении внутреннего и международного курса будет выпирать, обостряться, лезть в глаза. Фракционные группировки в Коминтерне не ослабеют а усилятся. Все это создает большую восприимчивость пролетарского авангарда к нашим идеям и лозунгам. Шестой Конгресс не завершает историю оппозиции, а открывает в ней новую более значительную главу.
* * *
Первейшей обязанностью нашей является понять, что мы представляем собою международное течение и только в качестве такового имеем право на существование и твердые расчеты на победу. В связи с этим приходится, как это ни досадно, остановиться на новейших откровениях ультра-левого теоретика В. Смирнова. Ходящее по рукам письмо его, полученное мною несколько дней тому назад, до такой степени пахнет разухабистой сафаровщиной, что вызывает естественное желание — пройти мимо. Но в этом письме есть принципиальные ноты, глубоко враждебные марксизму и требующие разъяснения в интересах тех немногочисленных, но хороших рабочих революционеров, которые еще идут со Смирновым.
Смирнов пытается в своем письме издеваться над моим утверждением, что поражение немецкой революции, всеобщей стачки в Англии, китайской революции и пр. «прямо и непосредственно» — как он пишет — отражается на нашем пролетариате, усиливая в нем центробежные тенденции. Как? Каким образом? — недоуменно спрашивает ультра-левый критик. Казалось бы, для каждого мыслящего революционера, тем более марксиста, тут и вопроса нет. Наша партия долго приучала рабочих рассматривать Октябрьскую революцию, как часть мировой, и рассчитывать на близкую помощь немцев, англичан, с более высокой техникой и культурой. «Перетерпеть», «продержаться», — таковы были лозунги первых лет. 1923 год, особенно во второй половине, прошел в напряженнейшем ожидании революционной развязки в Германии. Наши газеты, наши ораторы, только об этом и говорили. Думать, что ожидание немецкой революции не захватило все передовое и мыслящее в рабочем классе за живое — значит глядеть на массу высокомерными глазами старого радикального студента, который, в глубине души думает, что рабочего интересует только колдоговор. Но ведь и вопрос об улучшении колдоговора рабочий в 1923 году связывал с победой немецкого пролетариата. Крушение немецкой революции было жесточайшим ударом по нашим рабочим, придавило их, отодвинуло надежды на изменение судьбы в более отдаленное будущее, усилило цеховщину, разобщенность, пассивность, дало отрыжку шовинизма, черносотенства и пр. А как ответ на это (не только на это, разумеется), сверху пришла теория социализма в отдельной стране.
Блок с Генсоветом долго рекламировался, как орудие спасения. Перселя выбирали почетным слесарем и всем прочим. Всеобщая стачка в Англии опять подняла надежды рабочих и — опять обманула их. Все это удары по революционному сознанию массы, самые прямые и непосредственные. Глубокая психическая реакция, охватывающая массы, становится политическим фактором огромного значения. Внутренние неудачи — уровень жизни, режим, нарастание двоевластия — дополняются ударами международного характера и снижают классовое самочувствие пролетариата.
Китайская революция, насколько можно было судить, своей массовидностью, размахом, длительностью, захватили наши массы снова самым напряженным образом. Ужасающее ее крушение было хоть и невидимой на поверхностный взгляд, но не менее от этого действительной внутренней катастрофой для нищего пролетариата. Как же этого не понимать? Как же этого не видеть? Какое же мыслимо революционное руководство, если не отдавать себе отчета в глубоких молекулярных процессах, которые происходили в самой массе?
Может быть, однако, выяснением этих процессов оправдывается гнилое руководство? Так мог бы рассуждать фаталист метафизик, который думает, что руководство только «отражает» процессы, происходящие в массах. Диалектик знает, что руководство — в очень широких, но, конечно, не безграничных пределах — воздействует на эти процессы, ускоряет, замедляет и отклоняет их. Лучше всего это видно уже из того одного, что ведь самые поражения в Англии, Германии и Китае явились непосредственным результатом оппортунистического руководства. Усилившиеся вследствие этого центробежные процессы в рабочей массе ни в малейшей степени не смягчают ответственности руководства и ни в какой мере не освобождает нас, оппозиционеров, от необходимости активного противодействия, враждебным тенденциям, т.е. от обязанности плыть против течения. Однако только эти процессы объясняют хоть и временные, но довольно все же длительные «успехи» правоцентристского, национально-ограниченного руководства и самую возможность «победоносных» организационных разгромов оппозиции. Как с другой стороны, ясное понимание объективных процессов в международном масштабе (а последствия поражений в сознании рабочих масс становятся сами по себе «объективным» фактором), только и может создать необходимую ориентировку для победы над центризмом и для скорейшего преодоления нынешних глубоко зашедших центробежных тенденций в рабочем классе СССР.
Разумеется, вопрос никоим образом не сводится к одним лишь воздействиям поражений иностранного пролетариата, причинно связанных, как сказано, с нашим внутренним руководством. Наша платформа и ряд других документов оппозиции дали картину внутренних социальных и политических сдвигов в СССР, являющихся в одно и то же время и причиной, и последствием правящей политики. С этим связана та проблема, которую я условно, для краткости, обозначил, как политическую мобилизацию право-центристской «головой», мелко-буржуазно-бюрократически-новособственнического «хвоста» (особенно в борьбе с оппозицией), с неизбежно вытекающими отсюда все более тяжеловесными ударами буржуазного «хвоста» по аппаратно-центристской «голове». С этим связана, в частности, проблема советского бюрократизма. В. Смирнов и тут совершенно по сафаровски или слепковски, пытается открыть у нас желание «за образом» (голова-хвост), т.е. кратким, своего рода мнемоническим обозначением классовых отношений, уже проанализированных нами, открыть попытку нашу… отойти от классового анализа. Разве это не граничит с шутовством? Или, может быть, сам В. Смирнов хоть что-нибудь прибавил к анализу, данному оппозицией, кроме своего возрастающего «отвлечения от международного фактора»?
Вопросу о специальной механике перерождения и методах руководства при диктатуре, т.е. о внутрених «надстроечных», но непосредственно решающих факторах, посвящено исключительно интересное и значительное письмо т. Раковского к т. Валентинову от 2 августа 1928 года. Это письмо, к слову сказать, намечает для исследования темы исключительной важности.
Суть, однако, в том, что внутренние процессы, со времени окончания гражданской войны, имеют у нас «эволюционный» характер. Накопления и изменения происходят сравнительно незаметно. Мировые потрясения являются теми толчками, которые, с одной стороны, «сразу» обнаруживают или вскрывают происшедшие изменения, в том числе и идеологические, с другой — чрезвычайно ускоряют или замедляют их темп. Достаточно представить себе, какое влияние произвела бы на внутренние наши отношения война, какие она вскрыла бы сдвиги, какую вызвала бы перегруппировку сил, — чтобы понять диалектическое взаимодействие «внутренних» и «внешних» факторов.
В истории группы ДЦ, состоящей в большинстве своем из стойких революционеров, есть своя «диалектика». Отделившись от оппозиции и вынужденная, в силу недостаточности руководящих своих сил, идейно свернуться. она стала поворачиваться спиною к международным вопросам. Отдельные ее представители прямо обвиняли нас в том, что мы «отвлекаем» внимание от внутренних вопросов к китайским. Так, впадая в замкнутость и сектанство, теоретики группы из собственной беды пытаются, по немецкому выражению, сделать добродетель. Теперь В. Смирнов дошел до того, что отказывается понимать как и каким образом поражения международного пролетариата могут оказывать воздействие на наш пролетариат, т.е. он отказывается понимать, почему большие революционные, как и контр-революционные успехи, всегда развивают могучую международную экспансию, почему победа революции в одной стране вызывает революции в других странах и наоборот. Дальше идти некуда по линии ультра-левой национальной ограниченности. Загнав себя в тупик, Смирнов в довершение утратил духовное равновесие и в марксистском объяснении процессов, происходящих в пролетариате, он выискивает «оправдание» центризма или прокладывание путей к капитулянству. Это уже чистейшая сафаровщина, хоть и вывороченная наизнанку. Но ведь мы видели Сафарова и с лица и с изнанки, и ничего хорошего не нашли.
* * *
Вернемся, однако, к более значительным вопросам.
В результате четырех лет борьбы мы вынудили ИККИ в самый последний момент, прямо перед поднятием занавеса, переделать наспех весь проект программы — с национального типа на интернациональный. Бухарин объяснял на Конгрессе эту катастрофическую (хотя чисто внешнюю) капитуляцию перед оппозицией тем обстоятельством, что теперь-де впервые, мол, приехали на Конгресс делегаты Африки и Южной Америки, что это-де не шуточка, что сообразно с этим надо и программе придать африканско-американский размах. Выходит, что от приезжих делегатов Бухарин впервые узнал, что в эпоху империализма меньше, чем когда-либо, допустимо «отвлекаться от международного фактора». Мировую гегемонию Соед. Штатов тоже «заметили» с запозданием на несколько лет и механически включили в программу. Все это, как и история внутренних всех вопросов, свидетельствует о том, что инициатива в исследовании процессов мирового хозяйства и мировой политики и взаимодействия этих процессов с социальными и политическими сдвигами в СССР будет и впредь лежать на оппозиции.
Надо, значит, браться за серьезную работу. Надо провести правильное разделение труда — в смысле изучения, детального, конкретного, повседневного, всех основных сторон нашей внутренней жизни, жизни отдельных капиталистических стран, колониальных стран, экономики, политики, профессионального движения, национальной борьбы, милитаризма и пр. Надо, как следует, использовать время для подготовки квалифицированных кадров ВКП и Коминтерна. Правильная, хорошо поставленная, переписка с местами, правильное чтение газет, в том числе и провинциальных, с целью подбора материалов по определенным вопросам и под определенным углом зрения, все это принесет свои неоценимые плоды. Товарищам, у которых есть для того предрасположение, или соответственные данные, необходимо приналечь на иностранные языки. Разумеется, это разделение труда должно получить международный характер. Надо со всех «вышек» внимательно следить за совершающимися процессами и своевременно перекликаться.
Работа эта, конечно, должна иметь даже и в ссылке не архивный, не академический характер, а тесно примыкать к деятельности коммунистических партий и к борьбе рабочих масс. Нужно по каждому крупному вопросу оставлять в сознании рабочих-передовиков большевистскую крепкую зарубку. Кое-что по этой части, разумеется, уже сделано — в связи с вопросами об индустриализации, кулаке и хлебозаготовках, аппаратном режиме, событиях в Германии, Англии, Китае и пр. Но жизнь не останавливается. Нельзя жить процентами с капитала, как живет нынешнее руководство Коминтерна, расточая основной капитал большевистской партии. Нужна напряженная, систематическая, коллективная работа. Революционная выдержка должна сейчас проявиться именно в такого рода работе, несмотря на неблагоприятные условия. Без правильной ориентировки нет правильной политической линии. Между тем только правильная линия позволит большевикам-ленинцам, по каждому крупному вопросу, захватывающему массы, оставлять все более глубокие зарубки в сознании все более широких кругов передовых рабочих.
Эта работа получает таким образом, с одной стороны, теоретически-исследовательский характер в самом широком смысле слова, т.е. доступный, в тех или других пределах, самому молодому и мало подготовленному оппозиционеру; с другой стороны — эта работа приобретает пропагандистский характер опять-таки в самом широком смысле этого понятия, включающем и боевые агитационные выступления. На известном этапе теоретически-исследовательская и пропагандистская работа должна полностью перейти в политически действенную, т.е. массовую работу, иначе сказать, слиться с партией и рабочим классом. Когда и на каком этапе? Этого, конечно, не предскажешь. В разных странах на разных этапах. Наша эпоха является эпохой крутых поворотов. Это относится и к рабочему движению в целом, следовательно, и к оппозиции, к ней — в особенности. Для того, чтобы не упустить момента смычки наших идей с массовым сдвигом в Коминтерне и рабочем классе, нужно соблюдать основное правило всякой политики, тем более революционной: наш голос должен раздаваться по всякому вопросу, затрагивающему непосредственные или обобщенно-исторические интересы рабочего класса.
Бухарин, в заключительной речи на Конгрессе заявил, что резолюция об оппозиции обозначает для нас «политическую смерть». Храбрые эти слова — продукт трусости, слабости и потребности в самоутешении. Никто никогда Бухарина политически не брал всерьез; сам себя он не брал и не берет всерьез; меньше всего всерьез можно взять эти его «устрашительные» слова. Недаром же Зиновьев с большой меткостью, — надо отдать ему эту справедливость, — именовал Бухарина кликушей и утверждал, что от него можно всего ждать, вплоть до пострижения в монахи.
В начале лета 1917 года, когда Церетели громил кронштадцев, я предупредил его, что, когда белый генерал станет намыливать веревку, приспособленную для его, Церетели, шеи, то он призовет кронштадцев-матросов на помощь. Во время восстания Корнилова, как известно, это осуществилось с гораздо бóльшей точностью, чем мы тогда могли предполагать.
Политика нынешнего руководства готовит большие осложнения. Буржуазно-устряловская петля неутомимо плетется для шеи пролетарской диктатуры. Когда дело дойдет до серьезного, — боюсь, что это может оказаться ближе, чем кажется — лучшим элементам нынешнего аппарата придется звать нас на помощь. Это мы им предсказываем. Нечего говорить, что мы найдем дорогу и без их зова. Нужно только, чтобы пролетарский авангард изо дня в день слышал наш голос и знал бы, что, вопреки кликушеским завываниям, мы живы больше, чем когда либо. Нужно в то же время, чтобы в любой момент, без всяких перебоев, точно мы и не отлучались ни на час от центров рабочего движения, мы могли включиться в жизнь и борьбу революционного авангарда. А для этого нужна систематическая непрерывная работа над собою и для других на основе правильного разделения труда и крепкой идейной спайки.
Крепко жму руку.
Ваш Л. Троцкий.
Алма Ата 18 сентября 1928 г.