Опасность бонапартизма и задачи оппозиции.
Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-3146. — /И-R/
Алма-Ата 21-го октября 1928 года.
Дорогие товарищи, пишу вам до октябрьского пленума, во всяком случае до того, как сведения о нем дошли до Алма-Ата. Ничего нового сказать не собираюсь. Хочу только свести воедино кое-что уже сказанное раньше и установить предпосылки для оценки предстоящего октябрьского пленума.
Зиновьев, как сообщают, говорит, что в июле победил Сталин. С точки зрения политической это абсурд. Политически центризм ослабил себя октябрьским компромиссом. Фланги — правый и левый — получили новый толчок. Но в аппаратной сфере своя логика, которая до поры до времени не совпадает с общим перемещением сил в партии, не говоря о рабочем классе, и даже идет ему наперекор.
Сдачей политической позиции Сталин расколол правых. Он «оторвал» от них (пока что) Калинина и Ворошилова, которые всей душой с новыми собственниками и «порядком», но которые пока сильно побаиваются остаться с глазу на глаз с Рыковым, Бухариным и Томским, в качестве «вождей».
Аппаратно-организационное положение правых видимо достаточно плохо. Уступив политически и обеспечив свое большинство, Сталин организационно наступает. Достаточно сказать, что кандидатура Молотова на пост фактического председателя Коминтерна (вместо Бухарина) уже рассматривается, как серьезный вопрос. Да, да! Мы когда то шутили, что Сталин председателем Коминтерна посадит Мехлиса. Действительность недалеко ушла от шутки. Каганович должен заменить Угланова, на которого уже есть дело в ЦКК (совращение комсомольцев против Сталина). Каково действительное положение правых видно из того, что, как рассказывают по Москве, Бухарин конспиративно бегает к Каменеву с черного хода и обещает «отдать» Сталина и Молотова за Каменева и Зиновьева. Буквально! Каменев, конечно, согласился бы на эту операцию, но понимает, что бухаринское политическое обещание стоит не дороже его экономических прогнозов. От хорошей жизни вождь Коминтерна, всемогущий Балаболкин не стал бы бегать по вчерашним исключенцам, озираясь на собственную тень.
Как рассуждает Сталин? Догадаться нетрудно. — Если выпутаюсь из трудностей при помощи центристских мер (тяп-ляп), то объявлю правых паникерами-капитулянтами и сдвину их в аппарате на одну или две ступеньки ниже. Если, наоборот, положение ухудшится, возьму правый курс, т.е. обессилю правую фракцию, обокрав ее политически; объявлю, что они выдумали разногласия, действуют раскольнически, и… ссажу их на ступеньку ниже. Если правые меры не помогут, возложу на правых союзников ответственность за неудачу, пну их ногой и попробую снова «левый курс», чуть попустив аркан Зиновьеву и Каменеву, которые смирнехонько ждут в положении готовности и, как люди битые, с Балаболкиным идти не посмеют. А там видно будет… — Вот сталинская схема. Ее сила в аппарате. Ее смертельная слабость в том, что она сводит счет без хозяев, т.е. классов. Но пока классы молчат, схема Сталина действует.
Если контрольные цифры сталинского плана видны издалека, то правым они еще виднее. Поэтому то они и заволновались. Они не хотят дать ликвидировать себя по частям. Но очень боятся, что в случае их выступления, Сталин ликвидирует их сразу.
Метод Сталина еще ярче раскрылся перед нами во время Конгресса. Число часов бухаринского говорения на Конгрессе находится в обратном отношении к его влиянию, которое падало со дня на день. Во-первых, иностранным бюрократам правая политика в СССР — зарез перед лицом полевения масс и нажима оппозиции. Во-вторых, аппарат ведь у Сталина, а в Коминтерне религия аппарата не слабее, чем в ВКП. За время Конгресса отсутствующий Сталин завоевал у Бухарина 3⁄4 если не 9⁄10 съехавшихся аппаратчиков. Присутствовать Сталину незачем было: сказать ему нечего, а действует за него безличная механика власти. Правые — хочешь-не хочешь — оказываются вынуждены лезть в холодную воду, т.е. попробовать вынести свою драку со Сталиным за пределы аппарата. Этим объясняется появление статьи Бухарина «Заметки экономиста». Это храбрость отчаянья. Возможно, что Рыков с Томским подтолкнули Бухарина не без задней мысли: «Попробуй, а мы посмотрим». Статья Бухарина (о ней придется еще поговорить особо) есть документ не только теоретического бессилия, но и последней политической безнадежности. Ничего кроме вреда это «выступление» правым не принесет. «Настоящее» правое крыло, решившись по-настоящему вынести спор за ограду бюрократического курятника, должно бы гаркнуть: «Новые собственники объединяйтесь, не то социалисты ограбят». Такие призывы уже были в борьбе с оппозицией, но они звучали подловато-двусмысленно. А правым, чтоб противопоставить себя центру по-настоящему, нужно бы и рявкнуть по-настоящему, во весь голос, т.е. черносотенно-термидориански. Но для этого у Бухарина еще кишка слаба. Он сунул ногу в холодную воду, а входить пока боится. Стоит и дрожит… от храбрости. А Рыков с Томским сзади глядят, что выйдет, с таким видом, чтоб можно было в любой момент нырнуть в кусты. Такова диспозиция главных актеров на бюрократической сцене.
Можно сказать: все сие не суть важно. Но это будет неверно. Конечно, если б классы заговорили полным голосом, если б пролетариат перешел в политическое наступление, диспозиция аппаратных актеров потеряла бы 9⁄10 своего значения, да и сильно изменилась бы — в ту или другую сторону. Но мы проходим через еще незавершенную эпоху аппаратного всемогущества, при росте двоевластия в стране. И Сталин, и Рыков, и Бухарин — это правительство. А правительство играет немаловажную роль. Внимательно присматриваться к диспозиции бюрократических актеров необходимо, — но не под аппаратным, а под классовым углом зрения.
* * *
Как может реализоваться правая опасность «по-настоящему»? Это вопрос имеет большое значение. Особенность положения в том, что правое крыло имеет массы своих главным образом за пределами партии. Будучи в аппарате слабее центристов, правое крыло, в отличие от центристов, имеет солидную классовую опору в стране. Но как все же сила правого крыла может реализоваться на деле? Иначе сказать: как новые собственники могут прийти к власти?
Успокоительным, на первый взгляд, является то, что политические партии имущих классов жестоко разгромлены; что новые собственники политически распылены; что правое крыло внутри партии, боясь пролетарского ядра и связанное вчерашним днем, не решается открыто опереться на новых собственников. Конечно, все это есть плюсы завещанные нам вчерашним днем. Но это отнюдь не какие либо абсолютные гарантии. Необходимое для реализации термидора сочетание условий может сложиться в сравнительно короткий срок.
В прошлом нам уже приходилось не раз указывать на то, что победоносная буржуазная контр-революция должна была бы принять форму фашизма или бонапартизма, но никак не буржуазной демократии, о которой мечтают слабоголовые меньшевики. Каменев и сейчас еще этого не понимает. В своей недавней «беседе» с нашими единомышленниками он рисовал положение в стране так, что через известное время «на пороге будет стоять Керенский». Пустяки. Если уж поминать Керенского, то вернее будет сказать, что именно теперь, при право-центристском режиме, страна проходит через «керенщину наизнанку». Функция исторической керенщины состояла в том, что по спине ее власть перекатилась от буржуазии к пролетариату. Историческая роль сталинщины состоит в том, что по спине ее власть скатывается или сползает от пролетариата к буржуазии. Послеленинское руководство вообще разворачивает октябрьскую фильму в обратном порядке, и сталинщина есть керенщина слева направо. В стране, построенной на величайшей из революций, буржуазный порядок ни в каком случае не мог бы принять демократическую форму. Для победы и для удержания победы буржуазии понадобилась бы высшая, чисто военная концентрация власти, возвышающейся «над классами», причем непосредственной опорой такой власти служил поднимающийся новый собственник, у нас — деревенский кулак. Это и есть бонапартизм. Термидор только этап на пути к бонапартизму. Этот этап вовсе не должен непременно реализоваться полностью. Контрреволюция, как и революция, может «перепрыгнуть» через те или другие ступени.
В термидорианском, особенно же в завершенном бонапартистском перевороте огромную роль (во втором случае — решающую роль) играет армия. Под этим углом зрения надо с величайшим вниманием отнестись к тем процессам, которые происходят в ней.
Не забудем, что в июльском докладе на московском активе правый горе-вождь, ссылаясь на своего друга Клима, говорил: «Если еще раз прибегнете к чрезвычайным мерам, армия ответит восстанием». Это — многозначительная формулировка: наполовину прогноз, наполовину угроза. Может быть угроза даже на три четверти. Кто же угрожает? Новые собственники — через руководящий аппарат армии. Руководящий аппарат — через Клима. Вот вам, с позволенья сказать, и кандидат в Бонапарты: Клим. Было бы совсем наивно возражать в том духе, что слишком уж серый Бонапарт. Бонапарты тоже разные бывают: был ведь не только первый, но и третий, совсем захудалый прощалыга. Когда имущим классам необходимо, они, по старинному выражению, «из грязи делают князя». Да, события могут так повернуться, что Клим (один из Климов) может выскочить в «князья». Бонапарт будет третьесортный, но это не помешает ему зарезать революцию. Правда, Клим, говорят, перешел с правой позиции на право-центристскую и поддерживает «мастера» Но такие верхушечные комбинации складываются и расторгаются в 24 часа под действием внешних толчков. Да дело и не в Климе: если не он, так Буденный. За Бонапартом недостатка не будет.
Мастер говорит: «Эти кадры можно снять лишь гражданской войной». Клим присовокупляет: «Если вы, рабочие, будете слишком бузить, то помните, что у меня за спиной серьезная сила». И то и другое — элементы бонапартизма. В первом случае говорит партийно-государственный аппарат, мнящий себя над всем, в том числе и над армией. Во втором случае говорит армейский аппарат, который завтра может почувствовать потребность поставить «штатских» на свое место. Партийно-аппаратная бескровная победа центристов над правыми не снимала бы термидорианско-бонапартистской перспективы, а только видоизменяла и оттягивала бы ее. Самостоятельная победа центристов — без оппозиции, без массы — может быть одержана только дальнейшим зажимом, дальнейшим сужением массовой базы центризма, дальнейшим сращиванием центристской фракции с аппаратами государственной репрессии, в последнем счете, с командным аппаратом армии, в котором партийная жизнь давно угасла, поскольку там не разрешается вообще иметь других мнений, кроме тех, какие приказано распространять Бубнову. Пересядет ли в результате этого «сращивания» мастер сам на белого коня, или окажется под конем Клима — это уже вопрос, с классовой точки зрения, совсем незначительный.
Мы приходим, таким образом, к выводу, что «победа» правых вела бы прямиком, а «победа» центристов — зигзагом на термидорианско-бонапартистский путь. Есть ли в таком случае между ними разница? В последнем историческом счете разницы нет: центризм представляет ведь только разновидность соглашательства (в данном случае — с новыми собственниками, с пытающимся возродиться буржуазным обществом). Но это лишь в последнем историческом счете. На данном же этапе центристы отражают в гораздо бóльшей степени широкий слой «выдвиженцев» рабочего класса, тогда как правые корнями уходят в новую, главным образом деревенскую собственность. Игнорировать борьбу между ними было бы грубейшей ошибкой, в духе децистской политической мазни.
Центристы не хотят открыто рвать с рабочими, гораздо больше этого боятся, чем правые, которые прежде всего не хотят обижать собственников. Как ни запутан партийный переплет, какие «осложнения» ни вносят в картину личные моменты (Сталин — Бухарин — Томский — Рыков) но именно это соотношение между верхами рабочего класса и новыми собственниками лежит в основе аппаратных группировок. Различать их необходимо для того, чтоб следить за этапами их борьбы, понимать ее смысл и границы. Борьба их имеет значение не сама по себе, а поскольку она ослабляет бюрократический обруч, выводит тайное наружу, заставляет массы думать, и расширяет арену для их активности.
Июльский пленум был важным моментом сползания центристов. Но нелепо было бы думать, что это последний этап борьбы, что центристы капитулировали окончательно, и что дальше наступит правая «монолитность». Нет, под давлением противоречий борьба неизбежно прорвется наружу и сыграет в истории партии и революции немалую роль.
Отсюда, однако, никак не вытекает, что центристы в борьбе с правыми захотят опереться на оппозицию. На перебежчиков из оппозиции — да, на оппозицию — никогда. Центристы боятся оппозиции больше, чем правых. Центристы борются с правыми, обкрадывая их программу (как жалуется направо и налево Балаболкин). Сказать, что блок с той или другой частью нынешних центристов невозможен никогда и ни при каких условиях, было бы смешным доктринерством. Многие нынешние центристы еще будут линять влево. Если бы нам в 1924-м году сказали, что мы будем в блоке с зиновьевцами, вряд ли многие поверили бы. Но случилось так, что борьба ленинградских центристов против кулацкого наступления довела их до блока с нами и до принятия нашей платформы. Не исключены подобного же рода зигзаги и для правящих сегодня центристов, если классовый нажим заставит их открыто и решительно расколоться с правыми, и если обстоятельства, как следует быть, ущемят им хвост. Такие исторические возможности не исключены. Они могут стать ступенькой на пути к дальнейшему развитию и укреплению большевистской линии, как ступенькой явился блок наш с зиновьевцами. Но нужно было бы совершенно потерять голову, чтобы держать курс на блок с нынешними центристами, как они есть, а не на то, чтоб систематически, непримиримо, беспощадно противопоставлять пролетарское ядро партии центристам. В конце концов, этими двумя тенденциями и исчерпываются разногласия между подавляющим большинством оппозиции и ее маленьким меньшинством, которое «мечтает» о том, как хорошо было бы, если бы установился хороший блок с одумавшимися центристами и съэкономил бы трудности, потрясения и опасности партийного и государственного развития. Увы, богатейший опыт прошлого свидетельствует, что такой мнимо-экономный путь обходится дороже всего, а те, которые призывают к нему, нередко сами сползают к центризму.
Использовать аппаратно-бюрократическую драчку центристов с правыми, как исходный момент коренной партийной реформы, можно только при решительном вмешательстве массы. Большевистски организовать такое вмешательство может только оппозиция, политически совершенно независимая как от правых, так и от центристов и именно благодаря своей независимости способная использовать все этапы борьбы между ними.
* * *
Несколько слов в этой связи о вещаниях и советах нашего «нового» друга Каменева (в упомянутой уже «беседе»). Он, видите ли, находит, что «Л.Д. следовало бы теперь подать документ, в котором сказать: зовите мол, нас, будем вместе работать. Но Л.Д. человек упорный»… и пр. и т.п. Каменев совсем не так наивно добродушен, и конечно, не верит сам тому, что говорит. Он прекрасно знает, что такого рода заявление отнюдь не изменило бы юридического положения оппозиции, только нанесло бы ей политический удар, снизив нас на уровень зиновьевцев. Эти последние получили издевательскую полу-амнистию, обрекающую их на политическое небытие, только благодаря тому, что отделились от нас. Каменев это отлично понимает. Разговоры и заигрывания его имеют единственной целью попугать Сталина, который слишком уж презрительно третирует своих будущих «союзников». Каменев хочет себе набить цену, чтобы при новой оказии снова предать нас, но уже на более льготных для себя условиях. Поддаваться его зазываниям могли бы только вконец отпетые дурачки. На этот счет в нашей среде двух мнений не будет. Особенно замечательны каменевские сожаления о моих «частых» и «резких» нападках на его капитулянство. «Надо работать вместе». Кто старое вспомянет, тому глаз вон. «Приходится сожалеть, что произошел разрыв. Жизнь подтвердила все положения оппозиции…» Хорошо поет Каменев, с колоратурой. То, что он поет столь смело, не пугаясь Ярославского, свидетельствует об ослаблении аппаратного обруча и о повышении шансов оппозиции. Это мы себе запишем в актив. Но вывод отсюда один: надо бить капитулянтов вдвое, втрое, вдесятеро.
* * *
Вопрос о вмешательстве массы в драчку есть прежде всего вопрос о мобилизации рабочих по всем вопросам внутренней и международной жизни, начиная с простейших и неотложнейших.
В ряде писем попадаются указания на отсутствие у нас будто бы платформы по «рабочему вопросу». Что собственно это значит? Разве наша платформа устарела? «Рабочая» часть нашей платформы наиболее детально и конкретно разработана. Боюсь, что тут просто утеряна преемственность. Многие товарищи как бы забыли о платформе, не обращаются к ней, не ищут в ней указаний и потому требуют каких-то новых и новых документов. Надо восстановить преемственность. Каждое выступление большевика-ленинца должно исходить из платформы, по возможности с приведением точной цитаты, относящейся к данному вопросу. Тезисы по любому злободневному вопросу, крупному или малому, должны начинаться цитатой из платформы. Этот документ опирается на очень большой коллективный опыт, причем все формулировки тщательно продуманы и обсуждены. Подход ко всем вопросам под углом зрения платформы будет иметь огромное дисциплинирующее идейное влияние, особенно для молодняка.
Разумеется, в платформе могут быть пробелы, устаревшие положения, или ошибочные детали требующие изменений, поправок и дополнений. Но нужно ясно и точно, исходя из самой же платформы, формулировать дополнения или поправки к ней.
Вопрос о применении платформы к каждому данному этапу и к каждому конкретному вопросу, например, к очередной колдоговорной кампании, представляет свои самостоятельные трудности, которые могут быть разрешены только при участии местных, заводских, цеховых единомышленников. Основная наша директива, решающий критерий в этой области — повышение реальной заработной платы. Насчет размеров этого повышения мы выбираем путь переговоров с хозяйственниками, с советскими, партийными и профессиональными органами. Стачка, как указывает резолюция XI съезда партии, есть самое крайнее средство, но отнюдь не незаконное, не антипартийное и не антисоветское. Участие большевика-ленинца в стачке и в руководстве ею может явиться партийным долгом большевика-ленинца, если испробованы все другие пути для обеспечения законных, т.е. реально осуществимых требований массы. Степень реальной осуществимости может быть определена, как уже сказано, путем переговоров, где представители рабочих выслушивают все объяснения и по-настоящему заглядывают в книги. Через кого ведутся переговоры? Это зависит от степени недовольства массы и от силы ее напора. В подходящих случаях большевики-ленинцы будут требовать выбора специальных комиссий, делегаций и пр. для переговоров с Губотделом союза, с Губкомом партии, для хождения в редакции газет, а затем и во все самые высокие учреждения, с точными записями всех хождений по мукам и с докладами перед общим собранием.
Настроение рабочих таково, что требует самой большой решимости и активности с нашей стороны. Только мы можем направить накопившееся недовольство в советское и партийное русло. Нынешняя пассивность массы, являющаяся результатом многих факторов, выражает, в частности, момент колебаний и нерешительности самой массы, когда в старых путях многие и многие разочарованы, а новых еще не нашли. Это состояние — на перепутьи — по самому существу своему неустойчиво. В массе должна начаться новая кристаллизация, и она может, при известных условиях, пойти с головокружительной быстротой. По каким осям? По бюрократическим осям она уже не пойдет. Если мы не явимся осью кристаллизации, то ею явятся меньшевики, эсеры, анархисты, а это значило бы, что Октябрьская революция окончательно пошла под откос. Только большевики-ленинцы могут оградить от этого революцию, смело идя навстречу массе и опрокидывая, где нужно, рогатки, поставленные бюрократами.
Но идти навстречу массе не значит пасовать перед стихийностью, куда тянут центристы, которые либо свернут себе шею на политике авантюризма, что с полбеды, либо помогут невзначай врагам свернуть шею революции, что много хуже. Политика последнего пятилетия возродила и заново породила антисоветские, отчасти бесформенные, отчасти оформленно-собственнические настроения в рабочих массах. Мобилизовать активность массы надо так, чтоб внутри ее постоянно происходила дифференциация по классовой линии. На антисоветские ноты, особенно оформленные, сознательные, злобные, мы должны реагировать гораздо более чутко и решительно, чем аппарат. При каждом взрыве недовольства мы должны первыми разоблачать меньшевиков, эсеров, анархистов, поскольку они пытаются примазаться. Мы можем и должны реагировать на такие попытки агентов буржуазии прямыми воззваниями к рабочим.
Можно не сомневаться, что, по мере роста активности и роста нашего влияния на левом крыле рабочего класса, попытки чуждых нам и даже классово-враждебных элементов примазаться к нам, и даже перекраситься в наш цвет будут учащаться. Нужно быть начеку и выводить таких примазывающихся наружу, по возможности гласно и открыто. Надо, чтобы фланги наши и тыл были очерчены ясной линией, чтоб масса знала где мы, и где не мы.
В частности это относится к ДЦ. Вы помните, что в наших рядах были отдельные товарищи, подходившие к вопросу о децистах с сентиментальной точки зрения (хорошие, мол, ребята). Некоторые же не хотели видеть и разницы политических линий. Замечательно, что именно те товарищи которые вчера еще предлагали полное слияние с ДЦ, сегодня стоят на соглашательском фланге, и рвут и мечут против «децизма» в наших собственных рядах, причем под децизмом нередко понимают развитие нашей старой принципиальной линии.
Как ни досадно тратить время на второстепенные вопросы, тем не менее надо децистами заняться, в смысле разъяснения кружково-паразитического характера их политики и заложенного в ней авантюризма. Так как «вожди» ДЦ, которых мы до поры до времени предоставляли самим себе (и правильно делали), доболтались до чертиков, то они дали нам в руки серьезное оружие против них. Лучшие элементы мы у них отвоюем, при помощи их же собственных документов, особенно писем В. Смирнова. Даже маленькую ранку не надо запускать, иначе всему организму грозит отравление. Рабочих мы у них отобьем смелой и решительной политикой в основных вопросах, с одной стороны, разъяснительной кампанией, с другой.
* * *
Все полученные материалы свидетельствуют о том, что лозунг тайного голосования в партии и в профсоюзах может и должен быть выдвинут. Самокритика превратилась в полукомедию, полупровокацию. Это всем видно. Надо в «частичном», так сказать, переходном лозунге дать выражение настроениям рабочих, их пока еще не очень смелому желанию сместить нажимал. — Почему ты не голосовал против? — Если б тайное голосование, тогда дело другое… — Это висит в воздухе.
Дойдет ли дело до тайного голосования или же невыносимые противоречия будут разрешены более быстрым путем, с «перепрыгиванием» через этапы, вопрос особый; но для данного момента лозунг тайного голосования в партии и в профсоюзах является жизненным, ибо дает обобщенное выражение факту бюрократического зажима, т.е. по существу классового нажима на рабочих через аппарат. Лозунг тайного голосования на данном этапе лучше всего выражает начинающуюся борьбу против двоевластия. Открытое голосование устанавливалось для того, чтоб враги не смели голосовать против пролетарской диктатуры. Элементы двоевластия в стране привели к тому, что рабочие не смеют голосовать за диктатуру из страха перед давлением буржуазии, преломленным через аппарат. В этом гвоздь положения. Аппаратчик стоит на трибуне и смотрит голосующим на руки, или жена дергает за рукав: лучше не голосуй. В этих условиях говорить, что тайное голосование есть потачка пассивности и нерешительности, значит поистине впадать в идеалистическое доктринерство. Кто так ставит вопрос, тот сопоставляет лозунг тайного голосования не с нынешним реальным положением, из которого еще только нужно найти выход, а с неким идеальным положением, при котором все рабочие смело и твердо голосуют по совести.
Развивая эту позицию до конца, надо бы и в капиталистическом обществе снять лозунг тайного голосования — для развития «активности и мужества». В Китае можно, конечно, рабочего-героя призвать к открытому голосованию; но ему завтра за это оттяпают голову. Вот почему в Китае лозунг тайного голосования (при всяких выборах) может получить жизненное значение, как продиктованный соотношением классовых сил. Хотя социальный режим у нас в основе другой, но основа эта уже изрядно забросана мусором. Неверно, будто нынешний характер наших выборов и голосований определяется только степенью мужества и решительности рабочих. Нет, он определяется уже в огромной степени изменившимся соотношением классовых сил. Это изменение находит свое объективное выражение в аппаратах власти, во всей их механике. Недаром же Сталин сказал: «Эти кадры можно снять только гражданской войной». Конечно в этих словах есть элемент бюрократического бахвальства и застращивания. Перед серьезной волной снизу аппаратчик сдрейфил бы, не доводя дела до гражданской войны. Во всяком случае этот путь — путь реформы под могучим напором масс — должен быть нами испробован до конца. На данном этапе лозунг тайного голосования толкает массу вперед, в сторону активности от нынешней пассивности. На любом собрании, где речь идет о самокритике, о партийной демократии и пр., большевик-ленинец может и должен сказать: чтоб была самокритика, надо снять зажимал; дайте нам проголосовать по совести, без страха увольнения, т.е. тайно, — тогда все аппаратчики будут в узде.
Начать надо с партии, затем перейти к профсоюзам. О советах, где в выборах принимают участие разные классы, вопрос надо будет поставить в третью очередь, после того, как накопится опыт.
* * *
Что касается общих перспектив борьбы, внутренней и международной, то на этот счет ограничусь здесь, по необходимости, самыми общими соображениями, оставляя за собой право вернуться к вопросу в ближайшее время, чтоб рассмотреть его более конкретно, применительно к отдельным наиболее важным странам, как это отчасти сделано в отношении Китая («Китайский вопрос после VI Конгресса»). Выяснению нерасторжимой связи нашей внутренней борьбы с международной посвящена значительная часть работ, отправленных Конгрессу. Теоретики децизма совершенно не понимают этой связи, не имеют никакой линии в международных вопросах, идут на случайные, чисто авантюристские блоки с людьми, полностью порвавшими с марксизмом, как Корш и Кº. В своих последних построениях В. Смирнов является только левой карикатурой на Сталина.
Европа проходит сейчас через полосу довольно оживленного стачечного движения. Эта волна является, в известном смысле, экономически «запоздалой», так как она совпадает с явным ухудшением экономической конъюнктуры. Запоздалость стачечной волны вызвана предшествовавшими тяжкими поражениями, придавившими пролетариат, ростом влияния социал-демократии и бюрократически-пассивной политикой Коминтерна. Дальнейшее ухудшение экономической конъюнктуры должно будет экономическую борьбу перевести на политические рельсы, усилив тем самым полевение пролетариата. В разных странах оно пойдет разным темпом. Но совсем не исключено крайнее обострение политической обстановки в отдельных европейских странах уже в ближайшее время. Это зависит в очень большой степени от глубины, длительности и напряженности надвигающегося кризиса, не только в Европе, но и в Соединенных Штатах. Америка будет преодолевать свой кризис за счет Европы и может давлением своим довести отдельные страны, в первую голову Германию, до непосредственно-революционной ситуации. Здесь опять вскрывается в перспективе основное противоречие между задачами эпохи и степенью зрелости компартий. Опасность упущения новых революционных ситуаций отнюдь не устранена и даже не стала меньше.
Приключение с Тельманом, конечно, не является случайностью. Нынешний режим есть рассадник смоленских дел в международном масштабе. И вот эти господа, смоленские и гамбургские, нас осуждают и исключают. Их назначение состоит в том, чтобы позорить знамя коммунизма и губить Коминтерн. Чем дальше, тем больше будет выясняться гигантская миссия оппозиции в международном масштабе.
Необходимо приложить все усилия к тому, чтоб в борьбе с аппаратной казенщиной формировались на опыте, поднимались и зрели подлинно большевистские кадры. В этом будет коренное отличие третьего пятилетия Коминтерна, по сравнению со вторым. Понадобилось пять лет, чтобы вывести основные вопросы и разногласия из бюрократических подвалов на мировую арену. Это уже достигнуто. Никакая сила не снимет поставленных проблем и противопоставленных тенденций. Революционные кадры иностранных партий могут расти только на собственном опыте. На командование международной оппозицией, в духе ИККИ, мы не посягаем. Широкий и правильный обмен теоретическим и политическим опытом, сотрудничество в области марксистского анализа совершающихся процессов и выработки лозунгов действия — вот с чего надо начать. Первые серьезные шаги уже сделаны в связи с VI-м Конгрессом. Остается развивать их, расширять, углублять.
Исход нашей внутренней борьбы неразрывно связан с этими мировыми процессами. Но только юродивые могут делать отсюда тот вывод, будто для судьбы Октябрьской революции безразлична, в таком случае, внутренняя политика, и в частности политика оппозиции во внутренних делах. Построить социализм в отдельной стране мы не обещаем, это известно. Мы не говорили и не говорим, будто у нас есть чудодейственный рецепт, устраняющий все противоречия социалистического развития в капиталистическом окружении. Что у нас есть, это правильная ориентировка, правильное предвиденье и вытекающая отсюда правильная классовая линия. Осью нашей внутренней политики является подлинное сохранение власти в руках пролетариата, вернее сказать, возвращение ему этой власти, узурпированной аппаратом, и дальнейшее укрепление диктатуры пролетариата, на основе систематического улучшения материально-бытовых условий существования рабочего класса. Никаких других рецептов нет и не надо.
У оппозиции есть правильная линия. Задача состоит в том, чтобы сделать ее линией пролетарского авангарда. Для этого нам нужно насквозь проникнуться сознанием величайшей исторической миссии, которая ложится на нас, и действовать с подлинно большевистским мужеством.
Л. Троцкий.