Критика программы Коммунистического Интернационала.

От редакции И—R

В конце 1927 года Сталину удается политически разбить оппозицию. В ноябре Троцкий и Зиновьев были исключены из ЦК и из партии, затем исключения и увольнения с работы распространились на десятки и сотни их единомышленников. В январе Троцкого выслали из Москвы в далекую Алма-Ату, в то время — захолустный городок вдали от железной дороги, кончавшейся в Пишпеке (Фрунзе). Других руководителей оппозиции поодиночке рассылали в разные отдаленные городки Советского Союза, пытаясь сломить их изоляцией: Раковского — в Барнаул; Радека — в Тобольск; Белобородова — в Усть-Кулом, и т.д.

Между ссыльными сразу же завязывается обширная переписка, в течение нескольких недель принявшая массовую форму. Хотя многие письма, почтовые карточки и даже телеграммы задерживаются и конфискуются сталинской цензурой, другие доходят по назначению. В колониях ссыльных, в политизоляторах и тюрьмах идут горячие споры и обсуждение политических событий внутри страны и за ее рубежом.

После четырехлетнего перерыва правящая фракция Сталина-Бухарина вынуждена созвать VI Конгресс Коминтерна (V-й был проведен в 1924 году под руководством Зиновьева). Начало Конгресса было назначено на июль 1928 года, был опубликован программный проект, написанный Бухариным, который правящая фракция намеревалась принять на Конгрессе. Оппозиция сразу же развила деятельность, отчасти легализованную правом апелляции к Конгрессу против решений ВКП об исключении и высылке левых, требуя участвовать в предсъездовской дискуссии.

Троцкий написал двухсотстраничный документ «Критика проекта Программы Коммунистического Интернационала» и несколько обширных Заявлений Конгрессу о вопросах Китайской революции, об Англо-русском комитете, о режиме в ВКП и проблемах экономического строительства в СССР. Другие оппозиционеры писали документы или подписывали заявления Троцкого. Таким образом, полулегально, платформа оппозиции получила хождение внутри СССР и даже за его границами.

Вот рассказ одного из делегатов Конгресса, американского коммуниста Джеймса П. Кэннона о том, как он ознакомился с программой Троцкого (см. его книгу «История американского троцкизма», главу Появление Левой оппозиции):

 

«Но это оказалось огромной ошибкой — включение меня в комиссию по программе. Сталину это стоило не одного приступа головной боли, не говоря уже о Фостере, Лавстоне и других. Так получилось из-за того, что Троцкий, сосланный в Алма-Ату, исключенный из Российской партии и Коммунистического Интернационала, направил обращение к Конгрессу. Троцкий, как вы можете видеть, не сдался и не ушел прочь от партии. Он вновь заявил о себе уже после исключения, при первой же возможности обратившись к Шестому Конгрессу Коминтерна не просто с документом, отстаивавшем его дело, но и с глубокой теоретической разработкой в форме критики того проекта программы, который был предложен Бухариным и Сталиным. Документ Троцкого был озаглавлен «Проект программы Коммунистического Интернационала. Критика основ». Благодаря какому-то недосмотру московского аппарата, который, как считалось, отличался бюрократической непроницаемостью, этот документ Троцкого попал в бюро переводов Коминтерна. Он попал в механизм, где было не меньше дюжины переводчиков и стенографисток, которые не имели других занятий. Они взяли документ Троцкого, перевели его и раздали главам делегаций и членам комиссии по программе. И вот, подумать только, он оказался у меня в руках, да еще в переводе на английский! Морис Спектор (Spector), делегат от Канадской партии, находившийся примерно в том же состоянии ума, что и я, тоже был в комиссии по программе и получил свой экземпляр. Мы отправили ко всем чертям собрания групп и сессии Конгресса, когда прочитали и изучили этот документ. Теперь и я, и он знали, что надо делать. Наши сомнения рассеялись. Было ясно, как Божий день, что марксистская истина находится на стороне Троцкого. И тогда мы — Спектор и я — дали обещание, что, вернувшись домой, начнем борьбу под знаменем троцкизма.

«Мы не начали эту борьбу на Конгрессе в Москве, хотя уже там определились в своих убеждениях. С того самого дня, когда довелось прочитать документ, я считал себя, без каких-либо дальнейших колебаний и сомнений, последователем Троцкого. Из-за того, что мы не развернули борьбу прямо в Москве, некоторые блюстители чистой линии, находящиеся в стороне, могут снова спросить: «Почему вы не взяли слово на Шестом Конгрессе и не выступили в поддержку Троцкого?» Ответ такой: это не могло бы наилучшим образом служить нашим политическим целям. А это именно то, что следует делать в политике — служить определенным целям. Коминтерн был уже основательно пропитан сталинизмом. Конгресс был послушным. Полное раскрытие нашей позиции на Конгрессе вполне могло бы привести к непредвиденному задержанию в Москве, пока мы не оказались бы разгромлены и изолированы у себя дома. Лавстон, когда пришло его время, впоследствии попался в эту московскую ловушку. Мой долг, моя политическая задача, как я ее понимал, заключалась в том, чтобы создать в своей собственной партии базу для поддержки российской оппозиции. Для того, чтобы это сделать, мне прежде всего надо было добраться домой. Потому я и вел себя тихо на этом просталинском Конгрессе. При общении в кругу друзей откровенность — это добродетель; при общении с беспринципными врагами она становится признаком глупца.

«Тогда мы были не слишком осторожны в выражении наших чувств. Меня в особенности все больше и больше считали «подражателем» троцкизма. Гитлоу в своей патетической и написанной за него кем-то другим книге раскаяния сообщает, что ГПУ следило за моей деятельностью в Москве и докладывало в Коминтерн, что «Кэннон в своих разговорах с русскими раскрыл себя, как имеющий сильные троцкистские наклонности». Они меня подозревали, но не решались действовать против меня слишком бесцеремонно. Они полагали, что меня, быть может, еще удастся исправить, и это было бы намного лучше, чем устраивать открытый скандал. Они имели все основания думать, что я устрою им настоящий скандал, если дело дойдет до открытой борьбы.

«Итак, мы в конце концов вернулись домой — кажется, в сентябре — не решив ничего, что касалось фракционной борьбы внутри Американской партии. Лавстоновцы отвоевали в Москве пространство в несколько дюймов, но в то же время Сталин включил в резолюцию несколько положений, которые позднее стали основой уже для изгнания самих лавстоуновцев. Я тайно вывез домой из России критику, написанную Троцким на проект программы. Мы вернулись домой и я сразу же решительно взялся за задачу формирования фракции в поддержку Троцкого.

«Вы можете подумать, что это было просто. Но вот как обстояли дела. Каждая партия Коммунистического Интернационала, а затем и Шестой Конгресс осудили Троцкого как контрреволюционера. Ни один член нашей партии не был известен как открытый сторонник троцкизма. Вся партия построилась в полки против него. К этому времени партия уже не была одной из тех демократических организаций, в которых можно поднимать вопросы и надеяться на честное обсуждение. Выступить в защиту Троцкого и российской оппозиции означало бы навлечь на себя обвинения в контрреволюционном предательстве и быть затем исключенным без каких-либо обсуждений. При таких обстоятельствах задача заключалась в том, чтобы формировать новую фракцию в тайне, пока не случится неизбежный взрыв, с несомненной перспективой того, что фракция, сколь велика или мала она бы ни оказалась, будет изгнана и ей предстоит вести борьбу со сталинистами и со всем миром ради создания нового движения.

«С самого начала у меня не было ни малейших сомнений насчет масштабов этой задачи. Если бы мы позволили себе тешиться какими-либо иллюзиями, то последующее разочарование от результатов могло бы нас просто сломать. Я начал осторожно искать людей и вести с ними конспиративные беседы. Первым моим убежденным сторонником стала Роза Карснер (Karsner). С того времени и по сей день она не знала никаких колебаний. Шахтман и Эберн (Abern), работавшие со мной в «Международной Защите Труда», были членами Национального комитета, не входя, однако, в Политический комитет, присоединились ко мне в этой великой и новой попытке. Вместе с нами было еще несколько других людей. У нас получалось совсем неплохо, удавалось понемногу продвигаться то здесь, то там, постоянно соблюдая осторожность. Вокруг ходили слухи о том, что Кэннон — троцкист, но я никогда не заявлял об этом так открыто; а что делать со слухами, никто не знал. Более того, во внутрипартийной ситуации была тогда одна маленькая сложность, которая тоже работала в нашу пользу. Наша партия, как я уже отмечал, была расколота на три фракции, но фракция Фостера и фракция Кэннона действовали тогда в одном блоке и имели общие структуры. В результате фостеровцы оказались между двух огней. Если они не будут выявлять скрытый троцкизм и энергично бороться против него, тогда они потеряют симпатию и поддержку со стороны Сталина. Но с другой стороны, если они поведут себя жестко по отношению к нам и лишатся нашей поддержки, тогда они уже не смогут надеяться на завоевание большинства во время предстоящего съезда. Они пребывали в нерешительности, а мы безжалостно использовали их противоречивое положение.

«Наша задача была трудной. У нас имелся лишь один экземпляр документа Троцкого, и мы не имели никакой возможности снять с него копии; у нас не было стенографистки; у нас не было машинистки; у нас не было мимеографического аппарата; у нас совсем не было денег. Единственный способ, которым мы могли действовать, заключался в том, чтобы позвать тщательно отобранных людей, вызвать у них интерес, а затем уговорить их пойти домой и прочитать там документ. Это был длительный и трудоемкий процесс. Мы сплотили небольшое число людей, а они помогали нам распространять благие вести в более широких кругах.»

 

Перед вами, читатель, этот запретный документ, который Троцкий в июле 1928 года отправил в Москву по адресу Коминтерна, и который за лето, несмотря на почтовые и полицейские препоны, которые ГПУ ставило на пути переписки между колониями ссыльных, собрал подписи преобладающего большинства сосланных оппозиционеров.

 

Критика программы Коммунистического Интернационала. Критика основ.

От автора:

Проект программы, то есть капитальнейшего документа, который должен определить всю работу Коминтерна на ряд лет, опубликован за несколько недель до созыва конгресса, собирающегося через четыре года после V конгресса. Ссылаться на то, что первый проект был опубликован еще до V конгресса, не приходится как раз потому, что это было несколько лет тому назад. Второй проект отличается по всему построению от первого и пытается подвести итоги развитию последних лет. Принимать на VI конгрессе этот проект, который несет явные следы торопливой и даже небрежной работы, без предварительной серьезной научной критики в печати, без широкого обсуждения его всеми партиями Коминтерна, было бы в высшей степени неосторожно и опрометчиво.

В течение тех немногих дней, какие имелись в нашем распоряжении между получением проекта и отсылкой настоящего письма, мы можем остановиться только на некоторых из наиболее существенных вопросов, которые должны быть освещены программой.

Ряд важнейших положений проекта, которые, может быть, менее злободневны сегодня, но могут завтра получить исключительное значение, мы вынуждены за недостатком времени совершенно оставить без рассмотрения. Это вовсе не значит, что они меньше нуждаются в критике, чем те части проекта, которым посвящена настоящая работа.

К этому надо еще прибавить, что работать над новым проектом нам приходится в условиях, исключающих возможность наведения необходимейших справок. Достаточно сказать, что мы не могли достать даже первого проекта программы и в отношении его, как и в двух-трех других случаях, вынуждены были полагаться на свою память. Само собою разумеется, что все цитаты приведены по оригиналам, после тщательной проверки.

I. Программа международной революции или программа социализма в отдельной стране?

II. Стратегия и тактика империалистской эпохи.

III. Итоги и перспективы китайской революции, ее уроки для стран Востока и всего Коминтерна.