Личный элемент во французской Лиге.
Письмо Максу Шахтману.
25 ноября 1930 г.
Уважаемый товарищ Шахтман:
Скрытый кризис во французской Лиге внезапно снова стал острым, и теперь каждый должен занять позицию. Вы знаете, что Навилль и Молинье были здесь некоторое время, и что мы обсудили все спорные вопросы очень тщательно, а затем сообща договорились о необходимых мерах. Навилль был уверен, что возникнут проблемы с рядом товарищей — в частности, с товарищем Росмером — но он с общей помощью был вполне готов преодолеть это препятствие. Во время прощания он вдруг пообещал вести открытую и искреннюю переписку. С тех пор, как он уехал, он не написал мне ни строчки. Второй номер Международного бюллетеня, который мы втроем отредактировали здесь и который должен был появиться в Париже через несколько дней после отъезда, до сих пор не опубликован. Временный секретариат, который мы назначили вместе, не работает, потому что Навилль бойкотирует его. Несмотря на все попытки товарища Молинье поставить совместную работу на прочную почву, этого не произошло из-за постоянного сопротивления Навилля.
Ясно, что эта ситуация выросла не только из-за Навилля, или, иначе говоря, она в конечном итоге не является результатом злой воли Навилля; скорее, она возникла из-за новых осложнений, которые перевешивают все остальное. Вы знаете по опыту, как решаются организационные вопросы в Париже. Вы, мой дорогой, также внесли некоторый вклад в эту неряшливую организацию, в то же время упрекая меня в том, что я не опубликовал свое циркулярное письмо после апрельской конференции в международном бюллетене и через Секретариат, хотя, несмотря на все усилия, в Париже нет международной деятельности. Но оставим это побоку. В французском вопросе работа была организована небрежно, особенно в самой важной области — в профсоюзной работе. Вся задача распространения коммунистических идей в профсоюзах была оставлена на усмотрение товарища Гурже,* под его собственной ответственностью — никаких директив, никаких проверок, никаких регулярных отчетов. В письмах к Росмеру, Навиллю и самому Гурже я неоднократно выражал свое удивление таким методом проведения работы и срочно, но безуспешно убеждал работать коллективно в этой самой важной области. Основой моего беспокойства был подход товарища Гурже к вещам и людям. Он предпочитает персонально-дипломатический подход принципиально-пропагандистскому и, при необходимости, полемическое образование. Я не против индивидуальной дипломатии, но она не может заменить программную работу. По этой причине я считал товарища Гурже ценным в качестве члена профсоюзной комиссии, которая, естественно, полностью находится под контролем руководства Лиги. Но поскольку Навилль, Росмер и другие защищали Гурже из-за (казалось бы, пустой) внутренней борьбы, они не нашли возможности вернуть дела на нормальные рельсы. Когда Навилль посетил меня, я подчеркнул этот критический момент и предсказал, что личный характер Гурже в ситуации полной независимости от Лиги в этой самой важной области работы может привести к пагубным последствиям — что сказалось гораздо раньше, чем я себе представлял.
* Pierre Gourget — был одним из основателей группы La Verite и заведовал профсоюзной работой. Он проявлял правые колебания и в 1932 г. вернулся в официальную компартию. — /И-R/
20 ноября должна была состояться общая конференция оппозиции. Гурже взял на себя выработать для нее тезисы в сотрудничестве с полукоммунистом, который был вне Лиги. То, что он создал, было политической профсоюзной платформой, состоящей из фрагментов, отобранных из синдикализма, коммунизма и реформизма. Ясно видно, что добрый Гурже в дипломатическом уважении к своему партнеру выбрасывал один коммунистический принцип за другим за борт, с одной стороны, а с другой, включил в документ одно предубеждение за другим. Я попрошу товарища Франкеля написать хотя бы самые важные части (документ огромный) и приложить их к этому письму. Я написал короткую критику, к сожалению, на русском языке. Я все равно прилагаю ее. Возможно, у вас теперь есть кто-то, кто может перевести это на английский. Если бы документ был написан некоммунистами-профсоюзниками, хотя бы наполовину дружественными Лиге, то дружественная принципиальная критика этой мешанины была бы полезна. Но когда коммунист, член Лиги, подписал документ, когда коммунисты-профсоюзники голосуют за него, не говоря уже о том, что мы, как Международная оппозиция, несем за него ответственность — об этом абсолютно не может быть и речи.
Как уже упоминалось, эти тезисы были составлены полностью за спиной руководства. Только по требованию товарища Молинье Гурже представил свой документ на рассмотрение, и то, неохотно. Навилль, Жерар [Розенталь], не говоря уже о Молинье, [Пьере] Франке и других, пришлось немедленно признать, что тезисы неприемлемы. Это быстро привело к тому, что товарищ Гурже подал в отставку с письменным объяснением того, что Лига пытается подчинить профсоюзную оппозицию [единую оппозицию] самой себе, т.е. он выдвинул то же обвинение, которое синдикалисты обычно выдвигают против коммунистов, в любом случае, с одним отличием — что здесь это был не пример «подчинения» профсоюзной оппозиции, по крайней мере, в настоящее время, а скорее пример того, что Лига контролирует одного из своих членов, того, которому доверена профсоюзная работа.
С тех пор позиция Навилля была настолько колеблющейся и противоречивой, что он, как я уже упоминал, не доверял себе написать мне несколько строк, хотя на протяжении всего времени я поддерживал сердечную переписку с его женой — в постоянном ожидании его письма. Вместо того, чтобы осудить абсолютно недопустимые, нереволюционные методы товарища Гурже, он начал партизанскую войну против Молинье и Милля* и саботировал работу Международного секретариата. Никто не знает, какие выводы Навилль сделает из этой ситуации, поскольку, к сожалению, он привык позволять себе быть мотивированным личными и сентиментальными соображениями, а не политическими и организационными.
* M. Mill (J. Obin) — псевдонимы Павла Окуня, украинца и одного из основателей группы La Verite. Он переметнулся к сталинцам в 1932 г. — /И-R/
Разумеется, отношение товарища Росмера играет самую важную роль во всем этом. Мне трудно касаться этого деликатного момента, но дело выше личных соображений, даже если в это вовлечен старый друг. За исключением короткого периода, товарищ Росмер никогда не принадлежал к крупной политической организации. Как и Монатт, он был активен в рамках небольшой, интимной анархо-синдикалистской группы, которая никогда не принимала строгую организационную форму, но всегда оставалась федерацией индивидуализмов. Не раз я был поражен встречей этой организации в доме на улице Quai Jemmapes 96 (где раньше находилась Vie Ouvrière): нет повестки дня, нет протоколов, бесформенное обсуждение, нет решений, собрание расходится, и каждый делает именно то, что ему хочется делать, или даже вообще ничего не делает. И так проходит неделя за неделей в течение многих лет. То, как была организована апрельская конференция (безусловно, с вашей помощью, мой дорогой) представляет собой внесение тех же методов и привычек в Левую оппозицию. Это также объясняет, почему Росмер считал вполне естественным, что Гурже несет все бремя профсоюзной работы — ни больше, ни меньше — и на свою собственную ответственность, не будучи подотчетным никому. Как вы также знаете, в течение многих лет после своего исключения из партии Росмер был полностью вне движения. Нужно также принять во внимание, что он больной человек, который может поддерживать свое физическое равновесие, только ведя очень спокойную жизнь. Он счастлив работать в группе хороших друзей, но совершенно неспособен терпеть внутренние конфликты и в таких случаях покидает поле боя.
Международный секретариат под руководством Росмера не мог начать свою работу, потому что у Оверстретена* были возражения, у Навилля были некоторые сомнения, а Росмер абсолютно не хотел бороться с этими ложными возражениями и в равной степени ложными сомнениями. То же самое произошло позже с бордигистами, которым я написал открытое письмо, которое Росмер отказался опубликовать в La Vérité, потому что он знал, что это не вызовет моих возражений и позволит избежать новых конфликтов с бордигистами. Надеюсь, вы поймете, что я не жалуюсь вам на Росмера. Я просто пытаюсь ознакомить вас с теми особенностями его характера, которые объясняют его отношение к нынешнему кризису.
* Edouard van Overstraeten — бельгийский коммунист-оппозиционер. В 1929 г. он разошелся с Троцким в вопросе о Китае, и в 1930 г. ушел из движения. — /И-R/
Если бы я мог свободно передвигаться, я бы немедленно приехал в Париж, чтобы поговорить с моим старым другом. К сожалению, мне в этом отказано. По этой причине я срочно умолял Росмера снова приехать в Принкипо, чтобы мы могли попытаться прояснить ситуацию вместе. Что бы ни произошло из этого личного фактора, общая ситуация в Лиге, то есть характер кризиса, совершенно ясна. Лига находится на пути к трансформации из небольшой пропагандистской группы, которая была похожа на семью, в общественную организацию, где отношения менее теплые, связи и обязанности более формальные, а конфликты временами жестокие. С политической точки зрения, это большой шаг вперед, который также можно четко увидеть в развитии La Vérité. Но Росмер считает невыносимым неизбежный негативный аспект этого шага вперед — и это личное объяснение вопроса о Росмере.
Что касается Навилля, то не следует забывать, что он, со всеми своими положительными и многообещающими качествами, еще в 1927 году принадлежал к Revolution Surrealiste, затем позже работал над Clarté и до осени 1929 года все еще стоял между правым и левым крыльями в тесном союзе с Сувариным. Это не упрек. Навилль довольно молод, выходец из буржуазной среды и ищет дорогу без отвлекающих факторов и запретов. Но теоретическое марксистское образование не заменит революционную подготовку в пролетарской среде. И именно этого не хватает Навиллю, как и группе Lutte des classes. Он в принципе принимает правильную точку зрения, но затем, при решении практической проблемы, им начинают двигать другие факторы, индивидуалистические, даже национальные, что затрудняет ему принятие решений, а иногда даже толкает его на неправильный путь. Эти непреодолимые непролетарские его характеристики настолько хорошо определены, что почти всегда можно предсказать, какую ошибку он допустит в том или ином вопросе. Я еще раз повторяю, что с ним ошибки тем более неизбежны, чем менее они теоретические (то есть, чисто теоретические) и чем больше они охватывают практические и личные вопросы. Это действует и сейчас, когда неподобающее поведение Гурже заставило Навилля колебаться, и когда он пытается оказать давление не на Гурже, а на тех других, кто полностью прав. Естественно, это только увеличивает масштабы кризиса, поскольку можно преодолеть колебания других людей, только если сам не колеблешься.
Сегодня я написал письмо Навиллю, и его копия прилагается. В то же время я написал товарищу Миллу, который также является представителем российской оппозиции в Париже, сказав, что, по моему мнению, работу Секретариата не следует прерывать ни на один день. Я попросил его поискать товарища Соузо и пойти с ним к товарищу Навиллю и умолять его не пренебрегать своими обязанностями перед Международной оппозицией, несмотря на кризис во французской Лиге.
Но все эти вещи — просто неприятные побочные последствия. Было бы лучше, если бы их не существовало. Но было бы очень легкомысленно впадать в отчаяние или пессимизм из-за них. Потому что в течение прошлого года мы прошли долгий путь. Эти кризисы возникают не из-за прошлой болезненной стагнации иностранных оппозиционных групп, а скорее из-за их развития, метаморфоза и роста.
Это письмо предназначено для вас лично, не потому, что мне надо что-то скрывать, а потому, что те товарищи, которые незнакомы с личными аспектами ситуации, могут не понять это письмо в том духе, в котором оно было написано.
Если вы хотите узнать мое мнение о том, какую позицию занять, я дам вам следующий совет: не поддерживайте и даже не потакайте колебаниям товарища Навилля, но покажите ему как можно более решительно, что, начиная с ключевого вопроса профсоюзов, он должен руководствоваться в соответствии с принципиальными, а не личными мотивами. Как только эта сторона будет укреплена, мы вместе сделаем все возможное, чтобы не потерять нашего дорогого Гурже. Он хороший товарищ, очень умный, и многие качества, которые проявляются как слабинки из-за недостаточной организации, могут оказать отличную услугу международной оппозиции при правильном применении.
С наилучшими пожеланиями,
Ваш, Л. Троцкий
P.S. В моем письме Навиллю вы найдете ссылку на подготовку товарища Ландау к немецкой конференции. Я не уверен, что вы проинформированы об этом. Конференция должна была состояться через пять дней после выборов [14 сентября 1930 года], то есть в то время, когда ничего еще не было решено. Конференция была объявлена внезапно, так что мне пришлось лично довольствоваться коротким письмом, которое было опубликовано в Kommunist. В последний момент конференция была отложена на несколько недель, предположительно для того, чтобы дать делегатам время занять позицию по выборам. Это дало мне время написать ту небольшую брошюру, которую вы так замечательно опубликовали. Я также написал письма Ландау и Веллу с просьбой отправить проекты резолюций международным товарищам, включая меня. Я настоял на том, чтобы моя брошюра была отправлена местным организациям в рукописной форме, чтобы послужить основой для обсуждения. Ничего из этого не было сделано. Для конференции не было подготовлено никаких резолюций. Моя брошюра появилась почти одновременно с американским изданием. Конференция была посвящена исключительно личной грязи, то есть это было повторением в более широком масштабе конференции, которую вы сами посетили. Отбор делегатов и всего руководства конференции имел единую цель: установить и подтвердить, что не Нейман и Грилевич, а Ландау был прав, независимо от того, к каким большим и важным вопросам применялись эти оценки правильного и неправильного. Перед конференцией я спросил товарища Ландау о ее подготовке и получил от него самые твердые заверения в том, что он будет сотрудничать с Романом Веллом и попытаться сделать так, чтобы конференция считалась настоящей политико-революционным совещанием. Делегаты, не имея каких-либо политических идей, не могли ничего сделать, кроме как заявить, что руководство было право, и, как признает товарищ Зейпольд, вернуться домой крайне подавленным, не приняв даже скудных политических резолюций. Товарищ Ландау считает это своей победой, и я боюсь, что он привел Навилля в искушение попытаться добиться аналогичной победы во Франции. Слабости Ландау (и, конечно, у него тоже есть свои сильные стороны) аналогичны слабостям товарища Навилля, и, следовательно, их товарищество по оружию не основано на совершенно здоровой основе. Итак, теперь вы знаете все, что я должен вам сказать, так как на данный момент больше нечего добавить.
Л.Т.