Германская загадка.

Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3443 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/

Бонапартизм а l'allemande.

Политическое положение в Германии не только тяжко, но и поучительно. Как перелом руки, так и перелом в жизни наций дает разрез всех тканей. Взаимоотношение между классами и партиями — между социальной анатомией и политической физиологией — редко, где вскрывалось с такой наглядностью, как в нынешней Германии. Социальный кризис сметает условности и обнажает реальности.

Люди, которые стоят сейчас у власти, могли еще не так давно казаться призраками. разве в 1918 году не сметено господство монархии и аристократии? Но, очевидно, ноябрьская революция выполнила свою работу недостаточно основательно. Немецкое юнкерство меньше всего чувствует себя призраком. Наоборот, оно готовится превратить в призрак немецкую республику.

Нынешние властители стоят «над партиями». Не мудрено: они представляют маленькое меньшинство. В действительности их школой и непосредственной опорой является немецко-национальная партия, иерархический союз собственников, под традиционным руководством юнкеров, единственного класса, который в Германии привык командовать. Бароны хотели бы вычеркнуть из истории Европы последние 18 лет, чтобы… начать с начала. У этих людей есть характер.

Было бы несправедливо утверждать это о вождях немецкой буржуазии в собственном смысле слова. Бескрасочна была политическая история германского третьего сословия, бесславно его парламентское крушение. Закат британского либерализма, еще и сегодня собирающего миллионы избирателей, не идет ни в какое сравнение с разгромом традиционных партий немецкого бюргерства. Демократы и национал-либералы, ведшие за собой некогда большинство народа, остались скомпрометированными штабами — без армий и без будущего.

Разношерстные массы мелкой буржуазии, оторвавшись от старых партий или впервые пробудившись к политической жизни, сомкнулись под знаменем со знаком свастики. Впервые за всю свою историю промежуточные классы — ремесленники, торговцы, «свободные» профессии, служащие, чиновники, крестьяне — разобщенные условиями и привычками жизни, традициями и интересами, оказались объединены в одном походе, более причудливом, фантастическом и противоречивом, чем крестовые походы средних веков.

Французская мелкая буржуазия, в силу экономического консерватизма страны продолжает и сейчас еще играть видную роль. Самостоятельной политики она, разумеется, не в состоянии вести. Но она заставляет приспособляться если не к своим интересам, то к своим предрассудкам, официальную политику руководящих капиталистических кругов. Правящая сейчас радикальная партия является наиболее непосредственным выражением этого приспособления.

Благодаря лихорадочному развитию немецкого капитализма, беспощадно отбросившего промежуточные классы назад, мелкая буржуазия Германии никогда не занимала того места в политической жизни, как её старшая французская кузина. Начавшаяся в 1914 году эпоха потрясений произвела в среде промежуточных классов Германии неизмеримо большие опустошения, чем во Франции: франк упал до 15, старая марка скатилась до нуля. Нынешний промышленный и аграрный кризис далеко не получил того развития на запад от Рейна, что на восток от него. Недовольство французской мелкой буржуазии не вышло и на этот раз из старых каналов и доставило победу Эрио. Не то в Германии. Отчаяние мелкой буржуазии должно было принять здесь характер белой горячки, чтобы поднять на головокружительную высоту Гитлера и его партию.

В национал-социализме все противоречиво и хаотично, как бред. Партия Гитлера называется социалистической и ведет террористическую борьбу против всех социалистических организаций. Она именуется рабочей, но в её ряды входят все классы, кроме пролетариата. Она низвергает молнии на головы капиталистов и в то же время находится у них на содержании. Она клянется тевтонскими традициями и стремится к цезаризму, учреждению насквозь латинскому. Оглядываясь на Фридриха II-го, Гитлер подделывает жесты Муссолини… при усах Чарли Чаплина. Весь мир опрокинулся в головах мелких буржуа, окончательно выбитых из равновесия. От отчаяния, страха и ожесточения они так громко вопят, что сами себя заглушают и не связывают смысла собственных слов и жестов.

Подавляющая масса рабочих идет за социал-демократией и коммунизмом, двумя партиями, из которых первая прошла через свою героическую эпоху до войны, а вторая ведет свое непосредственное происхождение от октябрьского переворота в России. Усилия национал-социалистов прорвать «марксистский фронт» не дали до сих пор ощутительных результатов. Почти четырнадцати миллионам мелкой буржуазии противостоят около тринадцати миллионов враждебных рабочих голосов.

Одна лишь партия центра нарушает отчетливый рисунок классовых очертаний германских политических группировок. В рамках католического лагеря землевладельцы, промышленники, мелкие буржуа и рабочие все еще остаются связанными воедино. Пришлось бы перелистать всю историю Германии, чтоб объяснить, как и почему церковная связь оказалась способна до сего дня противостоять центробежным силам нового времени. Пример центра показывает во всяком случае, что политические отношения не суть математические формулы. Прошлое вклинивается в настоящее, видоизменяя его. Но общая тенденция процесса не нарушается. Тот факт, что фон-Папен и его ближайший помощник Брахт вышли из правого крыла центра, чтоб вести политику, которая в развитии своем должна взорвать центр, получает в своем роде символическое значение. Если социальный кризис в Германии будет обостряться и дальше, центр не выдержит внутреннего и внешнего напора, клерикальная оболочка лопнет, и составные элементы его распределятся сообразно социальному весу. Тогда можно будет говорить о предпоследнем акте в развязке немецкой драмы.

Формально Германия сегодня, в последние дни августа, еще числится парламентарной республикой. Но уже несколько недель тому назад министр внутренних дел фон Кайль превратил чествование веймарской конституции в панихиду по парламентаризму. Гораздо важнее, однако, тот факт, что оба крайних фланга рейхстага, представляющие большинство избирателей, считают демократию окончательно обанкротившейся. Национал-социалисты хотят заменить её фашистской диктатурой итальянского образца. Коммунисты стремятся к диктатуре советов. Буржуазные партии, пытавшиеся за последние 14 лет вести свои дела парламентским путем, потеряли всех своих избирателей. Социал-демократия, вводившая рабочее движение в рамки парламентской игры, не только упустила из рук власть, доставленную ей ноябрьским переворотом; не только уступила миллионы своих избирателей коммунизму, но и рискует потерять свои легальные позиции, как партия.

Не навязывается ли сам собою вывод, что перед лицом слишком больших трудностей и задач режим демократии пасует? Как и в отношениях между государствами, пока дело идет о второстепенных вопросах, правила и обрядности протокола более или мене соблюдаются. Но когда доходит до столкновения основных жизненных интересов, на сцену, вместо параграфов, выступают ружья и пушки. Внутренние и международные затруднения немецкой нации довели борьбу классов до такого напряжения, когда она уже не может и не хочет связывать себя условным протоколом парламентаризма. Об этом можно жалеть; можно сурово осуждать крайние партии за пристрастие к насилию; можно надеяться на лучшее будущее. Но факт остается фактом: провода демократии не выдерживают социальных токов слишком высокого напряжения. Между тем это токи нашей эпохи.

Когда-то почтенный готский альманах испытывал затруднения, как охарактеризовать государственный строй России, включавший народное представительство при самодержавном царе. Определить нынешний строй Германии, пожалуй, еще труднее, если не выходить из категорий государственного права. Но обратившись к истории, можно помочь готским альманахам всех стран: Германия управляется сейчас по системе бонапартизма.

Основную печать на политическую физиономию немецкого народа налагает тот факт, что фашизму удалось мобилизовать промежуточные классы против рабочих. Два огромных лагеря непримиримо противопоставлены друг другу. Победить парламентским путем ни один не может. Ни один из них к тому же не подчинился бы добровольно неблагоприятному для него решению. Такое расколотое состояние общества предвещает гражданскую войну. Первые её молнии уже пронзили страну. Опасность гражданской войны порождает у правящих классов потребность в арбитре — повелителе, цезаре. Это и есть функция бонапартизма.

Каждая государственная власть имеет претензию возвышаться над классами и ограждать интересы целого. Но определить равнодействующую в социологии совсем не так просто, как в механике. Государственная власть сама сделана из мяса и костей. Она связана с определенными классами и их интересами. В мирные будни демократический парламент кажется наилучшей машиной законодательной диагонали. Но наступает момент, когда основные силы тянут в противоположные стороны под углом в 180º друг к другу и разрушают парламентский механизм. Тогда открывается вакансия на бонапартистскую диктатуру.

В противоположность легитизму, где лицо есть лишь звено династической цепи, понятие бонапартизма связывается с выдающимся или счастливым выскочкой. Такой образ, однако, плохо вяжется с тяжеловесной фигурой ост-эльбского юнкера и гогенцоллернского фельдмаршала. И впрямь: Гинденбург не Наполеон, Нойдек (Познань) не Корсика! Но чисто персональный, тем более эстетический подход к вопросу совершенно недостаточен, даже способен сбить с пути. Если для заячьего рагу, по французской пословице, необходим заяц, то для бонапартизма вовсе не обязателен Бонапарт. Достаточно наличия двух непримиримых лагерей: роль полномочного третейского судьи может выполнять не лицо, а клика.

Напомним, что Франция знала не только первого Наполеона, действительного, но и третьего, поддельного. Дядю и мнимого племянника объединяла миссия арбитра, который записывает свои вердикты концом шпаги. У Наполеона I была собственная шпага, и бока Европы до сих пор не вполне очистились от её следов. Наполеону III достаточно оказалось тени шпаги мнимого дяди, чтоб попасть в фокус власти.

В Германии бонапартизм выглядит по-немецки. Не надо, однако, останавливаться перед различиями национальных интонаций. При переводе на чужой язык многие особенности оригинала пропадают. Создав в разных областях человеческого творчества величайшие образцы, немцы в политике, как и в скульптуре, почти не поднимались над посредственной подражательностью. Не будем углубляться в исторические причины этого факта: достаточно того, что он существует. Познань не Корсика. Гинденбург — не Наполеон.

В консервативной фигуре президента нет и намека на авантюризм. Восьмидесятилетний Гиндербург в политике вообще ничего не искал. Зато другие искали и нашли Гинденбурга. И нашли не случайно: это люди одного и того же старо-прусского, дворянско-консервативного потсдамско-ост-эльбского склада. Скрепляя своим именем чужие дела, Гинденбург не даст выбить себя из колеи, проведенной традициями его касты. Гиндербург не лицо, а учреждение. Таким он был во время войны. «Стратегия Гинденбурга» была стратегией людей, носивших совсем другие фамилии. Этот порядок оказался перенесен и в политику. Людендорфа и его помощников заменили новые лица. Но порядок остался тот же.

Консерваторы, националисты, монархисты, все враги ноябрьского переворота впервые выдвинули Гинденбурга в президенты в 1925 г. Не только рабочие, но и партии буржуазии голосовали тогда против гогенцоллернского маршала. Гинденбург, однако, победил: его поддержали массы мелкой буржуазии, на пути к Гитлеру. В качестве президента, Гинденбург ничего не создал, но ничего и не разрушил. У его противников создалось представление, что свою верность солдата Гинденбург поставил на страху веймарской конституции. Оттесняемые реакцией по всей линии чисто парламентские партии решили через семь лет поставить ставку на Гиндербурга.

Отдав монархическому маршалу свои голоса, социал-демократия, и католическая демократия освободили его от каких бы то ни было обязательств по отношению к впавшей в прострацию республике. Выбранный в 1925 году голосами правых, Гинденбург не выходил за рамки конституции. Выбранный в 1932 году голосами левых, он немедленно наступил на конституцию сапогом. В этом парадоксе нет ничего таинственного. Наедине со своей «совестью» и «волей нации» — двумя неуловимыми инстанциями — Гинденбург неминуемо оказался орудием тех кругов, верность которым он пронес через всю свою жизнь. Политика президента есть политика верхов земельной аристократии, баронов промышленности и банковских князей, римско-католического, лютеров и, не в последнем счете, моисеева закона.

Через фон Папена, о котором накануне никто в стране не думал, политический штаб Гинденбурга сразу оборвал нити, связывавшие избрание президента с демократическими партиями. Немецкому бонапартизму в его первой стадии не хватало изюминки авантюризма. Своей карьерой во время войны и магическим порядком своего восхождения к власти, Папен до известной степени восполнил этот недочет. По поводу остальных его данных, кроме иностранных языков и безупречных манер, отзывы разных направлений сходятся на том, что отныне историки не смогут уже писать о Михаэлисе, как о самом сером и безличном канцлере Германии.

А где же сабля? У Гинденбурга остался в руках лишь маршалский жезл, игрушка для стариков. Папен, после мало обнадеживающего опыта во время войны, ушел в штатскую жизнь. Сабля нашлась, однако, в лице генерала Шлейхера. Именно в нем приходится видеть сейчас ядро бонапартистской комбинации. И не случайно: поднимаясь над партиями и парламентом, правительство сужается до бюрократического аппарата. Наиболее действительную часть аппарата составляет, бесспорно, Рейхсвер. Немудрено, если из-за спины Гиндербурга и Папена выдвинулся Шлейхер. Газеты много писали о том, что генерал в тиши своего штаба давно уже подготовлял события. Может быть. Но гораздо важнее, что общий ход событий подготовлял генерала.

Когда эти строки появятся в печати, первая встреча правительства Папена с рейхстагом останется позади. Будет уже, вероятно, известно, кто расшибся при столкновении: Папен или рейхстаг. Могут расшибиться оба, оставив наследником Шлейхера. Эпизодов мы не собираемся предугадывать. Эпизодов будет еще не мало.

Автор стоит в стороне от театра событий, притом на значительном расстоянии. Это затрудняет наблюдение за конъюнктурой дня. Но автору хотелось бы думать, что неблагоприятные географические условия не мешают отдавать себе отчет в расположении основных сил, которые в конце концов и определяют общий ход событий.

Л. Троцкий.

Принкипо, 23 августа 1932 г.