Беседа с социал-демократическим рабочим.

Лев Троцкий написал эту длинную статью 23-24 февраля 1933 года и послал её в двух частях своим друзьям в Берлин. К первой части (по-видимому, от начала до части «Значит это манёвр?», стр. 1—11 рукописи) было приложено следующее объяснение автора:

«Предлагаемая рукопись представляет собою первую часть брошюры для социал-демократических рабочих. Вторая часть будет выслана завтра (несколько больше, чем сегодня по размеру).
Часть посылаемой сегодня рукописи можно в виде отдельной статьи напечатать в «Перманенте». Я предлагаю напечатать в виде статьи «Пакт о взаимном ненападении» (начиная с 4 страницы и до конца рукописи). Эта статья будет иметь злободневный характер.
23/II/933
В Берлин»

Эта статья была напечатана в газете «Unser Wort» за 1-е марта 1933 г. Отдельная брошюра уже не успела выйти, так как из-за растерянности и непротивления натиску фашизма со стороны обеих огромных рабочих партий, социал-демократической и коммунистической, Гитлеру удалось быстро разгромить рабочую печать, включая и небольшую типографию Грилевича на Brusendorferstrasse в Берлине-Нойкёльн, которая печатала органы Левой Оппозиции «Unser Wort», «Die Permanente Revolution» и «Бюллетень Оппозиции». Эта статья была переиздана в Западной Германии лишь в 1971 году в сборнике работ Троцкого. — /И-R/

О едином фронте обороны

Настоящая брошюра обращается к рабочим — социал-демократам, хотя автор лично принадлежит к другой партии. Разногласия между коммунизмом и социал-демократизмом очень глубоки. Я их считаю непримиримыми. Тем не менее ход событий нередко ставит перед рабочим классом такие задачи, которые властно требуют совместных действий обеих партий. Возможно ли это? Исторический опыт и теоретический смысл говорят, что вполне возможно: все зависит от условий и характера задач. Так, совместные действия гораздо легче осуществить, когда дело идет не о наступлении пролетариата во имя новых целей, а об обороне старых позиций.

Именно так сейчас обстоит дело в Германии. Немецкий пролетариат находится в состоянии отступления и сдачи позиций. Правда, немало есть пустозвонов, которые непрерывно кричат о происходящем будто бы революционном наступлении: эти люди явно не умеют отличать свою правую руку от левой. Пробьет, несомненно, час и для наступления. Но в настоящее время задача состоит в приостановке беспорядочного отступления и в перегруппировке сил для обороны. В политике, как и военном деле, ясно понять задачу, значит облегчить ее разрешение. Опьянять себя фразами значит помогать неприятелю. Надо ясно видеть, что происходит: по всему фронту наступает классовый враг, т.е. монополистский капитал и полуфеодальное землевладение, пощаженные ноябрьской революцией. Враг пользуется при этом двумя средствами разного исторического происхождения: во-первых, военно-полицейским аппаратом, который подготовили все предшествующие правительства, действовавшие на основе Веймарской республики; во-вторых, национал-социализмом, т.е. отрядами мелкобуржуазной контрреволюции, которую финансовый капитал вооружает и натравливает против рабочих.

Задача капитализма и юнкерства ясна: разгромить пролетарские организации, политически разоружить рабочих, лишить их возможности не только наступления, но и обороны. Два десятилетия сотрудничества социал-демократии с буржуазией, как видим, ни на йоту не смягчили сердца капиталистов. Эти люди знают один закон: борьбу за барыши. И они ведут ее твердо, настойчиво, беспощадно, не останавливаясь ни перед чем и меньше всего перед своими же собственными законами.

Класс эксплуататоров предпочел бы совершить разоружение и разложение пролетариата с наименьшими издержками, без гражданской войны, при помощи военно-полицейских средств Веймарской республики. Но он опасается, и с полным основанием, что одних «легальных» средств окажется недостаточно, чтобы отбросить рабочих в состояние полного бесправия. Для этого в качестве дополнительной силы нужен фашизм. Но партия Гитлера, вскормленная монополистским капиталом, хочет стать не дополнительной, а основной и единственной правящей силой Германии. На этот счет между правящими союзниками идут непрерывные споры, принимающие моментами острый характер. Роскошь взаимных интриг спасители могут позволить себе только потому, что пролетариат сдает позиции без боя и отступает — без плана, без системы, без руководства. Враги так разнуздались, что не стесняются обсуждать вслух, как и куда нанести ближайший удар: вести ли наступление прямо в лоб, отсечь ли прежде всего левый, коммунистический фланг; зайти ли глубоко в тыл профессиональным союзам и отрезать коммуникации и пр. и пр. О Веймарской республике спасенные ею эксплуататоры рассуждают так, как если бы дело шло о старой кастрюле: пользоваться ли ею еще некоторое время или сегодня уже выбросить в сорный ящик?

У буржуазии полная свобода маневрирования, т.е. выбора средств, времени и места. Ее вожди комбинируют орудия законов с орудиями бандитизма. Пролетариат ничего не комбинирует и не борется. Его отряды разъединены, а руководители пролетарских отрядов вяло рассуждают на тему о том, нужно ли вообще комбинировать силы пролетариата: в этом и состоит суть бесконечных споров о так называемом едином фронте. Если передовые рабочие не поймут положения и не вмешаются властно в спор, немецкий пролетариат окажется на годы распят на фашистском кресте.

Не слишком ли поздно?

Здесь мой собеседник — социал-демократ может прервать меня словами: не слишком ли поздно приходите вы с пропагандой единого фронта? Где вы были раньше?

Такое возражение будет несправедливо. Вопрос об едином оборонительном фронте против фашизма поднимается не впервые. Позволю себе сослаться на то, что мне самому пришлось говорить по этому поводу в сентябре 1930 года, после первого большого успеха национал-социалистов. Обращаясь к рабочим-коммунистам, я писал:

«Компартия должна звать к обороне тех материальных и духовных позиций, которые успел завоевать для себя в германском государстве рабочий класс. Дело идет самым непосредственным образом о судьбе его политических организаций, его профессиональных союзов, газет и типографий, клубов, библиотек и проч. Рабочий-коммунист должен сказать рабочему социал-демократу: «Политика наших партий непримирима; но если фашисты придут этой ночью громить помещение твоей организации, то я явлюсь к тебе на помощь с оружием в руках. Обещаешь ли ты в случае, если опасность будет угрожать моей организации, поспешить на помощь?» Вот квинтэссенция политики настоящего периода. Вся агитация должна быть построена по этому камертону.

«Чем настойчивее, серьезнее, вдумчивее… мы будем вести эту агитацию, чем более дельные организационные меры обороны мы будем предлагать в каждом заводе, в каждом рабочем квартале и районе, тем меньше опасности, что наступление фашистов застигнет нас врасплох, тем больше уверенности, что наступление это сплотит, а не расколет рабочие ряды».

Брошюра, из которой я привожу эту цитату, написана два с половиной года тому назад. Сейчас не может быть ни малейшего сомнения в том, что если бы эта политика была усвоена своевременно, Гитлер не был бы сегодня канцлером, и позиции немецкого пролетариата были бы несокрушимы. Но прошлого вернуть нельзя. Вследствие совершенных ошибок и упущения времени задача обороны стала сегодня несравненно труднее; но задача остается целиком. Соотношение сил можно и сейчас еще резко изменить к выгоде пролетариата. Для этого нужен план обороны, система обороны, комбинация сил для обороны. Но прежде всего нужна воля к обороне. Прибавлю тут же: хорошо обороняется только тот, кто не собирается ограничиваться обороной, а намерен при первой возможности перейти в наступление.

Как же социал-демократия относится к этому вопросу?

«Пакт о взаимном ненападении»

Социал-демократические вожди предлагают коммунистической партии заключить «пакт о взаимном ненападении». Прочитав впервые такого рода фразу в «Форвертсе», я решил, что это случайная и не очень удачная шутка. Но нет, формула о ненападении вошла в оборот и стоит сейчас в центре всех споров. Среди социал-демократических вождей есть опытные и ловкие политики. Тем более приходится изумляться: как могли они выбрать такой негодный для их собственных целей лозунг?

Формула взаимного ненападения заимствована у дипломатии. Смысл подобных пактов состоит в том, что два государства, у которых достаточно поводов для войны, обязуются в течение такого-то периода не применять друг против друга оружия. Пакт с таким строго ограниченным содержанием Советский Союз заключил, например, с Польшей. Если бы, скажем, между Германией и Польшей возникла война, то пакт вовсе не обязывал бы Советский Союз прийти Польше на помощь. Ненападение есть ненападение, и только. Оно вовсе не предполагает совместных действий для обороны, наоборот, оно исключает их: иначе пакт носил бы другой характер и другое название.

Какой же смысл имеет эта формула в устах социал-демократических вождей? Разве коммунисты угрожают разгромить социал-демократические организации? Или, наоборот, разве социал-демократия собирается объявить крестовый поход против коммунистов? Ведь дело идет совсем о другом. Если уж пользоваться языком дипломатии, то надо было бы говорить не о взаимном ненападении, а об оборонительном союзе против третьего, т.е. против фашизма. Задача состоит не в том, чтобы приостановить или предупредить вооруженную борьбу между коммунистами и социал-демократами — о такой опасности не может быть и речи, — а в том, чтобы сочетать силы социал-демократов и коммунистов против уже начавшегося вооруженного нападения на них со стороны национал-социалистов.

Как это ни невероятно, но социал-демократические вожди подменяют вопрос о реальной обороне против вооруженных действий фашизма вопросом о политической полемике между коммунистами и социал-демократами. Это все равно, что вопрос о том, как предупредить крушение поезда, подменить вопросом о необходмости взаимной вежливости между пассажирами второго и третьего класса.

Беда, однако, в том, что несчастная формула «взаимного ненападения» не годится и для той посторонней цели, ради которой она притянута за волосы. Обязательство ненападения между двумя государствами вовсе не устраняет между ними взаимной борьбы, полемики, интриг и подвохов. Польские официозные газеты, несмотря на пакт, пишут о Советском Союзе не иначе, как слюною бешеной собаки. В свою очередь, и советская печать далека от комплиментов по адресу польского режима. Нет, социал-демократические вожди явно попали впросак, попытавшись подменить задачи пролетарской политики условной формулой дипломатии.

Совместно обороняться, прошлого не забывать, будущее подготовлять

Более осторожные социал-демократические журналисты выражаются так, [что] они-де не против «деловой критики», но они против заподазриваний, брани и травли. Очень похвальные правила! Но как найти границу, где дозволенная критика переходит в недозволенную травлю? И где беспристрастный судья? Тому, кого критикуют, критика, по общему правилу, никогда не нравится, особенно, когда ему нечего возразить по существу.

Хороша ли критика коммунистов или плоха, вопрос особый. Если б у коммунистов и социал-демократов существовало на этот счет одинаковое мнение, не было бы на свете и двух независимых партий. Допустим, что полемика коммунистов плоха. Но разве это смягчает смертельную опасность фашизма или устраняет необходимость совместной обороны?

Возьмем, однако, оборотную сторону медали: полемику самой социал-демократии против коммунизма. В «Форвертсе» (беру номер, который лежит у меня на столе) приводится изложение речи Штампфера о взаимном ненападении. Тут же нарисована карикатура: большевик заключает договор о взаимном ненападении с Пилсудским, но отказывается от подобного же договора с социал-демократией. Карикатура есть ведь тоже полемическое «нападение», и к тому же на этот раз явно неудачное. «Форвертс» забывает попросту, что договор о взаимном ненападении существовал у Советов с Германией в то время, когда во главе немецкого правительства стоял социал-демократ Герман Мюллер!

В «Форвертсе» от 15 февраля, на одной и той же странице, на первой колонке защищается идея пакта о ненападении, а на четвертой колонке коммунисты обвиняются в том, что их завком у Ашингера совершил предательство интересов рабочих при заключении тарифного договора. Так и сказано: «предательство». Секрет этой полемики (деловая критика или травля?) прост: у Ашингера предстояли тогда перевыборы завкома. Можно ли требовать, чтоб «Форвертс» в интересах единого фронта прекратил такого рода нападения? Для этого «Форвертс» должен был бы перестать быть самим собой, т.е. социал-демократической газетой. Если «Форвертс» верит тому, что он пишет о коммунистах, то его прямая обязанность раскрывать глаза рабочим на их ошибки, преступления и «предательства». Как же иначе? Необходимость боевого соглашения вытекает из существования двух партий, но не ликвидирует этого факта. Политическая жизнь продолжается. Каждая из партий, даже при самом честном отношении к единому фронту, не может не думать о своем завтрашнем дне.

Противники смыкают ряды при общей опасности

Представим себе на минуту, что коммунистический член завкома у Ашингера заявляет социал-демократическому члену: так как «Форвертс» назвал мои действия в вопросе о тарифе предательскими, то я не хочу совместно с тобой защищать мой висок и твой затылок от фашистской пули. При самой большой снисходительности, такой ответ нельзя было бы назвать иначе, как идиотским.

Разумный коммунист, серьезный большевик скажет социал-демократу:

«Ты знаешь всю мою вражду к «Форвертсу». Я всеми силами стараюсь и буду стараться подорвать пагубное влияние этой газеты среди рабочих. Но я делал и буду делать это словом, критикой, убеждением. Фашисты же хотят физически уничтожить «Форвертс». Я обещаю тебе защищать вместе с тобой твою газету из последних сил, но я требую от тебя, чтобы и ты по первому призыву явился на защиту «Роте Фане», как бы ты к ней ни относился».

Разве это не безупречная постановка вопроса? Разве она не отвечает элементарным интересам всего пролетариата?

Большевик не требует от социал-демократа, чтобы тот переменил свое мнение о большевизме и о большевистских газетах. Он не требует также, чтоб социал-демократ обязался на весь период соглашения замалчивать свое мнение о коммунизме. Такое требование было бы совершенно недостойным.

«До тех пор, — говорит коммунист, — пока я не переубедил тебя или ты — меня, мы будем критиковать друг друга с полной свободой, употребляя те доводы и выражения, какие каждый из нас находит нужным. Но когда фашист захочет загнать каждому из нас кляп в глотку, мы совместно дадим ему отпор!»

Может ли разумный социал-демократический рабочий ответить на такое предложение отказом?

Полемика социал-демократических и коммунистических газет, как бы остра она ни была, не может помешать наборщикам этих газет заключить между собою боевое соглашение о совместной обороне от нападения фашистских банд на типографии газет. Даже социал-демократические и коммунистические депутаты рейхстага и ландтагов, гласные городских дум и пр. вынуждены спешить друг другу на выручку, когда наци прибегают к палкам и стульям. Нужны ли еще примеры?

То, что верно в каждом частном случае, верно и в качестве общего правила: непримиримая борьба социал-демократии и коммунизма за руководство рабочим классом не может и не должна препятствовать им смыкать ряды, когда удар грозит рабочему классу в целом. Разве это не ясно?

Две мерки

«Форвертс» возмущается тем, что коммунисты обвиняют социал-демократов (Эберта, Шейдемана, Носке, Германа Мюллера, Гжезинского) в расчистке пути для Гитлера. Возмущаться — законное право «Форвертса». Но газета идет дальше: как же можно, восклицает она, заключить единый фронт с такими клеветниками! Что это: сентиментальность? нежная чувствительность? Нет, тут уж пахнет лицемерием. Ведь не могли же вожди немецкой социал-демократии забыть, что Вильгельм Либкнехт и Август Бебель не раз заявляли о готовности социал-демократии ради определенных практических целей заключить соглашение с чертом и его бабушкой. Основатели социал-демократии отнюдь не требовали при этом, чтобы черт сдал в музей свои рога, а бабушка его приняла лютеранское исповедание. Откуда же такая нежная чувствительность у нынешних социал-демократических политиков, прошедших с 1914 года через единый фронт с кайзером, Людендорфом, Гренером, Брюнингом, Гинденбургом? Откуда эти две мерки: одна — для буржуазных партий, другая — для коммунистической?

Вожди центра считают, что всякий нечестивец, отрицающий догматы единоспасающей католической церкви, представляет отродье человечества и обречен к тому же на вечные муки. Это не мешало Гильфердингу, который вряд ли верит в беспорочное зачатие, соблюдать единый фронт с католиками в правительстве и в парламенте. Вместе с центром социал-демократы создали «железный фронт». Католики при этом ни на день не прекращали своей нетерпимой пропаганды и полемики во всех церквах. Почему же такая требовательность со стороны Гильфердинга по отношению к коммунистам? Либо полное прекращение взаимной критики, т.е. борьбы направлений в рабочем классе, либо отказ от каких бы то ни было совместных действий. «Все или ничего»! По отношению к буржуазному обществу и его партиям социал-демократия никогда не ставила таких ультиматумов. Каждый рабочий социал-демократ обязан задуматься над этими двумя мерками.

Пусть на массовом собрании кто-нибудь сегодня же спросит Вельса: как это случилось, что социал-демократия, давшая республике первого канцлера и первого президента, довела страну до Гитлера? Вельс непременно ответит, что главная доля вины за это ложится на большевизм. «Форвертс» повторяет это «объяснение» чуть [ли] ни каждый день. Неужели же ради единого фронта с коммунистами он откажется от своего права и своей обязанности говорить рабочим то, что они считают правдой? Но коммунистам этого совсем и не нужно. Единый фронт против фашизма есть только одна глава в книге пролетарской борьбы. Нельзя вычеркивать предшествующие главы. Нельзя забывать прошлое. Надо учиться у него. Мы помним о союзе Эберта с Гренером и о роли Носке. Мы помним, при каких условиях погибли Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Мы, большевики, учим рабочих не забывать ничего. Мы не требуем от черта, чтобы он отпилил себе хвост: ему будет больно, а нам никакой выгоды. Мы берем черта таким, каким его создала природа. Нам нужны не покаяние социал-демократических вождей и не их верность марксизму, а готовность социал-демократии бороться против врага, который ей самой угрожает гибелью. С своей стороны, мы обязуемся соблюдать в совместной борьбе все принятые на себя обязательства. Мы обещаем хорошо драться и довести борьбу до конца. Этого вполне достаточно для боевого соглашения.

Ваши вожди не хотят бороться!

Но остается все же открытым вопрос: почему социал-демократические вожди разговаривают о чем угодно: о полемике, ненападении, плохих нравах коммунистов и пр., вместо того чтобы ответить на простой вопрос: как бороться с фашистами? По очень простой причине: социал-демократические вожди не хотят борьбы. Раньше они надеялись на то, что Гинденбург спасет их от Гитлера. Теперь они ждут какого-либо другого чуда. Бороться они не хотят. Бороться они давно отвыкли. Борьбы они боятся.

По поводу фашистского бандитизма в Эйслебене, Штампфер пишет: «Вера в право и справедливость в Германии еще не мертва» («Форвертс», 14 февраля).

Нельзя без возмущения читать такие строки. Вместо призыва к единому боевому фронту — поповское утешение: «вера в справедливость еще не мертва». Но у буржуазии одна справедливость, у пролетариата — другая. Надклассовой справедливости нет. Вооруженная несправедливость всегда одерживает верх над безоружной справедливостью. Об этом свидетельствует вся история человечества. Кто апеллирует к бесспорному призраку, тот обманывает рабочих. Кто хочет победы пролетарской справедливости над фашистским насилием, тот должен звать к борьбе и создавать органы единого пролетарского фронта.

Во всей социал-демократической печати нельзя найти ни строчки, свидетельствующей о действительной подготовке к борьбе. Ничего, кроме общих фраз, ссылок на неопределенное будущее, туманных утешений. «Пусть наци попробуют, и тогда…» И наци пробуют. Они наступают шаг за шагом, спокойно завладевают одной позицией за другой. Эти злобные реакционные мелкие буржуа не любят рисковать. Но им и не приходится рисковать: они заранее уверены, что противник отступит без бою. И они не ошибаются в своих расчетах.

Иногда, конечно, борцу приходится отступить, чтоб лучше разбежаться и прыгнуть. Но социал-демократические вожди не собираются прыгнуть. Они не хотят прыгать. И все их рассуждения сводятся к тому, чтобы прикрыть этот факт. Сперва они заявляли, что, пока наци не сходят с почвы легальности, для борьбы нет оснований. Но мы ведь видели эту «легальность»: государственный переворот производится в рассрочку. Это возможно только потому, что социал-демократические вожди усыпляют рабочих фразами о легальности переворота, утешают их надеждами на новый рейхстаг, еще более бессильный, чем предшествующие. Ничего лучшего фашисты не могут и желать.

Сейчас социал-демократия перестала уже говорить о боях даже в неопределенном будущем. По поводу начавшегося разгрома рабочих организаций и рабочей печати «Форвертс» «напоминает» правительству: не забывайте, что рабочие развитой капиталистической страны объединены условиями производства у себя на заводе. Эти слова означают, что правление социал-демократии уже заранее мирится с разгромом политических, экономических и культурных организаций, созданных тремя поколениями пролетариата. Рабочие «все равно» останутся объединены самими предприятиями. Тогда зачем же вообще пролетарские организации, если дело решается так просто?

Руководители социал-демократии и профессиональных союзов умывают руки, отходят к стороне, выжидают. Если сами рабочие, «объединенные предприятиями», прорвут сеть дисциплины и начнут борьбу, тогда вожди, конечно, вмешаются, как в 1918 году, в качестве умиротворителей и посредников, и попытаются на спине рабочих восстановить свои утерянные позиции.

Свой отказ от борьбы, свой страх перед борьбой вожди маскируют от масс пустыми разговорами насчет пакта о взаимном ненападении. Социал-демократические рабочие! Ваши вожди не хотят бороться.

Значит, это маневр?

Здесь социал-демократ снова прервет нас: «Но раз вы не верите в желание наших вождей бороться против фашизма, значит ваше предложение единого фронта есть простой маневр?» Дальше он повторит рассуждение «Форвертса» о том, что рабочим нужно единство, а не «маневр».

Такого рода довод звучит довольно убедительно. Но на самом деле, он совершенно пуст. Да, мы, коммунисты, не сомневаемся, что социал-демократические и профсоюзные чиновники будут и дальше изо всех сил уклоняться от борьбы. Значительная часть рабочей бюрократии в критический час прямо перебежит к фашистам. Другая часть, успевшая перевести свои безгрешные «сбережения» за границу, своевременно эмигрирует. Все эти действия уже начались и неизбежно получат свое дальнейшее развитие. Но мы совсем не отождествляем эту наиболее сейчас влиятельную часть реформистской бюрократии с социал-демократической партией или с профессиональными союзами в целом. Пролетарское ядро партии будет несомненно бороться и увлечет за собою значительную часть аппарата. Где пройдет разграничительная линия между перебежчиками, изменниками, дезертирами, с одной стороны, и теми, кто хочет бороться, с другой? Эту линию можно найти только на опыте. Вот почему, не питая ни малейшего доверия к социал-демократической бюрократии, коммунисты не могут не обращаться к партии в целом. Только так можно отделить желающих бороться от желающих дезертировать. Если мы ошибаемся в оценке Вельса, Брейтшейда, Гильфердинга, Криспина и прочих, пусть они опровергнут нас делом. Мы на всех прощадях покаемся в своей ошибке. Если все это с нашей стороны «маневр», то правильный, нужный, служащий интересам дела.

Вы, социал-демократы, остаетесь в своей партии, потому что верите ее программе, ее тактике, ее руководству. Мы считаемся с этим фактом. Вы считаете нашу критику ложной. Это ваше право. Вы вовсе не обязаны доверять коммунистам на слово, и ни один разумный коммунист этого от вас не потребует. Но и коммунисты вправе не доверять чиновникам социал-демократии, не считать социал-демократов марксистами, революционерами, действительными социалистами. Иначе коммунисты не создали бы отдельной партии и отдельного Интернационала. Надо брать факты, как они есть. Единый фронт надо строить не в облаках, а на том фундаменте, какой создан всем прошлым развитием. Если вы действительно верите, что ваше правление поведет рабочих на борьбу с фашизмом, какого же коммунистического маневра вы боитесь? О каком маневре говорит неустанно «Форвертс»? Вдумайтесь как следует быть в обстановку: нет ли тут сознательного маневра со стороны ваших вождей, которые хотят запугать вас пустым словом «маневр» и тем оторвать вас от единого фронта с коммунистами?

Задачи и методы единого фронта

Единый фронт должен иметь свои органы. Выдумывать тут ничего не нужно: характер органов диктуется самой обстановкой. Во многих местах рабочие уже подсказали организационную форму единого фронта в виде оборонительных картелей, опирающихся на все местные пролетарские организации и предприятия. Эту инициативу надо подхватить, углубить, закрепить, расширить, покрыть картелями промышленые центры, связать картели между собой, подготовить общенемецкий рабочий конгресс обороны.

Возрастающее отчуждение безработных и работающих несет с собой смертельную опасность не только коллективным договорам, но и профессиональным союзам, даже и без крестового похода фашистов. Единый фронт между социал-демократами и коммунистами означает прежде всего единый фронт занятых рабочих и безработных. Без этого в Германии вообще немыслима серьезная борьба.

Красная профсоюзная оппозиция (РГО) должна войти в свободные профессиональные союзы, в качестве коммунистической фракции. Это одно из важных условий успеха единого фронта. Коммунисты внутри союзов должны пользоваться правами рабочей демократии, прежде всего полной свободой критики. Со своей стороны, они должны соблюдать статуты профессиональных союзов и их дисциплину.

Оборона против фашизма не стоит особняком. Фашизм только дубина в руках финансового капитала. Цель разгрома пролетарской демократии — повысить норму эксплуатации рабочей силы. Здесь открывается широкая арена для единого пролетарского фронта: борьба за кусок хлеба, расширяясь и углубляясь, непосредственно ведет к в нынешних условиях к борьбе за рабочий контроль над производством.

Заводы, шахты, поместья выполняют свои общественные функции только благодаря труду рабочих. Неужели же рабочие не имеют права знать, куда собственник направляет предприятие, почему он сокращает производство и изгоняет рабочих, как он назначает цены и пр.? Нам отвечают на это: «коммерческая тайна». Что такое коммерческая тайна? Это заговор капиталистов против рабочих и против всего народа. Как производители и как потребители, рабочие должны завоевать право проверять все операции своего предприятия, вскрывать фальшь и обман, чтобы отстаивать свои интересы и интересы всего народа с фактами в руках. Борьба за рабочий контроль над производством может и должна будет стать лозунгом единого фронта.

Необходимые организационные формы сотрудничества социал-демократических рабочих с коммунистами найдутся без труда: нужно только от слов перейти к делу.

Непримиримость социал-демократической и коммунистической партий

Но если возможна совместная оборона против наступления капитала, нельзя ли пойти дальше этого и создать постоянный блок обеих рабочих партий по всем вопросам? Тогда и полемика между ними приняла бы чисто внутренний, мирный, товарищеский характер. Некотрые левые социал-демократы, вроде Зейдевица, мечтают, как известно, даже о полном объединении социал-демократии с коммунистической партией. Все это, однако, праздные мечты! Коммунистов отделяют от социал-демократии противоречия по основным вопросам. Суть разногласий проще всего выразить короткой фразой: социал-демократия считает себя демократическим врачом капитализма; мы же являемся его революционным могильщиком. Как можно при таком различии исторических ролей думать об объединении?

Непримиримость обеих партий особенно ясна в свете новейшего развития Германии. Лейпарт плачется по поводу того, что, призвав Гитлера к власти, буржуазные классы прервали «внедрение рабочих в государство», и предупреждает буржуазию о вытекающей отсюда для нее «опасности» («Форвертс», 15 февраля 1933 г.). Значит, Лейпарт есть сторож буржуазного государства, охраняющий его от пролетарской революции. Можно ли думать об объединении с Лейпартом?

«Форвертс» каждый день хвалится тем, что сотни тысяч социал-демократов погибли в войне «за идею лучшей, более свободной Германии»… Газета забывает только объяснить, почему эта лучшая Германия оказалась Германией Гитлера-Гугенберга. На самом деле немецкие рабочие, как и рабочие других воюющих стран, погибали как пушечное мясо, как рабы капитала. Идеализировать этот факт значит продолжать измену 4 августа 1914 года.

«Форвертс» и сегодня ссылается на Маркса, Энгельса, Вильгельма Либкнехта, Бебеля, которые в 1848-1871 гг. говорили о борьбе за единство немецкой нации. Фальшивые ссылки! В ту эпоху дело шло о завершении буржуазной революции. Всякий пролетарский революционер должен был бороться против средневекового партикуляризма и провинциализма, во имя создания национального государства. Сейчас такого рода задача имеет прогрессивный характер только в Китае, Индокитае, Индии, Индонезии и других отсталых, колониальных и полуколониальных странах. Для передовых стран Европы национально-государственные границы стали такими же реакционными оковами, какими раньше были границы феодальных провинций.

«Нация и демократия — близнецы», — повторяет «Форвертс». Верно! Но эти близнецы состарились, одряхлели, выжили из ума. Нация, как хозяйственное целое, и демократия, как форма буржуазного господства, стали оковами производительных сил и культуры. Еще раз вспомним Гете: «Все возникающее достойно гибели».

Можно уложить еще несколько миллионов душ из-за «коридора», из-за Эльзаса-Логарингии, из-за Мальмеди. Можно эти спорные куски земли покрыть сплошь трупами в три, пять, десять рядов. Можно все это назвать национальной обороной. Но человечество будет при этом не двигаться вперед, а ползать на четвереньках назад, в варварство. Выход не в «национальном освобождении» Германии, а в освобождении Европы от государственных перегородок. Буржуазия этой задачи не может разрешить, как феодалы не могли в свое время покончить с партикуляризмом. Коалиция с буржуазией поэтому вдвойне преступна. Нужна пролетарская революция. Нужна федерация пролетарских республик Европы и всего мира.

Социал-патриотизм есть программа врачей капитализма; интернационализм — программа могильщиков буржуазного общества. Это противоречие непримиримо.

Демократия и диктатура

Социал-демократы считают, что демократическая конституция стоит над классовой борьбой. Для нас классовая борьба стоит над демократической конституцией. Неужели же опыт послевоенной Германии прошел бесследно, как и опыт войны? Ноябрьская революция поставила у власти социал-демократию Социал-демократия перевела могущественное движение масс на путь «права» и «конституции». Вся дальнейшая политическая жизнь Германии развивалась на основах и в рамках Веймарской республики.

Результаты налицо: буржуазная демократия, как и фашистская диктатура, являются инструментами одного и того же класса — эксплуататоров. Помешать замене одного инструмента другим посредством апелляции к конституции, — лейпцигский верховный суд, новые выборы и пр. — совершенно невозможно; необходимо мобилизовать революционные силы пролетариата. Конституционный фетишизм оказывает лучшую помощь фашизму. Сейчас это уже не прогноз, не теория, а живой факт. Я спрашиваю тебя, социал-демократический рабочий: если Веймарская демократия проложила дорогу фашистской диктатуре, как же можно ждать, что она проложит дорогу социализму?

— Но разве мы, рабочие, не можем завоевать большинства в демократическом рейхстаге?

— Не можете. Капитализм перестал развиваться, он загнивает. Число промышленных рабочих не растет. Значительная часть пролетариата разлагается в постоянной безработице. Уже одни эти социальные факты исключают возможность устойчивого и планомерного роста рабочей партии в парламенте, как было до войны. Но если бы даже, наперекор всем вероятиям, рабочее представительство быстро росло, разве буржуазия стала бы дожидаться мирной экспроприации? Ведь фактический аппарат власти в ее руках! Наконец, если бы даже буржуазия упустила время и позволила пролетариату захватить 51% представительства, разве Рейхсвер, полиция, Стальная Каска вместе с фашистскими отрядами не разогнали бы этого парламента, как камарилья разгоняет ныне росчерком пера все те парламенты, которые ей не нравятся?

— Значит, долой рейхстаг и долой выборы?

— Нет, не значит. Мы — марксисты, мы не анархисты. Мы стоим за использование парламента: это не орудие преобразования общества, но одно из средств сплочения рабочих. Однако в развитии классовой борьбы наступает момент, когда приходится решать вопрос о том, кто будет дальше хозяином в стране: финансовый капитал или пролетариат? Разговоры о нации вообще, о демократии вообще представляют в этих условиях самый бесчестный обман. На наших глазах маленькое меньшинство немецкой нации организует и вооружает чуть ли не половину нации. Вопрос идет сейчас не о второстепенных реформах, а о жизни и смерти буржуазного общества. Никогда еще такие вопросы не решались посредством голосования. Кто теперь отсылает к парламенту или к лейпцигскому верховному суду, тот обманывает рабочих и на деле помогает фашизму.

Другого пути нет

— Что же остается? — спросит социал-демократический собеседник.

— Пролетарская революция.

— А потом?

— Диктатура пролетариата.

— Как в России? Лишения и жертвы? Полное подавление свободы мнений? Нет, на это я не согласен.

— Поэтому-то и не может быть у нас единой партии, что ты не согласен стать на путь революции и диктатуры. Но позволь тебе все же сказать, что твое возражение недостойно сознательного пролетария. Да, лишения русских рабочих очень велики. Но, во-первых, русские рабочие знают, во имя чего они приносят жертвы. Даже если бы они потерпели поражение, человечество многому научилось бы на их опыте. А во имя чего немецкий рабочий класс приносил жертвы в годы империалистской войны? Или теперь, в годы безработицы? Куда ведут эти жертвы, что они дают, чему учат? Только те жертвы достойны человека, которые прокладывают путь лучшему будущему. Это первое мое возражение тебе. Первое, но не единственное.

Страдания русских трудящихся масс так велики потому, что в России в силу особых исторических условий возникло первое рабочее государство, которое вынуждено из чрезвычайной нищеты собственными силами подниматься вверх. Не забывай: Россия являлась самой отсталой страной в Европе. Пролетариат составлял в ней небольшое меньшинство населения. В такой стране диктатура пролетариата должна была принять самые суровые формы. Отсюда вытекали уже дальнейшие последствия: рост бюрократии, сосредоточивающей в своих руках власть, и цепь ошибок политического руководства, которое подпало под влияние бюрократии. Если бы немецкая социал-демократия в конце 1918 года, когда власть была целиком в ее руках, смело стала на путь социализма и заключила бы нерасторжимый союз с Советской Россией, вся история Европы получила бы другое направление и человечество пришло бы к социализму в гораздо более короткий срок и с неизмеримо меньшими жертвами. Не наша вина, что этого не произошло.

Да, диктатура в Советском Союзе имеет в настоящее время чрезвычайно бюрократический и уродливый характер. Я лично не раз критиковал в печати нынешний советский режим, который является извращением рабочего государства. Тысячи и тысячи моих друзей переполняют тюрьмы и места ссылки в наказание за свою борьбу против сталинской бюрократии. Но и в оценке отрицательных сторон нынешнего советского режима нужно соблюдать правильную историческую перспективу. Если бы германский пролетариат, гораздо более многочисленный и культурный, чем пролетариат России, взял завтра в свои руки власть, это не только раскрыло бы необозримые экономические и культурные перспективы перед народами Европы, но и сразу же привело бы к решительному смягчению диктатуры в Советском Союзе.

Не надо думать, будто диктатура пролетариата непременно связана с теми методами красного террора, которые нам приходилось применять в России. Мы были пионерами. Запятнанные преступлениями, имущие классы России не верили тому, что новый режим продержится. Буржуазия Европы и Америки поддерживала русскую контрреволюцию. Устоять в этих условиях можно было только при страшном напряжении сил и при беспощадной расправе с классовыми врагами. Победа пролетариата в Германии имела бы совершенно отличный характер. Немецкая буржуазия, утеряв власть, не имела бы никакой надежды вернуть ее. Союз советской Германии с советской Россией не удваивал, а удесятерял бы силы обеих стран. Во всей остальной Европе положение буржуазии так скомпрометировано, что ей вряд ли удалось бы двинуть свои армии против пролетарской Германии. Правда, гражданская борьба была бы неизбежна: для этого достаточно фашизма. Но вооруженный властью немецкий пролетариат, имея за своей спиною Советский Союз, очень скоро разложил бы фашизм, привлекая на свою сторону значительные массы мелкой буржуазии. Диктатура пролетариата в Германии имела бы несравненно более мягкие и культурные формы, чем диктатура пролетариата в России.

— Зачем же тогда вообще нужна диктатура?

— Чтобы уничтожить эксплуатацию и паразитизм; чтоб подавить сопротивление эксплуататоров; чтобы отучить их думать о восстановлении эксплуатации; чтоб обеспечить всю власть, все средства производства, все ресурсы культуры в руках пролетариата; чтобы дать пролетариату возможность использовать все силы и средства в интересах социалистического преобразования общества. Другого пути нет.

Немецкий пролетариат совершит революцию по-немецки, а не по-русски.

— Однако же наши коммунисты нередко грозят нам, социал-демократам: постойте, придем к власти — сразу поставим вас к стенке.

— Швыряться такими угрозами могут только отдельные дураки, болтуны или хвастуны, которые, наверняка, разбегутся в минуту опасности. Серьезный революционер, признавая неизбежность революционного насилия и его творческую роль, понимает в то же время, что применению насилия в социалистическом преобразовании общества отведены определенные пределы. Готовиться к революции коммунисты могут, лишь ища взаимного понимания и сближения с социал-демократическими рабочими. Революционное единодушие подавляющего большинства немецкого пролетариата сведет к минимуму репрессии революционной диктатуры. Дело идет не о том, чтобы рабски копировать советскую Россию, превращая каждую ее нужду в добродетель. Это недостойно марксистов. Пользоваться опытом Октябрьской революции не значит слепо подражать ей. Надо учесть разницу в социальной структуре наций, прежде всего в удельном весе и культурном уровне пролетариата. Думать, будто социалистический переворот можно совершить конституционно, мирно, с согласия буржуазии и лейпцигского верховного суда, способны только безнадежные филистеры. Без революции германский пролетариат не обойдется. Но в своей революции он будет говорить по-немецки, а не по-русски. Я не сомневаюсь, что он будет говорить гораздо лучше, чем говорили мы.

Что мы будем оборонять?

— Хорошо. Но ведь мы, социал-демократы, собираемся все же прийти к социализму через демократию. Вы, коммунисты, считаете это нелепой утопией. Возможен ли в таком случае единый фронт обороны? Ведь надо ясно знать, что именно подлежит обороне. Если мы будем защищать одно, а вы — другое, то совместных действий никак не получится. Согласны ли вы, коммунисты, защищать Веймарскую конституцию?

— Вопрос уместный, и я постараютсь на него ответить начистоту. Веймарская конституция представляет собою целую систему учреждений, прав и законов. Начнем сверху. Республика увенчивается президентом. Согласны ли мы, коммунисты, защищать Гинденбурга от фашистов? В этом, надеюсь, нет никакой надобности: Гинденбург сам призвал фашистов к власти. Дальше следует правительство, возглавляемое Гитлером. В защите от фашизма оно не нуждается. Потом следует парламент. Когда эти строки появятся в печати, судьба парламента, вышедшего из выборов 5 марта, будет уже, вероятно, решена. Но и сейчас можно сказать с уверенностью: если состав рейхстага окажется враждебен правительству; если Гитлер попытается ликвидировать рейхстаг; если социал-демократия проявит решимость бороться за рейхстаг, — коммунисты поддержат в этом социал-демократию изо всех сил.

Осуществить диктатуру пролетариата против вас или без вас, рабочих социал-демократов, мы, коммунисты, не можем и не собираемся. К диктатуре пролетариата мы хотим прийти вместе с вами. Совместную оборону против фашизма мы рассматриваем как первый шаг на этом пути. Не рейхстаг, конечно, является в наших глазах важнейшим историческим завоеванием, которое пролетариат должен защищать от фашистских вандалов. Есть более высокие ценности. В рамках буржуазной демократии и в то же время в постоянной борьбе с нею сложились в течение ряда десятилетий элементы пролетарской демократии: политические партии, рабочая пресса, профессиональные союзы, заводские комитеты, клубы, кооперативы, спортивные общества и пр. Задача фашизма состоит не столько в том, чтобы добить остатки буржуазной демократии, сколько в том, чтобы разгромить зачатки пролетарской демократии. Наша же миссия состоит в том, чтобы положить уже созданные элементы пролетарской демократии в основу советской системы рабочего государства. Для этого надо разбить скорлупу буржуазной демократии и высвободить из-под нее ядро рабочей демократии: в этом и заключается суть пролетарской революции. Фашизм угрожает живому ядру рабочей демократии. Этим самым ясно продиктована программа единого фронта. Мы готовы оборонять ваши и наши типографии, но также и демократический принцип свободы печати; ваши и наши рабочие дома, но также и демократический принцип свободы собраний и союзов. Мы — материалисты, и потому не отделяем душу от тела. Пока мы еще не в силах осуществить советскую систему, мы стоим на почве буржуазной демократии. Но мы не делаем себе на ее счет никаких иллюзий.

О свободе печати.

— А что вы сделаете с социал-демократической печатью в случае, если бы вам удалось завоевать власть: запретите наши газеты, как русские большевики запретили газеты меньшевиков?

— Вопрос поставлен плохо. Что значит «наши газеты»? В России диктатура пролетариата оказалась возможной лишь после того, как подавляющее большинство рабочих-меньшевиков перешло на сторону большевиков, а мелкобуржуазные остатки меньшевизма принялись помогать буржуазии бороться за восстановление «демократии», т.е. капитализма. Но и в России мы вовсе не писали на своем знамени запрещение меньшевистских газет. Мы были приведены к этому невероятно тяжкими условиями борьбы за спасение и сохранение революционной диктатуры. В советской Германии положение будет, как я уже сказал, неизмеримо более благоприятное, и это неизбежно отразится на режиме печати. Я вообще не думаю, что немецкий пролетариат будет нуждаться в этой области в репрессиях.

Разумеется, я не хочу сказать, что рабочее государство потерпит хотя бы в течение одного дня режим буржуазной «свободы печати», т.е. тот порядок, при котором издавать газеты и книги могут лишь те, кто сосредоточил в своих руках типографии, бумажные заводы, книжные склады и пр., т.е. капиталисты. Буржуазная «свобода печати» означает монополию финансового капитала навязывать народу капиталистические предрассудки при помощи сотен и тысяч газет, распространяющих яд лжи в наиболее совершенной технической форме. Пролетарская свобода печати будет означать национализацию типографий, бумажных фабрик и складов в интересах трудящихся. Мы не отделяем души от тела. Свобода печати без линотипов, ротационных машин и бумаги есть пустая фикция. В пролетарском государстве технические средства печати будут предоставляться группам граждан в зависимости от их действительной численности. Господину Гугенбергу придется при этом немножно потесниться, как и всем другим капиталистическим монополистам газетного дела. Но тут уж ничего не поделаешь. Социал-демократия получит в свое распоряжение типографские средства в соответствии с числом ее сторонников. Я не думаю, что это число будет к тому времени очень велико: в противном случае невозможен был бы и самый режим пролетарской диктатуры. Пусть, однако, этот вопрос разрешит будущее. Но самый принцип: распределять технические средства печати в зависимости не от толщины чековой книжки, а от числа сторонников данной программы, данного течения, данной школы является, надеюсь, самым честным, самым демократическим, подлинно пролетарским принципом. Не так ли?

— Пожалуй.

— Тогда по рукам, что ли?

— Я еще подумаю.

— Ничего другого, дружище, я и не хочу: цель всех моих рассуждений состоит в том, чтобы заставить тебя еще раз подумать над всеми большими вопросами пролетарской политики.

Л. Троцкий

Принкипо, 24 февраля 1933 г.