Ответы на вопросы г. Сименона, представителя газеты «Пари-Суар».
Вопросы Сименона:
Считаете ли вы, что расовый вопрос станет главным фактором в ходе будущих событий, последующих за нынешними беспорядками? Или им станет общественный вопрос? Экономический? Военный?
Можно ли рассматривать группу диктатур как начало перегруппировки народов, или это только временный феномен? А что можно сказать о группе западных демократий?
Думаете ли вы, что события будут идти плавно, или вы считаете, что необходим насильственный переворот?
Как долго может продолжаться нынешнее неопределенное положение?
Ответы Троцкого.
1. Нет, я меньше всего думаю, что раса является решающим фактором эволюции ближайшей эпохи. Раса есть сырой антропологический материал, — неоднородный, нечистый, смешанный (микстум композиум), — материал, из которого историческое развитие создало полуфабрикат наций… Классы, социальные группировки и вырастающие на их основе политические течения будут решать судьбу новой эпохи. Я не отрицаю, разумеется, значения расовых качеств и отличий, но в процессе эволюции они совершенно отступают на задний план перед техникой труда и техникой мысли. Раса есть статический и пассивный элемент, а история есть динамика. Каким образом сравнительно неподвижный элемент может определять собою движение и развитие? Все расовые отличия склоняются перед мотором внутреннего сгорания, не говоря уже о митральезе.
Когда Гитлер собирался устанавливать государственный строй, адекватный истинной северогерманской расе, он не нашел ничего лучшего, как совершить плагиат у южнолатинской расы. В свою очередь Муссолини в борьбе за власть использовал — хотя и с другого конца — социальное учение немца, или немецкого еврея, Маркса, которого он за два-три года до того называл «нашим общим бессмертным учителем». Если наци предлагают ныне, в XX веке, от истории, от социальной динамики, от культуры вернуться к «расе», то почему не отойти еще глубже назад: ведь антропология есть только часть зоологии. Кто знает: может быть, в царстве антропопитеков расисты нашли бы наиболее высокие и бесспорные внушения для своего творчества?
2. Я не думаю, что группировки государств будут идти по признаку диктатуры и демократии. Если изъять тонкий слой профессиональных политиков, нации, народы, классы не живут политикой. Государственные формы — только средство определенных, преимущественно экономических задач. Разумеется, известная однородность государственных режимов предрасполагает к сближению и облегчает его. Но решают в последней инстанции материальные соображения: экономические интересы и военные расчеты.
3. Считаю ли я полосу фашистских (Италия, Германия) и квази-бонапартистских (Польша, Югославия, Австрия…) диктатур эпизодической и скоро проходящей? Увы, я не могу примкнуть к такому оптимистическому прогнозу. Фашизм порожден не «психозом» или «историей» (как утешают салонные теоретики, вроде графа Сфорца), а глубочайшим экономическим и социальным кризисом, который беспощаднее всего разъедает тело Европы. Нынешний конъюнктурный кризис только обострил органические болезненные процессы. Конъюнктурный кризис уступит неизбежно место конъюнктурному оживлению, — ждать этого осталось, во всяком случае, меньше, чем ждали. Но общее положение Европы не станет многим лучше. После каждого кризиса мелкие и слабые предприятия слабеют еще более или вовсе падают; сильные становятся еще сильнее. Раздробленная Европа представляет комбинацию мелких предприятий, враждующих между собою, по сравнению с экономическим гигантом С[оединенных] Штатов. Положение Америки сейчас очень тяжкое: даже доллар стал на одно колено. Тем не менее в результате нынешнего кризиса соотношение мировых сил изменилось в пользу Америки и в ущерб Европе.
То обстоятельство, что старый континент в целом теряет свое былое привилегированное положение, ведет к чрезвычайному обострению антагонизмов между европейскими государствами, а внутри государств — между классами. Разумеется, в разных странах эти процессы имеют разную силу напряжения. Но я говорю об общей исторической тенденции. Рост социальных и национальных противоречий и объясняет, на мой взгляд, происхождение и сравнительную устойчивость диктатур.
В пояснение свой мысли позволю себе сослаться на то, что мне довелось говорить несколько лет тому назад по вопросу о том, почему и надолго ли демократии уступают место диктатуре. Разрешите привести дословно цитату из статьи, написанной 25 февраля 1929 г.:
«Указывают иногда, что мы имеем тут дело с отсталыми и незрелыми государствами. Вряд ли это объяснение применимо к Италии. Но и в тех случаях, где оно верно, оно ничего не объясняет. В XIX веке считалось законом, что отсталые страны поднимаются по лестнице демократии. Почему же XX век толкает их на путь диктатуры? …Демократические учреждения показали, что не выдерживают напора современных противоречий, то международных, то внутренних, чаще — тех и других вместе. Хорошо ли это или дурно, но это факт.
«По аналогии с электротехникой демократия может быть определена как система выключателей и предохранителей против слишком сильных токов национальной или социальной борьбы. Ни одна эпоха человеческой истории не была и в отдаленной степени так насыщена антагонизмами, как наша. Перегрузка тока все чаще обнаруживается в разных пунктах европейской сети. Под слишком высоким напряжением классовых и международных противоречий выключатели демократии плавятся или взрываются. Такова суть короткого замыкания диктатуры. Первыми поддаются, конечно, наиболее слабые выключатели».
Когда эти строки писались, во главе Германии стояло еще социал-демократическое правительство. Ясно, что дальнейший ход событий в Германии, которую никто не назовет отсталой страной, никак не мог поколебать моей оценки. Правда, за это же время революционное движение снесло в Испании не только диктатуру Примо де Ривера, но и монархию. Такого рода встречные потоки неизбежны в историческом процессе. Но на Пиренейском полуострове внутреннее равновесие еще далеко не достигнуто. Новому испанскому режиму еще только предстоит доказать свою устойчивость.
4. Фашизм, особенно германский национал-социализм, несет Европе несомненную опасность военных потрясений. Может быть, я, со стороны, ошибаюсь, но мне кажется, что эта опасность недооценивается в полном своем объеме. Если брать перспективу не месяцев, а лет — вряд ли десятилетий, — то я считаю военный взрыв со стороны фашистской Германии совершенно неизбежным. Именно этот вопрос может стать решающим для судьбы Европы. Я надеюсь, впрочем, на эту тему высказаться в ближайшее время в печати.
* * *
Вы находите, что я мрачно оцениваю положение? Я стараюсь лишь делать выводы из фактов, руководствуясь не логикой симпатий и антипатий, а логикой объективного процесса. Что наша эпоха не является временем мирного и спокойного процветания и политического комфорта, этого, надеюсь, не нужно доказывать. Но пессимистической моя оценка может показаться лишь в том случае, если мерить ход истории слишком коротким мерилом. Все большие эпохи выглядели вблизи очень мрачно. Механика прогресса, надо признать, весьма несовершенна. Но нет никакого основания думать, что Гитлеру или комбинации Гитлеров удастся навсегда или хотя бы на десятки лет дать этой механике задний ход. Они обломают много зубьев, перегнут много рычагов, могут на ряд лет отбросить Европу назад. Но я не сомневаюсь, что человечество найдет в конце концов свою дорогу. Порукой за это — все прошлое.
Л. Троцкий
Принкипо, 6 июня 1933 г.
P. S. (Не для печати) — я позволю себе напомнить, что мои ответы на вопросы должны быть напечатаны дословно и полностью без всяких изменений, либо же не напечатаны вовсе. Разумеется, редакция вправе дать от себя любой комментарий.
Л. Т.
В репортаже об этом интервью, Сименон добавил следующее:
«Имеются ли у вас еще какие-то вопросы?» — спросил Троцкий вежливо.
«Только один, но я полагаю, что он несколько нескромен».
Он улыбается, и жестом руки приглашает меня продолжать.
«Некоторые газеты утверждают, что вас недавно посетили представители Москвы, чтобы просить вас вернуться в Россию».
Улыбка Троцкого расширяется.
«Это не так, но я знаю, откуда идут такие слухи. Два месяца тому назад в американской прессе появилась моя статья. В ней я сказал, помимо всего прочего, что, при современной обстановке в России, если стране угрожает опасность, то я готов служить снова».
Он спокоен и серьёзен.
«Вы готовы снова к действительной службе?»
Он кивает головой «да»…