СССР и Коминтерн.

Французские телеграммы сообщают, будто Вашингтон собирается признать советское правительство только де факто. Другие сведения говорят о предстоящем вскоре признании де юре. Очевидно, имеются еще колебания. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что идея полупризнания или признания в рассрочку связана, главным образом, с вопросом о Коминтерне. Америка вступила в период глубоких социальных сдвигов. В этих условиях вмешательство Коминтерна должно казаться особенно опасным. Между тем в известных кругах считается незыблемым и сейчас, что признать СССР значит, в сущности, признать Коминтерн. Мы считаем себе вправе сказать, что такой взгляд является глубочайшим анахронизмом, который держится только потому, что люди, особенно профессиональные политики, неохотно вдумываются в новые факты, раз последние противоречат их предрассудкам.

Советское правительство с первых дней своего существования протестовало против попыток отождествлять его с Коминтерном. Юридически эти протесты были безупречны: несмотря на общность идеалов, две организации имели под собой различные национальные и интернациональные основы и формально оставались в своей деятельности независимы друг от друга. Но государственных деятелей Европы и Америки это юридическое разграничение не успокаивало. Они ссылались на фактическую связь между советским правительством и Третьим Интернационалом. Во главе обеих этих организаций стояли одни и те же лица. Ни Ленин, ни его ближайшие сотрудники не скрывали и не хотели скрывать своего руководящего участия в жизни Коммунистического Интернационала. Если советское правительство того времени считало возможным идти на очень большие материальные жертвы в интересах сохранения мирных отношений с капиталистическими государствами, то советская дипломатия имела строжайшую директиву: не вступать ни в какие разговоры относительно Коммунистического Интернационала, нахождения его центра в Москве, участия в нем руководящих членов правительства и проч. В этой области уступки считались столь же, если не еще более недопустимыми, чем в области основных принципов советского режима: системы правления, национализации средств производства, монополии внешней торговли и проч. Когда Чичерин заикнулся в письме на имя Ленина о возможности сделать Вильсону некоторые уступки в отношении избирательного права советской республики, то Ленин письменно же ответил контрпредложением: отправить Чичерина на время в санаторию ввиду явного нарушения его политического равновесия. Нетрудно представить себе, как ответил бы Ленин, если бы кто-либо из советских дипломатов решился предложить те или другие уступки капиталистическим партнерам за счет Коминтерна! Насколько помню, таких предложений, хотя бы и в замаскированном виде, никто никогда не делал.

Отстаивая в период Брест-Литовских переговоров необходимость принятия немецкого ультиматума в интересах сохранения советской республики, Ленин неоднократно повторял: «ставить на карту завоевания Октябрьской революции в явно безнадежной войне неразумно: другое дело, если бы речь шла о спасении немецкой революции, — там мы, в случае нужды, должны были бы рискнуть судьбою советской республики, ибо немецкая революция неизмеримо важнее нашей». Так же, в основном, смотрели на дело и другие деятели советской республики. Их речи и статьи достаточно цитировались в свое время в доказательство органической связи между советским правительством и Коминтерном. Доводы де юре не действовали поэтому на консервативных политиков Европы и Америки: они ссылались на положение де факто.

Однако с того времени, когда идеи Ленина и его ближайших соратников были определяющими идеями советской республики и Коминтерна, утекло много воды. Изменились обстоятельства, изменились люди: полностью обновился правящий слой СССР, старые идеи и лозунги вытеснены новыми. То, что составляло некогда существо дела, превратилось почти что в безобидную обрядность. Зато прочно сохранились основанные на воспоминаниях убеждения кое-каких государственных людей Запада насчет нерасторжимой связи между советским правительством и Коминтерном. Пора пересмотреть этот взгляд. В нынешнем раздираемом противоречиями мире есть слишком много реальных оснований для вражды, чтобы искать искусственные поводы для ее разжигания. Пора понять, что, несмотря на употребляемые в торжественных случаях ритуальные фразы, советское правительство и Коминтерн живут сейчас в различных плоскостях. Нынешние вожди СССР не только не собираются приносить национальные жертвы в пользу германской и вообще мировой революции, но не останавливаются ни на минуту перед такими действиями и заявлениями, которые наносят тягчайшие удары Коминтерну и рабочему движению в целом. Чем больше СССР упрочивает свое международное положение, тем глубже становится разрыв между советским правительством и международной революционной борьбой.

Наиболее яркими моментами в жизни Коминтерна являлись его конгрессы, неизменно происходившие в Москве. Здесь, в обмене международного опыта и в столкновении разных тенденций, формировались основные программные воззрения и тактические методы. Определяющее участие советских вождей в политике Коминтерна убедительнее всего обнаруживалось именно на этих конгрессах. Ленин открыл и закрыл Первый конгресс Коминтерна. Ему принадлежали наиболее ответственные доклады на Втором конгрессе. На Третьем конгрессе он возглавлял борьбу против ошибочной политики Зиновьева, Бела Куна и других. Едва оправившись от первого приступа болезни, Ленин читал на Четвертом конгрессе доклад о новой экономической политике Советов. Его мысль была так же ясна, как всегда, но моментами кровеносные сосуды изменяли ему, и он делал томительные перерывы… Может быть, позволено будет для полноты картины отметить, что программные манифесты первых двух конгрессов написаны автором этих строк и что докладчиком по основным тактическим вопросам на Третьем и Четвертом конгрессах был народный комиссар по военным и морским делам.

К сказанному надо еще прибавить, что конгрессы Коминтерна происходили в те времена ежегодно. За первые четыре года существования Третьего Интернационала (1919-1922) произошло четыре конгресса. Это и есть эпоха Ленина. Со времени Четвертого конгресса прошло одиннадцать лет. За весь этот период имели место всего два конгресса: один в 1924, другой в 1928 г. Вот уже пять с половиной лет, как конгрессы Коминтерна не собираются вовсе. Одна эта голая хронологическая справка лучше всяких рассуждений освещает действительное положение вещей. В годы гражданской войны, когда советская республика была со всех сторон окружена колючей проволокой блокады и поездка в советскую Россию связана была не только с трудностями, но и с прямыми опасностями для жизни, конгрессы собирались ежегодно. За последние же годы, когда поездки в СССР стали совершенно прозаическим делом, Коминтерну пришлось совсем отказаться от конгрессов. Им на смену пришли тесные совещания бюрократических верхов, лишенные и тени того значения, которое имели многолюдные, демократически выбиравшиеся конгрессы. Но и в этих закрытых совещаниях чиновников ни один из ответственных руководителей Советского Союза не принимает более участия. Работами Коминтерна Кремль интересуется лишь в той мере, какая необходима, чтобы оградить интересы СССР от каких-либо компрометирующих действий и заявлений. Дело идет уже не об юридическом разграничении компетенций, а о политическом разрыве.

Ту же мысль можно было бы очень убедительно проследить на эволюции внешней политики Кремля. Ограничимся противопоставлением исходного момента советской дипломатии и ее сегодняшнего дня. Брест-Литовский мир Ленин назвал «передышкой», т.е. короткой паузой в борьбе советского государства с мировым капитализмом. Красная армия официально и открыто признавалась таким же орудием этой борьбы, как и Коммунистический Интернационал. Нынешняя внешняя политика Советского Союза не имеет ничего общего с этими принципами. Высшим достижением советской дипломатии является женевская формула, дающая определение нападения и нападающей стороны, причем формула эта распространяется не только на взаимоотношения Советского Союза и его соседей, но и на взаимоотношения капиталистических государств между собой. Советское правительство официально стало, таким образом, на охране политической карты Европы, какой она вышла из Версальской лаборатории. Ленин считал, что исторический характер войны определяется теми социальными силами, которые противостоят друг другу на полях сражений, и теми политическими целями, которые они преследуют. Нынешняя советская дипломатия исходит полностью из консервативного принципа охраны статус-кво. Ее отношение к войне и воюющим сторонам определяется не революционным критерием, а юридическим признаком: кто первый преступил чужие границы. Защита национальной территории против нападающей стороны санкционируется, таким образом, советской формулой и для капиталистических стран. Хорошо ли это или плохо, мы разбираться не станем. Задача этой статьи вообще не в том, чтобы критиковать политику нынешнего Кремля, а в том, чтобы показать глубокую принципиальную перемену всей международной ориентации советского правительства и этим устранить фиктивные препятствия к признанию СССР.

Перспектива построения социализма в отдельной стране отнюдь не голая фраза: это практическая программа, в одинаковой степени захватывающая экономику, внутреннюю политику и дипломатию. Вопросы международной революции, а с ними и Коминтерн, отходили тем более на задний план, чем решительнее советская бюрократия укреплялась на позициях национального социализма. Всякая новая революция есть уравнение со многими неизвестными, следовательно, заключает в себе элемент большого политического риска. Нынешнее советское правительство из всех сил стремится застраховать свое внутреннее строительство от риска, связанного не только с войнами, но и с революциями. Его международная политика из интернационально-революционной превратилась в национально-консервативную.

Правда, ни перед лицом своих, ни перед лицом иностранных рабочих советское руководство не может открыто провозгласить то, что есть. Оно связано идейным наследием Октябрьской революции, которое составляет источник его авторитета в рабочих массах. Но если покровы традиции сохранились, то содержание ее выветрилось. Советское правительство разрешает рудиментарным органам Коминтерна сохранять свою резиденцию в Москве. Но оно не позволяет им более собирать международные конгрессы. Не рассчитывая больше на помощь иностранных коммунистических партий, оно ни в малейшей степени не считается с их интересами в своей внешней политике. Достаточно сослаться на характер недавнего приема, оказанного французским политическим деятелям в Москве, чтобы противоречие между эпохой Сталина и эпохой Ленина ударило в глаза!

Как раз в тот час, когда пишутся эти строки, свежий номер французского официоза «Temps» (24 сентября) приносит в высшей степени знаменательную корреспонденцию из Москвы. «Платонические надежды на мировую революцию выражаются (в правящих кругах СССР) тем более энергично, чем более от них отказываются на практике». Газета уточняет: «Со времени устранения Троцкого, который со своей теорией перманентной революции представлял подлинную интернациональную опасность, советские правители примкнули со Сталиным к политике построения социализма в отдельной стране, не ожидая проблематической революции в остальном мире». Газета настойчиво предостерегает от ошибки ту часть французских политиков, которые все еще склонны подменять сегодняшние реальности призраками прошлого. Не забудем, что дело идет не о случайном издании, а о самом влиятельном и насквозь консервативном органе правящего класса Франции. Жорес метко сказал некогда о «Temps»: «это буржуазия, ставшая газетой».

Из всех мировых правительств американское непримиримее всего отстаивало до сих пор в отношении Советов принцип капиталистического «легитимизма». Вопрос о Коминтерне играл при этом решающую роль: достаточно вспомнить о комиссии сенатора Гамильтона Фиша. Если, однако, почтенный сенатор следит за живыми фактами, которые не требуют никаких свидетельских показаний, ибо говорят сами за себя, то он должен по примеру «Temps» прийти к выводу, что внешняя политика советского правительства не создает более ни малейших препятствий для признания его не только де факто, но и де юро.

Л. Троцкий

24 сентября 1933 г.