Семнадцать новых жертв ГПУ.
1. Извещение о том, что 23 января откроется судебная расправа над новыми 17 жертвами ГПУ, было сделано только 19 января, за четыре дня до суда. Обвинительный акт неизвестен до сих пор. Цель этого образа действий состоит в том, чтобы снова застигнуть общественное мнение врасплох, не дать возможности прибыть нежелательным иностранцам и особенно помешать мне, главному обвиняемому, своевременно опровергнуть новую фальсификацию.
2. Четыре названных по имени обвиняемых — старые революционеры, члены центрального комитета эпохи Ленина. Пятаков в течение не менее 12 лет являлся фактическим руководителем промышленности. Он объявлен организатором промышленного саботажа. Радек был наиболее аутентичным глашатаем внешней политики СССР. Он объявлен организатором военной интервенции. Сокольников командовал армией в эпоху гражданской войны, восстанавливал советские финансы в период НЭП‘а и был послом в Лондоне. Он объявлен агентом Гитлера. Серебряков был одним из строителей партии и секретарём ЦК, руководителем южного фронта гражданской войны вместе со Сталиным. Он объявлен изменником. Всё Политбюро и почти весь Центральный Комитет героической эпохи революции (за вычетом Сталина) объявлены сторонниками восстановления капитализма. Кто этому поверит?
3. Пятаков и Серебряков в 1923-27 гг. действительно были моими ближайшими единомышленниками. Радек — в течение 1926-[19]27 гг. Сокольников был короткое время связан с оппозиционной группой Зиновьева, Каменева и вдовы Ленина Крупской. Все четверо отреклись от оппозиции в течение 1927-28 гг. Их разрыв со мной был полным и окончательным. Я клеймил их открыто как политических перебежчиков. Они повторяли все официальные клеветы против меня. В 1932 году мой сын, тогда берлинский студент, встретил на Унтер-ден-Линден Пятакова, который немедленно отвернул голову. Сын бросил ему вдогонку: предатель. Этот мелкий эпизод характеризует действительные отношения между капитулянтами и троцкистами. Даже в тюрьмах ГПУ они остаются двумя непримиримыми лагерями. ГПУ оперировало до сих пор только с капитулянтами, которых оно с 1928 года месит, как тесто, вырывая у них какие угодно признания.
15 ноября я писал норвежскому правительству:
«Советское правительство не считает возможным требовать моей выдачи. Заговор с моим участием ведь «доказан»… Почему же не предъявить эти доказательства норвежской юстиции?.. Недоверие всего цивилизованного человечества к московскому процессу было бы устранено одним ударом. Этого, однако, они не сделали. Почему? Потому что всё это дело есть хладнокровно подстроенный подлог, неспособный выдержать и лёгкого прикосновения свободной критики».
В том же письме, конфискованном норвежским правительством, говорилось далее:
«Московский процесс в зеркале мирового общественного мнения есть страшное фиаско… Правящая клика не может перенести этого. Как после крушения первого кировского процесса (январь 1935), она вынуждена была подготовить второй, так теперь, для поддержания своих обвинений против меня, она не может не открывать новые покушения, заговоры и пр.»
Предстоящий процесс необходим прежде всего для того, чтобы попытаться исправить скандальные противоречия, анахронизмы и прямые бессмыслицы процесса 16-ти.
Чтобы лучше вооружиться для подготовки нового процесса, ГПУ организовало ночной набег на мой архив в Париже. Факт этот, отражённый своевременно всей французской печатью, заслуживает серьёзнейшего внимания. 10 октября я письмом через норвежскую полицию рекомендовал сыну, проживающему в Париже, сдать мои бумаги в научный институт на сохранение, т. к. мои архивы представляют мою главную защиту против фальсификаций и клевет. Едва сын успел сдать первую часть архива в парижское отделение голландского исторического института, как агенты ГПУ произвели 7 ноября ночью набег на институт, выжгли дверь и похитили 85 килограммов моих бумаг, не тронув ни денег, ни каких-либо других вещей и бумаг. Можно ждать, что похищенные документы послужат опорой для подлогов и фальсификаций в новом процессе. Считаю необходимым предупредить, что у меня имеются копии всех похищенных писем и документов.
В том же письме норвежскому правительству я заранее указывал ещё одну цель будущего процесса. В тюрьмах и ссылке находятся с 1928 года сотни действительных троцкистов, оставшихся открытыми противниками бюрократии. Их нельзя привлечь по делу Кирова, убитого в 1934 году. Их нельзя привлечь за саботаж промышленности, ибо они живут вне хозяйства, без работы и без куска хлеба. Процесс 16-ти устанавливает эпоху террора лишь с 1932 года. Остаётся предполагать, что ГПУ исторгнет у обвиняемых признания в каких-либо преступных замыслах, относящихся к периоду 1923-27 гг.: тогда можно будет истребить действительные кадры оппозиции.
«Человека с улицы» больше всего поражают признания подсудимых, которые выступают ревностными помощниками ГПУ. Немногие представляют себе те ужасающие формы нравственной и полуфизической пытки, которым подвергаются обвиняемые в течение многих месяцев, а иногда и лет.
Фридрих Адлер, секретарь Второго Интернационала, мой политический противник, метко сравнивает московские процессы со средневековыми процессами ведьм. В руках инквизиции каждая заподозренная в колдовстве женщина кончала чистосердечным покаянием в своих греховных сношениях с дьяволом. Методы ГПУ — пытка неизвестностью и страхом. Разрушив нервную систему, сломив волю, растоптав достоинство, ГПУ исторгает в конце концов у обвиняемых любые признания, продиктованные заранее самими организаторами подлога. В заканчиваемой мною книжке я надеюсь до конца раскрыть технику «добровольных признаний», которая составляет ныне самую основу сталинской юстиции. Я покажу вместе с тем, что каждое из этих признаний рассыпается в прах при малейшем соприкосновении с фактами, документами, свидетельскими показаниями и логикой.
Часть этой критической работы уже проделана. Кто хочет понять предстоящий новый процесс, тот должен познакомиться, по крайней мере, с одной из следующих двух работ: Леон Седов (мой сын) — Le Livre Rouge sur le Proces de Moscou, Paris (на французском языке), или Макс Шахтман — The Moscow Trial, the Greatest Frame-Up in History (на английском языке).
Обвинения против меня лично, сохраняя неизменно характер подлогов, варьируются в зависимости от дипломатических комбинаций советского правительства. В моих руках номер московской «Правды» от 8 марта 1929 года, где я изображаюсь как агент британского империализма. Та же «Правда» от 2 июля 1931 года на основании грубо подделанных «факсимиле» объявляла меня союзником Пилсудского. Когда я 24 июля 1933 года переселился во Францию, московская печать и вся пресса Коминтерна утверждали, что целью моего приезда является помочь Даладье, тогдашнему министру-президенту, организовать военную интервенцию против Советского Союза. Наконец, в течение последнего периода я оказываюсь союзником Гитлера и сотрудником Гестапо. ГПУ рассчитывает на легковерие, на невежество, на короткую память. Ложный расчёт! Я вышел, наконец, из норвежского заточения. Я принимаю вызов фальсификаторов. Не сомневаюсь, что мексиканское правительство, столь великодушно оказавшее мне гостеприимство, не помешает мне прояснить перед мировым общественным мнением всю правду о величайших подлогах ГПУ и его вдохновителей.
В течение всего предстоящего процесса я остаюсь в распоряжении честной и беспристрастной печати.
Л.Троцкий.
Койоакан, 20 января 1937 г. 18 час.