Правда о «добровольных признаниях».
Новый процесс, как гласит первая телеграмма, основывается снова на «добровольных» признаниях подсудимых. Где во всей мировой истории можно найти пример, чтобы террористы, изменники, шпионы в течение многих лет вели свою преступную работу, а затем все, как по команде, каялись бы в своих преступлениях? Только инквизиционный суд способен достигать таких результатов. Все подсудимые, которые отказываются каяться под диктовку, расстреливаются ещё во время следствия. На скамью подсудимых попадают лишь те деморализованные жертвы, которые пытаются спасти жизнь ценою моральной смерти. Главным свидетелем против меня выступает на этот раз, видимо, Радек. В декабре 1935 года я написал ему, будто бы, письмо о необходимости союза с японцами и немцами. Заявляю: 1. Всякие сношения с Радеком я прервал в 1928 г. Переписка, приведшая к окончательному разрыву, у меня на руках. За последние 8 лет я писал о Радеке не иначе, как в тоне презрения.
2. Радек — талантливый журналист, не политик. Никто из руководителей партии не брал никогда Радека всерьёз. На съезде партии 1918 г. Ленин дважды повторил: «Сегодня Радек нечаянно сказал серьёзную мысль». Таково было наше общее отношение к Радеку даже в годы хороших личных отношений. Почему я выбрал Радека в качестве доверенного лица? Почему Зиновьев, Каменев и Смирнов, люди несравненно более ответственные и серьёзные, ни словом не упоминали об этом письме и моих планах расчленения СССР?
3. Радек сносился со мной будто бы через корреспондента «Известий» Владимира Ромма. Я первый раз слышу это имя. С этим лицом я не имел никаких связей: ни прямых, ни косвенных. Телеграмма гласит, что Ромм арестован. Пусть Ромм немедленно покажет на суде, когда и где он встречался со мной или с моими уполномоченными. Пусть опишет квартиру, обстановку и внешность, мою или моих уполномоченных. Пусть при этом не повторит ошибки подсудимого Гольцмана, который встретился будто бы с моим сыном в Копенгагене, где сын никогда не был, в отеле Бристоль, разрушенном в 1917 году.
Все эти «детали» отступают, однако, на второй план перед основной бессмыслицей обвинения. Никто не посмеет отрицать, что в моих практических действиях, в литературных работах и обширной переписке наблюдается на протяжении сорока лет единство революционной мысли на основе марксизма. Может ли взрослый и не слабоумный человек допустить хоть на минуту, что я способен вступить в союз с Гитлером против СССР и придунайских стран или в союз с японским милитаризмом против Китая и СССР? Бессмыслица обвинения превышает даже его подлость! Но именно поэтому оно потерпит крушение. Пресса Коминтерна, т.е. пресса ГПУ, будет извергать клевету. Независимая и честная пресса поможет мне прояснить правду. Доводами, свидетельскими показаниями, документами, наконец, делом всей своей жизни я вооружён неизмеримо лучше, чем все прокуроры ГПУ. Правительство Мексики, оказавшее мне великодушное гостеприимство, не помешает мне, я твёрдо надеюсь, довести разоблачение грандиозных московских преступлений до конца.
Л.Троцкий
Койоакан, 23 января 1937 года