Анахронизмы.

Московские судебные подлоги полны анахронизмов. В процессе Зиновьева—Каменева (август 1936 г.) троцкисты вступили в связь с гестапо в 1932 г., когда гестапо еще не существовало. Лев Седов встретился в ноябре 1932 г. с подсудимым Гольцманом в отеле «Бристоль», который был разрушен в 1917 г. Таких примеров много, но наиболее вопиющие анахронизмы составляют отличительную черту нынешнего процесса.

Свидетель Манцев, приведенный из тюрьмы, показал, будто в 1920 г. на харьковском вокзале произведено было покушение на вагон Сталина через несколько дней после того, как я проехал через Харьков; и что я рекомендовал позже Манцеву не заниматься этим делом, так как «наши товарищи» могли бы из-за этого пострадать. Чтобы распутать хотя бы часть бессмыслиц, заключающихся в этом показании, необходимо их перенумеровать:

1) «Наши товарищи» должно, очевидно, означать «троцкисты». Но в 1920 г. не существовало никаких троцкистов. Левая оппозиция возникла только в 1923 г. Слово «троцкисты» появилось на год позже.

2) Манцев, близкий сотрудник Дзержинского, начальник ЧК, никогда вообще не принадлежал к троцкистам и меньше всего в тот период, когда троцкизм не существовал.

3) Военная политика, которую я проводил, встречала полную поддержку Ленина и большинства Политбюро. Сталин вел против этой политики интриги за кулисами, поддерживая Ворошилова, нынешнего народного комиссара обороны, Щаденко, нынешнего заместителя Ворошилова, и других, которые противились созданию централизованной армии, отстаивая чисто партизанские отряды. Ворошилов командовал на Волге одной из двадцати четырех армий. Сталин был в этой армии членом Военного совета. Я сместил Ворошилова и отозвал Сталина. В дальнейшем Сталин был назначен на Южный фронт и снова смещен. Прибегать к террору у меня не было ни малейшего основания. Достаточно было простого приказа.

3) Человек, наделенный самым скромным воображением, легко поймет, что если в 1920 г. я, в руках которого сосредоточивалась фактически неограниченная власть, хотел физически покончить со Сталиным на фронте, то вряд ли дело ограничилось бы безрезультатным покушением, о котором мир узнает ныне, 18 лет спустя.

5) В годы гражданской войны мне не раз приходилось прибегать к суровым мерам. Я делал это всегда открыто и за своей подписью. Сталин интриговал за кулисами. Ленин в июле 1919 г. выдал мне по собственной инициативе бланк, внизу ко торого стояли следующие строки:

«Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов (Ленин).»

Это была моральная carte blanche. Ленин заранее подписывался под каждым моим распоряжением или действием на фронте. Я никогда не пользовался этим бланком; но он остался в моих архивах как свидетельство незыблемого морального доверия со стороны Ленина, который вообще говоря не относился к числу доверчивых людей.

При таких взаимоотношениях заинтересованных лиц можно еще представить себе в 1920 г. покушение Сталина на меня, но ни в каком случае не мое покушение на Сталина. Нужно, однако, не забывать, что одной из задач нынешнего процесса является пересмотреть историю последних 20 лет и отвести Сталину в прошлом такое положение, которого он никогда не занимал.

8 марта 1938 г., 9 часов утра Койоакан