Письмо Аксельроду.
Дорогой П. Б.!
Насколько можно судить по доходящим до нас сведениям, Вы деятельно работаете над созывом рабочего съезда. При известных условиях, которых, вероятно, не придется долго ждать, рабочий съезд станет неизбежным. Нам необходимо идти навстречу ему, как в интересах революции, так и в интересах нашей партии — если эти интересы можно разделять. И я думаю, что Вы, П. Б., более, чем кто-либо другой в рядах нашей партии, можете взять на себя фактическое руководство созывом рабочего съезда, ибо для этого требуется способность пренебречь мелкими и мелочными соображениями формально-революционного или формально-партийного характера во имя широкой постановки действительно-революционных и действительно-партийных задач. Я, как Вы, вероятно, знаете, принимал близкое участие в деятельности Петербургского Совета Рабочих Депутатов, этой формально-беспартийной организации рабочих масс. И я имел достаточно случаев убедиться, какое огромное преимущество получает партия, когда она может в своей работе непосредственно опереться на организацию сотен тысяч рабочих. До образования Совета партия висела над революционным хаосом, чувства и настроения которого она только приблизительно отгадывала; после образования Совета, она оказалась лицом к лицу с организованным представительством класса. Совет не мог стать конкурентом партии; наоборот, он сделался аппаратом ее влияния. Не формально, но по существу Совет был организацией нашей партии. Уже тот факт, что за Советом стояли 200.000 рабочих, непосредственно ставил перед ним, а значит и перед партией, большие политические задачи, вынуждая обе фракции отбросить в сторону ничтожные соображения внутрипартийной конкуренции. Но массовая рабочая организация не только внутренне облагораживала партию, связывая ее с массой не принципиальной лишь, но действительной, живой, непосредственной, реальной связью, — она, эта массовая организация, создавала для нас, кроме того, возможность революционного сотрудничества с той частью социалистов-революционеров, которая, работая в рядах городского пролетариата, перерождается, наперекор своим теоретическим предрассудкам, в направлении рабочего социализма.
Вопрос о всероссийском рабочем съезде выдвинулся уже в период существования Совета. Для Петербургского Совета съезд был естественным выходом из противоречивого положения местной организации, которая силою вещей вынуждена была брать на себя центральные функции.
Я лично был и остаюсь горячим сторонником идеи съезда. Тем не менее я считал бы крайне нежелательной переоценку его возможного значения, так как при известных условиях, такая преувеличенная оценка может очень вредно отозваться на судьбе нашей партии.
Прежде всего, — и с этим, Вы, конечно согласитесь, — рабочий съезд может иметь значение лишь, как съезд открытый, гласный. Для того, чтобы съездом интересовалась масса, нужно, чтобы депутаты выбирались на открытых рабочих собраниях; нужно, чтобы съезд открыто заседал в столице; нужно, чтобы открытая рабочая пресса распространяла сведения о нем во всех углах. Словом, необходимы те условия, в которых существовал первый Совет Рабочих Депутатов. — Съезд организованный подпольно, заседающий в Финляндии или Швеции, оповещающий о себе путем нелегальных бюллетеней или через «хронику» буржуазной прессы, не может иметь для массы никакого значения. В этом организаторы съезда, без сомнения, отдают себе ясный отчет, так что на этом настаивать не приходится.
Съезд станет возможен лишь на основе нового революционного подъема, который создаст, несомненно, на местах массовые рабочие организации, советы депутатов. Весьма возможно, что самый съезд будет в значительной мере представительством этих советов. На этих технических деталях я, однако, не буду останавливаться. Меня сейчас интересует другой вопрос: какова должна быть тактика нашей партии по отношению к съезду? — может быть, правильнее было бы сказать: каково должно быть отношение сторонников съезда к партии?
Выше я уже упомянул о возможном преувеличении в оценке ожидаемых результатов съезда. Некоторые товарищи — так, по крайней мере, мне передавали — смотрят на съезд, как на панацею, которая должна «спасти» партию. «Если рабочий съезд не поможет партии, — говорят они, — тогда уже ничто ей не поможет». Что же это значит? Спрашиваю я себя. Разве партии грозит гибель? От какой смертельной болезни ее нужно спасать? И каким образом ее может «спасти» рабочий съезд? Мы все так часто критиковали и во многих случаях так несправедливо критиковали нашу партию, что не грех выступить на ее защиту. Где признаки «внутренней органической болезни», тем более «разложения» партии? Мне укажут на борьбу двух фракций. Я ни на минуту не думаю преуменьшать ущерб, какой наносит партии эта борьба; я никому не уступаю в ненависти к мелочной, завистливо-тупой и фантастической при всем своем «реализме» политике фракционных дел мастеров, которых слишком много на обеих сторонах. Но — во имя марксизма! — с какого это времени борьба фракций является симптомом разложения партии? Обе наши фракции опираются на пролетариат, — класс, который не раскалывается, но сплачивается историческим развитием. Обе наши фракции субъективно стоят на почве программы международной социал-демократии. Логика классовой борьбы пролетариата — чем дальше, тем больше, — делает для них эту программу объективной необходимостью. Если бы мы могли установить, что обе фракции, отрываясь друг от друга, сдвигаются на разные социальные слои, мы имели бы право сказать: партия разлагается. Но этого нет и в помине. На самом деле обе фракции, исходя из одних и тех же принципиальных оснований, борются за влияние на пролетариат. Революционный характер эпохи придает этой борьбе неравномерный, «взрывчатый» характер. При каждом новом повороте революции партия оказывается перед двумя возможностями: либо раствориться в революционно-классовой стихии, утратив свою партийную индивидуальность; либо в борьбе за организационно-партийное самосохранение порвать свою связь с жизнедеятельностью класса. Те элементы партии, которые прежде всего видят первую опасность, нередко склоняются к тактике формально-революционного ригоризма; они слишком часто игнорируют те живые трудности и противоречия, через которые исторический процесс ведет нас к конечной цели. Наоборот, те элементы партии, которые вдохновляются стремлением избежать второй опасности, нередко обнаруживают склонность выдвигать промежуточные, «предварительные» лозунги, цель которых во что бы то ни стало связать партию с пролетарской массой, даже с общенациональным движением на каждой данной ступени его развития. Этот упрощенный метод борьбы за влияние партии при своем последовательном развитии ведет к оппортунизму. Не нужно думать, что между формально-революционным ригоризмом и оппортунизмом лежит пропасть. Наоборот, они очень родственны между собою и легко переходят друг в друга. Мне незачем напоминать, что анархизм и реформизм, крайние выражения тех же двух тенденций на Западе, только дополняют друг друга. Я назвал анархизм и реформизм — слова, которыми пестрит наша партийная полемика, — и я тут же спешу прибавить: но достаточно сравнить обе наши фракции, не по их случайным словам, а по их политическим делам, с европейским оппортунизмом европейским реформизмом, чтоб увидеть, как ничтожна в сущности амплитуда наших разногласий. Квалифицировать тактику той или другой фракции нашей партии, как анархизм или реформизм, значит в сущности, говорить: если бы вы были до конца последовательны, если бы в основу всей вашей тактики вы положили то, что составляет вашу ошибку, то вы пришли бы неизменно к анархизму (или реформизму). Такой прием полемики вполне допустим в целях выяснения известной политической тенденции. Но было бы чистейшим безумием основать на этом приеме строительство (или разрушение) партии. Нет, сколь бы ни были болезненны наши внутрипартийные прения, они ни в коем случае не служат симптомом разложения партии. И тем не менее, — могут мне возразить, — партией все недовольны, партию бранят, против партии брюзжат, из партии бегут. Я не склонен преувеличивать этот факт, тем не менее я не стану отрицать его. Но я никоим образом не соглашусь в этом факте видеть признаки разложения партии. Действительная причина недовольства лежит, на мой взгляд, вне свойств и качеств партии — в условиях самой революции, в чередовании ее приливов и отливов. Революционный характер эпохи не позволяет систематически работать над созданием широкой и устойчивой организационной базы партии. В период подъема в движение вовлекается огромная масса пролетариата. Чтобы политически овладеть ею, партия вынуждена прибегать к посредству широких беспартийных организаций. Ближайший натиск реакции разрушает эти массовые организации и загоняет партию в подземелье. Активность масс временно прекращается. Связи партии с массами разрушаются. Такое положение естественно рождает недовольство. То, что является результатом соотношения сил реакции и революции, вменяется в ошибку революции и в частности партии. Больше всего это делают сами социал-демократы, столь привыкшие к самокритике, не всегда осмысленной. Кроме того, неопределенное положение, которое создается заминкой революции, естественно выдвигает на первый план партийной жизни тактические предложения, предположения и планы. Чем беспредметнее эти планы, тем ожесточеннее партийные прения. А это, в свою очередь, углубляет недовольство партией и нападки на нее изнутри. — Эти нападки могут быть справедливы или несправедливы, но по существу дела нет и не может быть такого организационного секрета, который избавил бы партию от трудностей и противоречий революционного развития. Ожидать в этом отношении какого-нибудь спасительного средства со стороны съезда было бы наивным утопизмом. Это лучше всего доказывается тем, что сам съезд не может быть организован в период относительного революционного затишья, когда правительство натянуло вожжи из последних сил.
Где же все-таки признаки разложения партии? Политическое влияние ее на пролетариат неизменно растет. Достаточно сопоставить три этапа петербургского, а отчасти и всероссийского рабочего движения, — 9 января, комиссия Шидловского и Советов Депутатов, — чтобы колоссальный рост силы и влияния партии ударил в глаза. Те товарищи, которые предсказывали, что широкая масса рабочих уйдет от нас к демократам — к студентам, к Гапону, к Союзу Союзов, к… Прокоповичу и бог весть к кому, — эти товарищи, проявлявшие величайший оптимизм… за счет буржуазной демократии, оказывались каждый раз посрамленными. Роль партии в пролетариате росла по крайней мере в такой же прогрессии, как роль пролетариата в революции.
Могут сказать, что это касается лишь политического влияния партии; нападки же на партию имеют в виду ее организацию. Выше я уже сказал, что революционный характер эпохи, столь сильно увеличивающий наше политическое влияние, мешает нам в то же время создать прочную, широкую партийную организацию. Я этим вовсе не хочу сказать, что наша организация — лучшая, какую можно создать при данных условиях. Но я требую, чтобы при нападках на партию не игнорировали всех перспектив, чтобы не забывали, что именно это якобы никуда не годная организация дала партии возможность завоевать огромное влияние.
Вас, уважаемый П. Б., может удивить, почему я в письме к Вам защищаю партию от некритических обвинений, и Вы можете спросить, какое отношение имеет моя защита к вопросу о рабочем съезде. Отвечу кратко: я боюсь, что при известной постановке дела рабочий съезд, прежде чем он успеет что-либо создать, будет способствовать разрушению того, что есть.
Как ни велико может быть значение съезда, он во всяком случае не способен пересоздать нашу партию. Самое большее, он войдет новым благоприятным эпизодом в сложный процесс ее роста и преобразования. Этот процесс имеет свою инерцию, — и с нею нужно считаться. Партия слагается, с одной стороны, по мере того, как рабочая масса в целом приобретает навыки политической деятельности, и, с другой, по мере того, как сознательные элементы этой массы, выделялись во все возрастающем числе из ее среды, кристаллизуются в политическую организацию. Это сложный и долгий процесс. Если противоречия партийного роста принимают слишком болезненный характер, то выход из нихвсе же не может быть найден вне расширения и углубления партийной работы в ее целом. Никакое отдельное «предприятие» не может таить в себе спасения. Вот почему для моего уха дико звучит фраза: «Если рабочий съезд не поможет партии, то ей уже ничего не поможет»… А между тем такой поистине чудовищный лозунг становится популярным среди некоторых элементов партии.
Для того, чтобы мои опасения стали более понятными, я должен отойти несколько назад. Мое первое принципиальное разногласие с фракцией меньшинства возникло вскоре же после 2-го съезда по вопросу о методах дальнейшего формирования партии. Некоторые влиятельные меньшевики пришли к тому заключению, что выход из затруднений и злоключений партийного развития состоит в том, чтобы через голову «интеллигентской партии» непосредственно апеллировать к пролетариату. Я никогда не мог понять, каким образом данная существующая партия или ее половина может апеллировать к пролетариату через собственную голову. Это так же невозможно, как сесть к себе на колени. Я никогда не мог понять, какие могут быть другие средства апелляции к неорганизованной массе, кроме вовлечения ее в сферу партийного руководства. А для такого руководства необходим тот аппарат, который имеется. Руководить массой, «освободившись» от своей материальной организации, партия не имеет никакой возможности. На деле организационное строительство у меньшевиков имело точь-в-точь такой же характер, как и у большевиков. Оно определялось небольшим политическим опытом партии, полуинтеллигентским составом ее руководящих организаций, общим уровнем пролетариата, темпом политического развития страны. Героическое средство, силою которого класс сразу ставился, — конечно, только в умозрении — на место исторически сложившейся партии, оказалось, разумеется, неприменимым.
Партия не может перескакивать через естественные фазы своего развития. Если помните, П. Б., я упорно, хотя не всегда успешно, настаивал на необходимости бороться против утопической тенденции — каким-то кратчайшим путем, минуя этапы партийной эволюции, овладеть рабочим классом, я старался доказать, что эта тенденция очень мало поможет нам связаться с рабочей массой, но зато создаст в наших собственных рядах неуважение к партии, к ее накопленному опыту, к ее политической культуре.
Ведь в этом варварском неуважении к завоеваниям и к традициям партии состоял основной грех 2-го съезда. Он тоже хотел кратчайшим путем перейти от естественно сложившихся политических групп к партии. Он тоже апеллировал через голову этих групп к еще не существовавшей партии. Партия таким образом, конечно, не создалась, но кружки, концентрировавшие в себе идейный капитал социал-демократии, оказались разрушены. К такому же результату мы придем, если во имя рабочего съезда, повернемся теперь спиной к партии.
Повернуться спиною к партии — это не мое выражение. Говорят, что некоторые энтузиасты рабочего съезда этими словами отвечают на вопрос: как быть, если партия, в лице своих двух фракций, не придет к единообразному решению относительно рабочего съезда? Повернуться спиною к партии, — вот выход из противоречий партийного развития. Если бы все дело состояло в том, что кто-нибудь из социал-демократов устал от трудностей развития своей партии и хочет уйти из нее, оставалось бы только пожелать ему счастливого пути. Но вопрос гораздо серьезнее: повернуться спиною к партии — это условный лозунг целого течения в рядах «меньшинства», как прямое продолжение прежнего плана: через голову партии апеллировать к классу. В широком историческом смысле всякое новаторство в партии, всякая борьба против партийной косности и рутины есть апелляция от партии к классу: политическое развитие путем сложных противоречий отбирает те методы, которые отвечают интересам классового развития. Но простое голосование класса в каждый данный момент вовсе не решает вопроса об этих методах.
Когда создался Совет, в рядах партии возникли две формально-противоположные точки зрения на него. Одна требовала, чтоб Совет признал программу партии или упразднился. Другая настаивала на том, чтоб «интеллигентская» партия отстранилась перед Советом, как подлинным представительством рабочего класса. Я беру обе точки зрения в их крайнем выражении. Действительное положение вещей не сложилось ни по одному из этих рецептов. Совет оставался беспартийным, но партия в его составе составляла самостоятельную силу, которой принадлежало руководство.
Совет был разрушен. Одновременно с ним были разрушены открытые демократические организации партии. Но сама партия перенесла разгром и снова восстановилась — под своим классовым знаменем, со всеми своими сильными и слабыми сторонами, в том числе — с ожесточенными фракционными конфликтами. На рабочем съезде партия в лице обеих фракций должна представлять собою единодушную группу, проводящую одни и те же решения в пределах партийной программы и партийных резолюций. Попытка вынести разногласия между меньшинством и большинством на рабочий съезд была бы преступлением. Влияние партии чрезвычайно понизилось бы, и самый съезд был бы парализован внутренней деморализацией. Прежде чем выступать на рабочем съезде, партия должна прийти к обязательному для обеих частей соглашению. Как бы компромиссна ни была тактика партии на самом съезде, в результате такого соглашения, она даст неизмеримо большие плоды, чем междоусобная борьба двух фракций за влияние на съезд.
Нельзя вернее скомпрометировать идею рабочего съезда, как сделав его предприятием одной фракции. А мне представляется, что дело это, может быть, независимо от доброй воли его организаторов, складывается именно таким образом. Я знаю, что на это мое опасение организаторы съезда могут ответить так: мы организуем рабочий съезд, как рабочий съезд, — потому что он необходим в политических интересах рабочего класса; никаким фракционным соображениям здесь нет места; всякий, кто понимает важность съезда, будет нашим желанным сотрудником; если в партии не найдется чувства ответственности, чтобы во имя такого большого дела отшвырнуть в сторону все фракционные дрязги, тогда что же? тогда действительно только и останется повернуться спиною к партии. Исторические интересы рабочего класса выше условных интересов нашей партийной организации.
Этот ответ звучит убедительно, но это ответ чисто формальный. Прежде всего потому, что повернуться спиною к партии не так легко. Если бы лично Вы, П. Б., пришли к выводу о необходимости уйти из старого здания и закладывать фундамент на новом месте (а я не могу допустить этого относительно Вас, ибо такой вывод резко противоречил бы Вашим общим представлениям о путях и методах партийного развития, — представлениям, которым мы все столь многим обязаны), — если бы, говорю я, Вы пришли к такому выводу, логика фракционной борьбы привела бы немедленно к тому, что половина партии подхватила бы Ваш вывод: повернуться спиною к партии. Лозунг, который Вы выдвинули бы против фракционной свары, немедленно превратился бы во фракционный лозунг. Повернуться спиною к партии означало бы на деле повернуться спиною к большевикам. «Апелляция к рабочему классу» означала бы просто напросто пропаганду партийного раскола. Идти с этим лозунгом на рабочий съезд значит идти с намерением, хотя бы и не сознательным, расколоть его. И в результате нового раскола оказалось бы, что ни одна из фракций не овладела пролетариатом, что за обеими стоят десятки тысяч организованных рабочих, что обе топчутся на одной и той же территории, что объем разногласий не позволяет, несмотря на все желание, повернуться друг к другу спиною. Неужели так трудно предвидеть этот неизбежный результат?.. — Что же делать? Нужно непременно превратить рабочий съезд из предприятия фракционного в предприятие партийное. Должна быть создана специальная партийная комиссия из представителей обеих фракций для подготовки съезда. Одновременно должна вестись подготовка к партийному съезду, который должен предшествовать рабочему. Партийный съезд должен выработать общеобязательную тактику по отношению к рабочему съезду. Все члены партии в составе рабочего съезда образуют социал-демократическую фракцию, которая единообразно выступает по всем основным вопросам.
Эти меры технические, которые могут быть, разумеется, изменены так или иначе, но цель которых — сделать рабочий съезд действительно партийным делом — должна остаться неизменной. Помимо всего и прежде всего должен быть изменен самый тон агитации по поводу съезда. Чем больше мы будем противопоставлять его партии, как апелляционную инстанцию, тем меньше он окажется способен сыграть эту роль. Чем меньше мы будем прямо и непосредственно заниматься организацией внутрипартийной революции, тем легче и безболезненнее она совершится. Под неприятельским огнем не занимаются рискованной реорганизацией армии. Нельзя менять лошадей, говорит американская поговорка, когда переезжаешь через быстрый поток.
Дорогой П. Б.! Несмотря на то, что почти вся партия, по крайней мере, формально, разделена между двумя фракциями, я же лично не вхожу ни в одну из них, я был и остаюсь неисправимым оптимистом и патриотом партии. Я питаю большое доверие к объективной логике революционного развития, — только бы обе половины партии не становились поперек его пути со своей субъективно-фракционной логикой. Раскола я боюсь в настоящий момент гораздо больше, чем оппортунизма или формального революционизма. «Повернуться спиною к партии», этот лозунг кажется мне гораздо более вредным, чем десятки «якобинских» или «оппортунистических» фраз. Единство партии на основе фактически складывающегося единства классовой борьбы, — единство во что бы то ни стало!! «На этом я стою, иначе я не могу»… Я глубоко убежден, что в ответ на призыв какой-нибудь группы экспериментаторов повернуться спиною к партии, огромное большинство ее членов из обеих фракций сплотится вокруг знамени с надписью:
«Да здравствует Партия!»
И я твердо уверен, что рука нашего учителя П. Б. Аксельрода первая протянется к этому знамени.
Всецело преданный Вам
Н. Троцкий.
12 сентября, 1906 г.