Письмо тов. Ю. Ларину.
Уважаемый товарищ!
Прежде, чем я имел возможность ознакомиться с Вашей брошюрой «Широкая рабочая партия и рабочий съезд»*, до меня дошли отзывы о ней, которые я никоим образом не могу назвать благоприятными. Мне передавали, что, несмотря на посвящение Вами вашей брошюры С.-Д. Партии — «с любовью и преданностью», — Вы на самом деле судите партию судом Линча и обещаете посредством рабочего съезда создать взамен ее какую-то колоссальную организацию рабочих масс. Говорили, что Ваша предварительная партийная смета вмещает миллион человек, причем Вы требуете только, чтоб была снята «вывеска» той самой Российской Социал-Демократической Рабочей Партии, которой Вы так почтительно посвящаете вашу книжку. Дантоновский эпиграф, который Вы предпослали изложению — «смелость, смелость и смелость!» — отнюдь не увеличил моего доверия к Вашей работе, ибо у меня уже было достаточно оснований полагать, что «смелость» Ваша устремляется главным образом против нашей партии, — само собою разумеется, во имя новой партии, преимущества которой совершенно неоценимы, но которую Вы только еще намереваетесь создать. Очевидно, этому Вашему намерению отвечает другой взятый Вами эпиграф: «каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ». Итак, заключил я, тов. Ларин присоединяет, по-видимому, к старой дюжине — тринадцатую программу «действительного шага».
* Изд. «Новый Мир». Москва, 1906.
За всем тем я должен сказать, что книжка ваша оправдала мои дурные предчувствия лишь отчасти. Более того, — она представляет на мой взгляд, несомненный интерес. Ваш анализ революционного развития страны и политического формирования партии дает много метких и поучительных отдельных замечаний; Ваш здоровый революционный оптимизм опирается на большой запас доверия к объективному развитию, и лично мне гораздо более симпатичен, чем беспредметные жалобы некоторых товарищей, заунывные, как погребальная песня эскимоса. И тем не менее Ваши тактические выводы, — особенно в той части, которая относится к «созданию» массовой партии, — никуда не годятся. На этих выводах я остановлюсь подробнее, воспользовавшись тем, что у Вас хватило, с одной стороны, «смелости» развить до конца некоторые типические предрассудки, а с другой — умения связать эти предрассудки с довольно реалистической оценкой состояния партии.
Прежде всего я совершенно согласен с Вами, что называть в настоящее время нашу партию «интеллигентской» значит просто говорить неправду. Можно жаловаться на то, что рабочие еще не успели выдвинуть серьезного штаба вождей из собственной среды, вследствие чего в руководящих организациях преобладают интеллигенты; можно жаловаться на то, что эти руководящие организации условиями подполья оторваны от широких пролетарских социал-демократических слоев, составляющих реальное тело партии; но утверждать, будто русская социал-демократия — это интеллигентская организация, оторванная от стихийных рабочих масс, значит с большим запозданием повторять то, что было до известной степени справедливо ко времени второго съезда (1903 г.).
Большое количество у нас социал-демократической интеллигенции объясняется общими социально-политическими причинами и прежде всего — огромной революционной ролью пролетариата а нашей запоздалой буржуазной революции. Руководящая роль интеллигенции в партии и в рабочем движении вообще объясняется, с одной стороны, теми социальными преимуществами, которыми владеет интеллигенция (образование, досуг), с другой — политической мудростью русского пролетариата. Этот факт не может быть устранен каким-нибудь искусственным приемом, он должен быть исторически изжит. И ничто так не способствует этому процессу, как большое количество социалистической интеллигенции. Среди некоторой части социал-демократов, почти исключительно интеллигентов, развилась привычка изображать наши партийные отношения «по Дюрингу»: пришел вооруженный интеллигент и подчинил себе безоружного пролетария. Вывод отсюда такой: пора нам посторониться и дать место самодеятельности рабочих. «Лучше организованная масса без социал-демократии, — пишет один товарищ, — чем социал-демократия без массы»*. Само собою разумеется, что наше самоотстранение понизило бы только культурно-политический уровень рабочего движения и нисколько не увеличило бы самодеятельности и организованности масс. Многочисленные кадры интеллигентных социалистических инструкторов — это колоссальный плюс в деле развития политической самостоятельности пролетариата. Странно даже настаивать на этом, но почти-дантовская «смелость» некоторых товарищей в критике партии и ее отношений к классу доходит до нарушения всяких исторических перспектив. Рассуждают так, будто имеют подмышкой готовое классовое движение со столь же отчетливыми лозунгами, как сейчас, но руководимое исключительно рабочими вождями. Философствуют так, точно партия — не живой процесс, а теоретическая спекуляция, которой можно противопоставить другую, более совершенную теоретическую спекуляцию.
* В. А. Щегло. «О рабочем съезде». СПБ. 1906, стр. 14.
Выход из партийного кризиса Вы видите в рабочем съезде. Но, в отличие от многих горячих сторонников этой идеи, Вы придаете ей вполне законченный и отчетливый вид. Для Вас конгресс пролетариата всей страны не просто внушительная политическая демонстрация и даже не временный рабочий парламент, выносящий решения по очередным вопросам классовой политики, для Вас — это учредительный съезд широкой рабочей партии. В полном согласии с этой целью Вы достаточно точно очерчиваете тот круг пролетариата, который должен быть представлен на съезде. Вы ставите съезду цель — охватить передовые активные элементы рабочего класса, представляющие собой вместе с тем организационные единицы сколько-нибудь заметной величины. Под это определение, пишете Вы, одинаково подойдут все местные политические организации рабочего класса всех социалистических партий, достигающие тысячи человек, все профессиональные союзы с неменьшим числом членов, центральные учреждения социалистических партий, которые могут представлять собою все меньшие организации каждой партии, местные центральные бюро профессиональных союзов, которые представляли бы собой мелкие профессиональные союзы и, наконец, крупные заводы с 2—3 тысячами рабочих и выше, так как каждый из них представляет собой нечто цельное и сплоченное. Таков Ваш план. Существующие социалистические фракции не могут по Вашему мнению, ни охватить широкий слой политически-активных, но неорганизованных рабочих, ни закрепить свою связь с профессиональными союзами, ибо революционная рабочая масса, удовлетворяющаяся признанием принципа классовой борьбы, относится весьма безразлично не только к распрям большевиков с меньшевиками, но и к разногласиям между социал-демократией и с.-р. Для организационно-политического сплочения всей этой массы необходима, по Вашим словам, так сказать «беспартийная партия» — Ваше собственное выражение! Вы затрудняетесь предопределить организацию учрежденной на съезде беспартийной партии, но на местах Вы представляете себе «слияние всех политических организаций каждого города и представительство крупных заводов в местных центральных бюро, причем все партийные комитеты составлялись бы из представителей и профессиональной и политической организации»*. Так как каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ, то вопрос о программе будущей партии, по-видимому, не причиняет Вам бессонных ночей. Вы представляете себе достаточно широкую программу, которая исчерпывалась бы признанием социализма, как конечной цели, и классовой борьбы, как пути; конечно, и классовая борьба должна быть формулирована достаточно широко, чтоб ее могли вместить с.-р. (NB. Известно, что с.-р., наперекор общим представлениям об емкости тел, вмещают только «широкие» вещи и совершенно не вмещают «узких».) Вы оговариваетесь, что не имеете в виду организовать таким образом весь рабочий класс. Нет, если вся девятимиллионная масса, — пишете Вы, — может чувствовать острую потребность в классовом парламенте лишь в особые моменты, то «круг передовых активных элементов — 900 тысяч — уже сейчас может быть прочно сплочен в классовую лабораторию, в политическую партию европейского типа»**. Девятьсот тысяч человек! Превосходная цифра! Она почти равняется сумме русской и японской армий под Мукденом. Вот что нам должен дать рабочий съезд!
* «Шир. раб. партия», стр. 52—53.
** «Шир. раб. партия», стр. 49.
Итак, профессиональные союзы, передовые заводы и фабрики, организации социал-демократов, организации социалистов-революционеров, организации беспартийных — все соединяется в один гигантский хоровод «рабочей партии». — Но точно ли это будет политический хоровод? Получите ли Вы действительно партию, хотя бы и «беспартийную»? Не будет ли это просто, так сказать, скопище мало чем связанных групп и индивидов? — «скопище», впрочем, не слишком заметное на пространстве в 5 миллионов квадратных километров. На чем основана уверенность, что такое хаотическое образование не распадется немедленно после рабочего съезда, а действительно преобразуется в самостоятельную партию пролетариата? Есть ли необходимость — и почему именно теперь? — фиксировать политический уровень передового рабочего миллиона? Будет ли эта широкая база достаточно устойчивой для того, чтобы опереть на нее планомерно развивающуюся партию? Не затормозим ли мы действительное формирование социал-демократической партии, программно и организационно закрепив политическую примитивность широких масс? Не свяжем ли мы инициативу действительно-социалистических элементов, поставив их в организационную зависимость от элементов отсталых? Я не говорю, что эти вопросы заранее убивают Вашу идею. Но они во всяком случае естественны в устах каждого члена социал-демократии. И они требуют ответа, очень убедительного ответа, который разрушил бы все сомнения и позволил бы социал-демократии спокойно утопиться в миллионной рабочей партии. Вы отвечаете на все эти основные вопросы оптом и весьма кратко, причем ответ ваш так характерен, что я приведу его дословно.
«Пути истории, — пишете Вы, — ведут русский пролетариат на дорогу широкого здорового социал-демократизма, и образование широкой партии, которую условия и опыт заставят быть и делаться все более социал-демократической в целом, по духу и поведению, лежит на этом пути. Нечего бояться, — ободряете Вы нас, — что если вы теперь снимете вывеску и широко пустите в партию подлинные действенные силы рабочего класса, — нечего бояться, что они (она) тогда принизят движение или совлекут его с верного классового пути. Ведь речь идет об авангарде, о цвете рабочего класса, — на что же нам социал-демократам, еще надеяться, какой расписки еще требовать у судьбы, кроме гарантии неизбежного хода вещей».
«Широкая раб. партия», стр. 20—21, курс. мой. — Л.Т.
Вся суть Вашего мышления сосредоточена в этих строках: марксистский объективизм Вы заменили каким-то абстрактным социально-революционным фатализмом. Вы надеетесь на «пути истории» и на «объективный ход вещей». Но что Вы собственно называете «путями истории»? Объективный ход вещей ведет капиталистические страны к социализму, а социализм в качестве своей политической предпосылки требует самостоятельной партии пролетариата, как класса, способного взять в свои руки власть. Нет сомнения, что такая партия сложится в конечном счете и у нас. Но как она сложится? Что именно мы должны для этого сделать сейчас? Как облегчить процесс сплочения великой партии будущего? На эти конкретные вопросы голая апелляция к «путям истории» совершенно не отвечает. Конечно, как бы значительны ни были наши ошибки, какими бы фактическими планами мы временно ни задавались, — в конце концов мы придем к правильной тактике классовой партии. Но это вовсе не делает лишней работу партийной мысли над устранением ошибок и ложных шагов. Я думаю, что моя мысль слишком ясна, чтоб стоило подробно развивать ее. Все «пути истории» ведут в Рим социализма, но есть пути более короткие и более длинные; человеку же дан разум, чтобы выбирать. Вы же — кальвинист марксизма: пути истории — для Вас пути провидения, причем, как и всякий фаталист, Вы уверены, что провидение указует каждый раз тот именно путь, какой избираете Вы. Нет более высокомерного субъективизма, чем фатализм!
Это, впрочем, не ваша индивидуальная особенность. Хотя Вы и отмежевываетесь тщательно от массы русских социал-демократов, противопоставляя им Плеханова и Аксельрода, как европейцев — варварам, тем не менее — такова сила некультурной среды! — Вы, европеец, разделяете со многими из русских товарищей самое «азиатское» качество: фатализм. Эту нашу черту заметила и отметила т. Роза Люксембург. В предисловии к русскому изданию своей брошюры о всеобщей стачке, она говорит:
«русские товарищи в своем безграничном уповании на «исторический процесс» и его благие намерения по отношению к социал-демократии доходят до таких результатов, какие в Германии были бы совершенно немыслимы и непонятны для любого социал-демократа».
«Всеобщая забастовка и немецкая с.-д.» Киев, стр. XIV.
Оптимистический фатализм есть отражение условий революционной эпохи. С ним можно еще мириться, как с настроением; с этой чисто-психологической стороны он, как я уже сказал, мне лично гораздо симпатичнее той привившейся среди некоторых элементов партии «самокритики», психология которой подчас так живо напоминает блаженной памяти интеллигента, вечно занимающегося «самосовершенствованием» без всяких, впрочем, результатов. Но настроение, хотя бы и симпатичное, нельзя полагать в основу тактики, — Вы сами это слишком часто повторяете на протяжении всей Вашей брошюры… Задача совсем не в том, чтобы наспех построить огромный балаган из досок и веревок, а также лоскутов, вырванных из знамен нашей партии. Такое сооружение, несмотря на свои щели и прорехи, в течение всей революции будет собирать в своих стенах много народа; это несомненно. — Ну, а при ликвидации революции? Не боитесь ли вы, что с нашим сооружением произойдет, то же, что с балаганами при окончании ярмарки: здание опустеет и пойдет на слом. И нам с Вами, уважаемый товарищ, придется собирать лоскуты наших старых знамен, сшивать их и водружать на революционном пепелище…
Вы, конечно, знаете, что я не пессимист. О, нет! Недаром же столько критических воробьев чирикало на крышах о моем безнадежном утопизме. Я считаю, что победоносное развитие русской революции, в силу внутреннего строения нации, ведет нас к рабочему правительству, опирающемуся через пролетариат на народные массы; и если рабочее правительство самым фактом своего существования и всеми теми силами, которыми она будет располагать, толкнет передовые страны Европы на путь социалистической революции, то это крайне сократит этапы политического развития русского пролетариата и упростит его социально-революционную борьбу*. Если бы рабочее правительство было для меня абстрактным лозунгом, который я старался навязать движению; если бы перманентная революция была для меня отвлеченной идеей, которую я старался бы предпослать нашей тактике; словом, если б я действительно был метафизиком-утопистом, каким меня хотят ославить вышеозначенные воробьи, — тогда я обеими руками ухватился бы за Вашу идею широкой рабочей партии. Ибо рабочее правительство несомненно должно будет опираться на широкие политические клубы пролетариата, которые в своей совокупности дадут резко выраженную классовую организацию, на первых порах без определенной партийной программы. Но и «окраска» скоро придет при условии социалистической революции на Западе. В таких обстоятельствах роль российской социал-демократии, той «узкой» партии, к которой мы с вами принадлежим, будет совершенно незначительна, и у нас не будет оснований опасаться последствий ее растворения в широкой организации класса. Вы, насколько я могу понять, совершенно отрицаете возможность такой перспективы. Я же считаю ее весьма вероятной, — неизмеримо более вероятной, чем перспектива коалиционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства («большинство») или буржуазно-демократической диктатуры с пролетариатом в оппозиции («меньшинство»). Если при всех этих существенных разногласиях я считаю вполне возможной работу рука об руку с меньшевиками и с большевиками, — в чем Вы теперь со мною совершенно сходитесь, — так это потому, что нашу сегодняшнюю тактику мы должны выводить из сегодняшних отношений, а не из более или менее вероятного прогноза дальнейшего хода исторических событий. По мере того, как эти события будут на нас надвигаться, они будут стирать разногласия, основанные на переоценке одних сил и недооценке других. Но наша тактика должна быть построена так, чтобы она обеспечила за нами максимум силы при всяких условиях. А они могут сложиться даже и так, что в построенной нами огромной партии нам с Вами не окажется места.
* См. статью «Итоги и перспективы» в сборнике «Наша революция», изд. Н. Глаголева.
В самом деле: возьмем сравнительно благоприятную перспективу, вытекающую из точки зрения тех меньшевиков, которые полагают, что наша революция не будет по своим плодам простым воспроизведением 48-го года. Буржуазная революция развивается «до конца». У власти — революционная мелкобуржуазная демократия. Происходит полная ликвидация социального варварства и политической азиатчины. Широкая аграрная реформа чрезвычайно увеличивает емкость внутреннего рынка. Застоявшиеся производительные силы страны развиваются лихорадочным темпом. Каково при таких условиях будет настроение пролетариата? Быстрый рост капиталистического производства толкнет его на путь профессиональных организаций и экономических завоеваний. Успешная борьба на этом пути в атмосфере общенационального подъема сделает широкие круги квалифицированных рабочих склонными к либерально-демократической идеологии. Оппортунисты, которые теперь сидят по щелям и угрюмо сосут лапти собственного «критического» плетения, вылезут на свет божий и найдут свою аудиторию в рабочих рядах. При таких условиях «широкая рабочая партия» может оказаться избирательным аппаратом стоящей у власти буржуазной демократии. Вы мне ответите, что эта картина вас нисколько не пугает, ибо, как опьянение кончается состоянием похмелья, так и расцвет капитализма приводит к промышленному кризису, — следовательно, к обострению классовой борьбы и разрушению национально-демократической идеологии. О, несомненно! В конце концов, пролетариат найдет себя. Но ведь это утешение чисто формальное. Реальная задача, которую мы себе ставим, — помочь пролетариату прийти к самопознанию кратчайшим путем. И я думаю, что в обстановке, охарактеризованной выше, мы поймем, какую огромную ошибку мы сделали, растворив социалистическую организацию в широкой массе. Нам ничего не останется как снова собирать единомышленников в «узкую» партийную организацию, если, разумеется, мы сами, при отсутствии идейно-партийной связи, не растеряем наших социалистических убеждений.
«Когда волны революционного потопа спадут, — говорит Роза Люксембург в уже цитированном мною предисловии, — и выступят наружу неприглядные скалистые очертания «нормального» классового господства буржуазных классов, тогда и в России «исторический процесс» перестанет подносить социал-демократии готовые плоды, и у нее в результате окажется приобретенным лишь столько силы и влияния, сколько она сумела закрепить за собой в революционную эпоху сознательным и открытым воздействием на рабочую борьбу».
Р. Люксембург. «Всеобщ. забастовка и немецкая с.-д.», стр. XV.
Этого мы не должны забывать, как бы мы себе ни представляли дальнейший ход революции.
Вам кажется, что широкая рабочая партия не только включит в свой состав многочисленный слой беспартийных рабочих и профессиональные союзы, но и ассимилирует враждующие ныне социалистические фракции. Но представляете ли Вы себе сколько-нибудь реально, в чем выразится эта ассимиляция и что именно представит из себя новая партия на другой день после съезда? Над этим стоит подумать.
Разумеется, никакой рабочий съезд не отучит нас с Вами от марксизма, не так-ли? Недаром же Вы сообщаете в целях своей реабилитации, что уже написали две брошюры против с.-р. и обещаете написать третью. Я даже думаю, что третью вы именно начнете писать после съезда, под влиянием непосредственного общения с новыми товарищами по партии. Разумеется с.-р. не останутся в долгу. Как та, так и другая партия, стремясь к самосохранению внутри «беспартийной партии», будут со всею ревностью поддерживать внутреннюю, фракционную связь и дисциплину — как всегда, за счет общепартийной. Открытое образование массовой партии мыслимо лишь при относительной политической свободе, следовательно, в то время у нас снова будет богатая социалистическая пресса; неизбежная фракционная полемика будет идти по всей линии. Агитаторы-эсеры и агитаторы-эсдеки по-прежнему будут бороться за влияние на беспартийных членов «партии». А фракционная борьба внутри социал-демократии? Может быть, она потеряет свою остроту? На чем основаны такие ожидания? Вот Вы лично для того, очевидно, чтоб показать, как нетрудно объединиться с с.-р-ами, называете Чернова товарищем (т.). Я лично ничего против этого не могу возразить. Но жаль, что в той же самой брошюре Вы называете «большевика» Лидина*, действительно безнадежного в своем фракционном консерватизме доктринера, не товарищем (т.), а господином (г.). Может быть, это, впрочем, опечатка? Может быть, может быть… Но какая провиденциальная опечатка! Я боюсь, что корректоры будущей широкой партии превратят эту опечатку в норму.
* Лядов, Мартын Николаевич (наст. фамилия Мандельштам). — /И-R/
Фракционная борьба останется со всеми своими тяжелыми последствиями. И это в сущности счастье: ибо как-никак фракции представляют собою органические образования, тогда как внезапно учрежденная партия в миллион голов будет совершенно механическим соединением групп и лиц. Таким образом, — я вношу поправку к сказанному выше, — если мы не придем к печальной необходимости начинать с начала, так это только потому, что Ваша массовая партия все оставит по-прежнему: она будет почти так же бессильна на зло, как и на добро.
Надеяться, что рабочий парламент, созванный не для временного руководства текущей практической борьбой класса, а для выработки общих норм политического поведения, сможет регулировать борьбу фракций и партий, значит витать в царстве фикций.
Вы спросите т. Череванина, — он вам ясно и точно скажет, чего ему в этом отношении нужно от съезда.
«Раз партия бессильна действовать в пролетариате, как единое целое, и в то же время бессильна расколоться на самостоятельные части, — это ответ Череванина, — апелляция ко всему пролетариату в лице рабочего съезда становится единственным выходом».
«Масса рабочих, — жалуется Череванин, — имеет чрезвычайно смутное представление не только о разногласиях, разделяющих нашу партию, но и о разногласиях разделяющих социал-демократов от эсеров».
«Не тушить наши разногласия на рабочем съезде мы должны, как предлагают нам некоторые, — заявляет Череванин, — а, напротив, развернуть их посредством съезда перед широкой массой».
«Политическое положение и тактические проблемы». Москва, 1906, стр. 153 и сл.
Вы видите, как обстоит дело? Оказывается, что реальная политическая жизнь, вовлекшая в свой водоворот рабочие массы, не предъявляла до сих пор большого спроса на наши фракционные разногласия, а так как известно, что не разногласия существуют для жизни, а жизнь должна служить материалом для разногласий, то естественно, что мы должны воспользоваться рабочим съездом, чтоб развернуть наши фракционные достоинства в их полном объеме. Вы, может быть, спросите, товарищ, окажется ли съезд, отражающий уровень пролетариата в данный момент, сколько-нибудь восприимчивым к таким фракционным качествам, которые до сих пор так мало ассимилировались сознанием массы в процессе всей ее политической практики? О, пустяки! Если на съезде хорошенько поработали локтями и коленями, то можно будет, наконец, вдавить в сознание рабочих депутатов представление об «истинной», «последовательной» и «выдержанной» социал-демократии. Разумеется, при одном условии: если съезд, который соберется во имя политических задач, не разбежится задолго до окончания нашего фракционного самоопределения или — что гораздо вероятнее — не выбросит за дверь десяток фракционных маньяков.
Вы, конечно, совершенно не разделяете планов Череванина и, может быть, с некоторым сочувствием читаете эти строки. Вам, вероятно, даже кажется, что Вы с Вашим Левиафаном «широкой рабочей партии» отличаетесь от фракциониста-раскольника Череванина, как небо от земли. Но истинно говорю Вам: Вы гораздо ближе к вашему антиподу, чем предполагаете. Вас тесно объединяет совершенно не-марксистское представление о путях партийного развития. Сложная внутренняя механика этого процесса вам обоим совершенно чужда.
Я понимаю, что говорю дерзость, — особенно по отношению к т. Череванину, который считает себя принадлежащим к небольшой, но избранной «кучке интеллигентов и рабочих, усвоивших себе правильную социал-демократическую тактику»*. Но тем не менее я стою на своем. Суждения Череванина насквозь пропитаны рационализмом. Он, по-видимому, никогда не целовал в уста прекрасную фею диалектического мышления.
* «Полит. полож. и такт. проблемы», стр. 154.
Для Череванина «правильная социал-демократическая тактика» это совокупность нескольких принципов, усвоенных «кучкой интеллигентов и рабочих».
Когда же он становится лицом к лицу с тем реальным процессом, который, путем целого ряда противоречий, превращает принципы в живую тактику, он оказывается совершенно терроризованным; он видит только путаницу, ошибки, уклонения, — и совершенно не замечает реального остова, на котором эти ошибки вырастают, — именно формирующейся партии. И испуганный муками претворения слова в дело, он призывает кучку избранных покинуть это зачумленное место и демонстрировать подлинные, настоящие принципы перед девственным сознанием широких непартийных рабочих кругов. Он не понимает одного: как только его принципы будут усвоены, выступят наружу все те противоречия, от которых он собирается бежать. Поистине трагедия: ведь это борьба духа со своею собственною плотью!
Но, дорогой товарищ, и Вы нисколько не лучше. Выше безумие только более красиво. Череванин надеется, что полемическая дискуссия на рабочем съезде даст победу правильным принципам. Вы надеетесь не на удачно формулированные принципы и не на фракционную полемику на рабочем съезде, а на «объективный ход вещей». Но вы тоже поворачиваетесь спиною к тому живому политическому достоянию, которое у нас есть: к нашим фракциям, которые в своей борьбе и в своем сотрудничестве, в сложном взаимодействии с массой, в непрерывных трениях и уклонениях творят «последовательно социал-демократическую массовую партию». И поверьте, что именно эта работа составляет добрую долю того объективного хода вещей, который ведет пролетариат на путь социалистического самоопределения. А Вы, как метафизик, этого не учитываете и, как утопист, желаете одним героическим жестом «Левиафана на уд вытащить на берег».
Для т. Череванина революция наполнена множеством «соблазнов». Мелкобуржуазно-анархо-бланкистские бесы подстерегают нашу партию за каждым пнем, за каждой старой гнилой колодой. «Истинному последовательному социал-демократу» поздно вечером прямо-таки рискованно выходить из дому.
Выработка «истинной» классовой тактики встречает тысячи препятствий. Сатана буржуазного революционизма принимает все новые и новые образы. Только что вытеснили социалистов-революционеров из среды пролетариата, как они немедленно возродились в лице «большевиков». Т. Череванин готов был бы расколоться с «большевиками» и объявить их вне социал-демократии, но его останавливает сомнение: не возродится ли «большевистское» течение в среде самого меньшинства на другой день после раскола?.. Картина получается удручающая. И если т. Череванинвсе же не опускает рук, и есливсе же питает некоторую надежду на создание «настоящей, последовательной, выдержанной» социал-демократии, то этим он обязан не своему анализу, совершенно обескураживающему, а исключительно бодрости своего социалистического духа. Откуда исходят все эти соблазны и трудности? Т. Череванин не прибавляет по этому вопросу ничего к тому, что имеется в литературе «меньшинства» — и прежде всего в статьях Аксельрода. Именно: русскому пролетариату приходится складываться в партию, когда буржуазия еще не стоит у власти, когда буржуазная нация еще только борется революционным образом за государственную власть. Это создает вокруг пролетариата атмосферу единства революционных интересов нации и толкает «народ» под гегемонию революционных представителей «общества». Отсюда же вырастает и опасность чисто-якобинских методов политики в среде самой социал-демократии. — Против этого анализа, — если видеть в нем изображение одной из тенденций революционного развития, — ничего нельзя возразить; наоборот, его всегда необходимо иметь в виду при проверке общего направления нашей политики. Но это именно анализ. А т. Череванин делает из него готовое чучело и это чучело ставит на том месте, где ему хотелось бы видеть границу «выдержанной» социал-демократии.
Вытеснили бланкизм в лице социалистов-революционеров, жалуется Череванин, — и он немедленно обернулся в большевиков. Я вовсе не стану отрицать, что в среде большевиков всплывают время от времени тенденции, приближающиеся к с.-р.-ству. Но составляют ли эти тенденции, сущность политической работы большевиков? Череванин ссылается на некоторые статьи и резолюции большевиков — по поводу партизанских действий, экспроприации и пр. — и заканчивает восклицанием: можно ли с ними жить в одной партии? Если составить о большевиках представление по Череванину, то невольно возникает вопрос: чем же эти господа отличаются от максималистов-экспроприаторов, анархистов-коммунистов и пр. Я лично очень мало сочувствовал тем тенденциям, по поводу которых Череванин ставит вопрос о расколе. Но для меня большевики — не пара статей и не пара резолюций, хотя бы анархических, а значительная часть социал-демократической партии. И когда я стараюсь отдать себе отчет в опасностях «большевизма», то я беру его не в его особенности, а в живой связи с другой фракцией, со всей партией и, через нее, со всем рабочим движениям. Поэтому я без всякого отчаяния встретил те статьи и заявления, в которых несомненно отразилась анархическая сторона революции; мое представление о партии говорило мне, что литературно-анархический налет, отвечающий эксцессам отдельных групп загнанной в подполье революционной массы, будет снесен новым политическим подъемом; что связь большевиков с массами слишком велика, движение пролетариата слишком определенно, политические тенденции слишком сильны, чтобы многотысячной фракции нашей партии грозила опасность превратиться в группы партизанов-экспроприаторов. Разумеется, партийная критика вредных тенденций была необходима. Но ставить по этому поводу вопрос о расколе значит обнаруживать весьма сомнительную политическую зрелость.
Тенденцию Череванин превращает в факт, а материалистический анализ заменяет примеркой по шаблону. Социалисты-революционеры для него как бы образец бланкизма, и стоит установить между ними и большевиками сходство, если не тождество, — и вопрос решен. А между тем т. Череванин совершенно проглядел то перерождение, которое претерпевают сами социалисты-революционеры. Не только депутаты-рабочие, прошедшие с.р-скую школу, но и официальные представители этой партии, с которыми нам пришлось работать в Петербургском Совете, очень далеко ушли от того архаического типа, который был представлен в свое время «Вестником Русской Революции» и многими статьями «Революционной России». Стоит только припомнить прежнее огульное отрицание классовых «перегородок» в «едином» революционном движении, признание за земской оппозицией не только демократического, но и социалистического (!) характера, чтобы увидеть, как сильно приблизились социалисты-революционеры, работающие в городах, к классовому социализму. Правда, их точка зрения сильно отстает от их политической практики; но и теперь уже оказалось невозможным дальнейшее пребывание в партии «народных социалистов», с одной стороны, и «максималистов» с другой. Социал-демократическая критика была вполне права, когда вскрывала в с.-р-стве двойственную тенденцию к анархизму и к мещанскому политическому радикализму. Нашей критике пришло на помощь политическое развитие и положило начало неизбежной дифференциации. В высокой степени замечательно, что однородное перерождение переживает теперь польская социалистическая партия (P. P. S.), во многом близкая нашим социалистам-революционерам и состоящая с ними в соглашении. На днях только от P. P. S. откололось бланкистско-националистическое крыло партии, и заявление Центрального Комитета об этом расколе показывает, как быстро приближается эта часть польской демократии к действительно классовому социализму. И в этом случае не малую роль играет критика польской социал-демократии. Но решающее значение принадлежит фактам революции…
Но не будем отвлекаться. Тенденция в строну якобинского (почтительно-высокомерного) третирования массы несомненно создается буржуазной революцией. Но на перерез идут другие силы и влияния: высокий социальный тип нашего индустриального пролетариата, который десятью головами выше санкюлотов 1789—93 гг. и подмастерьев 48 г.; значительное число сознательных социалистов в рабочей среде; пример и влияние классовой борьбы Запада и пр. и пр. И я думаю, что всякий социал-демократ, если он только наблюдает жизнь не прокурорскими глазами фракционного сектанта, признает, что объективное развитие не только не стремится оторвать большевиков от социал-демократии и перебросить их в лагерь «анархо-бланкизма», но, наоборот, многое уже сделал для того, чтобы приблизить даже и соц.-революционеров, по крайней мере, их городские элементы, к программе и тактике классовой борьбы. Досадно, что Череванину некогда заниматься такими наблюдениями: он мечтает о расколе партии, как о средстве спасти праведников социал-демократии от потопа буржуазной революции.
Но заметили ли Вы, товарищ, как односторонен пессимизм Череванина? Это ярко проявилось в полемике по поводу избирательных соглашений с либеральной буржуазией. Публицисты «большинства», как известно, указывали и указывают, какую опасность для ясности классового сознания представляют соглашения на «первой стадии». Череванин совершенно отказывается видеть эту опасность. Оппозиционная Дума — в интересах политической свободы; политическая свобода — в интересах пролетариата; соглашения с кадетами способствуют образованию оппозиционной Думы, — каким же образом выяснение условий, благоприятствующих классовым интересам пролетариата, может затемнять его классовое сознание? Вот схема рассуждений Череванина. Но ведь мы кое-что знаем об европейской практике соглашений, которая имеет свою внутреннюю логику, ведущую к политике «блока» рабочих с радикальными буржуа. Европа — другое дело, ответит нам т. Череванин, там буржуазия уже стоит у кормила, а у нас приходится еще только тащить ее к кормилу за шиворот. — Прекрасно, но ведь раньше мы слышали, что именно это наше отличие от парламентской Европы создает опасность подчинения пролетариата оппозиционно-политическому руководству буржуазии. Неужели же т. Череванин не понимает, что соглашения с либеральной оппозицией идут навстречу этой тенденции? Или он думает, что только идея «диктатуры пролетариата и крестьянства» может затемнить сознание рабочих, а практика политических соглашений не чревата никакими опасностями? Но в таком случае почему она называется «меньшим злом»? Наивно думать, что нам угрожает только «анархо-бланкизм»: по мере того, как мы врезываемся в парламентарные условия, мы идем навстречу вульгарнейшему оппортунизму. То, что для нас при известных условиях «неизбежное зло», для оппортунистов основа всей политической мудрости. Стоит только вспомнить, как ухватились ревизионисты из «Товарища» за знамя «блока», как они стараются оторвать меньшевиков от большевиков и утопить этих последних в луже газетной воды, — и станет ясно, что все это делается не для того, чтобы спасти пролетариат от «анархо-бланкизма», а для того, чтобы перетянуть социал-демократию на путь «реальной» политики, т. е. привить ей жалкий реформаторский утопизм. Я вовсе не думаю, что все и вся, чему симпатизируют ревизионисты, подлежит уже тем самым геенне огненной. Наоборот, я стою за соглашения. Но я позволяю себе думать, что сочувствие ревизионистов и кадетов так же характерно для всякого отклонения в сторону оппортунизма, как и сочувствие социалистов-революционеров — для каждого проявления бланкистских тенденций. Опасности есть на обеих сторонах, и потому социал-демократ должен глядеть «в оба». А т. Череванин слегка косит на правый глаз. Будем, однако, надеяться, что это не создаст ему никаких неудобств в его дальнейшей политической деятельности.
Предлагая нам совершить головокружительный скачок в неизвестное, Вы считаете необходимым опереться на исторические прецеденты. С одной стороны Вы указываете на Англию, где пролетариат «оформил классовую борьбу образованием широкой партии» с другой стороны — на Бельгию, где рабочая партия сложилась путем съезда социал-демократических рабочих организаций. На Бельгию — собственно не на Бельгию, а на 20 строк в книге Вандервельда — ссылается, подобно Вам, другой сторонник внезапной широкой партии, т. Щегло. Англия и Бельгия — с каких пор эти две страны стали дл нас образцами политического развития?
В Англии Вы берете за образец Комитет Рабочего Представительства, который, однако, ни в каком случае не может претендовать на роль центрального комитета рабочей партии. Это специальный орган, выдвинутый главным образом тред-юнионами, в целях самостоятельного рабочего представительства в парламенте. Победа Комитета на последних общих выборах имеет, бесспорно, огромное симптоматическое значение. Английский пролетариат, впавший в летаргию после поражения чартизма, снова пробуждается к политической жизни. Но отсюда еще очень далеко до того, чтобы видеть в Комитете Рабочего Представительства партию пролетариата, по образцу которой нам нужно строить свою! Это без труда поймет всякий, кто примет во внимание, что английская социал-демократия не вступила в эту парламентарную организацию рабочих союзов и групп. Я прямо-таки изумляюсь, как это Вы, социал-демократ, ни единым словом не упоминаете об этом обстоятельстве, рекомендуя нам новую английскую «партию» в качестве примера. Вы, конечно, не обязаны соглашаться с тактикой английских социал-демократов. Но Вы обязаны во всяком случае принять во внимание и взвесить ее. Надо думать, они достаточно компетентны в оценке английских условий, достаточно заинтересованы в создании широкой рабочей партии, и если, тем не менее, не примкнули к Комитету Представительства, то имели на это серьезные основания.
Кроме тред-юнионов к этому Комитету принадлежат: Фабианское Общество, насчитывающее 900 членов, и Независимая Рабочая Партия, в которую входит 16.000 членов. Это несомненно левое крыло парламентской организации английского пролетариата. А между тем социал-демократическая федерация на последнем своем съезде в Бредфорде (на Пасхе 1906 г.) отклонила мысль о слиянии даже с Независимой Рабочей Партией, приняв по этому поводу резолюцию Гайндмана. Вас эти «мелочи», разумеется, совершенно не интересуют. Вашим взорам предносится партия в миллион человек, тогда как я отклоняю Ваше внимание в строну социал-демократии, насчитывающей каких-нибудь два десятка тысяч членов. Тем не менее смею Вас заверить, что начинающееся политическое самоопределение английских рабочих масс многим обязано неутомимой пропаганде немногочисленной английской социал-демократии. И теперь, когда после многолетних, наполовину бесплодных усилий, перед ней оказываются, по-видимому, широкие горизонты, она предпочла не связывать себя организационной дисциплиной с все еще пропитанной буржуазными предрассудками массой тред-юнионистов, сохраняя свою независимость для дела критики и пропаганды. Факт вступления тридцати независимых рабочих депутатов в палату общин, как уже сказано, очень знаменателен; но поведение этих депутатов далеко не всегда отвечает требованиям классовой политики. Центральному органу английской социал-демократии, «Justice», приходилось по разным поводам спрашивать, «когда же, наконец, Рабочая Партия поймет, что в ее задачи вовсе не входит составлять неотделимую часть нынешней парламентской машины?» Можно быть уверенным, что политическое развитие английского пролетариата пойдет отныне быстрыми шагами, — социально-политические условия крайне благоприятны, — но английская социал-демократия гораздо больше внесет в этот процесс, если останется самостоятельным авангардом, сознательным и бодрствующим, чем если растворится в огромной, но детски-беспомощной рабочей «партии».
Итак, из Вашей неожиданной экскурсии в Великобританию Вы, если бы только Вас не ослепляла предвзятая мысль, должны были бы извлечь выводы, совершенно разрушающие Ваши метафизические конструкции:
1. Несмотря на то, что пролетариат объективными условиями своего существования направляется в сторону социальной революции, именно пример Англии показывает, что политическое развитие рабочего класса далеко не всегда оказывается планомерным восхождением к социализму; «заминки» простираются иной раз, как видите, на несколько десятилетий. Следовательно, «судьбы истории» отнюдь еще не могут служить непосредственной гарантией наших прыжков в неизвестное и беспредельное.
2. Именно пример Англии показывает, что социал-демократия, даже оставаясь в силу неблагоприятных исторических условий узкой и почти сектантской организацией, может совершать свою работу, подготовляя, с одной стороны, многочисленных социалистических инструкторов и способствуя, с другой стороны, отмежеванию вне ее организованных рабочих масс от буржуазных партий.
3. Именно пример Англии показывает, что даже после образования самостоятельной широкой рабочей партии, социал-демократия — при известных условиях — может оказать наибольшую услугу этой партии, не растворяясь в ней, а сохраняя за собой полную свободу действий для критики и пропаганды.
Вот как обстоит дело с Англией. Я боюсь, что Вы зададите мне вопрос: но разве наши социально-политические условия так же неблагоприятны для быстрого сплочения массовой социал-демократии, как условия Англии? О, нет, отвечу я, ничего подобного! Но только зачем же Вы берете за образец страну, которая нам не может служить образцом, и опыт которой доказывает скорее прямо-противоположное тому, что вы хотите доказать?
Кроме Англии, Вы привлекли еще к делу и Бельгию. История бельгийской рабочей партии в Вашем изложении как бы специально создана нам на поучение. Партия образовалась в 1885 г. на рабочем съезде, представлявшем как политические, так и экономические организации пролетариата.
«Немедля началась, — рассказываете Вы, — оживленная борьба за всеобщее избирательное право… Теперь партия имеет в парламенте 34 депутата…».
«Широкая раб. партия», стр. 54.
Выходит, что все произошло «немедля» и крайне просто, благодаря тому, что 5 апреля 1885 г. съехалась сотня рабочих, представлявших 59 ассоциаций. На самом деле все это совершенно неверно.
Начать с того, что к моменту учредительного рабочего съезда в Бельгии не было политической рабочей организации, которую хоть в самой отдаленной мере можно было бы сопоставить с российской социал-демократией; были разрозненные кружки и группы — кооперативы, профессиональные союзы, общества взаимопомощи, социалистические организации; было вполне естественное тяготение к единству, вызывавшееся между прочим и потребностями борьбы за всеобщее избирательное право, которая началась вовсе не «немедля» после съезда 1885 г., а за несколько лет до того, вскоре после образования так называвшейся «Бельгийской Социалистической Партии» (в 1879 г.), если не считать движения 1866 г. Съезд 1875 г. не был предприятием какой-нибудь значительной национальной организации социалистического пролетариата, он был выражением объединительных тенденций разрозненных рабочих кружков. Учрежденная на этом съезде партия была, вне всякого сомнения, гораздо слабее нашей нынешней социал-демократии — и ничуть не походила на ту всеобъемлющую организацию, которую Вы думаете создать у нас путем скоро-решительных приемов. Незачем и говорить, что объединение раздробленных ассоциаций было огромным шагом вперед; но если бы в Бельгии к 1885 г. была высоко-стоящая национальная социал-демократия, возникшая путем подбора, учредительный съезд рабочих ассоциаций был бы излишним, ибо это ведь не единственный метод создания партии. Не единственный — и не непременно лучший: так, после 1885 г. бельгийская рабочая партия далеко не скоро пришла к выработке планомерной тактики. Не говоря о том, что в некоторых кругах своих она переплеталась с либеральной партией, среди многих ее экономических организаций царило полное равнодушие к политике и социализму. На этой почве уже в 1887 г. новая партия раскололась на две части: на Рабочую и на Республиканско-социалистическую партии. В 1889 г. на конгрессе Рабочей Партии было внесено предложение о переименовании ее в «Партию работников» (Parti des travailleurs) и о разделении ее на четыре совершенно автономные организации: профессиональные синдикаты, общества взаимопомощи, кооперативы и политические союзы. Это предложение имело своей целью расширение партии. Но так как оно, по словам Вандервельде, способно было привести к ослаблению цельности партии и уменьшению влияния социалистического духа, то конгресс отверг его подавляющим большинством*. Это показывает, что как только образовалась национальная рабочая партия, достигшая известного политического уровня, она сочла необходимым отказаться от примитивных методов организации, выражающихся в чисто механическом включении рабочих групп в формальные границы партии.
* Э. Вандервельде и Ж. Дестрэ. «Социализм в Бельгии» Москва, 1906, стр. 103.
Таким образом, с Бельгией дело обстоит не многим лучше, чем с Англией. Но если даже закрыть глаза на факты и придать Вашим примерам то истолкование, которое Вам нужно,все же останется несомненным, что как бельгийская рабочая партия 1885 г., так и английская рабочая партия 1905 г. возникли на основе добровольных ассоциаций пролетариата, как кооперативы, тред-юнионы, политические союзы. Но, насколько мне известно, еще никому не приходило в голову включать в партию сплошь целые заводы, — только потому, что они насчитывают свыше 2.000 рабочих! Это уже совершенно самобытное творчество, не имеющее никаких прецедентов — даже в Вашем свободном истолковании европейского опыта.
Еще два слова в заключение этого растянувшегося письма. Вы о себе говорите в Вашей брошюре, как о бывшем члене петербургской группы партии. Это дает мне право надеяться, что Вы помните, как далека была группа — и, может быть, Вы сами? — полтора года тому назад от широких планов, которые Вы теперь лелеете. Тогда не только не было речи о слиянии всех социалистических и профессиональных ручейков в безбрежном океане рабочей партии, но, наоборот, считалось, что в самом ручейке вода должна быть не иначе, как строго профильтрованной. Может быть, Вы сами, товарищ, чувствовали тогда склонность к такому фильтрованию? — Я считаю уместным рассказать здесь следующий эпизод, который я живо вспоминаю. В петербургской организации «меньшинства», к которой Вы принадлежали и с которой у меня были личные связи, состояло несколько человек, не вполне разделявших официальную точку зрения группы на новые в то время вопросы о временном правительстве, участии в нем и пр. и пр. Один из «ответственных представителей» меньшинства — это Ваш термин, товарищ, — внес предложение, силою которого из группы должны были удалиться те члены ее, которые не соглашались с составленными наспех резолюциями по вопросам о восстании и временном правительстве. Я не помню судьбы этого предложения, но хорошо помню свою беседу с ответственным его автором. Я прежде всего позволил себе выразить сомнение в том, достаточно ли у группы оснований считать себя настолько авторитетной, чтобы составлять впрок обязательные резолюции по спорным вопросам, отнюдь еще не стоящим на очереди. И затем, спросил я «ответственного представителя», что же сделают товарищи, изгнанные из группы? Перейдут из центра в организационную периферию, не так-ли? Таким путем, в интересах поддержания «единства» в руководящей коллегии вы превратите районные организации в места ссылки для всех инакомыслящих. Не боитесь ли вы в таком случае, что между вами, абсолютно однородным центром, и рабочей массой возникнет еретическое средостение? — Ответственный представитель ответил мне, что лица, отступающие от «политической платформы» группы не могут быть терпимы и в периферии. Им остается либо уходить к «большевикам», либо строить самостоятельную организацию. Но, позвольте, — возразил я, признаюсь, в некотором ужасе, — ведь это те самые чисто-механические, оперативные методы строительства, которыми столь печально ознаменовался период перехода от кружков к общепартийной организации! Ведь меньшинство, как таковое, возникло и сложилось именно на почве протеста против организационного деспотизма «однородных» правящих коллегий! Ведь острые формы оппозиции меньшинства оправдывались именно необходимостью отстоять свободу партийного мышления, и, если угодно, свободу фракционных заблуждений от уравнительных методов распущения, исключения и разгона? — На это «ответственный представитель» ответил мне буквально следующее:
«Все это так, но теперь выдвинулись программно-тактические разногласия, которые гораздо важнее принципов организационной политики; положение таково, что в борьбе за чистоту своего направления меньшинство вынуждено само применять те методы, которые оно вменяло большевикам в преступление».
Вы, может быть, помните этот ответ, как помните, вероятно, то обстоятельство, что «ответственным представителем», автором оперативного предложения и моим собеседником были Вы сами, уважаемый товарищ… С тех пор прошло полтора года. За это время много воды утекло под петербургскими и иными мостами. Прожитое время ни для кого из нас не пропало даром. И я с удовольствием вижу из Вашей брошюры, что Вы усвоили себе целый ряд элементарных истин партийной мудрости, на которые я обращал Ваше внимание во время нашего разговора. Это, однако, не все. Из той же Вашей брошюры я лишний раз убеждаюсь, что не только общественное, но и личное развитие совершается путем противоречий и крайностей. От искусственного организационного отбора «строго выдержанных меньшевиков» (!) Вы перешли к пропаганде растворения всей социал-демократии в огромной независимой рабочей партии; от предложения выключить из фракционно-партийной организации единомышленников Парвуса и Троцкого, вы пришли к предложению включить в партийную организацию сторонников Чернова и Пешехонова.
Простите, товарищ, но я думаю, что Вы еще не нашли необходимого организационного равновесия. Эволюция партии Вас слишком раскачала. Вам еще необходимо прийти к более упорядоченному, более синтетическому представлению о путях и средствах сплочения партии. Вы так независимо и проницательно мыслите по существу, что, — я лично не сомневаюсь в этом, — Вы сумеете отказаться от тех сенсационных парадоксов, которые свидетельствуют не о «смелости» мысли, а только об ее… неуравновешенности. Ваши всеобъемлющие планы — только формальная антитеза фракционному консерватизму и фанатизму. В развитии вашего личного политического мышления это, вероятно, необходимый эпизод. Но для партии было бы безумной роскошью проделывать этот бурный эпизод вместе с Вами.
Примите мой товарищеский привет.
Н. Троцкий.
1 декабря 1906 г.