Стенограмма заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросу «О внутрипартийном положении»
Общие замечания о публикации заседаний Политбюро даются в нашем Введении.
Обсуждение вопроса об оппозиции 8-го октября из-за отсутствия Зиновьева было продолжено через три дня 11-го октября. Положение Объединенной Оппозиции было тяжелым. Правящий блок центра и правых (Сталин, Молотов, Рыков, Бухарин и др.) предъявил Оппозиции недвусмысленный ультиматум: если Оппозиция будет продолжать свою агитацию, то её немедленно исключат из РКП(б). Перед угрозой раскола, когда масса членов партии и Коминтерна не могла выяснить программу Оппозиции — статьи и выступления её представителей систематически запрещались к публикации — руководство обеих ведущих групп Объединенной Оппозиции (троцкисты и зиновьевцы) решило пойти на временное молчание и отказаться от фракционной борьбы.
По уставу ВКП(б) новый съезд должен был быть проведен через два месяца, в декабре 1926 г., и, по традиции партии, перед очередным съездом открывался дискуссионный период. Правящий блок Сталина и правых, пользуясь молчанием задавленной партии, отложили этот съезд и продолжали запрет на дискуссию.
Мы прилагаем к Стенограмме письмо Ворошилова об этих собраниях к отсутствующему Серго Орджоникидзе, написанное 13 октября. Орджоникидзе пользовался репутацией честного человека и несколько раз на заседаниях ЦКК одергивал и призывал к порядку зарвавшихся подголосков Сталина: Янсона, Ярославского и других. Письмо вероятно написано по указке Сталина и направлено на подталкивание к дальнейшим мерам против Оппозиции упрямого и сопротивляющегося Орджоникидзе.
Редакция РОССПЭН сообщает, что решение вести стенограмму обсуждения вопроса о внутрипартийном положении было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 7 октября 1926 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 592. Л. 1, 4. (п. 1,15.)
На заседании 8 октября присутствовали члены Политбюро: Н.И. Бухарин, К.Е. Ворошилов, М.И. Калинин, В.М. Молотов, А.И. Рыков, Я.Э. Рудзутак, И.В. Сталин, М.П. Томский, Л.Д. Троцкий; кандидаты в члены Политбюро: Л.Б. Каменев, А.И. Микоян, Н.А. Угланов; члены ЦК ВКП(б): А.В. Артюхина, А.И. Догадов, Э.И. Квиринг, Г.М. Кржижановский, Е.Ф. Куликов, С.В. Косиор, С.С. Лобов, В.М. Михайлов, Г.Л. Пятаков, М.Л. Рухимович, И.Т. Смилга, А.П. Смирнов, Г.Я. Сокольников, А.Ф. Толоконцев, К.В. Уханов, А.Д. Цюрупа, Н.М. Шверник, В.В. Шмидт; кандидаты в члены ЦК: А.С. Киселев, И.В. Косиор, А.С. Калыгина, И.Е. Любимов, Г.Н. Мельничанский, Д.И. Матвеев, Н.П. Чаплин; члены президиума ЦКК ВКП(б): А.А. Сольц, М.Ф. Шкирятов, Н.М. Янсон, Е.М. Ярославский.
— Искра-Research.
Заседание Политбюро ЦК ВКП(б)
8. Х. 1926 г.
Председатель (Рыков). Слово имеет тов. Каменев.
Каменев. Ознакомившись с предложением трех товарищей, которые положены на прошлом заседании Политбюро в основу, мы сочли необходимым признать, что все выставленные там основания для установления мира в партии должны быть нами признаны. Формулировки отдельных пунктов не совсем точны, поскольку они касаются наших взглядов, мы считаем себя вправе просить об исправлении этих формулировок, но основные моменты, там выставленные, кажутся нам как основа для установления мира в партии и ликвидации периода внутрипартийной распри приемлемыми. Мы исходим из того, что те разногласия, которые нас разделяли за последний год и которые болезненно сказались на жизни партии, не могут быть приписаны каким-нибудь другим причинам, кроме причин, коренящихся в характере нашей экономики и политического положения. Мы полагаем, что в этих разногласиях мы отстаивали точку зрения, относительно которой нас не заставили изменить мнение о том, что она, по существу, правильна. Но последние события в партии поставили всех нас на самую грань возможности раскола. Центральный комитет и местные организации, поддержанные в данном случае и основной массой членов партии, сочли правильным поставить перед партией вопрос не по существу тех разногласий, которые нас разделяли, а по вопросу о том, допустима ли в данный момент дискуссия. Мы должны признать тот факт, что постановления Московского комитета и Центрального комитета о несвоевременности дискуссии были поддержаны партией и что поэтому и партия, и мы оказываемся перед такой проблемой: или настаивать во что бы то ни стало на обсуждении тех взглядов, которые мы разделяли, и добиваться этого обсуждения по существу, дабы в этом случае при изменившихся обстоятельствах стихийно продвигаться к опасности и возможности раскола, или преклониться перед волей партии и отказаться от обсуждения этих вопросов по существу в данный момент.
Мы полагаем, что если бы партия имела бы возможность вполне свободно высказать свое мнение, то весьма возможно, что результаты были бы и обратные.
Но при данном партийном режиме, при употребленных в данном случае методах мы стоим перед тем фактом, который я сейчас констатировал. Перед опасностью этих последствий, перед опасностью раскола мы считаем необходимым отказаться от дальнейшей дискуссии, признать в известной формулировке те условия, которые выставлены в заявлении трех товарищей и положены в основу <решения> Политбюро, и призвать своих товарищей к подчинению всем решениям партии.
Ввиду важности этого вопроса мы сформулировали в точных выражениях то, что мы хотели бы сказать Центральному комитету, и то, что в той или иной форме должно быть сказано от нашего имени всей партии. Я всего этого документа читать не буду сейчас, я передам его, прочту самые важные места. После того, как мы указываем на разделяющие нас вопросы, мы говорим следующее: «После XIV съезда мы делали попытки на апрельском пленуме поставить вопрос…»
Председатель. Лучше прочесть весь. Он не слишком длинный?
Каменев. Нет, нет, он не длинный.
Сталин. У вас есть еще экземпляры?
Каменев. Есть несколько экземпляров, только они не исправлены. Позвольте мне читать. Если не будет поправок, я тогда доставлю. Они после машинки не проверены. Так значит: «После XIV съезда мы делали попытки поставить на апрельском пленуме вопрос о программе индустриализации и о заработной плате — на июльском пленуме». (Оглашает документ.)
Ворошилов. За чьими подписями заявление?
Томский. Кто подписал? Нельзя ли зачитать все подписи?
Каменев. Подписали Каменев, Зиновьев, Троцкий, Пятаков, Сокольников.
Ворошилов. Вопрос т. Каменеву. Ввиду того, что, помимо оглашенного документа об установлении мира в ПК и партии, поступили два дня тому назад и другие такие же заявления, я хотел бы знать мнение т. Каменева и присутствующих здесь членов ЦК, разделяющих точку зрения оппозиции, как они относятся к поведению тов. Зиновьева, который одной рукой подписывал заявление об установлении мира в Центральном комитете, а другой рукой организовывал целую ватагу людей, которые затем под его доблестным водительством устроили «налет» на ленинградскую организацию. Это первое. Второе. Любопытно знать, если бы ленинградская организация поддержала тов. Зиновьева, в каких бы выражениях тов. Каменев сформулировал это в документе, который он сейчас нам «смиренно» опубликовал?
Каменев. Товарищи, я вполне понимаю, что вчерашнее выступление т. Зиновьева и других в Ленинграде может быть истолковано таким образом, чтобы положить предел всякой попытке переговоров на той основе, которая здесь была выдвинута. Это можно сделать, я этого не отрицаю. Но с другой стороны, вы должны принять во внимание то, что мы обратились к вам с этим предложением о выработке условий дружной работы, если не ошибаюсь, в понедельник или во вторник.
Голос. В понедельник.
Каменев. С этого момента наше обращение [меньшинства] не вызвало со стороны большинства никаких шагов, хотя бы самых элементарных, которые бы показали, что есть некоторое желание создать действительно обстановку спокойного обсуждения наших предложений.
Калинин. Это было поставлено первым пунктом на Политбюро.
Каменев. Но в то же время, поставивши это первым пунктом на следующем заседании, вы не приложили никаких усилий к тому, чтобы наш центральный орган и все остальные органы, читаемые миллионами пролетариев, не продолжали бы в самой резкой форме агитации против нас. Мы не можем считать случайностью, что уже после этого мирного предложения редакция центрального органа поместила стихотворение Демьяна Бедного. При этих условиях, когда мы решительно не имели оснований предполагать, пойдете ли вы на принятие наших предложений или на обострение дальнейшей борьбы, вы не можете требовать от нас, чтобы мы отказались от всякой попытки защищать наши взгляды. Мирные предложения были обдуманы, и шаг этот был принят совместно с т. Зиновьевым неделю тому назад. Он был сообщен Центральному комитету, был обдуман, когда никто не знал результатов ни московских, ни ленинградских. Не потому этот шаг был сделан, что мы заранее видели наши поражения и только на случай поражения заготовили этот документ. Это ответ на второй вопрос тов. Ворошилова. Было бы частичное большинство на той или другой стороне, все равно наш шаг был бы сделан. Повторяю, тот последний всплеск военных отношений, которые вчера имели место в Ленинграде, может быть употреблен на то, чтобы сорвать всякие попытки дальнейших переговоров, а может быть рассматриваем и как последняя вспышка ненормальных внутрипартийных отношений, которые сегодня же могут быть ликвидированы.
Тут голос будет принадлежать не нам, а большинству, которое может оценить это со своей точки зрения. Я опять повторяю, наше предложение абсолютно искреннее и продиктовано не тем, что мы подсчитали силы и их оказалось меньше, чем мы предполагали, а тем, что формы внутрипартийной борьбы приняли такое обострение, при котором мы оказались действительно накануне «осуществления» завещания Ленина в той части, где он говорит, что отношения в составе Центрального комитета могут ненароком довести до раскола. Я знаю, могут сказать, это не раскол, а откол и т.д., но Ленин говорил о расколе внутри Центрального комитета.
Если большинство в тот момент, когда явно надвинулась эта угроза, не нашло в себе достаточной уступчивости, чтобы создать мирные отношения, мы считаем, что мы должны пойти тут навстречу.
И этим документом, который, поступая в ваше распоряжение, становится партийным документом, мы этот шаг навстречу делаем.
Председатель. Слово имеет тов. Молотов.
Молотов. Я думаю, что нельзя обсуждать этот документ, прежде чем он будет напечатан и роздан. У меня по части идеологической стороны документа сложилось первое, но достаточно отчетливое впечатление. В этом документе я не вижу даже минимального, даже элементарного желания отмежеваться от ренегатской идеологии некоторых элементов ВКП и в Коминтерне, а также исключенных из него. А что касается его общего характера с точки зрения единства партии, то этот документ я не могу назвать иначе как типичным раскольническим документом, так как он по-прежнему пытается рассматривать партию и Центральный комитет только как одну из «сторон», как «большинство», а себя противопоставляет Центральному комитету и партии как другую «сторону» или часть партии.
В данном случае мы имеем документ, который, по существу, ничем не отличается от того, что делали до сих пор те же товарищи, подписавшие за последнее время не один чисто раскольнический антипартийный документ. Этим новым, насквозь фальшивым и лицемерным документом они ничего другого не доказали, кроме желания идти прежним фракционно-раскольническим путем. Никаких попыток мира, никакого желания наладить нормальную обстановку для работы Центрального комитета и партии я здесь не вижу. Думаю все же, что Центральный комитет должен рассмотреть внимательно весь документ, каждую часть его, а это можно сделать только тогда, когда документ будет у нас на руках.
Председатель. Слово имеет тов. Сталин.
Выступление публикуется по перепечатанному тексту, сверенному подготовителями с неправленой стенограммой. Текст с авторской правкой отсутствует, кем была произведена правка, установить не удалось. — РОССПЭН.
Сталин. По существу документа сказать что-нибудь трудно, тем более что этот документ не весь зачитан тов. Каменевым. Тов. Каменев упорно [начала своего документа не читает] не хочет прочесть весь документ. Затем такие документы нельзя брать на слух, надо его раздать членам Политбюро на руки. [Теперь нам приносят документ, который все не читали.] Поэтому придется отложить обсуждение документа.
Что касается общего характера документа и мотивов, изложенных там тов. Каменевым, я хотел высказать здесь несколько замечаний. [Несколько замечаний по поводу ответа тов. Каменева на речь Ворошилова.]
Во-первых, ясно, что мирные предложения Каменева нельзя рассматривать как искренние, ибо, если оппозиция действительно хотела мира, она не должна была посылать Зиновьева в Ленинград после подачи заявления о мире. Разве Каменев не знал, что тов. Зиновьев выступает в Ленинграде?
Каменев. Как раз не знал.
Сталин. А я утверждаю, что знал.
Ворошилов. Все это организовано.
Сталин. Однако тов. Зиновьев, который подписал документ о мире и который получил согласие ЦК на мир, документ этот разорвал фактом своего нападения на ленинградскую организацию. Где же тут искренность, и о какой искренности может быть тут речь?
Во-вторых, в документе, прочитанном т. Каменевым, говорится о том, что они, т.е. оппозиция, вынуждены пойти на мир из-за того, что ЦК запретил дискуссию. Это неверно. Абсолютно неверно. ЦК считал нецелесообразным дискуссию из-за того, что вопросы, возбуждаемые оппозицией, несколько раз разрешены партией и разжеваны. Уже на июльском пленуме ЦК и ЦКК говорилось, что дискуссия является излишней, и оппозиция не имела тогда ничего возразить против. Нет, оппозиция заговорила о мире не из-за запрещения дискуссии, а потому, что в начатой ею дискуссии она потерпела полное поражение и она вынуждена теперь капитулировать, чтобы не быть уничтоженной. Оппозиция, прижатая к стене партийными массами, капитулирует для того, чтобы вывести остатки своей армии из того тупика, куда она её загнала.
Ворошилов. Весьма малочисленную.
Сталин. В этом секрет мирных предложений оппозиции. Предлагая мир и одновременно посылая Зиновьева в Ленинград для драки, оппозиция, видимо, хотела добиться того, чтобы прийти на переговоры с ЦК с Ленинградом в кармане в надежде, что т. Зиновьев «завоюет» ленинградскую организацию. Но расчет этот не оправдался у них. Только этим обстоятельством нужно объяснить мирный тон их предложений. А что было бы, если бы Зиновьев приехал из Ленинграда с рядом оппозиционных резолюций от Путиловского завода, «Треугольника»…
Томский. «Большевика».
Сталин. …и т.д.? Я не сомневаюсь, что оппозиция говорила бы тогда в совершенно другом тоне. И если они говорят теперь о мире, то это потому, что рядовой партиец, рабочий коммунист в Москве и Ленинграде поднялся на защиту своей партии и дал решительный отпор оппозиции, одержав победу над ней своими собственными силами без помощи своих лидеров. [Говорить об искренности оппозиции смешно. Повторяю, что только из-за того, что оппозиция была приперта к стене, она поставила вопрос о мире, приперта к стене со стороны низов, ибо та победа, которая имеется в Москве, есть победа не лидеров, а рядовых партийцев, признающих необходимость единства партии.] Это самое серьезное и самое основательное поражение, какое когда-либо переживала та или иная оппозиция в нашей партии.
Я кончаю. Центральный комитет предлагает оппозиции шесть условий, необходимых для единства партии. Условия эти минимальные. Либо оппозиция примет их, либо нам не о чем будет говорить. Предлагаю отложить обсуждение документа до ознакомления с ним членов Политбюро.
Председатель. Слово имеет тов. Каменев.
Каменев. Я должен сказать, что если документ не был роздан, так только исключительно потому, что он только что написан. Мы только вчера получили постановление Политбюро о том, что на сегодня назначено заседание. Для того чтобы обсудить документ и составить ответ, нам нужно было время. Вы можете быть на нас в претензии, что мы не закончили документа к 10 часам утра. Что делать, если документы так долго пишутся. Следовательно, никаких возражений быть не может против того, чтобы отложить. Мы не настаиваем на том, чтобы обсудить документ сию секунду. Я хотел указать на одно, что мы внесли документ совсем не как договаривающаяся сторона, совсем не как формулировку нашего последнего слова, а именно для того, чтобы здесь было указано, в какой мере он приемлем, в какой мере он, на взгляд ЦК, нуждается в исправлениях и т.д., т.е. для совместного обсуждения тех предложений или положений, которые мы здесь выдвигаем.
Председатель. К заявлению тов. Каменева я должен напомнить, что вчера тов. Каменев просил перерыва только на несколько часов, часа на 3, это его дословное заявление. Большинство склонялось к тому, чтобы назначить заседание на сегодня утром. Только благодаря моему и тов. Рудзутака заявлениям, что утром обязательно должно быть заседание СТО, заседание Политбюро было отложено на более продолжительный срок, чем просил тов. Каменев. Теперь мы должны проголосовать — приступаем ли мы к обсуждению документа или не приступаем? Я боюсь, что самый вопрос «о мире» пытаются использовать для новой литературной переписки и новых выступлений.
Слово имеет т. Томский.
Томский. Я хотел бы сказать по поводу того документа, который принят Политбюро за основу. Мы не возражали, ни я, ни т. Бухарин против отложения обсуждения и окончательного голосования документа лишь потому, что у меня было впечатление, что кое-какая искренность по части установления действительно нормальных отношений в партии со стороны членов ЦК, находящихся в оппозиции, была; но я должен констатировать, что за это время произошли кое-какие новые события, которые указывают на всю ненормальность положения, в котором протекают так называемые «переговоры о мире».
Угланов. Нелегальную работу вовсю ведут.
Томский. Ненормальность заключается в том, что в понедельник нам был оппозицией вручен документ № 1, весьма зубодробительного характера. В понедельник же, через пару часов, тов. Каменев огласил другой документ, в котором чувствовался более миролюбивый тон, а на следующий день был разослан третий документ, который тоже говорил о мире, параллельно ведя самый усиленный артиллерийский обстрел против т. Ярославского. Мы имели параллельно требование такого характера, чтобы немедленно (это было во вторник) созвать Политбюро, хотя бы даже ночью, так как «промедление смерти подобно». Мы не могли раньше собраться, но уже в четверг утром мы постановили этот вопрос слушать первым на заседании Политбюро, и хотя документ наш представлял, по нашему глубокому убеждению, самые элементарные, разумные и безусловно неоспоримо справедливые требования, направленные к оппозиции, бесспорные и элементарные требования для того, чтобы в пределах одной партии установить нормальную работу, мы согласились на то, чтобы голосовать его только за основу, оставить этот документ висеть в воздухе на целых полутора суток, и оставить вопрос о дальнейшей его судьбе в полной неясности.
Мы считаем необходимым уступить оппозиции, дать ей, согласно её просьбе, время на размышление.
Но что же за это время происходит? Во вторник требуют чуть ли не ночного заседания, по их же просьбе откладывается обсуждение этого документа с четверга на вечер пятницы, а в то же время производится казачий налет на Ленинград!
Я очень не люблю передавать личные разговоры и частные записки, но я вчера, в четверг, спросил Льва Борисовича Каменева в личной записке: «Лев Борисович, почему нет Григория? Не заболел ли он?» И получил ответ: «У него сильно заболел отец». (Смех.)
Угланов. С чего ему болеть, он на молочной ферме работает.
Томский. Я подивился новооткрытым добродетелям т. Зиновьева, который оказался нежным и любящим сыном, способным крупные вопросы первостепенной политической важности откладывать во имя исполнения сыновнего долга. И оказывается: либо меня Лев Борисович Каменев дезинформировал, либо его дезинформировал Григорий.
Если и дальше в таких же условиях будут протекать так называемые «мирные переговоры», в то время как мы, веря в минимум искренности оппозиции, выдвинули предложения, о которых они сами говорят как об элементарных приемлемых требованиях, я лично теперь после ленинградских событий, должен сказать, что у меня самое скептическое отношение к этим переговорам. Документ, оглашенный т. Каменевым, на слух принять я не могу, однако из того, что я уловил, я не могу квалифицировать этот документ иначе, как глубоко дипломатический документ, который под видом примирения носит характер манифеста к партии: «Посмотрите, дескать, какие мы добродетельные, и как они нас неправильно обижают». Я бы поставил вопрос перед Политбюро, ну, мы еще отложим, а что будет с тем документом, который Политбюро прошлый раз проголосовало за основу?
Я считаю, что нужно принять то предложение, которое мы обдуманно вынесли и которое т. Каменев и его товарищи считают в основном приемлемым и правильным в части практических предложений, а оставить эти предложения висеть в воздухе дальше совершенно, по-моему, нельзя. Там есть политический ответ, который мы предлагаем дать Политбюро на предыдущий документ, там есть практические предложения, которые мы предлагаем Политбюро выдвинуть. Угодно Политбюро проголосовать этот документ в окончательной форме или не угодно? Я так ставлю вопрос.
Председатель. Слово имеет т. Каменев.
Каменев. Я об искренности говорить не буду. Я с самого начала сказал, что выступление Зиновьева в Ленинграде может быть предлогом для того, чтобы все мирные переговоры сорвать. В этом отношении ни у кого из нас сомнений не было, когда мы шли на Политбюро. Возможность в этом направлении имеется. Вопрос заключается в том, несмотря на это выступление, желательно создать условия, о которых мы говорим, или нежелательно? Мы считаем, что, несмотря на это выступление, желательно. Второе, мы совсем не имеем никакой цели накоплять документы. Мы думали, что мы должны были на письменное предложение трех товарищей ответить письменно, но если бы вы нам предложили никакой письменности не заводить, а приняться за устное обсуждение предложений, которые внесены тремя товарищами в Политбюро, то мы готовы к этому приступить и изорвать этот документ на ваших глазах. Ибо сейчас дело идет не о документах, а о возможности, не как договаривающиеся стороны, а как члены ЦК, которые хотят совместно работать, приступить к обсуждению того, какими методами ликвидировать тот период, который поставил нас перед опасностью раскола и который надо как-нибудь кончить. Не хотите документами, давайте устными разговорами. Но как принимать новое предложение тов. Томского? Условия трех товарищей приняты за основу. Это дает нам возможность, раз они приняты только за основу, предложить внести в них такие-то, такие-то изменения, там-то и там-то.
Томский. Это не содержится в ваших предложениях.
Каменев. Нет, содержится.
Томский. Вы не говорите в такой-то, такой-то строке изменить то-то и то-то.
Каменев. Это постановление должно быть принято Политбюро. Вы говорите нам: подчинитесь, мы говорим: подчиняемся. Вы говорите: распустите фракцию, мы говорим: распустим. Вы говорите — на основе постановления X съезда… Вы говорите: от стокгольмского съезда отгородитесь, мы говорим: мы никогда не берем стокгольмский съезд как призыв к расколу.
Ворошилов. Это значит ничего не говорить.
Каменев. Вы здесь поставили нам шесть вопросов. Мы на эти вопросы ответили. Политбюро постановит, правильно или неправильно ответили. Я еще раз повторяю, мы никаких документов не накапливаем. Если вы хотите обсуждать, хотите без документов, мы согласны и на это. Но предложение т. Томского ставит нас только перед такой дилеммой — или сказать, принять постановление Политбюро, или конец, больше не о чем разговаривать.
Рыков. По-моему, придется отложить обсуждение. Но я бы хотел, чтобы Политбюро поняло то смешное положение, в которое ставится и ЦК и вся партия. Ведь мы же вынесли решение против дискуссии, которое поддержано [Центральным комитетом] всей партией. А после этого решения в Москве и Ленинграде выступают члены ЦК, а ЦК молчал, никакого постановления по этому поводу нигде не опубликовал. У меня сегодня было несколько [секретарей губкомов] товарищей из провинции и в недоумении спрашивали о том, куда делся ЦК, неужели он не видит тех безобразий, которые его члены и члены Политбюро делают в Москве и Ленинграде? Почему Московский комитет на эти вопросы реагировал, а Центральный комитет не отозвался, нигде никому по этому поводу не сказал ни слова. Они мне указывали, что это молчание ЦК дезорганизует всю партию. Если Центральный комитет не сумеет обуздать своих членов, то это будет поощрением для всех дезорганизаторов партии и по всему Союзу. Кто может поручиться, что на протяжении ближайших же дней мы не станем перед фактом целой системы таких же налетов по всей территории Союза? И как могла оппозиция прийти на специальное заседание по установлению мира без того, чтобы начать с заявления о том, что таким «казацким налетам» положен конец?
Я не возражаю против того, чтобы было отложено обсуждение этого документа, но я настаиваю на опубликовании нашего решения по поводу выступления членов ЦК в Москве и на вынесении нового решения относительно выступления тов. Зиновьева в Ленинграде, чтобы опубликовать его в газетах завтра же, иначе вся партия и страна будут в невероятном недоумении.
Томский. Вторичное нарушение партийной дисциплины.
Председатель. Слово имеет т. Калинин.
Калинин. Я думаю все-таки принимать то решение, которое было внесено т.т. Томским, Рыковым и Бухариным, сейчас после того, как мы получили новый документ, который, по существу говоря, ведет старую полемику, и после того, как т. Зиновьев выступал в Ленинграде, я считаю, что эти два факта заставляют Политбюро пересмотреть первое постановление. По существу пересмотреть.
Ворошилов. Первый документ.
Калинин. Может быть, целый ряд пунктов уже устарел, может быть, придется внести несколько новых пунктов. Все это заставляет меня, принимая во внимание все доводы Рыкова, все же присоединиться к предложению т. Молотова — отложить сегодняшнее заседание и продумать этот вопрос.
Председатель. Голосуется предложение о перенесении обсуждения принятого в основу предложения Бухарина, Рыкова и Томского на следующее заседание. Кто за то, чтобы принять это предложение? Принято.
Теперь относительно выступления Зиновьева в Ленинграде.
Ворошилов. Нужно теперь же.
Рыков. Я предлагаю вынести по этому поводу решение и опубликовать его одновременно с решением, принятым по поводу выступлений оппозиции в Москве, а то получается, как будто ЦК ничего не делает.
Калинин. Какое ваше предложение?
Рыков. Я не имел времени написать свое предложение. По-моему, смысл его должен быть примерно таким, что Центральный комитет констатирует, что после принятых решений, осуждающих выступления членов ЦК и Политбюро на ячейках в Москве…
Сталин. На заводе «Авиаприбор».
Рыков. …на заводе «Авиаприбор» и на других московских ячейках. Центральный комитет констатирует, что со стороны членов ЦК, Зиновьева, Евдокимова и других было нарушение постановления Политбюро Центрального комитета партии. Политбюро видит в этом совершенно недопустимое издевательство и нарушение воли партии и решений Политбюро и постановляет перенести вопрос об этом на обсуждение ближайшего пленума ЦК и ЦКК в целях наложения необходимого взыскания.
Калинин. В этом роде.
Каменев. Зиновьев завтра утром приезжает.
Рыков. А может быть, у него где-нибудь заболеет сестра.
Томский. А может быть, он будет долго ухаживать за отцом.
Председатель. На основе происшедшего обмена мнений предлагаю окончательную редакцию передать Секретариату и поручить опубликовать в газетах сегодняшнее постановление и ранее вынесенное решение относительно выступления в Москве завтра же. Голосуется, кто за это предложение? Принято.
Еще есть предложения? Когда следующее заседание Политбюро?
Голоса. В понедельник.
Председатель. В понедельник вечером.
Микоян. Дневное плановое заседание будет?
Председатель. Есть предложение — в понедельник в 6 часов. Голосуется.
Томский. В 7 часов.
Голоса. В понедельник в 6 часов.
Председатель. Кто за то, чтобы устроить заседание в понедельник в 6 часов? Принято.
Заседание Политбюро «О внутрипартийном положении» (Продолжение)
На заседании присутствовали члены Политбюро ЦК ВКП(б): К.Е. Ворошилов, М.И. Калинин, В.М. Молотов, А.И. Рыков, Я.Э. Рудзутак, И.В. Сталин, М.П. Томский, Л.Д. Троцкий; кандидаты в члены Политбюро: Л.Б. Каменев, А.И. Микоян, Г.И. Петровский, Н.А. Угланов; члены ЦК ВКП(б): А.В. Артюхина, К.Я. Бауман, А.И. Догадов, Г.Е. Зиновьев, Э.И. Квиринг, Г.М. Кржижановский, Е.Ф. Куликов, С.В. Косиор, С.С. Лобов, В.М. Михайлов, Г.Л. Пятаков, М.Л. Рухимович, И.Т. Смилга, А.П. Смирнов, Г.Я. Сокольников, А.Ф. Толоконцев, К.В. Уханов, А.Д. Цюрупа, Н.М. Шверник, В.В. Шмидт; кандидаты в члены ЦК: А.С. Киселев, А.С. Калыгина, И.Е. Любимов, Г.Н. Мельничанский, Д.И. Матвеев, Н.П. Чаплин; члены президиума ЦКК ВКП(б): А.А. Сольц, М.Ф. Шкирятов, Е.М. Ярославский. — /И-R/
11 октября 1926 г.
Председатель. Слово имеет тов. Каменев.
Каменев. Товарищи, мы несколько часов тому назад получили новый документ, подписанный т.т. Бухариным, Рыковым и Томским. Я не думаю, чтобы этот документ мог бы облегчить обсуждение того вопроса, которым занято Политбюро уже в течение нескольких заседаний.
Калинин. Это судьба всех документов.
Каменев. Я очень рад, если это только общая судьба всех документов. Но, кажется, что характеристика нашего заявления, сделанного 4 октября, которая говорит, что наше предложение преследует задачу «дискредитирования партии, а не обеспечения единства партии», что оно отнюдь не может быть продиктовано мирными целями; можно сказать, что в нашем документе не предусмотрены все желательные условия, можно сказать, что в наш документ должны быть внесены исправления для того, чтобы действительно добиться мира. Все это возможно, все это надо обсудить. Но если вы действительно думаете, что мы внесли наше предложение, преследуя задачу «дискредитирования партии, а не единства», то я удивляюсь, зачем нам надо было три раза собираться. Я думаю, что вы должны предположить в нашем заявлении хотя бы маленький намек на добрую волю. Мы провели очень тяжелый период внутрипартийной распри; у всех у нас остался осадок борьбы, осадок, который вообще остается после борьбы, но если, кроме осадка озлобления, ничего нет, если доверия нет, а предложение рассматривается как направленное к «дискредитированию партии», тогда нам незачем собираться.
Я надеюсь, что эта фраза не характеризует действительного настроения большинства членов Политбюро ЦК и всей партии и что мимо этой фразы мы должны пройти к обсуждению конкретных деловых предложений, которые имеются отчасти в предложениях, принятых за основу Политбюро, отчасти внесенных нами, отчасти внесенных в документе трех товарищей. Этот документ говорит, что наше предложение отвергло те условия, которые были указаны в первом документе, положенном в основу Политбюро, что по существу дела оппозиция отвергла эти условия. Я думаю, что это тоже неверно, и спокойный анализ того, чем мы ответили, не дает основания полагать, что мы это отвергли. Мы позволили себе выразить сомнение в правильности формулировок некоторых пунктов, мы будем и дальше оспаривать желательность тех или других пунктов, мы надеемся вас убедить в том, что иначе нужно поставить условия, вы можете принять или не принять их, это дело большинства, которое здесь решает. Но сказать, что мы отвергли эти условия, для этого нет никаких оснований.
Я думаю, что все условия во всех документах разделяются на три части и вообще только три крута предложений могут быть сделаны в ходе мирных переговоров или в ходе переговоров о ликвидации того периода, который мы только что прошли.
Первый может касаться сферы спорных, принципиальных вопросов. Я думаю, что серьезная попытка мира не может их касаться, потому что спорные, идейные вопросы в большевистской партии никогда не решались компромиссом. Идейная борьба в партийных формах — неизбежная принадлежность большевистской партии. Мы считаем, что основные идеи, которые мы высказали за последний год, правильны и что некоторое влияние на деятельность Центрального комитета они уже оказали. В дальнейшем эти идеи будут проверяться и ходом всего развития советского государства, и классовой борьбой и т.д. Так что мне кажется, что попытка перемирия должна иметь целью своей создание организационных условий, а не быть компромиссом идей.
В 6 пунктах, которые были положены в основу Политбюро, мы не видели этой попытки или поползновения на то, чтобы положить в основу мира какой-нибудь недопустимый для каждого коммуниста, для каждого члена партии отказ от идей, которые он считает правильными. Этого не было, и это создало возможность действительно деловым образом обсуждать отдельные пункты. Поскольку бы эти элементы были бы привнесены, а в этом новом документе намек на это имеется, постольку мы должны сказать: «Этого нам, товарищи, нельзя предъявлять, в области идейной мы ни на какие уступки идти не можем и вы не можете от нас требовать, чтобы мы шли на уступки в области идейной».
Другое дело область организационная. Мы заявили в первом документе, повторили во втором документе и теперь повторяем и повторим в дальнейшем, что в области организационных партийных вопросов, в области всех требований, которые большинство имеет право предъявить к меньшинству в смысле подчинения и исполнения данных поручений и директив, ненарушения уставных и установленных партией норм идейной борьбы, в этой области мы заявляем, что мы подчиняемся целиком и полностью и берем на себя ответственность за полное сохранение и за проведение действительно на деле во всех областях этих требований.
Я думаю, это прежде всего относится к добросовестному подчинению всем решениям всех съездов, ЦК и ЦКК. Вы имеете право потребовать добросовестного подчинения, и мы уже написали в первом же документе и повторяем, что добросовестно подчиняемся и проведем в жизнь решения партии — съездов, ЦК и ЦКК. Мы берем на себя такое обязательство, которое, надеюсь, докажем делами в течение самого короткого времени.
Второе. Конечно, в той борьбе, которая была, были совершены проступки против дисциплины. Отрицать это было бы смешно в момент, когда мы стараемся ликвидировать этот период. Эти нарушения дисциплины должны быть прекращены и не должны повторяться в будущем. Это мы принимаем на себя и опять-таки на деле докажем это.
Так как наши идеи имеют известное распространение среди членов партии и так как за последнее время сторонники наших идей или те, которые считают себя сторонниками наших идей, развили деятельность в партии, которую ЦК и ряд местных организаций находят неправомерной, нецелесообразной, то вы вправе от нас потребовать обращения или призыва к нашим единомышленникам или к тем, которые считают себя нашими единомышленниками, направленного к прекращению этой деятельности. Мы в своем документе уже написали это и готовы здесь повторить, что призыв к нашим единомышленникам или к тем, которые считают себя нашими единомышленниками в смысле прекращения всякой деятельности, выходящей за пределы устава партии, нетерпимой при нормальном партийном порядке, при нормальной жизни партии, это обращение к членам партии мы готовы, конечно, целиком сделать. В нашем документе мы написали: «Мы считаем своим партийным долгом подчиниться и призвать всех товарищей, разделяющих наши взгляды, подчиниться всем решениям партии и прекратить всякую борьбу за свои взгляды в тех формах, которые выходят за пределы нормальной жизни партии». То есть за пределы устава, за пределы решений съездов, ЦК и местных руководящих организаций.
Я думаю, что этого одного заявления после тяжелой идейной борьбы, в которой, повторяю, были неизбежны те или другие отступления, нарушения, одного этого заявления было бы достаточно для того, чтобы поставить меньшинство в нормальные условия. Вряд ли целесообразно требовать больше от меньшинства, от политических деятелей, которые не вчера родились и не завтра исчезнут с лица земли. Повторяю, что заявления, что мы считаем долгом подчиниться и призвать всех товарищей подчиниться и прекратить борьбу за свои взгляды в форме, которую партия в лице своих руководящих органов считает не нормальной, этого одного было бы, собственно говоря, достаточно. Но раз большинство Центрального комитета или руководящая группа находит, что мы не должны ограничиваться только этим заявлением, а должны пойти дальше и дать конкретный ответ на вопрос, то мы это делаем, чтобы не оставить спора в области организационно-партийных норм. Мы говорим, что мы добросовестно подчинимся решениям XIV партийного съезда, добросовестно проведем и решение съезда и постановления местных организаций, ликвидируем дискуссию, призовем к прекращению всей так называемой фракционной работы наших единомышленников или тех, которые считают себя нашими единомышленниками, подчинимся и будем работать по указанию ЦК и ЦКК. Конечно, нужна полная ликвидация возможности всяких толкований, ссылок и аналогий со стокгольмским съездом, которые ведут к расколу. И, наконец, готовность по указанию ЦК выполнять ту работу, которую ЦК считает нужной членам оппозиции поручить.
Это второй круг вопросов, которые при обсуждении условий ликвидации создавшегося ненормального положения, партийной борьбы может быть предъявлен.
Третий круг вопросов, который касается и постановления Политбюро и заявления трех товарищей, разосланного сегодня. Он касается ряда разногласий, которые приписываются тем или другим товарищам или бывшим товарищам, как, например, Оссовскому. Тут мы должны сказать таким образом: «Мы готовы самым резким образом отмежеваться, осудить, выступить против одинаково враждебных как вам, так и нам взглядов, которые были высказаны теми или другими товарищами». Относительно вопросов Коминтерна, ликвидации или ослабления классовой борьбы в Коминтерне и Профинтерне, вопроса концессий в промышленности, вопроса о «двух партиях», вопроса о ликвидации Профинтерна и вхождения в амстердамский Интернационал, в этих вопросах, я полагаю, у вас не может быть никаких сомнений в том, что мы не разделяем тех взглядов, которые были упомянуты в предложениях тов. Томского, Рыкова и Бухарина. Мы не имеем ничего общего с Оссовским, с теми взглядами, которые были высказаны [Шляпниковым] Медведевым и на которые были указания в «Правде». Вы это сами знаете. Если в этих вопросах и были разногласия, то скорее мы высказывались за то, что ведется недостаточная борьба с уклоном в правую сторону, а совсем не за то, что мы разделяем взгляды, высказанные Медведевым и Оссовским. Мы считаем эти взгляды одинаково чуждыми и вам, и нам, и решительно самым резким образом осуждаем эти взгляды по существу.
Но одно дело есть осуждение этих взглядов как неправильных, антиленинских, другое дело, если вы одновременно предъявляете требование осудить тех или других лиц, которым эти взгляды приписываются, но по поводу которых эти товарищи оспаривают, что они их высказывали. Одним словом, мы не можем приписывать эти ложные, антиленинские, вредные идеи людям, которые от них отказываются. И почему это нужно: для того, чтобы был мир в партии, требуется, чтобы «меньшинство» не только осудило те или другие неправильные взгляды, но еще, кроме того, приписало их тем лицам, которые этих взглядов не разделяют. Это не может быть предметом слишком большого спора в нашей среде, раз вы заботитесь об осуждении определенного круга идей, которые полемикой могли быть нам приписаны или полемически заострены против нас, но которые не составляют нашего багажа и с которыми нам делать нечего. Я предполагаю, что сделанное сейчас заявление достаточно для того, чтобы создать обстановку для действительно дружной работы. Я скажу, формулировка тех или других высказанных положений может быть предметом дальнейшего уточнения, обработки, выработки и т.д. Но по сути дела, как мне кажется, этих заявлений достаточно для того, чтобы создать те нормальные условия, о которых мы заботимся. Задача найти такие формулировки, которые соответствовали бы тому, что я высказал, и которые удовлетворили бы большинство Центрального комитета. Это задача, которая должна быть выполнена общей совместной работой.
Теперь по тем дополнительным пунктам, которые мы написали в своем заявлении. Сегодняшнее заявление т.т. Бухарина, Рыкова и Томского касается одного пункта из наших мер, относительно которых мы сказали, что мы со своей стороны полагаем, что цели ликвидации прошлого соответствовали бы следующие меры, и перечислили всего пять мер. Из них т.т. Томский, Бухарин и Рыков касаются только одного пункта, именно пункта относительно исключенных. Я не знаю, как понять это умолчание о других пунктах, или так, что товарищи считают, что они более или менее бесспорны. Мне кажется, что, действительно, мы сформулировали наши пожелания так, что вряд ли можно против них спорить. Но об них у т. Томского и др. ничего не говорится, касаются только одного пункта об исключенных. Сказано так:
«Что касается заявления документа оппозиции о пересмотре дел исключенных, то мы считаем, что партия может их пересмотреть лишь в том случае, если исключенные признают свои ошибки».
Мы по крайней мере понимаем это заявление таким образом, что раз дело идет действительно к ликвидации известного периода и к созданию новых, нормальных условий в жизни партии, то не должны остаться за пределами партии те товарищи, основная вина которых заключается в том, что они по-своему, правильно или неправильно в ликвидируемый период отстаивали идеи, которые мы разделяем. Если смысл письма т.т. Бухарина, Рыкова и Томского таков, что эти товарищи должны целиком присоединиться и провести в жизнь те заявления, которые мы делаем, если они будут найдены удовлетворительными большинством Центрального комитета, то мы к этому охотно присоединяемся. Конечно, они должны сделать заявление, соответственно тем заявлениям, которые мы делаем или которые будут найдены удовлетворительными большинством Центрального комитета. Это мы признаем.
Остальные пункты, на которые мы указали, вряд ли могут, повторяю, вызвать сомнение. Мы говорим о том, что в дальнейшем пропаганда постановлений XIV съезда или последующих решений должна вестись в положительной форме, без обвинения инакомыслящих в меньшевизме и т.д., что, конечно, является результатом периода обостренной борьбы, и что, наверное, не будет находить места тогда, когда мы заявляем, что мы готовы проводить эти решения в жизнь. Затем пункт о том, что отстаивание своих взглядов в ячейках не должно вести за собой никаких репрессий, перемещений и т.д. Этот пункт тоже не может вызвать никаких сомнений. Далее пункт о том, что Центральный комитет издает циркуляр о примирительных шагах и о прекращении травли, изменении тона полемики и о необходимости во всех организациях наладить дружную работу с товарищами, выступавшими в защиту взглядов оппозиции. Этот пункт тоже не может вызвать никаких сомнений, ибо не стоило бы рассуждать о мире, если бы этот мир не усилил партию. Тогда незачем этого разговора вести. В чем должно заключаться усиление работы партии, если вы найдете возможным на тех основах, которые я указывал, действительно ликвидировать прошлый период? В том, что товарищи, которые занимались работой неположительной, не вкладывали все свои силы в положительную работу строительства и проведения решений партии, они будут это делать, но надо для этого создать соответствующую обстановку не только в Политбюро и не столько здесь, сколько на местах, где люди должны почувствовать, что сейчас что-то переменилось для того, чтобы начать работу правильно.
Последний пункт говорит о том, что перед съездом оппозиция должна получить возможность изложить перед партией свои взгляды в обычных для партийного обсуждения формах, которые своевременно будут установлены ЦК. Здесь содержится указание на нормальное положение, которое бывало перед съездами, что формы обсуждения, в какое время, в каких размерах и т.д., можем мы или не можем излагать свои взгляды, будут установлены ЦК. Мне кажется, что в этих дополнительных пунктах заключаются само собой разумеющиеся последствия изменения внутрипартийного положения, если действительно здесь будет достигнуто изменение тех условий, которые были до сих пор. Я кончил.
Председатель. Слово имеет тов. Рудзутак.
Рудзутак. Мне кажется, что для разрешения поставленных вопросов действительно необходимо то условие, с которого начал т. Каменев — минимум доброй воли. Но мне кажется, что то, что [оппозицией этот документ был разослан и то, что] происходило в тот день, когда мы в первый раз занялись обсуждением этого вопроса, когда все крупнейшие заводы Ленинграда были наводнены представителями оппозиции для того, чтобы восстановить ленинградскую организацию против большинства ЦК, и содержание этого разосланного оппозицией документа абсолютно не свидетельствует о том, что у оппозиции имеется минимум доброй воли для действительного чистосердечного и товарищеского изживания существующих противоречий и того обостренного положения, которое создалось в партии. Мне кажется, что в этом отношении документ, подписанный т.т. Томским, Бухариным и Рыковым, совершенно правильно характеризует письмо оппозиции как документ, пытающийся целиком и полностью дискредитировать партию. В самом деле, с самого начала документ этот обвиняет Политбюро в том, что Политбюро отказалось обсудить предложения о ликвидации создавшегося положения в партии. В самом же деле, никто иной, как тов. Каменев на предыдущем заседании предложил отложить обсуждение этого вопроса. И после этого в этом оппозиционном документе, который несомненно является документом для всей партии, говорится, что большинство Центрального комитета не желало даже обсудить предложения оппозиции о мире. Дальше в документе говорится: «После XIV съезда мы подчинились постановлениям ЦК нашей партии». Где же тут минимум доброй воли, когда тут нет ни слова правды. Непрерывно, начиная с XIV съезда, никакие постановления ЦК оппозицией не выполнялись, а ею велась непримиримая борьба против ЦК внутри нашей партии. Каким же образом в документе, который должен выразить минимум доброй воли, необходимой для прекращения внутренней распри, можно сделать такое утверждение, что после XIV съезда мы подчинялись постановлениям ЦК. А ваши выступления на ячейках, организация нелегальных ячеек во всех районах с руководящим коллективом и прочее, и прочее, какое же это подчинение решениям ЦК после XIV съезда? Вы нас обвиняете в неправильном изложении ваших взглядов, а вы, говорит ваш документ, старались обеспечить строго партийный характер обсуждения! Действительно, т. Троцкий старался обеспечить «строго партийный» характер обсуждения, когда он выступал на Рязано-Уральской железной дороге на собрании под председательством беспартийного. Где же тут минимум доброй воли для достижения мира? Или взять ответы оппозиции по пунктам предложения т.т. Рыкова, Томского, Бухарина. Из их письма выходит по всем пунктам, что Центральный комитет самым недобросовестным образом оклеветал оппозицию. Вы говорите, что «необходимость подчинения всем решениям партийного съезда вы признаете для себя обязательным, это подчинение совершенно понятно», выходит, что ЦК напрасно вас обвиняет в неподчинении решениям партии. Где же тут минимум этой самой доброй воли? Дальше: «Мы признаем целиком и полностью решения X съезда о фракциях». А фракцию вы все же создали.
Относительно Шляпникова и Медведева. И в этом заявлении, и в сегодняшней речи т. Каменева выходит, что Шляпникова также оклеветали самым недобросовестным образом. Выходит будто, что они не говорили ни о концессиях, ни о ликвидации Коминтерна, Профинтерна, что будто Шляпников таких взглядов не выражал, что он сам это отрицает, но это отрицание нельзя принимать за чистую монету. Ведь и Беленький отрицал, что он ходил в лес, несмотря на то, что он был пойман с поличным. Теперь относительно отмежевания от Рут Фишер и Маслова. Никакого отмежевания в письме оппозиции нет. «Мы констатируем, что Рут Фишер и Маслов после своего исключения из партии в 1924 г. решительно отмежевались от взглядов Корша». Ну, Корш туда-сюда, отмежеваться можно. Ну, от Рут Фишер и Маслова, исключенных из германской компартии, нельзя вам отмежеваться?
Теперь, что же предлагает оппозиция? Взамен чего они согласны подчиниться элементарным условиям, которые являются обязательными для всякого члена партии: подчиниться решениям съезда, не нарушать партийной дисциплины, не создавать своей фракции. За выполнение этих элементарных обязанностей членов партии они выставляют целую программу, предъявляют свои требования. Я удивляюсь, почему бы любому члену партии не прийти и не сказать: «За то, что я подчиняюсь партии, вы должны выполнить такие-то мои требования». И это говорят члены ЦК. Теперь несколько слов о последнем документе, который я получил несколько часов тому назад. Это обращение к народу за подписью т. Троцкого. Что это в самом деле?
Голос. Манифест.
Рудзутак. Да, манифест к народу. Это, очевидно, перед ликвидацией фракции оппозиция обращается с манифестом к народу. Тут тов. Троцкий обливает персонально т. Сталина ушатом помоев, изобличает в нелояльности или, как тов. Троцкий объясняет слово нелояльность, в нечестности. Но он изобличает самого себя в нелояльности, т.е. нечестности на двух страницах этого манифеста. На первой странице т. Троцкий говорит: «Утверждение, будто оппозиция 1925 г. отреклась от себя и стала на путь оппозиции 1923 г., явно ложно и продиктовано соображениями грубого и нелояльного политиканства». На второй странице говорится: «Только благодаря совокупному опыту обоих течений (оппозиции 1923 г. и оппозиции 1925 г.), все основные вопросы — хозяйства, партийного режима, политики Коминтерна — получили правильное и целостное разрешение». Вот это и есть нелояльное, т.е. нечестное объяснение со стороны т. Троцкого блока оппозиций 1923 и 1925 г. Но здесь на этом документе дата не указана. Написано ли это после мирных предложений или до этого? Разослан манифест к народу, и после этого приходят и говорят, что мы будто бы нечестно приступаем к разговорам о мире в партии и что у нас нет ни капли добросовестного желания мириться. Но как же мы можем предполагать у вас доброе желание кончить борьбу, ежели эти предложения вносятся тогда, когда вся ленинградская организация призывается к неподчинению ЦК? А нам всем известно, что представляют собой ленинградские рабочие, что представляет ленинградская организация. А что было бы, если бы ленинградские рабочие пошли за т.т. Зиновьевым, Лашевичем и Евдокимовым? Это значило бы то, что у нас внутрипартийная борьба не только бы еще более обострилась, а это означает, что дело могло действительно кончиться вторым Кронштадтом. Ибо, что в самом деле означало бы, если бы рабочие сказали, мы не согласны с ЦК, мы против ЦК, против большинства нашей партии? Что было бы в результате такого положения, когда призывают к прямому неподчинению ЦК, когда Зиновьев заявляет, что я пришел к вам за защитой, что вас замордовали, что меня замордовали? А после своего поражения оппозиция приходит в ЦК и говорит, <что> у нас имеется доброе желание с вами мириться. Мы выполним элементарные условия дисциплины, которые необходимы и обязательны для всех членов партии, а вы нам за это дайте то-то и то-то, и выдвигает перед ЦК свою программу, которая изложена в этом её письме.
Пятаков. Эта программа есть элементарное право всякого члена партии.
Рудзутак. Если эта программа есть элементарное право всякого члена партии, тогда так же смешно выставлять эти требования, как смешно заявлять, что мы подчиняемся решению съезда, решению ЦК и прочее, потому что этими элементарными правами партии пользуются все члены партии и в этом отношении ни вам, т. Пятаков, и никому другому не удастся нам голову затуманивать. В каком-то из ваших писаний говорится, что ЦК с невидимым в истории партии зажимом борется с оппозицией. Но кто создал этот режим? При чьем участии этот партийный режим был создан, если он такой страшный? С участием т.т. Каменева, Зиновьева и прочих. Почему этот режим был хорош, когда вы этот режим применяли по отношению к другим, и почему этот режим стал плох, когда этот режим применяется к вам? Ничего в нашем режиме не изменилось, потому что одним из необходимых и основных условий существования нашей партии является безусловное подчинение и добросовестное честное выполнение членами партии всех решений партии и всех съездов. И только это условие сейчас ставится в основу всех остальных вопросов. Ибо, в самом деле, никто всерьез не принимает зиновьевского миллиарда, который он предлагает взять. Все же понимают, что это пустые побрякушки, и вряд ли найдутся дурачки, которые поверят, что Зиновьев подобрал миллиард и дарит его рабочему классу. Никто не верит в это. Речь идет лишь о том, чтобы выполнить постановления партии, выполнить элементарное требование партийной дисциплины. Этот режим был, есть и будет до тех пор, пока у нас будет существовать партия. Этот режим создан не сейчас, этот режим создан не Сталиным, а он создан с самого основания партии, и Зиновьев и Каменев вложили в него достаточную лепту. Они поддерживали и защищали этот режим, пока он применялся к другим, и стал он нехорош, когда этот режим оказался применим к ним самим. Без этого режима партия существовать не может, и этому режиму должны безоговорочно подчиниться все товарищи, в том числе и члены ЦК. Поэтому я думаю, что на основании того документа, который представлен оппозицией как основа мирных переговоров, не может быть разговоров, потому что этот документ есть новый плевок на партию: я думаю, что на основании этого документа разговаривать нечего. Если, действительно, есть доброе желание кончить эту историю, то нужно приступить к обсуждению тех конкретных пунктов, которые разосланы за подписью т.т. Рыкова, Бухарина и Томского, и их безоговорочно принять.
Томский. И достаточно демократичны.
Председатель. Слово имеет т. Угланов.
Угланов. Я внимательно несколько раз прочитал предложения товарищей из оппозиции и обменялся мнениями с товарищами [у нас в Московском комитете, так сказать, в частной беседе]. У нас сложилось мнение, что это такие предложения для мира, которые ставят себе задачей со стороны группы товарищей-оппозиционеров поставить идейно и организационно партию на колени перед товарищами из лидеров оппозиции. Если внимательно посмотреть, то вообще по всем пунктам, наряду с тем, чего мы не можем им навязать, может быть, только в течение ряда лет в длительной борьбе партия их убедит, что они не правы, но целым рядом предложений в области организационной политики они пытаются поставить себя в положение правой стороны, в положение группы, которая стоит над партией, занимает господствующее положение. Это сквозит в каждом слове этого документа.
Что предлагают товарищи в этом документе? Они согласны отказаться от нелегальной фракционной деятельности, но всем этим документом они, фактически, выговаривают себе право легального существования фракции. Иначе нельзя объяснить тот «скромный» пункт, который формулировал Лев Борисович, это не препятствовать и не применять репрессий против тех товарищей, которые выступают на ячейках. А что это значит? Это значит предоставить вам, членам ЦК. на основе этого документа по-прежнему вести обсуждение на ячейках. Этим пунктом, кроме того, вы хотите вынести косвенное осуждение внутрипартийному режиму, в котором якобы нет демократии.
Каменев. Нет, это значит, на основе решений X съезда.
Угланов. Это значит, что по каждому соответствующему пункту делается оговорка. Нечего сказать, какие у вас добрые пожелания! Еще в пятницу вносится декларация мира, а в субботу собирается нелегальное собрание актива оппозиционеров, где разрабатывается новая тактика на предмет дальнейшей борьбы.
Каменев. Пустяки!
Угланов. Нет, это не пустяки. Мы ваших сторонников поймали и завтрашний день возьмем их за шиворот.
Каменев. Не пужайте, не пужайте. Здесь все-таки не съезжая.
Угланов. Хороши эти предложения о мире, когда в пятницу предлагается мир, а в субботу обмозговывают на активе предложения о дальнейшей борьбе. Сейчас предлагают свернуться, законспирироваться, сохранить хоть минимальные кадры, которые пригодятся для будущей драки, спуститься поглубже и выговорить себе право на предмет продолжения дальнейшей борьбы.
Вот в чем дело! В вашем заявлении ни одной доли искренности нет, и никто ему не поверит. Издевательство над партией и больше ничего. И каждому мало-мальски сведущему партийцу в нос бьет этими настроениями от этого документа.
Я думаю, если ставить дело по-мирному, Лев Борисович, надо было вам в своих мотивировках быть поосторожнее. Вы осторожно следили за своими словами, но все-таки обронили фразу: «Если идешь на перемирие». В этом суть вопроса. Ваш «мир» является перемирием, накоплением сил для нового боя.
Троцкий. Я даже написал записку Льву Борисовичу о том, что у него случайно вырвалось неловкое слово, за которое обязательно кто-нибудь ухватится.
Угланов. Вот на будущее время примите к сведению и руководству, что на политическую неопытность теперь рассчитывать не приходится. И в вашей декларации к «народу», Лев Давидович, которую вы писали, там есть обещание, что вы, по примеру апреля и июля, покажете себя еще и в октябре: «Объединенная оппозиция показала в апреле и июле, покажет и в октябре». Посмотрим, мы вам не так покажем!
Пятаков. Каждый месяц покажет что-нибудь особенное.
Угланов. Если говорить о мире, то надо бросить такие собрания актива. Если чувствуете свое поражение, то свертывайтесь поскорее, но не для дальнейшей работы и дискуссии, а чтобы содействовать Центральному комитету в прекращении вашей дезорганизаторской работы.
Председатель. Слово имеет т. Сольц.
Сольц. Когда товарищи Томский, Бухарин и Рыков внесли свои предложения, это было принято как основа, и против этого никто не возражал. Можно было понимать, что в обсуждении этого вопроса мы исходим из этих предложений и на этой основе будем разговаривать, как нам ликвидировать все это. А между тем, что мы имеем? У нас идет письменная дискуссия все время. Так что я не знаю, как понять то, что заявлял Лев Борисович, что он согласен принять эти предложения в основу. Что же получается на деле? На деле получается нечто совершенно противоположное. Вы за все это время, начиная с XIV съезда, разлагали партию, ничего больше вы не делали. Но вам это удалось недостаточно. Как возможно такое положение, что т. Троцкий позволяет себе писать, что, мол, имеется сталинская фракция? Совершенно недопустимым являются одни эти слова, это внедрение в умы членов партии, что у нас нет партии, что у нас нет Центрального комитета, а есть сталинская фракция, зиновьевская фракция и т.д. Что же вы думаете, все это можно ликвидировать в один момент? Сегодня помирились и этим все кончено? Ведь вы не заявляете, что вы неправильно сделали. Этого заявления мы от вас не имеем. Но ведь партия все слыхала, все это знает, не так это просто можно ликвидировать.
В отношении организационной стороны. У нас имеются документы, которые неопровержимо доказывают, что вы организовывали комитеты, посылали своих людей и т.д. Тов. Зиновьев этим сугубо много занимался. Специально организовывали комитеты, специально посылали людей. Теперь после всего этого у массы членов партии может остаться и останется такое впечатление, что все это можно делать. Вы предлагаете простить, но через три месяца они снова будут образовывать комитеты. У массы членов партии получится такое представление, что можно образовывать в партии параллельные комитеты, как это имело место в Пскове, Витебске, Новгороде, Питере и т.д. Я не знаю, как много людей было в этих комитетах, но, во всяком случае, они организовывались с вашего ведома и побуждения.
Пятаков. В Витебске? Какая пролетарская столица.
Сольц. Что мы скажем партии после всего этого? Что мы скажем относительно того, что Зиновьев занимался организацией комитетов, организовывал группы и т.д.? Не можем мы сказать членам партии, что, мол, установлен мир и все кончено. Партия наша знает все это, партия все это слышала. Как же мы все это можем так оставить? Будем говорить о документах. В последнем документе вы пишете об отказе Политбюро немедленно приступить к обсуждению. Вы скажите, был ли хоть один момент, когда отказывались разговаривать? Почему вы написали эти слова? Для кого это было написано? Это было написано для того, чтобы вы могли сказать: «Вот мы за мир, а они против мира». Я повторяю, почему и для чего были написаны эти слова.
Пятаков. Для того чтобы объяснить, почему Григорий поехал в Петроград. (Смех.)
Сольц. Это было написано для того, чтобы объяснить [что вы против этой поездки], оправдать поездку Зиновьева.
Пятаков. Ничего подобного. Надо было раньше начать разговаривать.
Сольц. Прекрасное объяснение. Зиновьев поехал в Ленинград потому, что ему в чем-то было отказано. И это в то время, когда мы готовы были разбирать. А вы сами попросили на день отложить. Причем вы попросили отложить на 10 часов, а мы отложили на 18 часов, потому что у нас, кроме этого дела, имеются еще и другие дела. Вы же пишете, что Политбюро отказалось немедленно приступить к обсуждению. Вы пишете это нам потому, что вы все эти документы одновременно распространяете. Вы пишете это не для нас, вам нужно это кому-то другому сказать: «Вот видите, они отказываются». Для чего это было сделано, зачем, я иначе не понимаю. Условия прекращения всего этого зависят исключительно от вас. Вам предложено прекратить эту историю. Ну, прекратите и больше никаких условий вы ставить ЦК и ЦКК не можете. Вы не можете ставить условий, что ЦКК должно восстановить того-то и того-то. Это наше дело, кого нужно будет восстановить, мы восстановим. Не может быть таких условий, что давайте, мол, всех вернем обратно. Это будет зависеть от того, как они сейчас поступают и как они будут поступать в дальнейшем. Если вы считаете вредным то, что вы делали, перестаньте это делать. Вот и все. Это единственное, что нужно сделать. Надо от этого отказаться, надо от этого отойти. А что будет впоследствии, это вы увидите потом. Кого нужно будет, того восстановят, кого нужно восстановить, с тем договорятся. Вы поступили неправильно и ввели в заблуждение многих товарищей, которые за вами не пошли бы, если бы вы их не толкнули на это. Мы это понимаем, и, конечно, со временем, если дальнейшего не будет, мы их восстановим. Мы вовсе не охотно исключаем из партии, а делаем это без всякого удовольствия. А то какие-то условия договорные…
Каменев. Почитайте-ка хорошо, что там написано, что «мы считаем, что это содействовало бы…» Члены ЦКК должны точно читать документы.
Сольц. Я думаю, что условием договора может быть только ваше добровольное прекращение вашей фракционной работы. Тогда не будет этого, не будет ваших выступлений. Вы будете тех, которые разделяют вашу точку зрения, убеждать, чтобы они этого не делали, тогда они этого делать не будут. А мы специально разыскивать каждого такого и преследовать его не станем, мы этим делом не занимаемся. Если бы вы просто прекратили свою работу и признали, что не нужно это делать, что не надо было ехать в Ленинград ни теперь, ни на прошлой неделе, ни три недели тому назад, может быть, можно было бы это ликвидировать. Неужели для т. Зиновьева это не ясно?
Каменев. Если будете ссылаться на старые бумаги, толку не будет.
Сольц. Прекратите вашу работу, и тогда это прекратится. Когда будет время перед съездом, вы будете выступать. Хотите сейчас выступать в книжках, журналах, пожалуйста, выступайте и излагайте свои взгляды. Это может быть единственным условием.
Пятаков. А в книжках можно? Я теперь буду книжки писать.
Председатель. Слово имеет тов. Ворошилов.
Ворошилов. Я являюсь неизменным и постоянным поборником мира и [порядка] дружной работы в нашей партии. Однако я считаю то, что нам предлагает сейчас оппозиция, это хуже того, что у нас было до сих пор в самые острые дни, в самые острые моменты борьбы Центрального комитета с оппозицией, не «большинства» ЦК, как многие теперь выражаются, а именно Центрального комитета, руководящего, управляющего и отвечающего за жизнь партии и всего государства. Итак, я говорю, что это предложение, если бы оно было принято, явилось бы в десять раз более скверным, чем все то из деяний оппозиции, что было до сего времени в нашей партии.
Почему? Потому что до сих пор, невзирая на то, что в партии имелась в различные периоды разного рода оппозиция, партия являлась монолитной, единой, ленински сплоченной партией и не знала в своей практике никаких договоров, никаких норм, установленных на договорных началах для оппозиционных групп, с нею сожительствующих. Повторяю, партия была единой, монолитной. А сейчас нам хотят навязать такие условия, чтобы в нашей партии установился прецедент, а на основе этого прецедента создалось бы обычное право, в силу которого любая группа, а может быть даже отдельный «талантливый вождь», могли бы претендовать на независимое существование в партии на договорных началах, уславливаясь время от времени насчет дальнейших взаимоотношений с партией. Я считаю, что это абсолютно недопустимая вещь. А если оглянуться на то, что мы пережили за эти дни, так вышесказанное подтверждается целиком и полностью. В документе, подписанном тремя товарищами (Бухариным. Томским и Рыковым), совершенно правильно характеризуется поведение т. Зиновьева и всей оппозиции, которая сейчас предлагает мир только потому, что вынуждена капитулировать вследствие неблагоприятно сложившихся «боевых операций». Только поэтому.
Тов. Зиновьеву мне хотелось бы напомнить следующее. Я, т. Зиновьев, являлся одним из тех, который был глубоко [возмущен] огорчен и даже оскорблен, что вас когда-то покойный т. Дзержинский в присутствии многих здесь сидящих товарищей назвал организатором второго Кронштадта. Я тогда был искренне возмущен, и многие товарищи могут подтвердить это. А теперь я очень скорблю, что не могу глубочайше извиниться перед Дзержинским, но перед его светлой памятью я извиняюсь. Тов. Дзержинский уже тогда был совершенно прав.
Зиновьев. Это вы для мира говорите?
Ворошилов. Не для внешнего мира говорю, а говорю вам, чтобы вы знали, и при первой возможности скажу открыто всей партии, что вы организатор второго Кронштадта. Это не подлежит для меня никакому сомнению. В момент, когда Каменев и Троцкий заседали здесь и вели устами Каменева разговор о мире, вы в это время организовывали Кронштадт, безусловно второй Кронштадт, только в гораздо больших размерах. Было ли ваше намерение поднять восстание или не было, хотели вы этого или нет, но это могло бы пройти более грандиозно и более импозантно, чем в 21-м году.
Пятаков. В Кронштадте стреляли, а в Ленинграде голосовали, вот в чем разница.
Голос. Арестовывали старост (шум, звонок председателя).
Пятаков. Немножко стреляли.
Ворошилов. Товарищ Зиновьев организовывал Кронштадт, но ему это не удалось, потому что рабочие в 26-м году настроены и по отношению к партии, и по отношению к своему государству не так, как это было в 20-м и 21-м году. Тов. Зиновьев получил соответствующий урок от ленинградских рабочих-коммунистов, но я очень и очень опасаюсь, что достаточно внушительный урок, полученный т. Зиновьевым, не пойдет ему на пользу. И если бы мы приняли предложения оппозиции, которые здесь фигурируют, и если бы мы признали, что вот-де платформа для мирной, для совместной, так сказать, объединенной работы, то это явилось бы соблазном дли новых авантюр т. Зиновьева — попытать счастья в борьбе против партии. Нужно этого избежать во что бы то ни стало.
Тов. Каменев говорит: «Вы не можете предложить и хорошо делаете, что не предлагаете нам отказаться от идейных взглядов и т.д., об этом и речи быть не может». Никто не думает оспаривать вашего права иметь свои взгляды и отстаивать свои идеи. Можете сколько угодно исповедовать, проповедовать и прочее в рамках программы и устава нашей партии. Но не в этом дело. Вы ничего не говорите в вашем документе о той сети нелегальных организаций, которую вы создали, и о тех мероприятиях организационного порядка, которые были направлены целиком на то, чтобы создать новую партию взамен существующей или во всяком случае рядом с ней. Пользуясь этим, тов. Троцкий и начал писать свои антипартийные «послания», литературно неплохо обработанные, но по сути дела абсолютно вредные и недопустимые в нашей ленинской партии. Только благодаря вашей противопартийной организационной работе и могло появиться письмо т. Троцкого, объясняющего сущность блока троцкистов с новой оппозицией. И обо всем этом вы в документе ни слова не говорите. Вы считаете, что это, так сказать, полоса пройденная, немножко поссорились, повздорили, а теперь, дескать, мы пришли к вам и предлагаем мир. Причем, как правильно отметил здесь т. Рудзутак, мы, мол, хотим подчиниться всем элементарным требованиям, которые у нас существуют для каждого члена партии, а за это платформочку нашу примите.
Не удивительно, что проведение ваших предложений поручили т. Каменеву. Он это может. На это он большой мастер. Но даже ему так искусно, вот уже третий раз докладывающему свою платформу, не удастся никого провести.
Лев Борисович! Хотя вы очень хороший парламентарий и отличный дипломат, однако вы знаете, мы тоже не лыком шиты.
Каменев. Где платформа?
Ворошилов. Ваш документ является платформой.
Каменев. Да вы его зачеркнете согласованно.
Ворошилов. Этот документик останется, знаете, для истории и для практического применения, если это вам когда-либо потребуется. Я спрашиваю вас, если бы мы пошли на ваше предложение и если бы через два—три месяца, а эта возможность не исключена, объективные условия были бы затруднительными, произошли бы какие-нибудь потрясения внешние или внутренние, есть ли у партии хотя бы малейшая уверенность, что вы при наличии этих объективных затруднений будете вместе с нами работать так же, как и раньше. Есть ли возможность надеяться на это? Никакой возможности нет.
Вы говорите, что «большинство» ЦК хоть и не право, но победило потому, что подменило все разногласия одним вопросом о том, возможна ли и допустима ли сейчас дискуссия или нет. По-вашему, благодаря такой постановке вопроса партия поддержала ЦК.
Такая «оценка» вопроса, да еще в документе, именуемом оппозицией «мирным», свидетельствует о том, что оппозиция, предлагая мир, прячет за пазухой огромный булыжник. Другими словами, оппозиция при первой же благоприятной для себя обстановке снова выступит со всей силой против партии, имея в запасе этакий документик с его «миролюбивой» аргументацией.
Итак, товарищи, если бы мы приняли платформу оппозиции, мы совершили бы большую, недопустимую ошибку. Условие для мирной, совместной работы может быть только одно — это те семь или восемь пунктов, которые выставлены товарищами Бухариным. Томским и Рыковым. Причем никаких увиливаний, никаких замазываний, никаких затушевываний того, что произошло в партии в связи с дезорганизаторской работой оппозиции, не должно быть.
Необходимо отметить еще одно обстоятельство. [Товарищи] Оппозиция в своем документе говорит и в их речах проскальзывает, что предстоит конференция и было бы желательно, чтобы на этой конференции о нас, об оппозиции, не говорили, а то начнут заушать*, обсуждать и осуждать и прочее в этом роде. А как вы думаете, если мир даже установится, то мы скажем, что все тихо, спокойно и ничего не было? Извините, пожалуйста, конференция является таким представительным органом партии, который должен знать и обязан знать все, что делается в партии. Конференция должна узнать, это элементарное требование внутрипартийной демократии, почему ЦК допустил такую слабость, долготерпение, что сразу же не поставил вас на должное место. Обязаны ли мы сказать всю правду и должны ли делегаты ответить на все вопросы, если на местах от них этого потребуют. Если бы мы все это замазали только потому, что т. Каменев прекрасный дипломат и хорошо выполняет роль парламентера…
* Так в документе, вероятно, наушничать.— РОССПЭН.
Каменев. Кроме того, хочет мира.
Ворошилов. …мы бы перестали быть большевиками, а в свое время вы бы сказали: «Вот дураки, как мы их ловко обработали».
Я говорю прямо без всякой дипломатии: те предложения, которые были внесены, все то, о чем здесь говорили, само собой разумеется, должно быть на конференции доложено. Все вопросы внутрипартийного положения, все то, что происходило, все эти разговоры, заседания, должны быть также доложены.
Каменев. Доложены должны быть, конечно, но с каким результатом?
Ворошилов. Должен быть установлен такой порядок, когда не будет в партии меньшинства и большинства, договаривающихся между собой; причем меньшинство лояльно в отношении партии только тогда, когда его попытки потрясти основы партии терпят крушение, и снова идет в атаку, когда оно находит для себя подходящим. Таким порядкам в нашей партии должен быть положен конец.
Рыков. Я взял слово в защиту второго документа. В нем произведены некоторые уточнения нашего первоначального предложения, принятого Политбюро в основу. По-моему, т. Каменев не прав, когда он в таком вопросе аргументирует только ссылкой на искренность своих предложений. Центральный комитет отвечает перед партией и страной. От вас нужно требовать, в первую очередь, элементарной ответственности перед партией.
Пятаков. И перед страной немножко.
Рыков. Перед страной, если есть ответственность, то в смысле совершенно обратном тому, что вы понимаете.
Пятаков. Ошибаетесь.
Рыков. Мы должны исходить из того, что вся партия, отражая в себе волю страны, волю рабочего класса, несомненно, требует гораздо более жестких мер по отношению к оппозиции, чем те меры, которые изложены в нашем документе. В этом оппозиция могла убедиться на основании всех своих выступлений на всех заводах. В этом оппозиция могла убедиться хотя бы из того, что на всей территории Союза только одна ячейка Главного концессионного комитета высказалась большинством 11 против 9 за оппозицию. Никакой другой оппозиционной ячейки ни рабочей, ни нерабочей на всей территории нашего Союза до настоящего времени нет.
Пятаков. У вас неполная информация.
Рыков. И если вы признаете, что партия, членами которой вы являетесь, выражает интересы, стремления и волю трудящихся, то тогда от нас необходимо было ожидать гораздо более резких мер, чем те, которые мы предлагаем.
По существу дела. Центральный комитет отвечает перед партией, перед страной, а Каменев хочет отвечать только перед сторонниками оппозиции. Предложения оппозиции сводятся, так сказать, к тому, чтобы выйти возможно более сухим из воды. Ничего другого в их предложениях нет. Каменев должен был бы сказать, что «наши попытки и формы борьбы с большинством партии были ошибкой, мы об этом заявляем». Ошиблись вы или нет? В этом вопросе нужна ясность. Я десятки раз прочитывал ваш документ, но ничего в этом направлении там не находил. Что же сказать партии? Как возможно установить мир в партии, когда оппозиция ограничивается словесными заявлениями о том, что она всегда признавала необходимость подчинения партии, решениям X съезда и т.п. Но ведь в то же время вы создавали нелегальную партию. Значит ли это, что можно в одно и то же время признавать дисциплину партии, подчиняться её органам, организовывая вместе с тем нелегальную партию? Правильно ли вы поступали, организовывая нелегальную партию, или нет? Скажите это в своем документе. Где это сказано? Ни одного слова по этому поводу нет. И на такой основе хотят мириться. Что же должен Центральный комитет партии объявить всесоюзной конференции? Что мы помирились с Каменевым, Зиновьевым и другими, хотя они и не признали своих ошибок? В документе, который оглашал по этому поводу т. Каменев, нет об этом ни звука. Допустим, что до последних выступлений в Ленинграде для вас не было еще ясно то, что было ясно для всей партии, что вы не можете рассчитывать ни на какой успех и ни на какую поддержку в вашей фракционной борьбе.
Но теперь-то, после полного провала везде и всюду, вплоть до Путиловского завода, ведь вы сами для себя должны признать, что ошиблись, и сказать об этом партии.
Если бы вы не сознавали сами, что ошиблись, вы бы ведь не говорили того, что сказали сегодня. Зачем же вы скрываете ваше поражение, вашу ошибку? Для чего вы требуете, чтобы Политбюро скрыло это от партии, от страны?
Примирение с вами на основе личного доверия — не есть политическое соглашение. Мы же разрешаем политически вопрос. Центральный комитет отвечает за то, чтоб в самих условиях создания мира было нечто такое, что не дало бы возможности снова поднять такую же борьбу. Иначе получилось бы такое положение, что т. Каменеву и т. Сталину удалось искренне помириться, а партия как бы ни при чем. Не в этом должны заключаться условия мира. Они должны заключаться в том, что шесть членов Центрального комитета, сторонников оппозиции, за своими подписями безоговорочно заявляют в печати о вредности, ошибочности и т.д. той организационной политики, которую они вели со времени XIV съезда. Это же минимум.
Каменев. А потом отправиться в монастырь.
Ворошилов. Куда пошлют, туда и отправиться.
Рыков. Куда отправляться, это будет решать Центральный комитет партии в отношении вас так же, как в отношении других. Если вы хотите на основе мира получить какие-то привилегии, то этого не будет. Что же вы хотите получить, кроме мира, еще какие-то особые права за все то, что вы проделывали после XIV съезда? Нет, слуга покорный. Документ, который тов. Каменев защищал, является насквозь фальшивым.
Главный пункт — вопрос внутрипартийной и фракционной организации выделен т. Каменевым как пункт, по которому мы можем несомненно договориться. Это, говорит он, «вне всякого сомнения».
Относительно пунктов, требующих размежевания с Оссовским, Медведевым, Рут Фишер и другими, Каменев сказал, что они согласны осудить не лица, а идеи. Что это значит? Рут Фишер и Маслов открыто выступают против Коминтерна и против нашей партии, ведут за границей такую же раскольническую работу, какую Каменев и остальные вели здесь внутри страны, [а теперь будто бы хотят прекратить] и являются заграничным германским филиалом оппозиционного блока. И вот теперь, когда мы тут говорим о мире, Каменев и остальные всячески изворачиваются, чтобы не отмежеваться от заграничных своих сторонников. «Мы, — говорят они, — можем обеспечить мир в Коминтерне только в том случае, если будет создана соответствующая обстановка». Условия будут приемлемыми, если Каменев и Зиновьев заявят, что они присоединяются к исключению из партии Рут Фишер, Маслова и других и открыто от них отмежуются. Эти заявления являются необходимым условием для создания такой обстановки, при которой можно было бы развить положительную работу. Но они хотят так отмежеваться от идей, чтобы оставить исключенных из партии Маслова и Рут Фишер в составе своей организации.
Мы можем заключить мир только на тех условиях, которые обеспечили бы возможность творческой и положительной работы в Коминтерне и партии. Вы на это отвечаете отказом. Здесь в вашем заявлении не только нет отмежевания от Рут Фишер и Маслова, а наоборот, есть прямая их защита, они, мол, критикуют Корша. Рут Фишер такая хорошая, что отмежевалась от Корша. Эта защита Рут Фишер и Маслова стоит в прямой связи с нелегальной оппозиционной работой. Рут Фишер и Маслов со времени XIV съезда занимались агитацией против ЦК, против Коминтерна, а теперь они всяческими мерами пытаются эту агитацию расширить. Нелегальная организация налицо. Что же вы хотите — распустить нелегальную организацию на территории Союза, но оставить её за границей, чтобы попытаться напасть на ЦК партии через международную нелегальную организацию? Тогда скажите это прямо.
Каменев. Вы считаете нас за литовцев или поляков?
Рыков. Ведь решение ИККИ по поводу Маслова и Рут Фишер было. Вы говорите, что подчиняетесь всем решениям партии, значит, и решению ИККИ по делу Маслова, Рут Фишер и др., так как оно было вынесено при прямой поддержке нашей партии. Одно это должно заставить вас отмежеваться от Маслова, Фишер и других. Вместо открытого честного выполнения этого элементарного требования вы взяли их под свою защиту и при этом приходите и заявляете, что стоите за мир. В таком же направлении идут ваши заявления решительно по всем пунктам.
Вместо признания ошибочности и вредности своей фракционной раскольнической деятельности оппозиция заявляет, что она всегда — и до XIV съезда и во время XIV съезда и после него — признавала обязанность каждого члена партии подчиняться её решениям. Да ведь это элементарное условие членства в нашей партии.
Чем была вызвана борьба в партии? Она была вызвана нарушениями с вашей стороны этих элементарных условий членства в партии. И вот теперь вам нужно сказать, что вы ошибочно пошли не по той линии, от которой теперь отказываетесь. Этого именно у вас нет. В ваших предложениях нет ничего такого, чтобы в какой-нибудь степени шло навстречу партии и Центральному комитету, который, повторяю, облечен ответственностью перед партией и страной. Поэтому для большинства нет возможности найти в ваших документах почву для соглашения и установления мира в партии.
В отношении Шляпникова есть решение партийного съезда, принятого при участии Владимира Ильича. После этого Шляпников был осужден при участии Каменева, Зиновьева и всех остальных также и пленумом Коминтерна. Зиновьев почему-то не напечатал статьи против Медведева в ту пору, когда он еще не сомневался в подлинности письма Медведева. Почему? По-видимому, потому что Шляпников—Медведев нужны были ему как сторонники в созревавшей борьбе против ЦК. Решение съезда о Шляпникове и Медведеве было в свое время принято при вашем участии. Почему же теперь вы не хотите отмежеваться от Медведева и Шляпникова, осужденных партией? Потому что они входят в состав вашей организации. Вы хотите распустить нелегальные типографии, но вы не хотите потерять своих сторонников, участников вашего оппозиционного искусственного блока. ЦК должен требовать подчинения всем решениям партии, в том числе и по поводу Медведева.
Формулировки Каменева относительно гарантий таковы, что скрыто извращают положение в партии. Я не знаю, внимательно ли оппозиция читала документ, который был разослан сегодня? Кроме возможности сотрудничества в толстых журналах, возможности, которая уже была использована несколькими видными сторонниками оппозиции, в нашем документе сказано:
«Мы уже не говорим о само собой разумеющемся праве каждого члена партии защищать свои взгляды на собрании своей ячейки с критикой партийной работы».
Это для нас всегда было очевидным. Вы не найдете ни одного заявления, ни одного факта, который бы противоречил этому. Это элементарные условия существования партии.
Должен ли ЦК пересмотреть дела исключенных за фракционную работу в целях восстановления их в правах членов партии? Нужно иметь в виду, что они исключены за активную работу по линии раскола, и теперь, когда оппозиция потерпела поражение, для них просят об амнистии. Какие гарантии при этом даются партии? Роспуск нелегальной организации и ничего больше. А дальше что? А как с признанием своих ошибок, признанием своих антипартийных, вредных и злостных в отношении партии действий? Неужели партия должна объявить амнистию и принять их обратно в партию и на этом кончить с попыткой раскола, которую оппозиция предприняла? Ввести амнистию за такие действия в обычай, это значит сказать каждой группе членов партии: «Делайте что угодно, а если это у вас не выйдет, тогда скажите, что вы свою организацию распускаете, и вы будете прощены». Как же объяснить это партии, как это партии принять?
Принять тот документ, который предложен Каменевым, партия, по-моему, не может. Документ, который мы разослали, оказался несколько длиннее, чем нужно было для хода переговоров. Я лично считаю, что было бы самым нормальным со стороны представителей оппозиции, если бы они пришли в четверг и сказали, что мы принимаем в основу те предложения, которые изложены за подписью Бухарина, Рыкова и Томского, и предлагаем в таком-то порядке установить окончательную редакцию. Это было бы нормальным положением, если бы люди действительно хотели мира.
В своем документе оппозиция никаких конкретных предложений не сделала. Более того, их документ представляет собою новое прямое нападение на партию. Каменев в одном из документов писал, что оппозиция 10 месяцев молчала. Тут они вновь повторяют, что подчинялись запрещению выступать перед партией. Какой черт молчали, когда за эти 10 месяцев организовали десятки подпольных типографий для распространения своих материалов. Что это такое? Разве это молчание? Мы, говорят, подчинились XIV съезду и не выступали. Когда это было? Все время XIV съезда и после XIV съезда оппозиция убила на выступления.
Кто проводил решения съезда? Большинство ЦК. Зиновьев и Троцкий стремились сорвать решения партии в дискуссии с рядовыми рабочими-партийцами. Никто из нас в этой дискуссии не выступал ни одного раза. И в таком положении вещей оппозиция находит аргументы для противопоставления дисциплины демократии.
Такое противопоставление, по существу, в корне неправильно. Оно стоит в противоречии со всеми принципами нашей организации. Но если искать наиболее яркого проявления демократии внутри нашей партии, то его можно найти в жизни партии за последние месяцы, когда лидеры оппозиции односторонне «дискуссировали» с партийной массой без всяких выступлений так называемых «вождей» со стороны большинства ЦК. Тт. Зиновьев и Троцкий были противопоставлены рабочему партийцу-массовику.
Каменев. А я ни слова не сказал… (Не слышно.)
Рыков. Почему Каменев не выступал на «Авиаприборе» и на «Путиловце», я вам это сказать не могу. Но, во всяком случае, нельзя считать, что односторонняя дискуссия со стороны оппозиции начинается только с того момента, когда в списке ораторов записывается т. Каменев. Разве недостаточно того, что дискуссировали и Троцкий, и Зиновьев, и все остальные? Какую же вам большую демократию нужно? Вы разговаривали с партийцем-массовиком на «Авиаприборе», «Путиловце», «Треугольнике», везде и всюду, с совершеннейшей свободой от Бухарина и всех остальных.
Троцкий. Сегодня мне т. Шкирятов доказывал, что это и есть полная демократия.
Рыков. Конечно, демократия. Лев Давидович, скажите по совести, а вы рассчитывали на то, что произошло на Путиловском заводе? (Троцкий подает реплику, которую не слышно.)
Рыков. По-моему, ваши последние выступления исходили из вашего убеждения, что, если Троцкий и Зиновьев и остальные выступят перед рядовыми членами партии на «Авиаприборе»…
Ворошилов. То все ахнут и падут ниц.
Рыков. …то рабочие не устоят…
Пятаков. Ничего подобного, никто на это не рассчитывал (смех).
Рыков. Если никто на это не рассчитывал, если у вас не было надежды, что партия примет вашу программу, то в формулировке и аттестации всего того, что оппозиция сделала, нужно выражения заострить еще более, потому что на такого рода шаг можно идти только в расчете на успех, так как то, что делала оппозиция, по заявлению Каменева, вело к расколу партии
Ярославский. Авантюрой это называется.
Рыков. Но идти на такой шаг, который, по вашему же мнению, не может привести к победе, но, во всяком случае, ведет к расколу партии, — безумие. Если правильно заявление Пятакова, что на успех никто не рассчитывал, то оппозицию нужно охарактеризовать гораздо более резко, чем это делалось до сих пор.
Повторяю, наша сегодняшняя дискуссия происходит после того, как оппозиция использовала все свои возможности, после того, как окончательно выяснились результаты боя. Итоги последних событий могут быть подведены теперь на одной основе, если оппозиция примет те условия, которые были нами изложены, и могут быть подведены на другой основе, если она наших условий не принимает. Центральный комитет во всем, что произошло, должен отчитаться перед всесоюзной конференцией, перед партией. Из серьезнейших в истории партии событий последних дней мы должны сделать ясные и точные выводы.
Тянуть дальше невозможно. Оппозиция должна ответить, принимает ли она те условия, которые положены Политбюро в основу? Принимает ли она дополнительно то, что развито в новом документе, или нет? Откладывать выводы из всего, что произошло после того, как вся полоса политической борьбы фактически окончена, по-моему, невозможно без того, чтобы Центральный комитет не был поставлен в совершенно странное и нелепое положение и перед партией, и перед страной.
Я должен напомнить, что постановление Политбюро в связи с выступлением Зиновьева в Ленинграде передает вопрос об оппозиции на разрешение пленума ЦК и ЦКК. Вся партия ориентировалась в том направлении, которое намечено в этом постановлении, являющимся боевым документом, вынесенным во время боя. Если оппозиция заинтересована в том, чтобы постановление было смягчено, то необходимо это доказать на протяжении ближайших дней. Тянуть дальше невозможно.
Слово имеет тов. Петровский.
Петровский. Я здесь новый человек в тех переговорах ЦК с оппозицией, которые на настоящем заседании происходят, и только что окунулся во всю литературу оппозиции, которая здесь имеется. И должен сказать, что хотя я ни с кем не совещался, но на меня вся эта литература производит крайне отрицательное впечатление, особенно за последнее время — эти дерзкие памфлеты оппозиции против ЦК и съездов партии, к которым нельзя не относиться без возмущения.
И это происходит в тот момент, когда разгорелась эта история с т. Зиновьевым в Ленинграде. Я должен сказать вам, товарищи, что недели две тому назад, когда я приезжал сюда в Центральный комитет, я получил несколько разнообразных экземпляров оппозиционной литературы, как, например, критика выступления т. Бухарина в Ленинграде, по хозяйственным вопросам, по рабочему вопросу и другие.
Когда я приехал в Харьков и позвонил в ЦК Украины, говорю, что привез оппозиционные новинки, мне в телефон смеются и говорят, они уже у нас дня три—четыре на руках. Значит, работа идет вовсю. А мне сказали здесь, что это свеженькие материалы. Значит, литература получается по всему Союзу и в Харькове на основах широкой демократии. Ну, конечно, после такого факта широкой подпольной работы оппозиции, ставшей создавать самые глупые и контрреволюционные слухи, члены партии начали волноваться, нужно было выступать на партийных собраниях и браться за критику. Везде и всюду на собраниях я прочитывал эту литературу, она имеется в названиях до 10, к ней прибавилось еще две прокламации. Одна из них прямо-таки похожа на провокаторский белогвардейский документ. Там говорится о повышении заработной платы, требуется увеличение ассигнования безработным, ассигнования на индустриализацию, больше, чем это было до сих пор; требуется, чтобы всесоюзная конференция была из шести тысяч человек, украинская — из четырех тысяч человек и т.д. и т.п. Выступая на собраниях, на которых присутствовало 1000 чел., 2000 чел., 2,5 тыс. чел. в Екатеринославе, в Харькове, я иллюстрировал эти документы. Одни из них вызывали возмущение, другие смех и удивление. Из всех выступлений оппозиционеров на собраниях было видно, что они хорошо информированы не только по общей линии наших споров, но и применительно к местности, знали, что делается в Ярославле, Костроме и т.д. В Екатеринославе, например, выступали такие пистолеты на собраниях, которые сами ничего не имеют ни за душой, ни за плечами, хотя вспоминали мое прошлое.
Ворошилов. Твои старческие грехи?
Петровский. Везде и повсюду говорится, что не только ЦК сползает с ленинских рельс, но что его отдельные члены недостойны называться членами ЦК. Ну, а какой же у оппозиции был успех? Мне много приходилось выступать, например, в Екатеринославе на двухтысячном собрании — два против, 4 воздержалось; на тысячном собрании коммунистов ИНО, где было несколько ячеек, какой результат? При голосовании резолюции шесть человек воздержалось. На третьем собрании, где сошлось тоже несколько ячеек и было около 500 чел., результат такой — 4 чел. воздерживаются. И так почти повсеместно на Украине. Я тогда спрашиваю, ознакомившись с вашими предложениями, которые я не знаю, как даже назвать, допустимо ли ваше требование, чтобы ЦК признал, что он «травил» оппозицию, когда было наоборот? А потом, когда бы выступали на собраниях зрелые члены партии, а то пистолеты, у которых никакого умственного багажа нет и опыта лет за плечами также. И вот перед такими пистолетами, перед такими молокососами из оппозиции мы должны извиняться на местах, что давайте, мол, дружно работать и т.д. К чему это сводится?
Я не знаю, как назвать это дерзкое требование оппозиции относительно того, чтобы пересмотреть вопрос обо всех исключенных после тех голосований, которые были повсеместно, и после тех выступлений, в которых рабочие требовали решительных мер против оппозиции вплоть до исключения из партии. Есть и такие предложения. Нам приходилось немножко умерять эти предложения, что в таких мерах партия не нуждается.
Ворошилов. До поры, до времени.
Петровский. Но когда здесь выступают товарищи из оппозиции, эти генералы без армии, за которыми идут 3—4 товарища на огромных собраниях и это все те же товарищи, вроде Меклера, который был в 1923 г. троцкистом и сейчас ведет лидерскую работу, Лобанова и им подобные люди. С тех пор эта оппозиция не увеличилась, а уменьшилась.
Пятаков. Лобанов — это приятель Михаила Ивановича.
Рыков. И мой тоже.
Петровский. Когда я приехал из провинции с результатами такого голосования, голосования, которое было на собраниях, где были решительные требования со стороны рабочих, и после этого здесь оппозиция требует равноправия? Требования выставляет? Вы явились сюда на заседание Политбюро стороной, которая в стране не имеет никакой поддержки. Изучая на местах товарищей, защищающих оппозицию, оказалось, что это еще мальчики, мало знающие партийную работу, не знающие программы, и надо сказать, что многие из них те, которые из меньшевистского лагеря перешли к нам. Вот почему, мне кажется, товарищи, что надо вам по-иному сегодня сделать заявление, надо просто сказать: «Что же, в борьбе бывают поражения и победы; мы потерпели поражение и подчиняемся всем решениям XIV съезда и пленума ЦК». Это первое. А потом вам ЦК даст, какую он найдет возможным, работу. Только так можно. По всем старым традициям, по которым от Ленина ведется дело…
Каменев. Григорий Иванович, мы за ваше предложение.
Петровский. Тогда так и записать, что мы подчиняемся всем решениям XIV съезда.
Каменев. Мы принимаем это.
Петровский. …пленума ЦК.
Каменев. Принимаем.
Петровский. …и находимся в полном распоряжении Центрального комитета.
Каменев. Принимаем.
Петровский. Никаких условий не предъявлять, последнее обязательно, а не то, как теперь, вы требуете: «пересмотреть исключенных», «признайтесь, что вы нас травили», «оппозиция должна получить возможность изложить свои взгляды» и т.д., и т.п. Все это — дело Центрального комитета или съезда партии, если позволят.
Каменев. Так и сказано.
Петровский. Там не так сказано. Вы выставили целый ряд требований, а их вы не имеете права выставлять.
Председатель. Слово имеет тов. Калинин.
Калинин. У нас сегодня заседание мира. Конечно, когда после драки мирятся, то не от хорошей жизни побитые идут мириться, но раз они идут мириться, то они и должны бы говорить о мире. ЦК в своих практических предложениях дал возможность мира, полного, безоговорочного, ибо ни одного неприемлемого пункта нет…
Каменев. Каких пунктов?
Калинин. Предложение т.т. Рыкова, Томского и Бухарина, предложение трех. Не ловите меня на слове. Видите, вы пришли с предложением мира, а ловите меня на словах. (Смех.) Вот тов. Каменев пришел к нам и произнес речь. Мы были товарищи как товарищи, он пришел к нам как к товарищам и сказал, <что> ошибся, т.е. просчитался, ошибся это неправильно, а просчитался.
Каменев. Каменеву это не привыкать.
Калинин. Вы пришли, по вашим словам, с искренним предложением мира. Наши предложения мы считаем предложениями мягкими и приемлемыми. И речь Каменева могла бы продолжаться не больше двух-трех минут, а тов. Каменев говорил полчаса или 25 мин. [ Тов. Каменев умеет, очевидно, с Бреста, защищать свои позиции]. Он со всем согласен, говорит, что не может не согласиться, ибо вся партия требует соглашения. Как тут не согласиться? Он не может не согласиться с элементарными предложениями тройки. Но вся его речь, хотя он и со всем согласен, переполнена капканами для ЦК с запасными путями для отступления оппозиции, когда пройдет острый момент, когда ужим оппозиции кончится, чтобы сказать: извините, вы нас не поняли. У нас застенографировано, я так-то и так-то говорил. Это вот и есть не по-большевистски. Это не мир, а дипломатия. А там, где есть дипломатия, позвольте и нам насторожиться. Все документы в сторону. Что это означает, когда при переговорах о мире настаивают на том, чтобы ЦК амнистировал исключенных из партии, если они согласны со взглядами партии? Это означает, что мы исключаем из партии по фракционным соображениям. Что вы нас за дураков считаете? Тов. Троцкий умеет из слона муху делать…
Сталин. И из мухи слона (шум, смех).
Калинин. Он умеет то и другое. Если амнистировать, то этой бумажкой об амнистии т.т. Троцкий, Каменев и Зиновьев будут потрясать и говорить, вот видите, они сами подписали, что мы амнистированы, значит наша ЦКК из партии исключала людей только за принадлежность к фракции. Извините, нет ни одного человека, исключенного за принадлежность к оппозиции.
Ворошилов. Хотя и нужно было бы исключать.
Калинин. Посмотрите, Медведев и Шляпников выступали открыто, но пока они не пойманы с нелегальной деятельностью — из партии не исключены. Всякий исключенный имеет за собой антипартийную нелегальную работу. Эта работа шла или над организацией нелегальных ячеек или над печатанием нелегальных листков. Вот за что исключали из партии. Поэтому, можем ли мы огульно обещать амнистию? Я против принятия такой фракционной постановки. Это будет иметь значение и в будущем, когда будет общий мир. Но не эту практическую сторону я беру. Я беру политическую сторону и здесь, по-моему, есть капкан. Поэтому мне кажется, что если вы действительно хотите мириться, по-большевистски мириться, то давайте искренно и говорить. Имеется шесть пунктов, теперь с дополнением тех же товарищей — восемь. Мне помнится, что Центральный комитет принимал эти 6 пунктов, и вы голосовали за них. Так или нет? Извольте ответить, голосовали ли вы тогда с нами и были ли приняты тогда эти пункты?
Голос. Не имели права.
Калинин. Вы, тов. Каменев, имели право голосовать, и тов. Троцкий имел право. Отсюда видно, насколько у вас еще много дипломатии и лицемерия по отношению к нам. Сейчас как будто внешнее впечатление таково, что вы голосовали.
Ворошилов. Троцкий голосовал против.
Калинин. Извините, как же так, выступил тов. Каменев и сказал, что за основу принять можно, а тов. Троцкий голосовал против? Как же после этого быть? Значит, Каменев не был уполномочен другими лицами на переговоры? В то время как тов. Каменев по уполномочию 6 членов ЦК просил мира, тов. Зиновьев хотел еще раз попробовать, не выйдет ли что в Ленинграде. Тов. Зиновьев, спокойно отнесемся к этому вопросу, до максимальной степени мягко отнесемся к этому вопросу! Представьте себе, что на вашем месте очутился бы тов. Молотов. Как бы вы к этому факту отнеслись? Вы бы мягко отнеслись?! Тов. Пятаков говорит: «На нас смотрит страна». Вот в том-то и дело, что дискуссия — это не значит, что мы подрались только здесь в Политбюро. Если бы мы проводили дискуссию только в Политбюро, без стенограмм, без оглашений, здесь очень многое можно было бы позволить. Но ведь эта дискуссия развязала и внепартийную среду и в значительной степени ухудшила положение советской власти. Это несомненно. Неужели вы откажетесь от того, что за эти 10 месяцев вся ваша фракционная работа, вне зависимости от субъективной воли участвующих, была направлена на ослабление коммунистической партии, на разложение внутри коммунистической партии, на ослабление советской власти в целом. Как же после этого быть? От этого вы не можете отказаться. Вы не можете отказаться от того, что ваша работа шла не на утверждение партии и не на усиление советской власти. Вы должны сказать, что она шла на ослабление власти, на разложение внутри партии. Те предложения, которые внесены, уже потому мягки, что их подписал и тов. Томский. Этим характеризуется их мягкость по отношению к противнику.
Ворошилов. А Бухарин?
Калинин. И Бухарин.
[Рыков. А Каменев защищает, это тоже мягко].
Калинин. Если бы вместо Рыкова, Бухарина и Томского эти предложения были подписаны т.т. Зиновьевым и Троцким, я ручаюсь, что эти пункты были бы не так мягки. Возьмите в отдельности каждый пункт. Каждый из них требует от вас только признания элементарных прав партии и элементарных обязательств по отношению к партии со стороны отдельных товарищей. Возьмите любой пункт: «Признать, что фракционная работа оппозиции от XIV съезда до октября являлась вредной для партии в целом» (смех).
Голос. Шел, шел Михаил Иванович и оступился.
Каменев. Мягче трудно выдумать.
Калинин. Удивительно, все смеются (смех). Ну, тогда давайте обратные логические выводы делать. Значит, в таком случае эта дискуссия была полезна для нашей партии, значит, она укрепляла позицию партии, сплачивала вокруг партии. Значит, тов. Зиновьев, начиная дискуссию с XIV съезда, вел свою работу специально для укрепления партии в целом и что все это шло на пользу партии? Извините, товарищи, вы можете сказать, что для вас, для оппозиции, это трудный абзац. Трудно признаться в своих ошибках. Но нужно сказать о том, что для партии, объективно говоря, это несомненно вредно. Для чего я это говорю? Для того что, когда оппозиция выступает, она должна взвешивать, какие результаты получатся в целом. А что вы сделали? Когда тов. Зиновьев бросился в оппозицию, в борьбу, из его поля зрения совершенно выпали общие интересы партии. От этого вы, тов. Зиновьев, никак не отмежуетесь. И когда вы бросились во фракционную борьбу, ваши фракционные интересы превалировали у вас над общепартийными интересами. Представьте, что если бы вы победили сейчас в нескольких городах, разве это не было бы бедствием для партии? Конечно, это было бы бедствие. Если бы вы заранее получили большинство на 90%, это был бы сильный переворот, но его бы партия пережила.
Рыков. А для нас с тобою был бы отдых (смех).
Калинин. Но если бы вы получили хотя бы только Ленинград, было бы плохо, а вы здесь смехом затушевываете, затуманиваете положение. Тов. Пятаков говорит о том, что «на нас смотрит страна».
Петровский. С озлоблением смотрит.
Калинин. Она на вас смотрит, она даже иногда аплодирует, но тогда, т. Пятаков, будьте логичны и говорите, что нужна общенародная демократия. Что же вы здесь перед нами лицемерите? Вы хотите, чтобы для Пятакова, Троцкого была демократия, когда он перед страной, перед беспартийными будет разлагать партию, разлагать рабочий класс, давая обещания, которые выполнить нельзя, а для остальных эта демократия не нужна, её не будет. Это есть полное лицемерие, потому что нельзя, сказавши «а», не сказать «б». Если вы, вступая в борьбу с ЦК, имеете в виду не партию, а страну, это означает, что вы хотите, чтобы на ЦК давила не только партийная масса, но чтобы на ЦК давила и страна, население. В своих словах вы замахнулись дальше, чем думали. Как же после этого вы говорите о мире? Если бы вы всерьез думали о мире, вы бы не стали дипломатничать. Тут размягчились, на мир пошли, именно из-за общепартийных интересов пошли на мир, а с другой стороны — дипломатия, капканы. Вы, тов. Каменев, умеете очень мягко к каждому вопросу подойти, вы и нас приучаете за этой мягкостью улавливать дипломатию, лицемерие. Вы тоже ответственны перед страной. Если бы вы открыто пришли и сказали, что да, провалились, каемся, но, что возможно, сделаем, чтобы загладить свою вину, и загладим её — помните, так поучал тов. Зиновьев тов. Троцкого — тогда, конечно, с нашей стороны было бы полное доверие к вашим заявлениям. А тут мы видим дипломатию. С одной стороны — мир, Каменев умеет очень хорошо говорить, он создан как будто бы для мирных переговоров (смех), а с другой стороны, черт его знает, здесь и лезвие ножа выглядывает!
Председатель. Слово имеет т. Смилга.
Смилга. Товарищи, мне кажется, что при обсуждении сегодняшних вопросов мы должны держаться в пределах тех решений, которые по этим вопросам уже были приняты. Такими решениями прежде всего является принятое за основу постановление предыдущего заседания Политбюро. А к сегодняшнему дню имеется ответ, подписанный товарищами из оппозиции, и дополнительные предложения той же самой тройки, которая внесла в ЦК первое предложение. Мне кажется, что при обсуждении сегодня этого вопроса нет основания отказываться от преемственности в этом вопросе. Следовательно, за основу должно остаться то принятое решение, о котором я говорил.
Томский. А к принятому за основу можно вносить поправки?
Смилга. Несомненно. К документу, принятому Политбюро за основу, эти новые предложения надо понимать как поправки…
Томский. И дополнения.
Смилга. …как поправки и дополнения к этому принятому за основу проекту.
Ворошилов. И уточнения.
Смилга. Уточнения или поправки это не суть важно. Ввиду сложности и трудности обстановки и важности тех решений, которые в настоящем заседании подготовляются, мне кажется, что вряд ли Политбюро имеет возможность на данном заседании произвести согласительную и редакционную…
Рыков. Согласительную или редакционную?
Смилга. Я сказал: согласительную и редакционную работу. Мне кажется, что единственно правильное организационное предложение заключается в том, чтобы после окончания обмена мнений на данном заседании создать комиссию для формулировки окончательного текста постановления Политбюро. Из имеющихся записок вы можете усмотреть, что они не формулированы как постановление Политбюро. У меня, к сожалению, нет под руками проекта, но я бы мог определенно доказать вам, что все эти документы должны быть перередактированы для того, чтобы они могли бы быть постановлениями Центрального комитета.
Томский. И так можно принять.
Смилга. Разумеется, все можно принять, но дело в том, дадут ли эти решения положительные результаты.
Томский. И это зависит от того, как построено?
Смилга. Совершенно верно, многое зависит от того, как построить резолюцию. Мое практическое предложение сводилось бы к тому, что результат сегодняшнего обмена мнений должен вылиться в создание комиссии из представителей Политбюро, большинства и меньшинства, которая бы поработала над этими документами и тем самым облегчила бы работу Политбюро на следующем заседании.
Что же касается вопроса по существу, то скажу следующее. Изживание и ликвидация партийной распри октября месяца настоящего года идет по двум линиям: по линии Центрального комитета и по линии Центральной контрольной комиссии. Здесь, очевидно, подытоживаются политвыводы, а там будут подытоживаться оргвыводы. Поскольку речь идет о нарушении дисциплины, недопустимых методах фракционной борьбы и прочее, то для решения этих вопросов у нас компетентна Центральная контрольная комиссия, и мне известно, что она уже к разбору этой стороны дела приступила.
Голос. Вы должны дать чистосердечное признание.
Смилга. Я всегда признавал ЦК и ЦКК и никогда от признания не отказывался. [И, как видите, к сегодняшнему дню, не имею ни одного оргдела.] Следовательно, у Политбюро ЦК остается политическая часть. Политическое благоразумие требует, чтобы сегодняшнее решение ставило себе задачи восстановления нормальных отношений в партии и установление достаточных гарантий для сохранения этих отношений для…
Петровский. Кому гарантий?
Смилга. …партии и ЦК тех, кто отвечает за положение в партии.
Рыков. А исключены ли из партии Маслов и Рут Фишер? (дальше не слышно).
Смилга. Но когда после первой группы вопросов, касающихся установления нормальных условий, начинается требование дальнейших политических уступок такого свойства, откажитесь от того-то и того-то, дайте формулировку такую-то и такую-то, сделайте то-то и то-то, то это затрудняет положение.
Петровский. А как же?
Смилга. Тов. Петровский, не углубляйте ваших предложений. Все заявили и сказали, что с теми организационными выводами все согласны, и вы, и все представители оппозиции. И я с ними согласен.
Петровский. Ага, капитулируете, сдаетесь.
Смилга. Извините, по первой группе вопросов разногласий нет. Теперь Рыков ставит вопрос, как быть с немецкими левыми Рут Фишер, Урбансом и Вебером. Сколько мне известно, Урбанс и Вебер являются членами германской компартии. Что же вы сделаете? Сегодня вы требуете отказа от Урбанса и Вебера, завтра будете требовать от Зиновьева и Троцкого отказа от своих политических взглядов.
Рыков. Завтра скажем.
Смилга. Почему же завтра, об этом можно уже сейчас говорить определенно. Мне кажется, что предъявление требований этого порядка не является политически правильным. Ведь смешно думать, что после тех событий, свидетелями которых мы являемся, начиная с XIV съезда, достаточно будет нашего согласия, чтобы в партии установилась Аркадия, чтобы все Савлы превратились в Павлы, чтобы все оппозиционеры и их противники превратились в пастушков и чтобы наступила полнейшая идиллия. Смешно об этом говорить друг другу. Такого положения немедленно создать невозможно.
Ворошилов. Какое положение будет, по-вашему, после подписания документа?
Смилга. Я на этот вопрос даю точный ответ. Задача ЦК партии в данный момент заключается в том, чтобы партия в целом в состоянии была бы дожить нормально до XV съезда, чтобы обеспечить созыв XV съезда без отколов и расколов (шум). Если вы говорите о том, что если исключение Троцкого и Зиновьева и еще ряда товарищей не есть раскол, то я отвечаю, что сумма отколов есть раскол. Вы не можете доказать чисто арифметически, что исключение двадцати есть откол и двадцати пяти — раскол. Рыков говорит: «Почему не надо требовать отмежевания от Рут Фишер?» Потому что это требование неизбежно вызвало бы соответствующие контртребования со стороны оппозиции. Требование отказа от своего прошлого, изменения своих политических взглядов, отношения к различным группам и т.д. и т.п. не ведут к установлению мира. Если говорить о том, как спрашивает Ворошилов, как вы полагаете о мире, то я полагаю таким образом, что в партии устанавливаются условия такого порядка, при котором бы разногласия не вылились в форме партийной борьбы, угрожающей расколом партии. Это раз. Для того чтобы эту политику вести, можно требовать не только безоговорочно от меньшинства того-то и того-то, но и само большинство должно понимать, что внутри партии имеются разногласия, что они представлены не теми молокососами, с которыми Петровский встречался на Украине, а что они представлены нашими старейшими товарищами, занимающими в партии определенное место, занимающими определенное положение, пользующимися определенным влиянием и авторитетом [и находящимися в меньшинстве].
Петровский. Мы по Ленинграду и Москве это видели.
Смилга. Не будем говорить о Ленинграде и Москве. Ясное дело, что меньшинство потерпело поражение. Но тыкать в это пальцем и думать, что, действительно, сейчас за меньшинство стоит только какая-нибудь сотня голосов, ошибочно. Тогда не нужно было всего этого гама, шума относительно опасности дальнейшего и т.д. Если эти люди представляют в партии 100 чел., тогда нечего и говорить. Что представляет из себя 100 чел. на 800.000 членов партии? Какие крепости нужно против армии выдвигать? Значит, не так вы понимаете положение, и справедливо не так.
Петровский. Ага, так вы в этом нашу слабость видите, вы об этом говорите?
Смилга. Нет, но вы не сводите в своей аргументации концов с концами. С одной стороны ничего, а с другой стороны, против этого «ничего» выдвигаете бог знает какую защиту. Поэтому мне кажется, что было бы правильно, остановившись на основе уже принятых Политбюро решений, считаться с дополнениями, вторым письмом Бухарина, Рыкова и Томского, с одной стороны, документом меньшинства, с другой — чтобы комиссия проделала необходимую работу и облегчила бы для Политбюро окончательное принятие важнейшего в истории партии между XIV и XV съездом документа. Таково мое понимание наших задач.
Председатель. Слово имеет тов. Молотов.
Текст выступления В.М. Молотова воспроизводится по перепечатке, имеющейся в правленой и неправленой стенограмме. Стенограмма с авторской правкой отсутствует. — РОССПЭН.
Молотов. Тов. Смилга здесь открыто говорит то, что другие товарищи из оппозиции, не принадлежащие к пресловутому «буферу», всячески сейчас прикрывают и замалчивают, а именно тов. Смилга несколько раз очень настойчиво подчеркивал, надо договориться «большинству» и «меньшинству». Это прежняя, ничем не прикрытая раскольническая идеология вчерашнего дня, когда оппозиция утверждала, что теперь есть только «большинство» и «меньшинство», но нет «целого», нет партии, нет ЦК. Ведь именно этим антипартийным духом проникнута была до последнего времени позиция оппозиционного блока. Ваша, т. Смилга, позиция, если её взять по существу, заключается в том, что вы ставите вопрос таким образом: нужны переговоры двух «частей», двух «сторон» партии, нужна для них «согласительная» комиссия, нужна договоренность «большинства» с «меньшинством». Но вы, т. Смилга, как бы это выразиться поточнее, совершенно «забываете» или перестали понимать, что есть партия, которая представляет из себя не какое-то «большинство», а нечто целое, единое. Вы забываете то, что есть Центральный комитет как выразитель воли и руководитель «целого» — партии, а не просто «большинство» и «меньшинство» в ЦК. Нельзя же, т. Смилга, под предлогом «буфера», особенно в данную минуту, открыто переходить на позицию т. Троцкого, который рассылает, куда удается, свою бумажку в подобном духе под названием «Ответ на запросы товарищей об оппозиции»50. Таково заглавие этой бумажки, разосланной на днях по просьбе ЦКК всем членам Политбюро. Начинается она такими словами: «Сталинская фракция строит свою политику раскола партии на противопоставлении…» и т.д. Как видим, у тов. Троцкого выходит на деле, что большевистской партии нет, а есть «сталинская фракция», с которой и борется по мере сил подлинная фракция Троцкого. Эта позиция была очень ярко выражена в ряде оппозиционных документов. Все присутствующие здесь об этом знают хорошо.
По поводу же документа «Ответ на запросы» надо отметить один любопытный факт. От т. Троцкого ЦК то и дело получает бумажки, письма и копии писем т. Троцкого тем или иным партийцам, в частности, копии ответов на запросы отдельных товарищей, обращающихся к Троцкому. Но странно, что эту бумажку «Ответ на запросы товарищей об оппозиции» т. Троцкий в ЦК не прислал. Очевидно, в одно и то же время пишутся т. Троцким разные бумажки. С одной стороны, демонстрируется полная лояльность и внимание по отношению к Центральному комитету и в ЦК присылаются копии писем т. Троцкого, нередко имеющие совершенно третьестепенный интерес, с другой стороны, пишутся такие бумажки, которые минуют ЦК и посылаются в распоряжение, скажем, также тов. Гриши Беленького, из рук Беленького идут к Кондакову, как было с «Ответом на запросы», и так дальше.
Томский. И несмотря на аккуратность т. Троцкого, документ без даты, а аккуратный человек.
Молотов. Да, это факт, против обыкновения документ без даты. «Сталинская группа», «сталинская фракция», убеждает т. Троцкий в «Ответе на запросы», разрушает партию и пытается кого-то убедить, что он спасает ее. Таково содержание «Ответов на запросы», на деле же из этих «Ответов» видно только одно: громадное озлобление против партии и против ЦК, который именуется «сталинской фракцией».
Но теперь, после опыта с оппозицией в Москве и Ленинграде, как же можно еще говорить о «сталинской фракции» и забывать про партию? Быть может, еще недавно у лидеров оппозиции были большие надежды. Зиновьев, отдыхая в Суук-Су, надеялся на Ленинград, Троцкий в Кисловодске надеялся на Москву. Эти надежды пышно цвели на крымских и кавказских курортах. Тогда были мечты: приедем со свежими силами, кликнем клич по Москве и Ленинграду и они будут наши, а ЦК пусть остается вроде того, что с мифическим «Витебским комитетом», где будто бы находится главная опора Пятакова!
Что вышло из этих мечтаний, теперь известно. На основе подлинной внутрипартийной демократии массы расколотили в пух и прах эти мечты. Я думаю, что внутрипартийная демократия теперешней оппозиции оказалась совсем не по вкусу. Ни одной оппозиции партия не давала такого поучительного урока, какой получил оппозиционный блок. Партия как нельзя более показательно высказалась, что беспринципная политика оппозиции ей неприемлема, что партия не воспринимает теперешнюю оппозицию иначе, как атаки на нее оторвавшихся от партии и от рабочих оппозиционных группировочек. Оппозиция должна после таких уроков чему-нибудь научиться. Какой же ответ оппозиции должен теперь дать Центральный комитет партии? Только один, не угодно ли оппозиции подчиниться подлинной воле партии. Подчинитесь, сдайте фракционное оружие, прекратите наскоки на партийные организации, начните работать, вернитесь в свои заброшенные учреждения: НТО, Главконцесском, Госплан и т.д. Необходимо безоговорочное подчинение партии, действительная работа под руководством ЦК.
Теперь насчет того, что ЦК требует от оппозиции. Тов. Каменев доказывал, что Центральный комитет не может требовать, чтобы оппозиция отказалась от своих убеждений. Этого сейчас никто и не требует, но нужно иметь в виду, что убеждения убеждениям рознь. Признала же партия, что убеждения Оссовского несовместимы с принадлежностью к ВКП. Приходится сейчас припомнить, что оппозиция в лице своих лидеров договорилась до таких вещей, как сползание Центрального комитета с ленинских рельс, как отказ партии от защиты интересов пролетариата и тому подобных нелепостей. Естественно, что, состоя членом коммунистической партии, доказывать подобные утверждения — это значит ставить себя в положение непримиримой борьбы с партией и её ЦК. Если и в самом деле, а не только в оппозиционном ажиотаже, утверждать подобные вещи, то это значит идти на путь такой борьбы с партией, когда в этой борьбе все дозволено, все допустимо. Допустимо, нарушая всякую партийную дисциплину, ехать в Ленинград и делать попытки поднять массы против ЦК, допустимо в Москве под председательством исключенного из партии изображать возмущение против ЦК якобы со стороны партийных масс и т.д. Стоять до конца на почве таких «убеждений» — это значит противопоставлять себя партии. Оппозиция зашла слишком далеко, чтобы говорить и впредь — хочу «полностью» оставаться на почве своих прежних убеждений. Поэтому говорить, что Центральный комитет не должен ничего требовать от оппозиции кроме простого подчинения, кроме дисциплины, этого, товарищи, теперь мало. Политбюро ЦК в своем постановлении предлагает вам отгородиться от исключенных из Коминтерна Маслова и Рут Фишер, считая их политическую позицию ренегатской, а вы на это отвечаете: «Нет, Маслов и Рут Фишер — великолепные коммунисты». Партия не может не ставить прямой вопрос, да или нет, ренегатство это или не ренегатство? Если партия или её ЦК это выступление признает ренегатством и контрреволюционной борьбой против Коминтерна, против ВКП и СССР, то, если вы с партией хотя немного считаетесь, заявите, что от этой ренегатской политической линии вы отмежевываетесь. Может быть, это задевает чьи-либо убеждения, но как же быть, если партия требует ясного политического ответа по этому вопросу. Одним обязательством подчинения и соблюдения дисциплины тут не отговоришься.
Еще немного о подчинении. В этом документе, который сегодня разослан, в документе, подписанном т.т. Бухариным, Рыковым и Томским, говорится, что первое условие, которое должна признать объединенная оппозиция — это открыто заявить о безусловном подчинении всем решениям партии, XIV съезда, ЦК и ЦКК и о безоговорочном проведении этих решений в жизнь. Таким образом, кроме подчинения, необходимо проведение решений партии в жизнь. Это обычное большевистское правило, а у нас за последнее время, к сожалению, установился порядок, что даже члены ЦК не считают своей обязанностью, скажем, десять раз обсужденный и решенный вопрос об Англо-русском комитете отстаивать перед партийной и беспартийной массами. Заводится плохая привычка, что если Центральный комитет принял решение, с которым я не был согласен, то я не обязан это решение защищать. Нет, товарищи, это совершенно неправильно. ЦК не насилует ваших убеждений, но вашей обязанностью в дальнейшем является защищать все решения, принятые партией и Центральным комитетом. Это элементарное правило нашей большевистской партии должно безоговорочно выполняться. Дальше. Вы немало разводили демагогии, например, относительно зарплаты, нападая на политику ЦК. Вы внедряли при этом недоверие к партии у партийных и беспартийных масс, но партия приняла по этим вопросам определенное решение, поэтому потрудитесь защищать эти, а не какие-нибудь другие решения. Повторяю, мало, что вы просто подчинитесь, а нужно также, чтобы вы безоговорочно проводили решения партии. Таково элементарное правило для каждого большевика. Тов. Смилга, который твердит о «большинстве» и «меньшинстве» и который не замечает самой партии, как раз этой постановки и не заметил.
Томский. Это называется «совместная» работа.
Молотов. Да, это называют «совместной работой»: «Вы там решайте, мы формально заявим, что подчиняемся, но проводить решения в жизнь нас не заставляйте». Мне кажется, что такое положение в дальнейшем совершенно недопустимо. Я думаю, что требование от оппозиции того, чтобы она подчинилась и проводила принятые партией решения, есть элементарнейшее правило партии, действующее по отношению к каждому члену партии, тем более по отношению к члену Центрального комитета.
Все предложения, которые внесены тремя членами ЦК, т.т. Бухариным, Рыковым и Томским, в точной и отчетливой форме являются минимальными требованиями к оппозиции. Все эти 8 требований оппозиция должна полностью признать и обязаться проводить в жизнь. Если внесенные тремя членами ЦК предложения, по мнению товарищей, нуждаются в редакционных поправках, то эти поправки лучше сделать сейчас. Следовало бы, не создавая особой комиссии, ускорить принятие решений здесь же, на Политбюро. Лучшее, что можно было бы сейчас сделать, было бы то, если Политбюро теперь же могло бы сообщить партии, что оппозиция действительно признала свои элементарные обязанности перед партией, что оппозиция обязуется подчиниться и безоговорочно проводить решения партии, действительно отказываясь от продолжения фракционной борьбы и распуская свои фракционные организации, что оппозиция отмежевывается от ренегатских выступлений в партии и Коминтерне. И чем раньше, чем быстрее, чем яснее это будет сказано, тем будет лучше для партии и для самой оппозиции.
Председатель. Слово имеет тов. Томский.
Томский. Я думаю, что, действительно, Калинин прав. Тов. Каменев в большой своей речи, очень дипломатической речи, что дает основания предположить, что он может выдержать, вероятно, в будущем конкурс на лучшего дипломата СССР, обошел все острые стороны, обошел их так, что ни одного точного [удара] ответа не получилось. Как дело обстоит? Дело обстоит так, что требования, которые одной стороной, именно нами, выставлялись, есть элементарные и, безусловно, справедливые требования для всякого большевика. Ничего небольшевистского, никакой жертвы от вас не требуется. Тов. Молотов сейчас основательно разобрал требования: подчиниться партии, партийным инстанциям и их постановлениям и проводить их в жизнь.
Каменев. По существу.
Томский. Это элементарные условия дальнейшей совместной работы. А как же иначе будет? Это элементарные большевистские требования.
Каменев. Я заявил, что мы подчиняемся.
Томский. Ну, значит, тогда будем вместе работать. Вероятно, ты был не согласен с этим. Это твое дело. Мы не ставим таких требований, скажи, что ты был не прав, и т.д. Ваши идейные убеждения остаются при вас, Лев Борисович. Боритесь за них на пленуме ЦК, на всех собраниях, где вы принимаете участие и т.д. Но подчинитесь нашим общим партийным решениям и совместно с нами проводите их в жизнь. А теперь завелся такой метод: если товарищ в оппозиции и он был инакомыслящим по какому-нибудь вопросу, он не желает по этому вопросу говорить и скромно молчит либо выступает против этих решений. Так как он не был согласен с линией партии, то он предлагает другим проводить эти решения в жизнь и работать, а он либо в роли созерцателя ходит в стороне и наблюдает, либо он отстаивает свои взгляды, притом совершенно небывалыми и недопустимыми в нашей большевистской партии методами.
Тов. Смилга в юридической своей речи сказал, что вместо 6 теперь 8 пунктов и в самих пунктах есть изменения и добавления. Документ принят на прошлом заседании за основу, а следовательно, дополнения и изменения законны, а если вам не нравится, что неподходящая формулировка для постановления Политбюро, то это мы в две минуты сейчас же можем исправить, припишем и скажем: «Поэтому Политбюро постановляет», — и будет совершенно юридическая форма. Тов. Смилга думает, что все дело в разноречии. Напрасно вы обходите этот угол. Нужно дать определенный большевистский ответ на по-большевистски поставленный вопрос. Если Каменев говорит совершенно правильно, что для большевиков тактика компромисса чужда, что это не наша тактика, что идейно-компромиссная, принципиально компромиссная тактика — не наша тактика, не большевистского ЦК, а мы себя считаем большевистским ЦК, а если это так, то смотрите, что вы предлагаете. Смешной компромисс? Кому? Центральному комитету. При каких условиях? При условиях, когда партия отвергла вашу линию. Нельзя говорить, что отвергли только по форме. По форме и по существу.
Калинин. Правильно. Именно, главное — по существу.
Томский. Тов. Зиновьев, я думаю, что твои гастроли тебе кое-что показали. А вы нам предлагаете компромисс. Компромисс неприемлем и недопустим для большевика. Где это видано, чтобы после того как 10 месяцев партия, благодаря прививкам дискуссионной бациллы, тряслась и содрогалась, здесь вы проявили талант, я это признаю, что это талант устроить так, что небольшая кучка людей произвела столько шума в партии, как будто их невесть как много, а на самом-то деле нет ничего. После всего этого, после обмена документами, после резкой полемики, после рассылки этого нашего документа появляется такой документ, как документ тов. Троцкого, без даты. Не знаю, когда он послан — после документа о примирении или до этого.
Троцкий. Вы прекрасно ведь знаете из текста, когда он написан.
Томский. Лев Давидович, я привык вас видеть в роли аккуратного человека, который борется со всяким неряшеством, и не могу допустить, чтобы вы написали политический документ и не пометили при этом даты.
Троцкий. Я и насчет даты объяснял. Я сегодня Шкирятову объяснял, когда он был написан примерно.
Томский. Я в этом не уверен. Нельзя же так делать, что вот на самом деле ничего не было, не было оппозиции, не было документов, не было указаний на то, что вместо ЦК и ЦКК сидит сталинская фракция, не было обвинения в сползании ЦК, руководящего органа партии, с рельс ленинизма. Как будто бы этого ничего не было и сказать: «Теперь довольно, будет, теперь должна быть пропаганда партийных решений "в положительной форме", не касаясь оппозиции».
Каменев. Не касаясь обвинения в меньшевизме — это другое.
Томский. Тон зависит от того, если завтрашний день вы дадите соответственно написанный документ в ответ на то, что мы вам предлагаем, а мы ничего особенного не требуем от вас, только самые элементарные большевистские требования, тогда тем самым у нас установится мир. Но только после того, что было, сделать вид, что ничего не было, это выходит, как будто маленькие дети, которые в шахматной игре ходят, передвигают фигуры, а потом, когда один проигрывает, говорит: «Давай снова». Получается здесь как будто тоже так. «Давай, — говорят, — снова!» Когда Каменев говорит, что нужно сказать при этом об оппозиции, то разве фракционная работа не причинила вреда для партии? Конечно, причинила. Была иль не была она? Нужно же сказать об этом. Смилга говорит: «Вот так мягкие условия!» Калинин правильно сказал: «Что же, по-вашему сказать, фракция пользу принесла?» «Нет, — говорят, — ни то, ни другое, вообще ничего не говорить о том, что было». 10 месяцев люди дрались, а теперь говорят: «Ничего не было». Мы не на шахматной доске ходим, где следов не остается, а у нас политический деятель оставляет глубокий след, очень глубокий, который ничем и никогда не замажешь. Тем более не годилось бы ленинскому ЦК принять такое предложение: ну поиграли вы, пошумели, мы вас поругали, все было зря, а теперь ничего этого нет, теперь все мы вместе подчиняемся партийным съездам, теперь мы все друзья. Это сказать нельзя ни вам, ни нам. Это было бы беспринципное соглашение, оно никуда не годится. «Партийная борьба, — говорится, — в строго законных формах». Каменев сказал: «Конечно, будет идейная борьба в строго законных формах». А сейчас она была в строго законных формах? Не в строго законных формах. Надо об этом сказать.
Каменев. Я сказал.
Томский. Должно быть полное прекращение фракционной работы, и об этом нужно сказать, ибо это истинно большевистское требование. О прекращении фракционной работы нужно сказать прямо, без оговорок. Зачем друг перед другом вилять? Надо говорить прямо, по-большевистски, а в вашем документе говорится: «Мы, конечно, принимаем резолюции X съезда, где говорится против фракций, мы только в то же время условия режима осуждаем. Это не мы виноваты, выходит, а виноваты вы, ЦК партии, партия виновата, а не мы. Условия режима создали фракционность и условия режима заставили пойти на это». Документы рассылали, печатали, людей рассылали, нарушения были. Нельзя это замазать. Отгородиться от Оссовского, Корша, Шляпникова, Медведева в двух пунктах — разве это не большевистское требование? С давних ли пор мы стали считать, что отгородиться от идейно-чуждой группировки что-то унизительное? Если эта группа или фракция вредна, а это, безусловно, вредные группы, никто, никогда, ни один коммунист не скажет, чтобы каким-нибудь несчастьем было отгородиться от их линии, как, например, Маслова и Рут Фишер, исключенных из германской коммунистической партии. Ведь вот о чем идет речь. Нельзя же относительно людей, исключенных из компартии, сделать вид, что исключены они тоже в силу «режима», что они являются жертвой общественной несправедливости. Тут дать даже определение нельзя, не знаешь, где нож провести, чтобы не задеть с одной стороны Урбанса, Рут Фишер, Вебера, Корша. Тут со стороны оппозиции никакой добродетели не требуется, тут нет с вашей стороны никакой жертвы. Это есть элементарный большевистский долг каждого коммуниста. Никак этого не замажешь. Это надо сказать, либо стоит дальше разговаривать, либо не стоит. Вы говорите: «Мы вообще против тех, кто борется против Коминтерна», в данном случае это олицетворяется персональными одиозными определенными именами, которые играют роль политического знамени. И никак нельзя отгородиться и так сказать, что вы вообще против дурных идей. Мы вам говорим: «Отгородитесь от Шляпникова», а вы говорите: «Шляпников очень хорошую статью написал в последнем номере "Большевика", а из этого следует, что он с тем-то и с тем-то не согласен и т.д.» Ну разве так отвечают, разве это прямой большевистский ответ на прямо поставленный вопрос? Нет. Затем ваше требование об исключенных, оно носит в себе все-таки характер политической амнистии, требования политической амнистии, а мы с вами знаем, что политическая амнистия есть всегда факт морального оправдания пострадавших, а мы считаем, что исключенные организационно, идейно и морально не правы. В данный момент мы не требуем, чтобы вы отказывались от своих идей, тем более мы не можем принять ваше предложение и сказать, что мы кого-то угнетали, не можем дать моральное оправдание исключенному как пострадавшему. Нет, извините, этого предложения мы не можем принять. Не ЦК разбит, а оппозиция разбита. Если бы мы были разбиты, мы бы и тогда не приняли такого требования. ЦК не разбит, а вы предъявляете требование признать моральное оправдание пострадавших. Взять, например, В. Смирнова и его недопустимое письмо в ЦКК. Мы можем отвечать каждому по отдельности, это должно являться не результатом вашего документа, а в зависимости от того, какой документ он подаст в ЦКК. Если подаст документ в ЦКК, в котором написано: «Я пострадал как жертва партийного режима, который вы завели в партии», и т.п. оппозиционные прелести, конечно, ЦКК оставит приговор в силе. Политбюро не может дать ЦКК директиву пересмотреть решения о всех исключенных на предмет восстановления их в партии. Признать исключенных как «жертвы» невозможно, это было бы их моральное оправдание. Вот прямо поставленный вопрос, на который мы требуем прямого ответа. Смилга предлагает, давайте комиссию создадим. Что мы будем играть в комиссии? О комиссии можно говорить и лишь в том случае, если есть основное предложение проработки документа. Вы взяли специальную игру, которая, ей-богу, производит очень тяжелое впечатление, игру, в которой одной рукой движется шашка «мира», а рукавом — другая, Путиловский завод, о котором тов. Каменев говорит, что это «последний всплеск минувшей бури». Благодарю вас, тов. Каменев, за такой «последний всплеск». А выступление тов. Троцкого*… Последний всплеск или предпоследний, как это надо понимать? Неизвестно как. Если согласны с тем, что предлагается, тогда нужно по всем этим пунктам написать и внести проект документа, который бы гласил: «Вот мы, группа членов ЦК, таких-то и таких-то, намерены дать такой-то и такой документ». Если этот документ будет соответствовать тому желанию, которое уже выявлено ПБ, тогда для отдельных поправок можно будет создать редакционную комиссию.
* Так в документе. — РОССПЭН.
Голос. У нас есть принятый за основу.
Томский. Это никуда не годится, какой это документ, разве это документ? Это же шутка, это насмешка, и тов. Каменев в особенности, давайте скажем откровенно, когда вы говорите: «Вот наши условия мира, вот амнистия и т.д., забыть все грехи, не вспоминать про оппозицию и т.д. Как будто бы ничего нет. Вот наши условия». А если мы ваши условия не примем, что тогда? Тогда останется то же самое, что с документом, что без документа. Тогда вы, может быть, рассердитесь? Ну что же, рассердитесь, подуйтесь, опять-таки то же будет, ибо вопросы о совместной работе решаются только вашим желанием. Я не думаю, как Смилга, что будет документ и после этого все будет хорошо. Даже при всем желании, при полном искреннем желании с обеих сторон наладить дружную совместную работу потребуется известный промежуток времени для изжития создавшихся обострений. Это правильно, это само собой понятно. Но во всяком случае для этого нужно нам на ясное предложение дать ясный ответ. Если мы будем обмениваться такими документами, а вот мы этот документ, а потом и другой даем и будем тянуть время в неясном положении, как будто разговора о мире не было, то из этого ничего не выйдет. Пленум ЦК не за горами, не за горами и конференция. Партия требует ясного ответа. Изменение тона дается само собой в результате искреннего проведения на деле в жизнь того, что вы говорите на словах. Дайте документ*… Я утверждаю, что ни одного требования не покажете, в котором мы бы требовали от вас каких-то жертв. Предъявляется самое элементарное большевистское требование, необходимое для совместной работы и для самого существования большевистской партии. Конечно, вы не можете потребовать от своего Центрального комитета, чтобы сразу после этого документа все замолчали, сказали: «Ну теперь, товарищи, оппозиции у нас нет и не было, десять месяцев не боролись, об этом разговаривать нечего». Так нельзя, так дело не выйдет. По-моему, надо принять сегодняшние наши предложения и те дополнения, которые были внесены и которые являются только развитием того, что мы сказали в первом документе, их надо принять как предложение ЦК со стороны ЦК группе товарищей, как официальный ответ Политбюро на заявление т.т. Троцкого, Зиновьева, Каменева и др. Дальше уж от вас зависит, согласны вы или не согласны. Если вы дальше считаете, что разговор о мире действительно не есть разговор, не есть дипломатия, надо согласиться. Нельзя же так с Центральным комитетом иметь дело: мы спросим вас, а потом вы нас, а потом мы вас и т.д. Из этого не выйдет никакой дружной работы. Никакой торговли между нами не может быть. Вы сами должны ответить на эти предложения проектом своего документа, который ЦК либо может принять за основу и тогда вносить в него те или иные поправки или изменения, тогда может быть речь о редакционной комиссии, либо ЦК доведет до сведения партии свое мнение соответствующим путем. Сейчас для меня сомнительна действительная ценность этих «мирных переговоров». Другого выхода нет.
*Так в документе. — РОССПЭН.
Председатель. Слово имеет т. Каменев.
Каменев. Тут кто-то упомянул о том, что я говорил для стенограммы, что потом мы будем «махать бумажкой». Я стенограммы не требовал, и если вы позволите говорить без стенограммы, то я охотно буду говорить без стенограммы. Смею уверить, что никакого расчета на стенограмму в данный момент у меня нет. Были моменты в Центральном комитете, когда стенограмма являлась орудием борьбы. Но если сейчас вы прекратите стенограмму, я буду говорить то же, что говорил бы при стенограмме, потому что я глубоко убежден, что мы все, делая свои предложения по обсуждаемому вопросу, делаем их для блага партии, а не для каких-нибудь других целей.
Второе, здесь говорили: «Углы замазываются». Я говорю вам, т. Томский, что никакого желания замазывать углы нет и не было. Мы вам в первом нашем предложении сказали. Вот тот проект заявления, которое мы хотели сделать, оно напечатано: «Мы считаем своим партийным долгом подчиниться и призвать всех товарищей, разделяющих наши взгляды, подчиниться всем решениям партии и прекратить всякую борьбу за свои взгляды в таких формах, которые выходят за пределы нормальной жизни партии. Мы полагаем, что те наши взгляды, в правильности которых мы не могли бы убедить партию, должны отстаиваться нами нормальным путем». Затем далее было сказано, что «перед съездом оппозиция получит возможность перед партией отстаивать свои взгляды в обычных для партии формах, которые своевременно будут установлены ЦК». Что это значит? Это значит, что если партия найдет нужным перед съездом по примеру всех прошлых съездов издать дискуссионный листок или сборник, то нам будет предоставлено право там изложить свои взгляды. Мы говорили: «В формах, которые будут своевременно установлены Центральным комитетом», т.е. вы выбираете формы. И больше ничего. Разве это есть замазывание углов? Разве это не есть то, о чем здесь говорят: «Придите в Центральный комитет и скажите, что вы будете вести борьбу за свои взгляды нормальным путем, который признан нормальным с точки зрения партийной дисциплины».
Затем тут было указано на то, что мы будто бы приходим сюда в качестве договаривающейся стороны. Я прошу развернуть стенограмму моей речи на прошлом заседании, где я сказал и повторяю сейчас, что мы не рассматриваем себя как договаривающуюся с Центральным комитетом сторону. Это написано в стенограмме моей четверговой речи, которую я говорил совсем не как Лев Борисович Каменев, а говорил как представитель известных взглядов в Центральном комитете. Как договор мы не рассматриваем это. Отдельные товарищи знают, что я опасался того, что наши заявления в таком виде при стенограмме делаемые могут быть истолкованы как попытки договора и предлагал некоторым товарищам, что нельзя ли найти такие формы обсуждения, при которых это заподазривание* о том, что мы являемся договаривающейся стороной, было бы отметено.
* Так в документе. Следует: подозрение. — РОССПЭН.
Теперь, товарищи, дальше. Вы говорите, что мы написали плохой документ. Хорошо, плохой или хороший, но для этого мы и внесли его сюда, чтобы вы сказали, плох он или хорош. Что нам предложили три товарища, предложение которых было принято за основу Центральным комитетом. Они написали так: «Поэтому Политбюро должно выразить величайшую готовность обсудить вопрос о дальнейшей работе при условии, если товарищи из оппозиции обязуются принять следующие элементарные обязательства». Потом даны 6 пунктов в качестве указания того, по каким пунктам мы должны ответить. Вы находите, что мы ответили недостаточно ясно, недостаточно точно. Скажите, как нам нужно сделать? Но нельзя обвинять нас в том, что мы сами выдумали какие-то шесть пунктов и ставим какие-то условия.
Томский. Мы показываем в документе, как надо сказать.
Каменев. Но вы не можете принять постановление за нас, открыто и честно заявить о подчинении всем решениям партии. Вы сказали, что вы хотите от нас, а мы сформулировали, как сумели (смех). Я не понимаю, чему вы смеетесь. Вы говорите, что оппозиция обязана принять следующие элементарнейшие обязательства: во-первых, открыто заявить о честном и искреннем подчинении. Мы сказали, что мы честно и искренне подчиняемся. Второе, вы сказали, немедленно прекратить фракционную борьбу. Мы сказали: «Призвать всех товарищей прекратить всякую борьбу за свои взгляды в такой форме, которая выходит за пределы нормальной жизни партии». Мы сказали, что мы обязуемся проводить на деле защиту своих взглядов только в таких формах, которые предусмотрены ЦК. Вы находите эту формулировку недостаточной, давайте обсуждать, какая формулировка ответа на ваш вопрос будет признана достаточной.
Мы ответили на 6 пунктов. Теперь вы предлагаете еще два пункта, причем т. Томский защищал их странным образом. «Каким образом, — говорил он, — можно допустить, чтобы мы не потребовали от вас осуждения и признания вредности и недопустимости всей прежней оппозиционной работы».
И горячо доказывали, на что похоже ЦК, если бы он от вас этого не потребовал. Но, т. Томский, ведь вы же не требовали этого от нас ровно три дня тому назад! Вы говорили тогда: «Достаточно, что если мы скажем, что от того, что называется фракционной работой, мы отказываемся и вести не будем». Вы тогда считали это достаточным (общий шум). А теперь вы требуете осуждения прежней фракционной работы и признания её вредной и недопустимой.
Томский. А вы считаете её полезной?
Каменев. Нет, т. Томский, мы написали, что мы считаем фракционную работу вредной и недопустимой в партии.
Рудзутак. А в других документах вы называете нас фракцией.
Каменев. Там ничего не сказано, а то, что сказано, я прочту:
«Для нас ясна ненормальность и вредность существования фракций в партии и мы хотим оказать полное содействие уничтожению фракционности и доказать на деле свою готовность защищать свои взгляды лишь в нормальных формах» и т.д.
Рудзутак. А в другом документе вы говорите: «Сталинская фракция строит свою политику раскола партии…» Вот как вы фракцию понимаете?
Каменев. Товарищи, конечно, можно из всякого пункта сделать то, чего хочет, видимо, т. Рудзутак, т.е. забаррикадировать путь к соглашению, это можно, конечно, можно сорвать желание примирения и на Вебере, сказать, подпишите о Вебере, мы подписали, затем подпишите о Миллере, подписали, затем подпишите об Иванове, подписали, это можно. Я ни капли не сомневаюсь, что мирные переговоры могут быть сорваны на любом пункте. Возвращаюсь ко второму пункту, который Калинин назвал мягким.
Калинин. Да, если вы где-нибудь выступите и провалитесь.
Каменев. Этот пункт вы назвали мягким, эта характеристика вызвала общую улыбку, потому что, конечно, одно дело сказать и заявить, что вы в дальнейшем фракционной никакой работы не будете вести и напечатать, что оппозиция заявила, что она подчиняется ЦК и она призвала всех товарищей отказаться от всяких нападок на фракционную работу, а другое дело заявить, что прошлая деятельность была вредна и преступна. А если разговаривать так, как говорил Алексей Иванович…
Голос. А Смилга как говорил? (шум). Открытая фракционная работа… (не слышно).
Каменев. Товарищи, если вы хотите мир основать на том, что мы должны будем признать, в продолжение года мы вели работу вредную для советской власти, то вы это можете приписать, потребовать от нас, но это есть покушение на идейный компромисс. Что этим достигается? Тут будет недобросовестность, зачем это нужно, я не понимаю, потому что политически это не вызывается необходимостью.
Калинин. Для того чтобы вас обезоружить.
Каменев. Вот подходящее слово, обезоружить, или, как говорят, создать гарантию против того, что через два месяца, через месяц эта группа не вцепится в горло. Конечно, это законный политический расчет, совершенно законный. Я говорю, конечно, о мире, тут схватились за слово «перемирие», но я говорил о мире, если сказано о перемирии, то я ошибся, это была словесная ошибка. Создать гарантию для ЦК, это вопрос политический, который должен быть обсужден. Вы думаете, что гарантия будет создана, если мы признаем, что 10 месяцев создавали вред для партии? 10 месяцев мы воевали, умело или неумело, это рассудит история, за идеи, которые казались нам правильными. Мы полагаем, что такая гарантия должна заключаться в организационных мероприятиях, а отсюда не в том, что мы будем каяться и вы будете нас заставлять класть в основу то, что вы считаете нашей ошибкой. Конечно, т. Смирнов, если бы дело обстояло таким образом, что мы признавали бы ошибкой свои взгляды по существу, тогда разговаривать не о чем было бы. Но это вы не требуете. Вы знаете, что этого признать мы не можем, но вы выдвигаете такую формулировку относительно прошлого, которая, несомненно, в этом именно заключается. Давайте тогда деловым образом обсуждать, где ЦК может искать гарантии против того, что наше сегодняшнее заявление или прочие не будут сорваны через два месяца? Я думаю, что это нужно искать в организационных мероприятиях, а отнюдь не в каких-либо идейных капитуляциях, которые в этом пункте есть и которые мы дать не можем и которая нас довела бы бог знает до чего, если бы мы её провели. Но вам этого не нужно. А этот пункт, который Калинин считает очень мягким, который явился только через три дня, он этот элемент имеет и поэтому для нас неприемлем.
Дальше вы говорите, тов. Томский: «Напишите проект вашего заявления и принесите его сюда, и если он удовлетворит, то мы, может быть, комиссию соберем и т.д.» Так ведь слушайте, там написано: проект заявления…
Томский. Этот самый проект заявления?
Каменев. Тот, который я прочел. Мы подчиняемся и призываем товарищей подчиниться. Вы считаете это недостаточным? Томский. И не рассматривали даже.
Каменев. Как не рассматривали? Это написано в том же документе. Мы уйдем из этого кабинета и начнем писать документ. В этом документе вам покажется опять что-нибудь неприемлемое. Вы опять скажете, напишите о том-то. Томский прав и Смилга прав, конечно, мы не добьемся разрешения вопроса. И у вас есть подозрительность законная по отношению к каждому слову, когда вы хотите искать, нет ли здесь какой-либо закавычки. Конечно, при таком понимании документа мы не найдем выхода.
Молотов. Предварительно примите сегодня предложенные 8 пунктов.
Каменев. Я говорю, что относительно 6 пунктов было заявлено в речи, вы знаете, приемлемо, и потом прибавлено три момента, не только подчинение, но и проведение. Я уже заявлял в первой речи, что принимаем проведение. Кроме того, добавлено, что вы не только заявляете, что вы не будете впредь вести борьбу за свои идеи (вы этого не предлагаете нам), но мы должны признать направленной против советской власти свою деятельность, начиная с XIV съезда. Можем ли мы это принять и можем ли мы это положить в основу мира?
Петровский. А как же нельзя?
Каменев. Тов. Петровский, зачем же вы разгорячаетесь?
Петровский. Мы требовали от вас капитуляции полной.
Каменев. Вы говорили: «Скажите, что вы отказываетесь от фракционной работы», и мы вам говорим: «Хорошо, подчиняемся».
Петровский. Хорошо подчинились!
Каменев. Ведь тут же требуют большего, товарищ Петровский, чем вы сказали в своей речи, гораздо большего, и мы на это идем.
Я говорю, в основу не может быть положен тот пункт, который заключает в себе элементы действительного осуждения и признания нами ошибки за прошлую деятельность. В третьем пункте добавлено два слова: к Рут Фишер, Маслову и Коршу добавлены Урбанс и Вебер, причем товарищ Томский говорит, что трудно ножом грань провести в одну или другую сторону. Но также трудно провести эту грань от Урбанса и Вебера в сторону рабочих, ценных для германской партии. Что же вы хотите непременно привязать нас к Урбансу и Веберу? Если мы говорим, что мы будем проводить решения партии, и если кто-нибудь из них попадет под молот, то он попадет под молот. Но если вы сегодня прибавили два имени и еще говорите, что нельзя провести грань, то ставить для мира такие вопросы нельзя. Осудить идейно Рут Фишер и Маслова мы готовы целиком, резко осуждаем, открыто выступаем против идей, которые одинаково чужды и вам, и нам, которые разделяются Коршем и другими. Но что мы можем иметь по поводу Урбанса и Вебера. Про Урбанса и Вебера мы знаем только, что они в числе 700 чел. солидаризировались с нашими взглядами, они выпустили воззвание, в котором заявили, что ленинградская организация была права, вы хотите, чтобы мы их за это дезавуировали. Их организационных преступлений мы не знаем. О Рут Фишер и Маслове мы знаем, что их исключили из партии, об этих нам ничего не известно.
Я говорю: 6 пунктов, которые внесены Томским, Рыковым и Бухариным, нужно принять в основу. На основе их мы выработаем условия, которые вас удовлетворят. Но если вы скажете, вносите новые пункты, которых мы не знаем, как они будут использованы, как нам сказали, что мы в этом документе хотим дискредитировать партию, тогда я могу заверить, что никакого подобного желания у нас не было, тогда это обозначает только постановку таких пунктов, которые окончательно нас разорвут. Еще хотел бы подчеркнуть, что я признаю совершенно законным, чтобы Центральный комитет так формулировал желательные условия, которые ему обеспечивали бы, что это не перемирие, не на две недели, не три-четыре недели. Но как это сделать в партии, если мы перед вами обязались сохранять и строго соблюдать единство в пределах решений, подчиняться им и проводить. Как же еще можно сделать? Я скажу совершенно откровенно, хотя и стенограмма есть. Процессы в стране идут. Как через год будут выглядеть товарищи, которые здесь сидят, как они будут сплетаться, мы не знаем. Никто не может дать гарантии, и Угланов не может гарантировать, что через год он, скажем, с Микояном не разойдется. Какие могут быть гарантии? Микоян. Только организационные гарантии.
Каменев. Только организационные гарантии, правильно! А эти организационные гарантии заключаются только в одном: в подчинении и проведении всех решений. Это мы вам даем. Теперь вы можете сказать, вы однажды отступили от этого. Какие гарантии, что вы во второй раз не отступите? Но тут тоже ничего не придумаешь. Если мы поклянемся, перекрестимся? (смех).
Шверник. Если перекреститесь, то, наверное, не поверим.
Каменев. Вот именно… (звонок председателя). Я кончаю. Заявление, сделанное мною, сделано не от моего личного имени, а от имени всех товарищей. Эти заявления записаны в стенограмме и они дают все то, что ЦК в праве потребовать от всякого меньшинства. Заявления эти заключаются в том, что мы обязуемся подчиниться, обязуемся проводить решения в жизнь, предоставить себя в распоряжение ЦК для любой работы, которую будем проводить по директивам партии. Что же мы еще можем заявить? Есть такая пословица, что самая красивая девушка не может дать больше того, что у нее есть.
Смирнов. Вы не девушка и не самая красивая девушка.
Голос. Вы не девушка.
Каменев. Конечно, я не девушка. Большего требовать от нас нельзя, если действительно пытаться найти условия мира. Указан еще пункт, что ЦК должен отчитаться перед конференцией во всем том, что было. Мы этого ни на минуту не отрицаем. Разве мы предлагаем сказать так, что мы подчиняемся решениям и на этом все кончено? Мы этого не предлагаем. Не может быть так, что конференция пройдет мимо всего этого. Ничего подобного. Но на конференцию можно прийти с тем, что драка продолжается, и можно прийти с тем, что ЦК сделал такие-то и такие-то шаги, которые гарантируют в дальнейшем работу. Что конференция будет иметь суждение по этому поводу, для нас нет сомнения. Но как обеспечить мирный ход конференции? Это входит в те организационные гарантии, которые вы вправе от нас потребовать. Мы от этого не отказываемся. Если вы найдете такие-то формы участия, мы их примем и будем исполнять.
Рыков. Относительно Рут Фишер и Маслова огласишь, что сказано?
Каменев. Если мы согласимся в остальном, то я думаю, мы найдем соглашение и относительно Рут Фишер.
Председатель. Слово имеет тов. Сталин.
Выступление И.В. Сталина публикуется по перепечатанному тексту, находящемуся в правленой стенограмме. Экземпляр с авторской правкой удалось обнаружить в РГАСПИ в личном фонде И.В. Сталина. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 991. Л. 16-33). Авторская правка полностью перенесена в перепечатанный текст выступления и учтена подготовителями при сравнении правленой и неправленой вариантов стенограмм. — РОССПЭН.
Сталин. После речей ораторов мне придется мало что сказать. Я стою на точке зрения тройки, на точке зрения документа, подписанного т.т. Рыковым, Бухариным и Томским, и буду эту точку зрения защищать. Прежде всего два замечания. Тройка назвала в своем заявлении последний документ оппозиции от 8 октября нападением на партию, преследующим задачу дискредитирования партийных органов. Тов. Каменев с этим не согласен. Я думаю, что тройка права, а Каменев не прав. Взять хотя бы один пункт в документе оппозиции о том, что партия до сих пор сосредоточивала будто бы огонь налево и впредь думает сосредоточивать его налево. Верно ли это? Нет, неверно. Что это значит? Это значит в замаскированном виде дать «ультралевым» оппортунистам тот тезис, которым пытаются бить нашу партию и Коминтерн контрреволюционные господа в лице Корша и др., и их подголоски, Р. Фишер и Маслов. Это значит сказать, что наша партия поправела, идет навстречу кулаку и т.д. Ничего другого это не может означать. А между тем известно, что партия сосредоточивает огонь против оппортунистов и ревизионистов. Выступать с таким клеветническим утверждением, это значит срывать всякий мир. Это есть нападение на партию, имеющее своей задачей дискредитировать органы нашей партии.
Второе замечание касается заявления тов. Каменева о том, что принципиально оппозиция считает свою точку зрения правильной и что кое-что из платформы оппозиции перешло будто бы, как правильное, в программу деятельности Центрального комитета нашей партии.
Это совершенно неверно. Это пустое бахвальство.
Период от XIV съезда до октября этого года (десять месяцев) представляет достаточный срок для того, чтобы проверить правильность той или иной политической линии, и, прежде всего, линии Центрального комитета. Если теперь, в октябре этого года, спустя 10 месяцев после XIV съезда, широкие партийные массы, втянутые в дискуссию, единодушно одобряют линию ЦК и столь же единодушно отвергают линию оппозиции, то это значит, что ЦК выдержал экзамен полностью на 100%. Каменев и другие оппозиционеры имеют возможность судить о неправильности или правильности линии ЦК на основании того или иного соображения, или из книжки, а рабочие судят не из книжки, а по конкретным результатам нашей политики, разыгрывающимся на их собственной спине. Политика ЦК неправильна — значит терпит ущерб рабочий класс, чего не может он не почувствовать. И если через 10 месяцев после съезда лучшие люди рабочего класса, коммунисты из рабочих, единодушно одобряют линию ЦК, а оппозицию изолируют, то это верный признак того, что ЦК принципиально прав, а оппозиция принципиально не права.
А теперь позвольте перейти к делу. О чем идет спор? Об итоге той внутрипартийной борьбы, в которой вы, товарищи из оппозиции, потерпели поражение. Борьбу начали не мы, не ЦК, а вы. ЦК несколько раз вас отговаривал от дискуссии, ЦК на пленуме апрельском, на пленуме июльском отговаривал вас от дискуссии всесоюзного масштаба, потому что такая дискуссия означает обострение борьбы, опасность раскола и прекращение положительной работы партии и правительственных органов, по крайней мере, месяца на два. Словом, дело идет о том, чтобы подвести итог начатой оппозицией борьбе и сделать соответствующие выводы. Не подлежит сомнению, оппозиция потерпела поражение. Ясно также, что возмущение в рядах партии против оппозиции растет. Теперь вопрос состоит в том, можем ли мы сохранить вас, лидеров оппозиции, как членов ЦК, или нет. В этом теперь главный вопрос. Трудно согласиться с тем, чтобы люди, поддерживающие Шляпникова и Медведева, находились у нас в ЦК. Трудно согласиться, чтобы люди, поддерживающие борьбу всяких Рут Фишер и Урбансов против Коминтерна, против нашей республики, против нашей партии, оставались в составе ЦК. Хотим ли сохранить их теперь в составе ЦК? Я думаю, что хотим. Но чтобы их сохранить, они должны распустить свою фракцию, признать свои ошибки и отмежеваться от обнаглевших оппортунистов внутри и вне нашей партии. Оппозиция должна пойти на эти условия, если хочет мира в партии.
Наши условия. Первый пункт — открыто заявить о безусловном подчинении решениям партийных органов. Видимо, этот пункт не встречает особых возражений со стороны оппозиции. В старину у нас, у большевиков, бывало так: ежели одна часть партии осталась в меньшинстве, она не только подчиняется решениям большинства, не только их проводит, но даже выступает открыто с докладами в защиту решений партии.
Мы этого от вас не требуем сейчас, мы не требуем от вас докладов в пользу той позиции, которую вы принципиально не разделяете. Не требуем, так как хотим облегчить вам трудное положение.
Молотов. Принципиально отказались.
Сталин. Второй пункт — открыто признать, что фракционная работа оппозиции была ошибочна и вредна для партии. Разве это неверно? Почему же вы отказываетесь от фракционной работы, если она не вредна? Вы входите с предложением распустить фракцию, отказываетесь от фракционной работы, обещаете призвать своих единомышленников, своих сторонников, членов своих фракций сложить оружие. Почему? Потому, очевидно, что молчаливо исходите из ошибочности и недопустимости фракционной работы. Почему же этого не сказать открыто? Вот почему мы требуем, чтобы вы признали открыто недопустимость, ошибочность вашей фракционной работы за последний период. Возможно, что формулировка тут несколько жесткая. Я согласен, что тут можно кое-что изменить, смягчить, но в основном наше требование в этой области должно остаться в силе.
[Но в основе, если этого не признать, это значит потакать тем непримиримым элементам из членов оппозиции, которые до сих пор не сложили оружие, и, мне думается, не сложат еще оружие, сколько бы вы ни подписывались. Есть одна часть у вас, которая не сложит оружие. Против них нужна узда, и эту узду вы можете вместе с нами создать. Вот смысл второго пункта, на букве которого я не настаиваю, но смысл его абсолютно правилен.]
Третий пункт, насчет дискуссии в октябре этого года, по-видимому, возражений не встречает. Я, по крайней мере, не слышал от оппозиции возражений [поскольку вы старались прорваться к массам вопреки воле ЦК].
Четвертый пункт насчет прекращения фракционной работы тоже, по-видимому, не встречает уже теперь возражений.
Пятый пункт насчет того, чтобы отгородиться от Оссовских, Медведевых и т.п. Это требование абсолютно необходимо, по-моему. Я лично не представляю теперь, в данный момент членов ЦК, ведущих блок с Оссовским, против исключения которого вы голосовали, или Медведевым, или Шляпниковым, не представляю таких членов ЦК. Мы хотим, чтобы вы от них отгородились. Вы это можете сделать, если вы не разделяете вполне или отчасти взглядов Медведева, который предлагал распустить Профинтерн, который квалифицировал, по одной версии, все наши секции Коминтерна, по другой версии, одну из секций, как «ораву буржуазной [сволочи] челяди». Необходимо от них отгородиться. Это только облегчит дело мира в нашей партии.
Шестой пункт — отгородиться от Корша, Маслова, Рут Фишер, Урбанса, Вебера и других. Почему? Потому что, во-первых, эти люди ведут хулиганскую агитацию против Коминтерна и ВКП, против нашего пролетарского государства [говорящие, что партия сошла с рельсов ленинизма, что партия поправела и идет на службу к кулаку]. Во-вторых, потому что лидеры этой так называемой «ультра-левой» фракции, а на самом деле оппортунистической фракции, Маслов и Рут Фишер, исключены из партии и Коминтерна. В-третьих, потому, что все они цепляются за оппозицию внутри ВКП и солидаризуются с ней. [Я знаю, что получится, если вы открыто от них не отгородитесь, они солидаризируются со всеми вашими требованиями. Нужно от них отгородиться. Вот по этим двум причинам, потому что они хулиганскую агитацию ведут, облегчающую моральную интервенцию в нашу страну, и потому, что они солидаризируются с вами, вы должны отгородиться.] Чем скорее вы отгородитесь от такого хлама, тем лучше будет и для вас, товарищи из оппозиции, и для Коминтерна.
Седьмой пункт — насчет Крупской. Я не сомневаюсь, что т. Крупская, сознательно или бессознательно, я не берусь утверждать, в своей аналогии насчет Стокгольма первая бросила семя раскола, идею раскола на XIV съезде. [Когда по России её разнесли, она разъяснила так, что хуже стало, ухудшила то, что она сказала.]
Сталин ссылается на выступление Крупской на XIV съезде партии в декабре 1925 года. Интересно, что он ждал почти десять месяцев, чтобы подготовить этот удар по вдове Ленина. Н.К. Крупская пользовалась большим авторитетом в партийных кругах и её участие в Объединенной оппозиции мешало замыслам Генерального секретаря.
Ссылка Крупской на опыт IV-го Стокгольмского («объединительного») съезда РСДРП 10-25 апреля (23 апреля — 8 мая) 1906 г. должен был показать участникам XIV съезда, что иногда случается, что правильная точка зрения остается в меньшинстве на съезде партии, как это было на Стокгольмском съезде. Плеханов и меньшевистские делегаты имели большинство; Троцкий и Люксембург были в тюрьме и сторонники Ленина потерпели временное поражение на съезде. — /И-R/
Ворошилов. Правильно.
Сталин. Это факт. И это опасная ошибка, ибо она, эта ошибка, имеет тенденцию послужить почвой для идеологии раскола в нашей партии. Вы должны признать эту ошибку, если вы против раскола. Может быть, форма нашего условия не нравится — я не настаиваю на букве. Дело не в букве. Но отгородиться от идеологии раскола абсолютно необходимо. [ То, что она сказала, это идеология раскола в нашей партии.]
Последний пункт — не поддерживать фракционную борьбу против линии Коминтерна, ведомую со стороны различных оппортунистических групп внутри секций Коминтерна.
Почему было раньше шесть пунктов, а теперь выставляем восемь? Потому что между первым вашим документом и вторым мы отмечаем два факта: деятельность тов. Зиновьева в Питере, куда он нелегально ездил для организации «распри», и ваш последний документ [который бросает камешки в наш огород, обвиняя нас в том, что мы держимся политики направо. Тоже неверно, что терпеть было невозможно], который является актом нового нападения на партию и её руководящие органы. Мы решили, что при таком двурушничестве оппозиции шесть пунктов уже недостаточно, что необходимо добавить еще два пункта.
Теперь об условиях самой оппозиции. Оппозиция требует от ЦК выполнения пяти пунктов.
Первый пункт. «Пропаганда постановлений XIV съезда и последующих решений партии должна вестись в положительной форме без обвинения инакомыслящих в меньшевизме и т.п.». Я не знаю, как понимать этот пункт. Если вы предлагаете свернуть пропаганду ЦК так, чтобы Центральный комитет свернул свою принципиальную линию, чтобы он её во всей чеканности не выявил в той или другой резолюции, скажем, на XV конференции ВКП, то мы этого принять не можем. По-видимому, тов. Каменев не это предлагает. Но если дело касается тона, то, конечно, можно в той или иной степени смягчить тон, но критика принципиальных ошибок оппозиции, безусловно, должна остаться в силе и впредь, ибо оппозиция не хочет отказаться от своих принципиальных ошибок.
Второй пункт об отстаивании своих взглядов в своей ячейке отпадает, так как это право было и остается за членами партии всегда. Взгляды свои можно и нужно отстаивать в ячейке, но так надо отстаивать, чтобы не превращать деловую критику во всесоюзную дискуссию.
Третий пункт о том, чтобы были пересмотрены дела исключенных. Кому охота исключать людей? Исключают потому, что другого выхода нет. Возьмите Смирнова, его исключили, его несколько раз предупреждали, потом исключили. Если бы он [хотя бы намеком] сказал, что признает свои ошибки, если бы он лояльно вел себя, можно было бы смягчить решения ЦКК. Но он не только не лоялен, не только не признает своих ошибок, но, наоборот, в своем заявлении обливает грязью партию. Ясно, что при таком поведении Смирнова нельзя пересматривать его дело. Вообще, пересматривать решения в отношении людей, которые исключены, но которые не признают своих ошибок, партия не может [это значит, что партия должна признать свою ошибку].
Что касается пункта о том, что «перед съездом оппозиция должна получить возможность изложить перед партией свои взгляды», то это подразумевается само собой. Оппозиция не может не знать, что по уставу перед съездом ЦК должен дать дискуссионный листок. [В теоретических журналах вы также можете излагать свои взгляды. Если больше этого, едва ли это приемлемо. Если в этих рамках умещается, само собой разумеется.] Поэтому требование оппозиции в этой части нельзя назвать требованием, так как никогда еще не отрицал ЦК необходимости дискуссионного листка перед съездом партии.
Вот и все, что я хотел сказать, товарищи.
Председатель. Слово имеет т. Сокольников.
В стенограмме имеется помета: «Начало речи не слышно». — РОССПЭН.
Сокольников. Я прежде всего хочу сказать относительно публикации обращения в Политбюро. Конечно, мы предлагали опубликовать сущность того предложения, которое будет согласовано с Политбюро.
Теперь по поводу постановки вопроса т. Сталиным. Я думаю, что это, конечно, вносит ясность. Если Сталин говорит, что речь идет о том, могут ли быть товарищи из оппозиции сохранены в качестве членов Центрального комитета, то для нас дело не сводится к этой постановке. Будем ли мы или не будем членами ЦК, мы подходили к вопросу о том, как прекратить в настоящее время обостренную борьбу внутри партии, как этому положить конец. Всякому понятно, что если товарищи, которые были членами ЦК, из него будут удалены, то это само по себе, конечно, означало бы дальнейшее обострение борьбы. Тут смеялись над всякими словами об искренности и т.д. Но я должен сказать, что мы действительно пришли в Политбюро с предложением о прекращении военных действий. Если Сталин говорил на прошлом заседании, что вы приходите потому, что вы находитесь в невыгодном для вас положении, то я думаю, что тут скрывать нечего. Ясно, мы предлагаем прекратить военные действия именно потому, что признаем, что по тем или другим причинам — мы можем это объяснить на свой манер, вы объясняете на свой манер — мы признаем свое поражение в «военных действиях», продолжение их не имеет смысла, и мы это прекращение предлагаем всерьез.
Косиор. Никакого смысла для вас не имеет?
Сокольников. Мы предлагаем со своей стороны «военные действия» прекратить и думаем, что это прекращение военных действий может быть, должно быть осуществлено в таких формах, которые будут наиболее выгодны для всей партии, потому что вся партия вздохнет с облегчением, если узнает, что та драка, которая так долго тянулась, ликвидирована, и что возможно установить нормы для дальнейшего сожительства в партии. Вот из чего исходили. Сталин формулировал здесь те положения, из которых он исходит, я не знаю, смогу ли я по всем пунктам дать сейчас ответ, я записал не все, что он говорил, но скажу по основным вопросам. К чему сводятся те различия, которые у нас остаются? Готовы ли мы подчиниться Центральному комитету? Заявляем, что готовы подчиниться. Готовы ли проводить решения ЦК? Заявляем, что готовы. Готовы ли, как Молотов говорил, «фракционное оружие» сложить? Согласны признать это предложение.
Затем по вопросам размежевания [по вопросу о Шляпникове]. Мы дали свой ответ, который, мне кажется, по существу совершенно категоричен. По вопросу, например, об Оссовском. Мы считали и считаем его взгляды на партию и на роль партии глубокой ошибкой. В другом месте мы говорим, что никогда наши взгляды не имели ничего общего ни с теорией двух партий, как она изложена у Оссовского, ни с ликвидаторской проповедью в отношении Коминтерна и Профинтерна. Теперь по вопросу о Шляпникове, тут действительно надо внести полную ясность. С какими взглядами Шляпникова и Медведева вы нам приписываете солидарность? С какими взглядами Шляпникова и Медведева мы были когда бы то ни было солидарны? По отношению Коминтерна, Профинтерна, концессий в чем выражалась эта солидарность? Никогда её не было. Поэтому заявить о том, что со всеми этими взглядами мы ничего общего не имеем, вполне понятно. Мы никогда ничего общего с ними не имели. Тут есть другая сторона дела, которая состоит в том, что Шляпников открещивается от определенных взглядов, что Медведев отрицает, во всяком случае, часть обвинений, которые ему предъявляются.
Томский. Вы это называете объединенной оппозицией.
Сокольников. Не выдумывайте, пожалуйста, платформы объединенной оппозиции и не пришивайте нашим товарищам взглядов Медведева. Вы считали, что это вам выгодно. Вы подкидывали нам взгляды, которые являются совершенно недопустимыми, никогда ни на йоту нами не разделявшимися. Но этот спор, который есть с Медведевым, о том, что он именно сказал, какой документ написал, почему нужно этот спор и эти возражения Медведева решать вот тут при ликвидации военных действий между большинством Политбюро и меньшинством его? Вот что мы отрицаем.
Теперь дальше, по вопросу об Урбансе и Вебере, который поставлен т. Сталиным. В чем обвинения, которые выставляются против Урбанса и Вебера? Ведь они представляют собою в значительной мере перевод на немецкий язык (не знаю других сторон их взглядов и поступков) части наших политических взглядов. Вы говорите, что нельзя потребовать от нас, чтобы мы отреклись от своих собственных взглядов. Вы бы плевать на нас стали, если бы мы это сделали, на кой черт мы тогда нужны партии. А тут вы хотите, чтобы мы под псевдонимом Урбанса сами от себя отреклись, отреклись от наших взглядов…
Сталин. Скажите о травле.
Сокольников. Что касается травли, то мы написали, что мы решительно отрекаемся от всех тех, которые ведут травлю против СССР. Этот вопрос не может составить затруднения для принятия документа, который будет мирить и нас, и вас. Мы в достаточной степени стали говорить на разных языках, но не предъявляйте нам таких обвинений, что мы солидарны с теми, которые ведут травлю против СССР.
Сталин. Они ведут травлю, а вы молчите.
Сокольников. Тут есть следующий пункт о Рут Фишер и Маслове. Я не очень посвящен в немецкие дела, но я ставлю вопрос, к чему вы хотите вести это дело? Если мы сейчас ставим вопрос о ликвидации конфликта, вопрос о том, чтобы не обострять конфликта внутри нашей партии, то почему не поставите также вопрос и для Коминтерна? Почему нам не попытаться оздоровить отношения внутри Коминтерна, исправить некоторые трещины, ликвидировать некоторые расколы и борьбу, почему этой задачи нам не поставить? Если мы достигнем улучшения, я думаю, что может быть значительное улучшение отношений внутри нас, почему мы не можем поставить вопрос об улучшении отношений внутри Коминтерна? Если речь идет о Корше, то мы знаем, что Корш из себя представляет, но ведь Рут Фишер и Маслов от него отмежевались. Это нельзя отрицать. Почему бы нам не попытаться добиться от Рут Фишер и Маслова того, чтобы они вернулись в качестве дисциплинированных членов немецкой компартии? Почему этому не посодействовать? Если так ставить вопрос, давайте разговаривать, какие вам нужны шаги? Мы готовы сделать все шаги. Я думаю, что Политбюро может обязать Зиновьева, если это будет нужно, сделать нужные шаги, чтобы исправить положение дел немецкой компартии. Затем т. Сталин говорил о фразе т. Крупской на XIV съезде партии о стокгольмском съезде и прочее. Как вы хотите повернуть дело? Имеете вы здесь в виду нанести удар Н.К. Крупской или хотите положить конец всяким возможностям истолкования фразы о стокгольмском съезде в таком направлении, которое пошло бы по линии раскола.
Сталин. Нанести удар идее раскола.
Сокольников. Вы говорите, что она очень плохо поправилась, но я могу удостоверить, что никогда за все время никто из нас не слышал, чтобы Н.К. Крупская была сторонницей раскола, чтобы она понимала свою аналогию с стокгольмским съездом так, чтобы этим оправдать создание другой партии и т.д. Ничего этого не было. Зачем выдумывать несуществующие разногласия, достаточно существующих. Поэтому мы говорим в нашем заявлении, что мы готовы отмежеваться и осудить идею второй партии. Но если вы хотите, чтобы мы удостоверили, что Крупская является сторонницей раскола, мы не можем этого сделать, потому что она не сторонница раскола. Если вы говорите, пусть исправит, давайте согласимся на редакцию заявления вместе с вами. Итак, мне кажется, что те вопросы, которые ставил тов. Сталин, не приводят к безвыходному положению. В чем может быть общий выход? Здесь говорил Ворошилов, говорил Молотов, что вы разговаривали как сторона*, Каменев отвечал на это, мне кажется, совершенно убедительно.
*Так в документе. — РОССПЭН.
Молотов. Малоубедительно, по-моему.
Сокольников. Позвольте, я еще раз попробую вас убедить.
Вы предъявили нам 6 пунктов и вы хотели, чтобы мы ответили сегодня на них. Мы прислали ответ, и теперь мы выступаем как сторона или не как сторона, но мы выступаем как некоторая часть ЦК.
Молотов. Это зависит от содержания выступлений.
Сокольников. Правильно, посмотрим содержание. Тот факт, что мы обратились с формулировкой по 6 пунктам, которые вы предложили, ни в какой степени не означает, что мы не признаем ЦК; мы часть, партийное меньшинство, вы большинство, представители целого. У нас есть расхождения по тем двум пунктам, которые вы добавили, по основным вопросам, и с тем, что говорит здесь Сталин, у нас разногласий нет. По каким выдвинутым нами вопросам есть разногласия: в ячейках выступать могут инакомыслящие члены партии или нет? Это для сведения тов. Угланова, который говорит здесь «за шиворот» и т.д. Почему мы ставим этот вопрос, потому что на этот счет существуют опасения.
[Сталин. Смешно, это есть беспредметно.]
Сокольников. Скажите, что это беспредметные опасения, потому что теперь мы опасаемся, что будет такое положение в ячейках, даже в своей ячейке члену партии пикнуть нельзя будет, поэтому мы приходим и говорим, скажите, что в ячейке «пикнуть» член партии может.
Угланов. Бросьте ерунду говорить.
Сокольников. Эта юмористическая формулировка. Но скажите, будут сохранены впредь те законные права, которые были для инакомыслящих, что статью в журнале они могут напечатать, что перед съездом они могут выступать, поскольку ЦК установит формы выступления. К этому и сводится это разногласие в качестве стороны, если вы это скажете в той или другой форме, в какой вы найдете это нужным, то это внесет необходимое успокоение.
Я хочу закончить двумя вопросами. Первый вопрос о гарантиях. Какая гарантия того, что борьба не начнется через два месяца, через три месяца и т.д. Какая гарантия? Я думаю, что, по существу говоря, одна гарантия — тот опыт форм борьбы, который был проделан в течение этого года. Это же надо совершенно прямо сказать: этот опыт является гарантией.
Голос. Это правильно.
Сокольников. А второй гарантией является то, что ведь мы согласны открыто перед партией сказать, что вот мы за такой-то модус установления нормальных отношений в партии. Сказав это открыто перед партией, мы не можем аннулировать те заявления, которые мы открыто перед партией делаем.
Теперь второй вопрос: как выйти из того положения, в котором мы находимся сейчас. Вы нам послали письмо с 6 пунктами. Мы вам ответили своими формулировками на 6 пунктов. Вы затем присылаете письмо с 8 пунктами. Как дальше идти? Наше предложение сводится к тому, что те 6 пунктов, которые приняты вами за основу, мы их тоже принимаем за основу и мы предлагаем для того, чтобы прекратить переписку и получить окончательный текст, давайте мы свою редакцию, свой ответ на эти ваши шесть пунктов напишем вместе с вами при вашем участии. Документ должны подписать мы. Вы понимаете, что этот документ не может быть постановлением Политбюро. И то, что скорее всего поведет нас сейчас на путь окончательного решения, это есть, во-первых, признание того, что в основу кладутся эти 6 пунктов, которые вы предложили, и что мы совместно с вами редактируем свой ответ на эти 6 пунктов. В подписанном виде мы его вам передаем, и это и будет обозначать ликвидацию той драки и целой полосы борьбы, которая до сих пор шла. Утверждаю, что мы действительно хотим положить ей конец. Утверждаю, что положить конец этому возможно, и думаю, что от этого выиграет вся партия.
Председатель. Слово к порядку т. Молотов.
Молотов. Теперь уже довольно поздно, без 5 мин. 12. Нам надо еще сформулировать предложения. Я думаю, нужно ограничить время ораторов, не ограничивая списка, чтобы дать всем товарищам высказаться. Предлагаю по 5 мин.
Голос. Сколько человек записалось?
Председатель. 8 чел. еще записалось.
[Ворошилов. По первому разу!
Председатель. Шесть — по первому разу, двое — по второму разу.
Ворошилов. По второму разу не давать.]
Председатель. Сейчас попробуем ограничить время. Какие предложения имеются?
Голос. Пять минут, кто говорит в первый раз, три минуты для второго раза.
Председатель. Голосуется. Кто за то, чтобы ограничить пятью минутами? Большинство. Кто за то, чтобы по второму разу три минуты? Принимается.
Калинин. Сократить список ораторов. 8 чел. записано.
Председатель. Кто за это предложение? Принимается. Слово имеет тов. Ярославский.
Ярославский. Я прошу дать мне минут пятнадцать.
Голос. Десять.
Председатель. Кто за то, чтобы т. Ярославскому дать десять минут? Большинство
Ярославский. Со времени XIV съезда мы имеем фактически издевательство над решениями ЦК и ЦКК со стороны оппозиции. Объективно это поведение привело к совершенно неслыханной еще в нашей партии авантюре, которая завела в тупик несколько сот, или, может быть, тысячу товарищей, поставила их под удар партийных репрессий. И сейчас товарищи из оппозиции озабочены тем, чтобы как-нибудь спасти положение. Когда раньше рядовые оппозиционеры стояли перед этими ударами, им говорили, что осенью оппозиция положит «на обе лопатки» Центральный комитет, что стоит только Зиновьеву появиться на Путиловском заводе, его на руках понесут; тов. Зиновьев здесь угрожал в Политбюро, что они поедут в Харьков, там еще поговорят. Словом, в общем оппозиции дело рисовалось совершенно в превратном виде, они партии не знали и самих себя и других о настроениях партии обманывали. Теперь, когда товарищи потеряли надежду очутиться в большинстве, надежду на то, что тов. Зиновьев будет делать доклад от имени партии на XV съезде, теперь нам говорят, чтобы эти товарищи, которые вели все время антипартийную работу, никак не пострадали за эту работу.
Я предупреждаю, что мы имеем очень тяжелое положение с несколькими сотнями товарищей, которые так далеко зашли, что в смысле партийном они стали враждебными партии. Это не так просто, что завтра вот опубликуют какое-нибудь заявление лидеров оппозиции и все оппозиционеры перестанут вести фракционную работу. Даже теперь, когда здесь нам организаторы и вдохновители оппозиции говорят, что эти их заявления обозначают прекращение враждебных действий, позвольте вам привести факты, в достоверности которых я нисколько не сомневаюсь.
8 октября состоялось совещание, на котором присутствовали ряд оппозиционеров, где обсуждались вопросы по поводу предстоящего выступления на XV партконференции. Говорилось о том, чтобы формально прекратить деятельность фракции, но вместе с тем сохранить аппарат нелегального ЦК, губкомов, перестроить свои ряды, углубиться в подполье, продолжать свою борьбу против партии.
Молотов. Правда это или нет? Нельзя ли спросить присутствующих.
Зиновьев. Конечно, ерунда
Ярославский. Я знаю, что т. Зиновьев скажет, что это неправда, как он всегда отрицал фракционную работу оппозиции.
Что мы имеем в смысле фракционной работы? Ряд организаций, созданных по городам, по районам, группы, комитеты под условными литерами, подпольное военное бюро пытались создать в Ленинграде. Затем печать, кроме распространения не подлежащих оглашению секретных документов мы имеем анонимные статьи, в которых доказывается, что нужно требовать для профсоюзов, чтобы они на наших государственных предприятиях устраивали почаще стачки. Вот такая анонимная статья «Рабочий вопрос». Затем подпольные листовки, которые я не имею времени здесь все оглашать целиком. Но я должен сказать, что листовки перепечатываются и распространяются по Харькову и другим городам. Вот, например, одна листовка, в которой мы читаем:
«В жизни нашей партии наступил наиболее ответственный момент — быть или не быть партии, быть или не быть диктатуре пролетариата в Советском Союзе, быть или не быть идее коммунизма, идее социализма, этому светочу трудящихся всего мира». «Что же мы видим на деле? Группа лиц, никак и ничем себя не проявивших, имеющих весьма скромные революционные и еще меньше партийные заслуги, объявляют "оппозицией" большинство партии, т.е. наши ряды, в которых сейчас все лучшее, что может предъявить партия пролетарской диктатуры (Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сокольников, Крупская, Преображенский, Пятаков, Глебов-Авилов, Евдокимов, Рут Фишер, Суварин) и многие, многие другие, с нами же были покойные Ногин, Владимиров, закавказские наркомы, так трагически погибшие загадочной смертью, и др.» «Товарищи! Подсчитаем же наши силы, и качественно, и количественно, проверим себя самих, свои ряды, кто, где и с кем.
И мы увидим, что "оппозиция" — это аппарат пресловутого сталинского ЦК, а ядро партии — мы, объединяющие вокруг себя все истинно пролетарское, истинно революционное и коммунистическое.
В руках сталинско-томского ЦК коммунизм вырождается в кулацкую общину… рабочих в торжество нового советского мещанства". Вырождается армия, она не сможет воевать, воевать значит побеждать, а для победы необходим тот самый дух революционного подъема, тот пафос революции, который разбазарили на середняка».
Так в документе. — РОССПЭН.
Имеются такие листовки, которые распространяются также среди беспартийных. Вот такая листовка организации «Правда трудящихся». В ней выставляется целый ряд требований — двадцать требований. Вот эти требования:
Мы требуем:
1) Свободы слова на закрытых партсобраниях.
2) Огласить в газетах к 4/Х с.г. речи оппозиционных вождей — Зиновьева, Лашевича, Троцкого, Крупской, Каменева и других серьезных оппозиционеров, произнесенные на июльском пленуме ЦК ВКП(б) и ЦКК в 1926 г., и их статьи.
3) Партконференция КП(б)У, которая должна состояться 7/Х с.г., должна иметь делегатов с решающим голосом 4000 (четыре тысячи).
Обязательно.
4) Установить в газетах столиц специальные вкладные листы (ежедневно) для всех вопросов и ответов, т.е. любой трудящийся может задать любой вопрос и должен получить полный исчерпывающий ответ, повести для этого кампанию.
5) Уменьшить продажу водки на 50%, усилить борьбу с самогоном.
6) Допустить на все заседания Политбюро ЦК, ЦКК и пленума ЦК любого члена партии с совещательным голосом, а также на фракции ЦИК, Совнаркома и окружных исполкомов и союзов. Совещательные голоса учитывать.
7) Все заседания правлений союзов проводить в рабочих клубах открыто, рабочие присутствуют как гости с совещательным голосом.
8) Всем безработным увеличить пособие на 10%.
9) Увеличить налоги на богатых нэпманов и кулаков, уменьшить на бедняков в значительной степени.
10) Увеличить жалованье всем рабочим низких разрядов и чернорабочим на 25% и красноармейцам на 8% и сельским работникам — рядовым на 15% за счет:
а) уменьшения жалованья всем высоко ответственным и ответственным партработникам;
б) повышения ж.-д. тарифа на богатых;
в) повышения цен телеграмм богатым;
г) повышения цен на трамваях богатым;
д) повышения цен аренды богатым.
11) Усилить материальную помощь люмпен-пролетариату, построить им общежития и т.п.
12) Срочно благоустроить рабочие окраины в городах.
13) К ревизиям РКИ допустить выборных рабочих с заводов.
14) Увеличить число судебных заседателей выборных.
15) Профессиональных преступников, сидевших в ДОПРах по четыре раза, расстреливать.
16) Увеличить на 20% пособие инвалидам войны.
17) Не перегружать ДОПРов.
18) Сверх ассигнованных уже денег на жилстроительство добавить еще 300 млн за счет уменьшения других ненужных расходов (а их много), дабы помочь рабочим.
19) Усилить борьбу с проституцией, но не репрессиями, а помощью.
20) Увеличить жалованье всем батракам на 20%.
21) Усилить режим экономии, ассигновать деньги на аэрохим, постройку железных дорог, вооружение армии еще сверх уже ассигнованных до 200 млн, сэкономив их с ненужных расходов (и их много). Вы их знаете.
22) Организовать внутренний денежный заем среди партии для помощи кооперации, призывать беспартийных делать сборы и т.п.
23) Модус представительства на всякие конференции значительно увеличить в 3-4 раза.
24) Всесоюзная партконференция должна иметь не менее 6000 делегатов с решающим голосом.
25) Все эти требования включить в порядок дня партконференции СССР.
26. IX. 26 г. г. Харьков.
Общество «Правды трудящихся»
Ведь, товарищи, существует же эта подпольная работа: может быть, она до вас не доходит? Я допускаю такую вещь, что вы так завинтили в направлении фракционной работы, что дальше она уже идет помимо вас, и какие бы заявления вы теперь ни сделали, они, может быть, уже не помогут. Вот почему я думаю, что тот гнилой компромисс, который предлагается оппозицией, он сейчас не годится. Сейчас нужны гораздо более решительные и безоговорочные решения, чем те, которые предлагаются оппозицией.
Затем ЦКК предлагает дать амнистию исключенным из партии за фракционную подпольную антипартийную работу. Кому же мы дадим амнистию? [Вот Оссовский исключен.] Оппозиция изображает дело так, как будто имеются массовые исключения. Я заявляю с полной ответственностью за свои слова, что исключено за фракционную работу к настоящему моменту около 30 чел. по всему Союзу. По Москве исключено 15 чел. А оппозиция трезвонит о массовых исключениях. Ничего подобного на самом деле нет. Имеются отдельные единицы. Вот Оссовский. Как и за что мы будем его восстанавливать? Мы ему сказали: «Твои взгляды непартийные», и лидеры оппозиции теперь заявляют, что его взгляды непартийные. Мы ему сказали: «Откажись от этих взглядов». Он этого не сделал. Разве что-нибудь изменилось теперь? Почему мы должны его восстанавливать? Никто не поймет после того, что писали об Оссовском, как это мы его восстанавливаем. Затем Владимир Смирнов, который облил, буквально, помоями ЦК и ЦКК, который говорит, что я прав, а вы не правы. Ведь он же не признает своей ошибки, не заявил нам, что он больше не повторит таких вредных для партии шагов, как участие в подпольных организациях, ставящих себе задачей борьбу с решениями партии. Далее Блинков, который заявляет: «Я не доверяю партии». Что изменилось сейчас? Почему мы должны его восстанавливать? Как можно держать человека в партии, который не доверяет партии? Это будет слякоть, а не партия. Такие наши решения можно будет понять только так: ЦК уступил, потому что он не прав, ЦКК восстановила, потому что совершила раньше ошибку, исключая этих товарищей. Какую ошибку? В чем эта ошибка заключается? Что мы людей, вставших на путь антипартийной работы, исключаем из партии? Это разве ошибка? Мы обязаны, товарищи, это сделать. Ведь вы, тов. Каменев и тов. Троцкий, голосовали в свое время за то, что если Шляпников или Медведев позволят себе в дальнейшем то, что они позволили на X и XI съездах, мы обязаны их исключить. Тов. Каменев и Троцкий были в комиссии, которая вынесла это решение. Что же сейчас изменилось? Разве Шляпников и Медведев не встали на антипартийный путь? Разве вы имеете право ссылаться — такие-то взгляды Медведева действительно ему принадлежат, а такие-то зря приписаны ему партией, когда Медведев за своей подписью разослал — и вы имеете их на руках — экземпляры бакинского письма, в котором заключаются всякие гнусности, хулиганские выходки против партии. Мы требуем, чтобы вы от этих непартийных взглядов бакинского письма отгородились. Разве Шляпников и Медведев ясно не заявили о своей солидарности с вами? Все это прекрасно вам известно. И когда вы спрашиваете, почему вы должны отмежеваться, мы вам говорим, если вы откажетесь от солидарности с ними, может быть, эти товарищи, почувствовав себя одинокими, вернутся еще к партии. А что же сейчас получается? Сейчас они себя одинокими не чувствуют, а Шляпников ходит по Кремлю и говорит: «Плохие разве у меня союзнички, [Каменев] Троцкий и Зиновьев?» Так что вот, чтобы Шляпников знал, что у него нет таких союзников, что вы их не поддерживаете, что никто их не поддерживает, чтобы они легче отказались от своих неправильных взглядов, вы обязаны от них отмежеваться.
Требование оппозиции о том, чтобы её «не упрекали в меньшевизме» прямо смехотворно. Я не стану здесь цитировать того, как тов. Зиновьев говорил, что всякая критика нашей партии справа или слева есть меньшевизм: как после того как Троцкий заявил на XIII съезде, что «против партии нельзя быть правым», что «только с партией можно быть правым», — тов. Зиновьев заявил, что теория Троцкого есть не что иное, как ренессанс меньшевизма. Почему же вы требуете от нас, когда в ваших взглядах и во взглядах других товарищей из оппозиции сквозят меньшевистские нотки, чтобы мы отказались сказать это партии? Почему вы требуете компромисса от нас в вопросе принципиальном? Мы на такой компромисс никогда не шли. Мы можем идти в практических вопросах на уступки, на компромисс, но когда вы требуете идейной беспринципности, идейной мягкотелости, мы на это идти не можем, не должны. И никогда никто не поймет таких уступок иначе, как нашу полную слабость и капитуляцию.
Насчет того, что тов. Крупская никогда не отстаивала идеи раскола. Товарищи, конечно, открыто тов. Крупская никогда не говорила, что она сторонница раскола. Но подписав платформу, она берет на себя ответственность за это. Изображая партию как две фракции, она санкционирует раскол. Ведь вы же сейчас выступаете как раскольники, изображая «стороною» Центральный комитет. Существует только один Центральный комитет. Поскольку тов. Крупская подписала декларацию вместе с этими товарищами, с этой руководящей группой оппозиции, постольку она взяла на себя ответственность за это, и ответственность падает на нее, потому что она пыталась сослаться на пример стокгольмского съезда в защиту своей позиции. Вот почему я думаю, что требования, которые здесь выдвигаются товарищами, подписавшими это заявление, являются минимальными требованиями, которые могут перед партией оправдать то, что мы сейчас делаем, — даем возможность этим товарищам исправить свои ошибки, что мы не рвем с этими товарищами, не хотим рвать. Потому что то, что они сделали, это неслыханная борьба в истории большевистской партии против её решений. Владимир Ильич поставил бы в первый же день вопрос об исключении вас из Центрального комитета, если бы был жив Владимир Ильич и вы позволили бы себе такие вещи, какие вы позволяли себе до сих пор.
Председатель. Слово имеет тов. Зиновьев.
Зиновьев. Товарищи, часто бывало, что такие примирительные попытки служили сами исходным пунктом еще гораздо большего обострения. Это мы знаем из истории нашей партии. Я выражаю пожелание, чтобы этого не случилось в данном случае. Зависит это, конечно, теперь даже не на девять десятых, а на девяносто девять сотых от вас, от большинства.
Ворошилов. Другого Ленинграда нет. Некуда ехать.
Зиновьев. Вы сами должны понять, что…
Ворошилов. Я вас могу понять, не верю вам ни на копейку, ни на грош.
Зиновьев. …что мы явились сюда не как договаривающиеся стороны, теперь это мы вам заявляем категорически. Но, конечно, вы должны также соразмерять свои обвинения. Если, скажем, тов. Ворошилов здесь говорит чуть ли не так, что мы будем ждать только внешних потрясений, как он сказал, для того чтобы начать новую борьбу внутри партии, надо же подумать, что он в самом деле говорит, действительно тогда прав Каменев, утверждая, что тов. Ворошилов смотрит на нас, как на литовцев, как на поляков. Если бы кто-либо из вас подумал, что мы люди, способные ждать внешних потрясений для того, чтобы…
Ворошилов. Потом явиться спасителями.
Зиновьев. …чтобы в этот момент начать борьбу внутри нашей партии, то само собой разумеется, смешно было бы говорить о нашей работе в ЦК или еще где бы то ни было. Я думаю, что такие обвинения не следовало бы даже в самой горячей схватке бросать. Или вот добрейший Михаил Иванович. Он пытается ловить Каменева на том, что он употреблял слово «перемирие». А сам употребляет слово «Брест». Это же терминология не из области действительного мира.
Калинин. Я не за терминологию, а за полное лицемерие его речи.
Каменев. Благодарю вас, Михаил Иванович.
Калинин. А к отдельным словечкам мы очень терпимо относимся.
Зиновьев. Я думаю, что словом «Брест» вы тоже даете целую программу, отнюдь не свидетельствующую о желании действительно идти навстречу. Тов. Ворошилов говорит дальше, что Кронштадт, дескать, я будто бы организовал. Чего я хотел, так это дискуссии, я признаю это откровенно. Да, хотел. Был уверен, что соотношение сил другое.
Калинин. Вы же её провели.
Зиновьев. Да нет, не провел. Был уверен в том, что значительная часть партии, большинство партии пойдет в этом за нами. Что будто бы каждая дискуссия равняется Кронштадту — это же ерунда. Вы все знаете, что было очень много дискуссий в партии и никто не говорил никогда, что это есть Кронштадт. И неправда, чтобы дискуссии начинались только тогда, когда ЦК постановлял: «Давайте, ребята, будем теперь дискуссировать». Скорее, наоборот, почти все дискуссии начинались без специального постановления ЦК.
Угланов. А как Владимир Ильич к этому относился?
Зиновьев. Что я нарушил дисциплину ЦК поездкой в Ленинград и выступлением, это я признаю, само собой понятно. И должен нести за это ответ — это тоже само собой понятно. Но изображать это дело так, что это есть попытка Кронштадта, это значит бросаться такими словами, которые не свидетельствуют о желании мира.
Калинин. Внутрипартийного Кронштадта.
Зиновьев. Ну, «внутрипартийного», недоставало еще внепартийного.
Троцкий. Это уж пустяки. Кронштадт — это когда стреляют, а там не стреляли.
Калинин. В меня сначала не стреляли, а голосовали.
Каменев. Вы хотите сказать, что вы немножко помогли Кронштадту?
Председатель. Не отнимайте времени у оратора.
Зиновьев. По поводу нарушения мною постановления ЦК состоялась публикация на весь мир, достаточно внушительная, достаточно серьезная. Всякий понимает, что не очень легко ходить с этим. Это все эпизоды войны. Для нас, для меня соотношение сил не было ясно. Что же вы теперь будете приходить с этим эпизодом войны и его перебирать, если действительно, если серьезно желаете кончить с этой главой. Если эпизод войны перебирать, то сотни можно привести отдельных историй из вчерашних газет о собраниях, выступлениях ваших единомышленников и т.д.
Голос. В защиту решений партии.
Каменев. По-разному можно защищать.
Зиновьев. Здесь изображается дело так, что как будто все было нормально, и совершенно нормально был подготовлен XIV съезд, и абсолютно нормально поступили с меньшинством на этом съезде, а потом это меньшинство десять месяцев «бузило». Вы же знаете, что это не так.
Ворошилов. Ленинградскую организацию накачал.
Зиновьев. Хорошо, ленинградскую организацию «накачали». Но почему это случилось? Надо разобрать. Разногласия свалились как снег на голову, это всякий знает. Почему, сейчас не время и не место разбирать. В Ленинграде сидели злые люди, которые надували ленинградских рабочих, как это теперь принято говорить? Вы знаете, что дело обстояло много и много сложнее. Разногласия в крепчайшем основном ядре партии свалились на партию за 3 дня до съезда.
Ворошилов. Мы не хотели исключать из Политбюро Троцкого, вы настаивали, вот главное разногласие, остальное за уши притащили.
Зиновьев. А вы не за уши притащили, когда вдруг мы оказались «маловерами», «ликвидаторами» и т.п., когда возник целый ряд не только теоретических, но и политических разногласий? Никто не может отрицать, что они существуют. Вот исходный пункт — ненормальная обстановка накануне и после XIV съезда. Говорят, что в большевистской партии традиция такая, что большинство постановило, а меньшинство не только не выступает против, но и проводит это постановление. Совершенно верно. А другой традиции разве не было? Разве была такая традиция, чтобы меньшинство потом продолжали травить на каждом шагу, разве бывало, чтобы потом ему приписывали меньшевизм? Разве эта традиция была соблюдена? Никогда этого не бывало, никогда не бывало такого отношения к меньшинству. Разве после XIV съезда вы сказали нам: проводите решения и все кончено?
Голос. Вы же отказались.
Зиновьев. Нет, ничего подобного не было сделано. Смешно изображать дело так, что все было нормально, что все было великолепно, а мы как меньшинство не соблюли традиций, как было решено, что «бывало в старину», как говорил т. Сталин. А бывало ли в старину, чтобы крупнейшие разногласия внезапно сваливались на голову съезда, а бывало ли, чтобы, с одной стороны, оставляли в Центральном комитете, а с другой стороны, обвиняли в меньшевизме, ликвидаторстве и т.д.? Не было. Вот откуда эти основные ненормальности, которые привели к нынешнему положению вещей.
Не было должного обращения с меньшинством, конечно, не в том смысле, чтобы обращаться, как с мимозой, а в том, что элементарные права меньшинства не соблюдены по отношению к меньшинству. Такие, которые всегда соблюдались, чтобы можно было дружно работать. Этих элементов не было.
Насколько известно, ленинградский горком вел стенограмму моего выступления. Раньше, чем бросить обвинение в том, что моя речь была зажигательной, раскольнической, или, как написано в вашей резолюции, дискредитирующей партию, не мешало бы прочитать ее. Я уверен, что, прочитавши её даже при нынешних настроениях, этого нельзя будет утверждать. Я говорю, самый факт поездки был нарушением, это была попытка вызвать дискуссию. Смешно, чтобы я это отрицал. Это был эпизод войны. Конечно, это был эпизод войны. Мы сговорились, и я поехал. А что же вы думаете? Это был эпизод.
Молотов. Ничего себе «эпизод».
Голос. Интересно, на какие денежки?
Зиновьев. У нас есть билеты из Центрального исполнительного комитета. Вот «денежки», если вам так интересно знать, какие денежки.
Голос. Могут специальный вагон прицепить. У Зофа вагон есть.
Зиновьев. Может быть, и так. Никто этого скрывать не может. Вы должны это расчленить, если вы действительно хотите мира, вы должны расценивать это как эпизод войны, а не приклеивать здесь Кронштадта, не говорить, что мы ждем внешних затруднений.
Ворошилов. Это после подписания вами условий о мире.
Зиновьев. Тов. Ворошилов, если бы вы побыли в шкуре людей, которых десять месяцев поливают как «меньшевиков», если бы вас «прорабатывали» (смех) так, как нас прорабатывают, могу вас уверить, что даже и ваши крепкие нервы и дубленая шкура не выдержали бы. Так вот, поэтому берите эту вещь в контексте. Тут никто не изображает из себя казанских сирот, никто не отрицает, что это был шаг вызвать дискуссию, никто не отрицает, что тут было нарушение. Но пока мы сидим здесь для создания мира (и конец покажет, насколько мы отдалились друг от друга), я думаю, что, несмотря на все разногласия, мы можем найти общий язык. Не бросайтесь же такими обвинениями, что мы ждем внешних затруднений, что мы хотим «страну» натравить на Центральный комитет, что мы ждем второго Кронштадта.
Ворошилов. Но объективно это так.
Зиновьев. Вы же знаете, что у нас есть крупнейшие разногласия, мы продолжаем на них стоять, продолжаем считать, что мы правы в защите наших идейных позиций. Тов. Каменев сказал уже, что часть наших идей уже вошла в политику Центрального комитета, ибо то, что мы хотели, это поправить линию партии. Мы, правда, за это очень дорого поплатились своими боками, может быть, еще дорого поплатимся, ну что же, это для своей партии, для дела (смех). Вы можете считать, что объективно мы будто бы причиняем вред. Но в этом и заключается наше расхождение, потому что если бы его не было, то не было бы ни поездок, ни вашей резолюции на весь мир, припечатывающей «бубнового туза», не было обострения фракционной борьбы, если бы не было бы этих разногласий. Все из нас знают, что не из-за спорта это делается, не из каприза, а из-за того, что целый ряд крупнейших вопросов мы оценивали и оцениваем по-разному. Само собой понятно, что мы будем рады служить партии и дальше в качестве членов Центрального комитета, но думаем, что дело не в этом. Мы будем служить партии и во всякой иной роли, в этом никто из вас не сомневается. Дело не в этом, а дело в том, что действительно ли вы хотите продиктовать сейчас Брестский мир, действительно ли хотите добиться от нас чего-нибудь того, за что каждый большевик должен перестать себя уважать.
Пятаков. Перемирие.
Зиновьев. Давайте отвергнем тогда формулу. Брестский мир был неплохой.
Каменев. Не Брестский, а Версальский мир.
Зиновьев. Я говорю, что надо отвергнуть и формулу «перемирия» и формулу «Брестского» мира. Брестский мир был приемлемой формулой в междуклассовой борьбе, он был выигрышем одного класса против другого. Но мы разговариваем как члены одного Центрального комитета, и поэтому тут должен быть другой подход. Вы хотите сейчас подписать такие пункты, которые означают не только обязательство подчиниться, которое мы принимаем, но известные формы раскаяния. Вот что вы хотите. Мы этого не можем принять, и вы сами прекрасно это понимаете. Вы хотите в той или другой форме сейчас предписать нам не только определенные обязательства, которые, я повторяю, мы сейчас принимаем, несомненно, организационные решения мы проведем в жизнь, будем работать где угодно. В частности, я лично готов сделать все шаги, чтобы разрубить узел в Коминтерне, и буду работать там, где вы поставите. Мы согласны принять все самые серьезные и необходимые меры для окончания полуфракционного, четверть фракционного и три четверти фракционного бытия, которое есть сейчас, но вы не можете требовать от нас раскаяния.
Калинин. Нас осудят, если мы не осудим самый факт раскола.
Томский. Никто и не просит от тебя раскаяния.
Зиновьев. Тов. Ярославский, когда вы выпускали газету против Владимира Ильича, когда вы в 1918 г. вносили резолюцию, что поддерживать советскую власть вы будете лишь «постольку-поскольку», резолюцию о том, что советская власть стала формальной, что можно её сдать, когда вы выступали рядом с Мартовым в Центральном исполнительном комитете против Владимира Ильича, Ленин не требовал раскаяния, а лишь подчинения. Я говорю про фракцию левых коммунистов, в которой участвовал тов. Ярославский.
Ярославский. Я не выступал.
Зиновьев. Тов. Ярославский, в сочинениях Владимира Ильича вы найдете речь, которая была выступлением не против вас, а против Бухарина во ВЦИКе. Но тем не менее от вас никто не требовал раскаяния. А тогда Центральный комитет убедился…
Ярославский. Я раскаялся.
Зиновьев. Когда вы сами признали ошибочной свою позицию, когда вы признали свою ошибку, никто не требовал от вас раскаяния. Дело шло только о подчинении дисциплине, и никто не мог от вас требовать, и вы не можете от нас требовать никакого раскаяния. Между тем п. 2 есть требование раскаяния, п. 3 есть также требование раскаяния. Вы требуете раскаяния, чтобы мы свое раскаяние пропечатали. Мы считаем, что мы будем работать еще годы вместе [пока каждый будет на соответствующем месте]. Так вот, товарищи, вы не должны требовать от нас принятия пункта, который не даст возможности добросовестного подчинения. Если вы сейчас хотите действительно добросовестного подчинения, то не выдвигайте таких пунктов, относительно которых вы сами как старые большевики и политики понимаете, что принятия их нельзя требовать от нас. К п. 1 прибавлено — безоговорочное проведение в жизнь этих решений. Это мы принимаем. Все, что мы будем требовать, это чтобы за членами партии осталось право в период подготовки к XV съезду сказать в той форме, которая определится Центральным комитетом, какие требуются изменения к решениям XIV съезда. Безоговорочное проведение в жизнь при этом условии мы можем принять. Пункт 2 мы не можем принять, мы не можем признать свою собственную работу вредной, создающей угрозу для существования советской власти. Этого признать мы не можем. Конечно, можно найти такую формулу, в которой мы можем сказать, что фракционная работа вредна, но тогда мы должны сказать и об условиях, в которых мы её вели. Условия, которые были, не могут быть признаны столь блестящими и нормальными. Перед нами выбор: или не принимать этого 2 пункта, или дать формулу, которая покажет, что мы не прямо прыгали с 6 этажа, а были соответствующие причины к этой работе. Приличествует ли Центральному комитету, который является хозяином партии, который должен спор кончить, приличествует ли вам сейчас с каждым днем увеличивать требования? Я думаю, что нет.
Калинин. Но вы потеряли доверие.
Зиновьев. Причем тут доверие? Если у нас были прежние отношения, то вообще бы никаких условий не писалось, но если действительно дело идет о серьезной попытке создания мира в этой обстановке, натягивать струны и навязывать нам условия, которые нельзя принять добросовестно, не следует. Вы диктуете такие требования, которые нельзя принять добросовестно. То же самое относится и к третьему пункту. А теперь я хочу сказать несколько слов относительно Коминтерна. Чем отличается то, что приписали, тому, что было раньше. Сейчас представили требование отмежеваться от ряда товарищей, которые из партии не исключены, это Урбанс и Вебер.
Калинин. Шляпников и Медведев тоже не исключены, но мы от них отмежевываемся.
Зиновьев. Еще несколько дней назад вашими же единомышленниками делалась попытка завоевать этих товарищей. Вы знаете, что среди них есть прекрасные рабочие, я не знаю сколько, но несколько тысяч безусловно есть очень ценных рабочих. И если ЦК будет рассуждать как хозяин партии, то задача должна будет свестись к тому, чтобы полностью и всеми путями вернуть этих несколько тысяч товарищей в Коминтерн. Вы хотите дать такую формулировку, которая помешала бы этому делу, и чтобы нас поставить перед таким положением, что мы отрекаемся от себя, от своих идей, хотя вы говорите, что вы не выдвигаете отказа от себя самих, но на самом деле эта формула ведет именно к этому.
Теперь следующий пункт относительно Бордиги, идеи которого мы всегда осуждали. Вместе с тем мы знаем, что он прекрасный честный революционер, и никто не предлагал его исключить. Не знаю, зачем вы хотите в этом документе поставить нас в такое положение, при котором мы сейчас, регулируя свои отношения с ЦК нашей партии, подчиняясь и складывая свое фракционное оружие, стреляли бы в этих товарищей в такой обстановке? Документы не могут быть ими получены, они хода дискуссии не знают. А мы должны их бить. Вот почему это неприемлемо.
Теперь относительно истории с Н.К. Крупской, будто она сеяла семена раскола. Но, товарищи, надо же немножко пропорцию соблюсти, нельзя такую «диспропорцию» делать с постановкой этого вопроса. Совершенно ясно, что это нужно для того, чтобы [натравить], терроризовать. Мы знаем, что семена раскола не бросаются и бросаться не могут Н.К. Крупской потому, что вы все знаете Н.К. не меньше, чем мы. Если вы ставите такие условия, скажите, <что> вы не хотите дать возможности подчиниться и действительно закончить эту страницу. Вот почему мы должны сказать определенно: «Да, мы хотели дискуссии, да, мы на это шли вразрез с волей ЦК, да, мы совершили тут определенное нарушение. Это была эпизодическая война».
Теперь о членстве в ЦК. Конечно, для каждого важен этот вопрос, и для нас, и для ЦК в целом, но это, повторяю, не есть решающий вопрос. Каждый из нас будет работать в качестве кого и где его поставят, и организационно мы подчиняемся целиком, и согласны на все, что вы организационно потребуете. Мы это признаем, но свою неправоту идейную признать не можем. Мы считаем, что нам не от чего отказываться и что вы нас в этом не убедили так же, как мы не убедили и вас.
Выработать вместе формулировку нашего заявления и решения ПБ мы согласны. Я думаю, товарищи, что если есть желание и вы хотите закончить спор, то мы имеем два выхода: или нужна комиссия, которая попытается выработать совместный текст, или вы считаете, что это будет чересчур пахнуть парламентски (хотя этого ничего нет в действительности), то решите, что на основе обмена мнений, которые произошли здесь, представить нам написать проект заявления, который вы должны рассмотреть, не ставя никаких ультиматумов, на что было немножко похоже сегодня, когда вы за два часа до собрания прислали новый текст и сказали: «Голосуйте за или против. Из двух предложений нужно будет одно выбрать».
Рыков. Вопрос об установлении мира и об опубликовании этого документа Политбюро должно рассматривать под таким углом зрения, чтобы найти такой выход из создавшегося положения, который бы укрепил положение партии, который укрепил бы положение советской власти. Документ, о котором идет речь, должен быть подчинен этой основной задаче. Происходившая борьба за единство партии может быть зафиксирована путем одностороннего документа ЦК партии, путем закрепления на конференции результатов этой борьбы и той политической выдержанности, которая была проявлена всей партией в течение этих десяти месяцев. Нужно ли ограничиться решением ЦК и его обращением к партии или же при ликвидации пережитой полосы и для водворения мира в партии использовать предложение оппозиции. Эти два выхода приходится оценивать с той точки зрения, что будет более полезным для интересов рабочего класса, партии и революции.
Я перехожу к тем пунктам в нашем документе, которые оппозиция отвергает. Мне кажется, что, во-первых, неверны указания Каменева и Зиновьева, что пункты 2 и 3 касаются их идеологии.
Каменев. Пункт 2.
Рыков. Зиновьев ссылался и на 3 пункт.
Каменев. Второй пункт.
Рыков. Ну, только второй, тем лучше. Я должен решительно заявить, что если возникает сомнение относительно того, что в этом пункте имеется в виду ваша идейная платформа, то я склонен идти на максимальные уступки, чтобы этого оттенка в редакции второго пункта не было. Там буквально сказано, что «фракционная работа оппозиции является недопустимой». Фракционная работа! Там вовсе не сказано, что речь идет об идейной платформе оппозиции, её политических взглядах.
Зиновьев. А на чем фракционная работа? Конечно, на платформе.
Рыков. Фракционная работа — это тот специальный метод защиты своей идейной позиции, который применялся оппозицией. Вы можете свои идейные позиции защищать на основе устава партии и обычных методов работы, но можете защищать и путем создания новой партии в нашей партии. Вы стали на последний путь, а это именно партия и осуждает. Для того чтобы был ясен именно этот смысл второго пункта — его можно, если угодно, перередактировать. Во всяком случае, если оппозиция не скажет в той или иной форме, что она сделала вредную и опасную ошибку, ведя эту фракционную борьбу с XIV съезда, то я не считаю возможным найти общий выход из создавшегося положения.
Это вы обязаны сказать в интересах дальнейшей положительной работы партии. Прикрыто об этом у вас сказано, раз вы признаете необходимым роспуск фракции. При сложных условиях классовой борьбы и прочее нельзя руководить партией и вести политику так, чтобы не было никаких недовольных. Вы должны исходить из того, что в нашей миллионной партии всегда тысяча недовольных найдется, независимо от того, какая политическая линия будет проводиться — ваша или наша. Но одно дело быть недовольным, другое дело организовать фракцию недовольных. Вы вели фракционную борьбу и совершили ошибку. Вы уже не можете гарантировать сегодня, что вы ликвидируете те силы, которые подняты в защиту вашего выступления, в защиту вашей борьбы с партией. После ваших нападений на партию не одни ваши сторонники, а всякий и каждый, кто чем недоволен партией, думает, что можно бить по партии, невзирая на то, дозволено ли это или нет.
Повторяю, что я считаю совершенно необходимым для установления мира в партии, чтобы вы ясно сказали об ошибочности и вредности избранного вами пути. В прикрытой форме об этом у вас уже сказано. Скажите теперь в открытой форме. Относительно формулировок договориться можно.
Теперь относительно отмежевания от представителей антипартийных групп. В чем тут дело? Новая оппозиция тем и знаменательна, что она, независимо от политических разногласий различных групп внутри партии, групп, нападавших на партию и в период Ленина и за все последующее время, всех их объединяла в единый блок. Ведь новая оппозиция объединяет Шляпникова, Медведева, Троцкого, Зиновьева, Рут Фишер, Маслова и т.д. Это означает, что разногласия, которые существовали между всеми ними, аннулированы во имя борьбы с большинством Центрального комитета. Вы предлагаете войти в нормальную работу с тем, что сохраняете одновременно блок со всеми этими группами, или нет? Ваш отказ отмежеваться от этих лиц означает, что вы сохраняете этот блок. Но, распуская фракцию, вы как будто хотите борьбу по этой линии прекратить. А как с разногласиями? Ведь имеются не только разногласия между нами и вами, а есть также принципиальные разногласия с Медведевым и Шляпниковым. Если вы об этом замалчиваете, если вы от них не отмежевываетесь, вы сохраняете блок для борьбы с партией. Никакого другого вывода из того, что говорил Сокольников, сделать нельзя. Что у вас сказано? Что Рут Фишер и Маслов отмежевываются от Корша. Это единственное, что вы сказали.
Постановление германского ЦК, ИККИ согласовано с нашим Центральным комитетом. Как же вы можете подчиняться решениям ЦК и ИККИ, не отгородившись от Рут Фишер и Маслова? Это с вашей стороны попытка сохранить блок в целости. Нас на этом хотят поймать. Я расхожусь немного со Сталиным. По-видимому, не совсем учитывают то, что борьба партии с оппозицией вышла за пределы ЦК, за пределы нашего Союза и отчасти за пределы партии. Она стала большим политическим событием. Всякое политическое действие имеет свои результаты, независимо от того, хотят ли этого или не хотят. Как же иначе? Партия требует более резких мер, чем здесь предлагается.
Это еще спорная штука — удастся ли партию убедить в необходимости оставить всех представителей оппозиции в составе ЦК. Но партию никогда не удастся убедить в возможности достигнуть мира без того, чтобы оппозиция не распустила своего объединенного блока, т.е. чтобы она не отгородилась от Шляпникова, с которым партия никогда не солидаризировалась. Вы же солидаризировались с ним, скрыли политические разногласия во имя единого наступления против нас. Раз вы наступление прекращаете, должны выплыть ваши разногласия с Медведевым, с Рут Фишер и т.д. Вы должны распустить ваш объединенный блок как внутрисоюзный, так и заграничный. В противном случае, если вы сохраняете этот свой объединенный блок, соглашение не может быть достигнуто.
Председатель. Слово имеет тов. Бауман.
Бауман. Я думал высказаться потому, что отчасти отражаю настроение значительной части партии. Я принадлежу к той части партии, которая думает, что целесообразно было бы, конечно, сохранить товарищей — лидеров оппозиции как членов ЦК и как ответственных работников. Но надо сказать, что в партийных массах все больше и больше назревает настроение иного порядка, что пора кончать канитель и что нужно принять более решительные, более строгие меры. Теперь как раз из самой партийной массы раздаются голоса относительно постановки вопроса об исключении из партии. Я думаю, что здесь Центральный комитет поставлен перед таким вопросом, чтобы найти такой модус, при помощи которого можно было бы товарищей сохранить как членов ЦК. Если в партийной массе эти настроения относительно исключения из партии будут все расти и назревать, то в конце концов может случиться так, что ЦК не в состоянии уже будет сохранить этих товарищей как членов ЦК. Если еще оппозиция будет идти на те или другие шаги, то для того, чтобы не подорвать авторитета ЦК партии, Центральный комитет вынужден будет принять самые решительные меры, иначе он потеряет свой авторитет центра, которому партия должна подчиняться. Я думаю, что товарищи из оппозиции должны этот момент учесть. Когда оппозиция выступает, то в её выступлениях сквозит надежда на реванш. Оппозиция говорит, что теперь она побита, они теперь сознались, что побиты, они в этом ярче всего убедились на ячейке «Авиаприбора», где они были побиты самой партийной массой. Но если оппозиция почувствовала, что она побита самой партийной массой, то естественно, что у нее не должно быть надежды на реванш. Эту надежду на реванш точно так же надо бросить. Оппозиция была побита именно партийной массой. Даже там, где наша воспитательная работа еще слаба — в Глуховке, в Богородске, где мы не охватили еще всей партмассы. там точно так же мы могли убедиться, что сама партийная масса стоит против той линии, которую занимает оппозиция. В самых простых словах рабочие выступают на собраниях и говорят, что линия оппозиции и в смысле подъема зарплаты, и в смысле такого нажима на «кулака», который, фактически, есть нажим на все крестьянство, неприемлема, и говорят они это не по шпаргалке, как заявляет нередко тов. Троцкий, а на основании собственного опыта и продуманности этих вопросов, начиная с дискуссии 1923— 24 гг. Я лично убежден, что совершенно неправильно толковать вопрос таким образом, что спор шел только о дисциплине в партии. Нет, спор шел о двух линиях партии. И в этом отношении для всякого партийца ясно, что все же линия оппозиции представляет действительно отход от тех ленинских лозунгов, которые приняты и проводятся партией. Я задаю себе вопрос, и этот же вопрос задает каждый рядовой партиец, вопрос о лозунге индустриализации страны на основе режима экономии. Разве этот лозунг не поставлен Владимиром Ильичом? Ведь он буквально им же написан. И когда оппозиция издевается и говорит, что это крохоборство, то в этом выражается их несогласие с заветом, поставленным тов. Лениным. Когда ставится далее вопрос об оживлении работы советов и стремятся на пленумах ЦК дискредитировать этот лозунг, разве это не есть дискредитация ленинского лозунга? Когда тов. Преображенский по поводу кооперации выступает и говорит: «Бросьте свою кооперативную утопию»81, — разве это не есть выражение неверия в кооперативный план Ленина. Когда вносятся практические предложения относительно того, чтобы изымать оборотные средства из кооперации и передать их в промышленность, то что это значит? Это означает — предоставить частному капиталу гораздо большую свободу развивать свою торговлю. Я лично, например, когда провожу здесь некоторую кривую через все зигзаги оппозиции, то вижу, что получается определенная линия, которая в корне противоречит плану Ленина. Эта ставка на госкапитализм. Пускай-де развивается частный капитал в торговле, который мы будем стричь для государственной промышленности, получается та система госкапитализма, о которой оппозиция на XIV съезде говорила. Что здесь общего с той линией и с заветами Владимира Ильича? Массы это поняли и дали свой ответ в тех спорах на ячейках, которые происходили, и несомненно, что этот ответ показывает, что не может быть у оппозиции надежды на реванш. И оппозиция должна этот момент учесть, должна учесть то, что здесь нельзя так ставить вопрос. Нельзя думать, что это маленькое перемирие, а «мы потом выступим». Если так поставить вопрос, то оппозиция затрудняет партию в сохранении её в составе членов ЦК партии.
Теперь относительно внутрипартийной демократии. Для меня и для всей партийной массы понятно, что мы вступили в полосу, когда пути строительства социализма определились. Они ясно определились, и поэтому массы органически против дискуссии. Они считают, что борьба между социализмом и капитализмом теперь должна происходить главным образом в деловой творческой работе. Если бы Центральный комитет пошел на дискуссию, то он потерял бы в значительной мере свой престиж, как не понявший воли и настроения партийной массы.
Я хотел бы подчеркнуть тот момент, что внутрипартийная демократия развилась теперь гораздо шире и приняла другие формы. Вы посмотрите, что происходит снизу. Не только вы, тов. Зиновьев, а уездный комитет партии, когда наблюдает, что с сельхозналогом неблагополучно, ставит вопрос об устранении недостатков. Почему вы думаете, что при проведении такой, я бы сказал, «деловой демократии» не будет инициативы партийной массы, не будет самодеятельности партийной массы. Вовсе не означает, что самодеятельность партийных масс будет проявляться только тогда, когда мы будем пытаться пересматривать ленинские лозунги, ленинскую линию партии. Эта самодеятельность будет и тогда, когда массы начнут, действительно, практически претворять общепартийные лозунги в жизнь. Сначала мы должны накопить практический опыт, и на основании его мы получаем для партии возможность пересмотреть и исправить те недостатки, которые мы имеем. Без этого — это пустая болтовня, абстрактнейшие рассуждения, как об этом писал еще в 1921 г. Владимир Ильич.
Теперь насчет отмежевания. Я недавно прочитал постановление одной ячейки германской компартии «Консун», где пишется, что у нас перерождение, что у нас чуть ли не диктатура кулачества и новой буржуазии. Постановление это было принято под руководством одного товарища из веддингской оппозиции. Прямо так и пишется, что нужна вторая пролетарская революция — свергнуть диктатуру или влияние новой буржуазии и кулачества. А «Форвертс» добавляет: «Итак, объявлен решительный поход против диктатуры Сталина». Выходит, что все большинство ЦК партии проводит диктатуру кулачества и новой буржуазии. Разве можно спорить еще о том, что нужно отмежеваться от этого оппозиции? Пускай Урбанс прекрасный товарищ, пускай они будут иметь десять прекраснейших товарищей, но от них надо со всей решительностью отмежеваться.
И последний вопрос, когда принимаются здесь пункты, которые выставлены по предложению т.т. Томского, Бухарина и Рыкова, то принятие этих пунктов еще не значит окончательное обезвреживание оппозиции. Они, принимая эти пункты, еще не отреклись от своих неправильных взглядов. Для того чтобы эту идейную неясность партии не оставить, следовало бы, по примеру X съезда, принять, можно и без согласия оппозиции, на конференции еще специальную резолюцию вроде той резолюции, которая была принята об анархо-синдикалистском уклоне на X съезде. Эта резолюция подытожит все те ошибки [со всеми потрохами], которые были сделаны оппозицией.
Каменев. То есть посадить еще нас в горячую ванну.
Бауман. Вы, тов. Каменев, сказали, что вы целиком подчиняетесь Центральному комитету партии, и мы не требуем, чтобы вы сами голосовали за эту резолюцию. Но этим мы, сохраняя и принципиальную выдержанность партийной линии, облегчаем возможность дальнейшей совместной работы.
Каменев. Я не говорил совсем, что это легко, я говорил, что мы подчиняемся.
Председатель. За подписью Калинина, Ворошилова и Молотова поступила записка о прекращении прений.
Троцкий. Я хотел бы взять слово только для маленького заявления, если позволите, до прекращения прений.
Ворошилов. В виде исключения дать.
Председатель. Нет возражений, чтобы дать сначала тов. Троцкому слово для заявления? Нет. Слово имеет тов. Троцкий.
Троцкий. Во-первых, по поводу того документа, который здесь цитировался, документа без даты, как т. Томский указывал. Он был мною написан, я сегодня об этом говорил т. Шкирятову, потом справлялся у себя, и то, что я сказал т. Шкирятову, справкой целиком подтверждается, — документ, как видно из основного текста, был написан в эпоху июльского пленума и должен был войти в мое заявление по личному вопросу (главная часть, примерно три четверти этого документа); но ввиду «закона тов. Томского» о том, чтобы заявления были не более одной страницы, он остался у меня.
Томский. Это был закон пленума.
Троцкий. Это такой парламентский термин «леке Томского», леке (закон) кого-нибудь, чтобы не описывать закона, его просто называют по имени инициатора. Закон ничего, хороший, я не возражаю против этого закона. Тогда он остался у меня в портфеле. Когда началась очень широкая агитация насчет того, что оппозиция 25-го года стоит под знаком троцкизма и т.д. и т.д., ленинградские товарищи меня спрашивали: «Как ваше отношение к этому вопросу, считаете ли вы, что это так?» Я взял вот эту самую часть, которая должна была в июле войти в мое заявление по личному вопросу, приписал там последние строк двадцать пять и передал этим товарищам, сказав: «Вот как я смотрю на этот вопрос». Такова история этого документа.
Я не взял слова в прениях, потому что целиком и полностью присоединяюсь к тому, что говорили тов. Каменев и тов. Зиновьев, и хочу только прибавить два слова по пункту 1 в связи с тем, что говорил тов. Молотов. Я целиком и полностью считал и считаю, что можно и должно защищать перед партией и перед беспартийной массой такие решения, с которыми ты не согласен, но при одном условии, если одновременно с опубликованием этих решений не начинается в печати травля против тех, которые остались в меньшинстве. Если партия и беспартийная масса не узнали одновременно с опубликованием решений, что имярек против этого решения голосовал в ЦК, и если не сообщаются доводы, глубоко искаженные, без возможности их опровергнуть и объяснить, это психологически и политически делает невозможным отстаивание решений, по которым ты остался в меньшинстве. Вот почему первый пункт считаю абсолютно правильным, приемлемым, но он предполагает такой режим, который дает возможность защищать решение большинства, даже когда остаешься в меньшинстве.
Молотов. Таких условий раньше в партии не выставлялось.
Троцкий. Условий не было, но был определенный порядок, определенный режим. Я не выдвигаю здесь условий, т. Молотов, а только говорю, какие условия затрудняют, какие облегчают выполнение этого. Я уже не говорю о том, как формулировали 5 пункт, где сказано: «Отмежеваться от ренегатской оппозиции». Разве это допустимая формулировка? Что это такое? Явно формулировано так, чтобы нельзя было этого принять. Повторяю, во всем основном соглашаюсь с тем, что говорили т.т. Каменев и Зиновьев, полностью и целиком. Думаю, что можно делать лишь такие заявления, которые партия примет как добросовестные, т.е. как такие, которые подписавшие собираются полностью выполнять. А такого рода заявление, которое означало бы не что иное, как признание того, будто та дискуссия односторонняя, которая велась против нас, велась правильно. Это абсолютно для нас неприемлемо.
Пункты второй и третий именно это и обозначают. Требовать от оппозиции, чтобы она не смела давать перед партией оценки той критики и тех методов борьбы, которые против нее принимались, этого еще можно было бы требовать от оппозиции; но нельзя требовать такой формулировки, что оппозиция считает, что методы борьбы против нее были правильны. Это во втором и третьем пункте говорится совершенно ясно. Между тем сущность того, чего хочет добиться Центральный комитет, правильна и приемлема, сущность того, чего хочет Центральный комитет, в смысле гарантии мира в партии, правильна и приемлема, и можно со всей добросовестностью соответствующее обязательство дать, если не формулировать это обязательство так, чтобы оно обозначало не что иное, как оправдание всех тех методов борьбы против оппозиции, которые были, и как идейное самоотречение оппозиции. Это неосуществимо. Я присоединяюсь к тов. Зиновьеву в том смысле, что можно найти формулировку, которая будет абсолютно ясна и недвусмысленна в отношении тех обязательств, о которых говорил т. Петровский, и в то же время не будет заключать в себе того одиозного, чего добросовестно принять нельзя и чему партия не поверит. Если мы из этого будем исходить, то можно такую формулировку найти путем комиссионным или нашим односторонним заявлением на основании прений. Это вопрос техники. Была бы добрая воля, такую формулировку можно получить.
Председатель. Голосуется предложение о прекращении прений. Кто за то, чтобы прения закрыть? Большинство. Какие предложения поступают?
Калинин. Принять по пунктам.
Ворошилов. Принять в основу предложения тройки.
Томский. Принять как дополнение предложения тройки.
Каменев. Я исхожу из того факта, что т.т. Сталин и Рыков заявили, что для них не важна формулировка второго пункта, а при этих условиях становится чрезвычайно затруднительным голосовать, т.к. неизвестно, за какую формулировку голосуешь. Ведь все дело в формулировке. Поэтому я предложил бы, чтобы Политбюро постановило, что оно ждет на основе обмена мнений соответствующего заявления от оппозиции. Если не хотите решать вопрос комиссионно, то сделайте такое постановление. На основе принятых уже постановлений очень трудно голосовать, маленькое изменение формулировки дало бы возможность немедленно голосовать, но сейчас вырабатывать формулировку нельзя.
Рудзутак. Если речь идет только о формулировках, а против смысла всех пунктов возражений нет, то, по-моему, можно было бы по пунктам пройти и соответствующие формулировки найти. Я предлагаю сейчас предложения в основу принять и пройти по пунктам, если нужно сделать редакционные изменения формулировок.
Председатель. Если принять в основу и допустить редакционные изменения, то можно было бы создать комиссию.
Молотов. Я бы предложил принять эти предложения в основу, затем голосовать по пунктам поправки, а после этого предложения в окончательном виде вместе с принятыми поправками проголосовать в целом.
Ворошилов. Проголосовать сейчас в основу, затем можно вносить предложения.
Каменев. Мы должны дать свою формулировку.
Ворошилов. Мы будем идти по пунктам, а вы будете предлагать ваши поправки.
Калинин. Я предлагаю голосовать, приняв за основу предложенные шесть пунктов или последний документ с добавлением.
Председатель. Голосуется предложение о том, чтобы принять в основу предложение тройки, сформулированное в восьми пунктах. За — 3 голоса, против — 1. Голосуется далее, кто за то, чтобы по пунктам идти. Большинство. Я буду оглашать.
Пункт 1. «Открыто заявить о безусловном подчинении всем решениям партии, XIV съезда, ЦК и ЦКК и о безоговорочном проведении этих решений в жизнь». Принято единогласно.
2-й пункт. «Открыто признать, что фракционная работа оппозиции за время XIV съезда до последних…»
Каменев. У меня поправка, я думаю, что 2-й и 4-й пункты можно слить. 4-й пункт гласит: «Немедленно прекратить всякую фракционную работу». [Я думаю, что ЦК сможет это принять.] Наша формулировка будет гласить так: «Признавая фракционную борьбу вредной и недопустимой в партии, в особенности в правящей партии, немедленно прекратить всякую фракционную работу» и т.д.
Рудзутак. Но ведь это предложение искажает совершенно смысл пункта [предложенного Политбюро].
Каменев. Ведь это же наше заявление [одностороннее], это то, что мы должны заявить. Я спрашиваю, не разрешите ли нам сформулировать эту желательную для вас мысль в таком виде: «Мы, оппозиция, признавая фракционную борьбу вредной и недопустимой в партии вообще, в особенности в правящей партии, осуществляющей диктатуру партии, призываем немедленно прекратить всякую фракционную работу» и т.д.
Голос. К кому это относится?
Каменев. Ко всем нашим единомышленникам.
Молотов. Это выходит двусмысленно, как будто вы сами не ведете фракционной работы, а только призываете других прекратить фракционную работу.
Зиновьев. Призываем всех тех, кто принадлежит к сторонникам оппозиции.
Молотов. Я предлагаю заменить слово «вредной» словом «ошибочной». Все же остальное предлагаю сохранить в прежней редакции.
Томский. Я лично против такой формулы. В такой формулировке, какую предлагает тов. Каменев, этот документ будет гласить так, что мы осуждаем фракционность вообще, откуда бы она ни исходила; тут можно понять, что у нас две фракции, в то время как мы считаем, что у нас есть только одна фракция оппозиции.
Каменев. У нас нет и мысли о распространении фракционности на кого-нибудь, кроме нас.
Председатель. Повторите формулировку.
Каменев. «Признавая фракционную борьбу в партии, в особенности в правящей партии, вредной (я от слова "вредной" не отказываюсь), мы призываем всех наших единомышленников и тех, которые стали на нашу сторону, отказаться от всякой фракционной борьбы и немедленно прекратить ее».
Председатель. Вы должны признать ошибкой конкретную фракционную борьбу, а не вообще фракционную борьбу всех времен и народов. А при вашей формулировке выходит не так.
Калинин. У меня получается впечатление, что вы вообще осуждаете фракционную борьбу, а тут говорится, что вредна данная фракционная борьба без соответствующего разрешения ЦК. Бывают моменты, когда дискуссия необходима и даже полезна. Тут сначала говорится, что данная группа нарушила постановление партийного съезда и ЦК и открыла дискуссию без специального разрешения.
Зиновьев. Мы предлагаем слить 2-й и 4-й пункты и переделать.
Ворошилов. Я предлагаю оставить пункт так, как он есть. Все равно этот документ придется перерабатывать, чтобы он получился от имени оппозиции. Его надо переработать, но основа должна быть сохранена целиком и полностью. То же, что предлагает тов. Каменев, совершенно из другой оперы и не отвечает тем условиям, в которых необходимо ликвидировать фракционную работу оппозиции. Я предлагаю голосовать этот пункт так, как он есть.
Каменев. Мы не можем принять его так.
Председатель. Голосуется предложение тов. Каменева и предложение тов. Молотова заменить слово «вредной».
Ворошилов. Затем мое предложение, голосовать без всяких изменений.
Председатель. Ты предлагаешь без всяких изменений? Кто за предложение оставить в той редакции, как этот пункт предложен? Кто за то, чтобы заменить слова «вредной для партии» словом «ошибочной»?
Ворошилов. Есть два исключающих предложения — этот пункт и пункт Каменева.
Председатель. Вы предлагаете в основу положить оглашенный проект. Кто за проект Каменева? Один. Теперь предложение Молотова: «Являясь недопустимой и ошибочной, создающей угрозу».
Калинин. Старая редакция лучше.
Председатель. Голосую за предложение Молотова. Кто за это предложение? Три. Кто за то, чтобы оставить в старой редакции? Четыре.
Каменев. Все-таки у нас был это главный пункт спора, и твердого решения по этому пункту нет, поэтому я предлагаю создать редакционную комиссию.
Сталин. Я думаю, что можно было бы принять «недопустимой и ошибочной», с тем чтобы потом можно было точную формулировку найти.
Ворошилов. Это в документе написано целиком.
Каменев. Так записать нельзя.
Председатель. Может быть, примем такое постановление: «Считать возможным редакционное изменение в этом пункте с тем однако, чтобы оставалось категорическое признание неправильности и ошибочности той фракционной работы, которая имела место на XIV съезде и затем до октября текущего года».
Калинин. Голосуйте.
Ворошилов. Я предлагаю пройти до конца 8 пунктов, а потом весь документ. Ведь он не может быть опубликован в этом виде, а если Каменев и другие согласятся на основе принятых решений написать свой документ, то он будет фигурировать наряду с документом Политбюро.
Сталин. Нельзя ли так сказать, что была недопустимой и, безусловно, ошибочной с точки зрения интересов партии?
Председатель. «Недопустимой и, безусловно, ошибочной с точки зрения интересов партии». Но тут нет сколько-нибудь значительного изменения. Тут сказано, «недопустимой и вредной для партии». Ты предлагаешь, «недопустимой и, безусловно, ошибочной с точки зрения интересов партии». Тут разницы значительной нет.
Сталин. Вот какая разница, тут есть некоторый оттенок. Могут придраться и сказать, что оппозиция с самого начала понимала, что эта политика вредна, но сознательно это делала. Но если сказать, что эта политика была безусловно ошибочной, тогда придирка невозможна, можно понять этот пункт так, что оппозиция не понимала, что эта политика ошибочна, но потом поняла. Там элементы сознательности, а тут нет элемента сознательности.
Председатель. Можно принять.
Сталин. Недопустимой и, безусловно, ошибочной с точки зрения интересов партии и т.д.
Председатель. Голосуется последнее предложение Сталина. Кто за него? Кто против этого предложения? Один.
Третий пункт. Разрешите не читать, так как это известно всем. К третьему пункту какие-нибудь поправки есть? Нет.
Голосуется. Кто за этот пункт? Кто против? Один.
Четвертый пункт. Поправки есть? Кто за этот пункт? Единогласно.
Пятый пункт. Кто за этот пункт?
Троцкий. Предлагаю принять его в нашей формулировке.
Каменев. Никогда наши взгляды не имели ничего общего с теорией двух партий, которые изложены у Оссовского, ни с ликвидацией Профинтерна и Коминтерна, ни с вхождением в Амстердам, ни с расширением концессионной политики и т.д., и т.д.
Ворошилов. Это полемика.
Каменев. Вы говорите, что нужно отгородиться, а как же отгородиться? Нужно сказать, что никогда ничего общего мы не имели и т.д., а как же отгородиться иначе? Хотя мы и голосовали против исключения Оссовского из партии, но мы считали и считаем его взгляды на партию и её роль глубоко ошибочными. Если мы сомневаемся в подлинности взглядов Медведева, изложенных в известной статье «Правды», то мы можем констатировать, что во всяком случае Шляпников безусловно отказывается признать их своими. Мы считаем глубоко вредным вхождение в Амстердам, расширение концессионной политики и т.д.
Рыков. А вы Шляпникова взгляды признаете своими?
Каменев. Нет.
Председатель. А у вас этого не сказано.
Каменев. К «рабочей оппозиции» мы как относимся? Тут нового ничего нет. Вы считали, что мы недостаточно отгородились от взглядов Медведева, опубликованных в статье «Правды». В третьем пункте мы и говорим по поводу Коминтерна и Профинтерна, затем по поводу вхождения в Амстердам и концессионной политики, что эти взгляды глубоко вредные и не ленинские.
Сталин. А мы хотим сказать, что с людьми, которые придерживаются таких взглядов по концессионной политике, по вопросам промышленности и крестьянства, нельзя иметь никакого блока.
Каменев. Я думаю, никакого блока с такого момента, как война прекращается.
Сталин. Что касается Медведева, то Каменев отгораживается не от Медведева, а от взглядов, где-то висящих в воздухе. [Что касается Оссовского, то Каменев отгораживается от его взглядов, где-то висящих в воздухе.] А мы говорим о взглядах, изложенных в письме Медведева, которые адвокатски защищает Шляпников в своей статье.
Взгляды Оссовского мы считаем не только вредными, но несовместимыми с программой и тактикой партии. Надо от них отгородиться, тем более что оппозиция голосовала в Политбюро против исключения Оссовского. Мы говорим как члены Центрального комитета с членами Центрального комитета.
Каменев. Если говорить о взглядах Оссовского, что они глубоко ошибочны и вредны, мы согласны. Безусловно, вредны
Ярославский. Почему нельзя сказать в отношении бакинского письма Шляпникова и Медведева, что мы решительно осуждаем взгляды Шляпникова и Медведева, изложенные в известном письме к бакинским рабочим относительно политики концессий, политики в отношении крестьянства, об отношении ко II Интернационалу и т.д. Ведь они же нигде не заявили, что отказываются от этих взглядов.
Троцкий. Здесь речь идет об определенной идейной линии. Наша линия не имеет ничего общего со взглядами, которые справедливо или несправедливо приписываются Шляпникову и Медведеву. Есть заявление этих товарищей, что их взгляды, переходя из рук в руки, были искажены. Но мы не можем определить нашу позицию приемом отмежевания от взглядов, подлинность которых оспаривается. Может быть, еще кто-нибудь другой предлагает вхождение в Амстердам, и мы должны от него также отмежеваться? Вот тов. Каганович выпустил брошюру перед XIV съездом, где говорит, что мы должны войти в Амстердам, и что тот, кто отрицает это, тот не понимает, что такое большевистская тактика, большевистская политика. Должны ли мы от него также отмежеваться?
Молотов. Взгляды тов. Кагановича известны партии. В частности по поводу Амстердама он не раз голосовал за решения партии.
Троцкий. Да, взгляды Кагановича известны. Они напечатаны, и он их не оспаривает. С другой стороны, имеются заявления товарищей, занимающих менее авторитетные посты, как тов. Медведев, о том, что написанное им в начале 24-го года письмо подверглось злостным искажениям. Теперь для установления мира в партии мы должны почему-то отмежеваться от этого старого письма, подлинность которого сам Медведев оспаривает. Действительно, получается неведомо что. Если мы должны «отмежеваться» от вхождения в Амстердам, то давайте тогда точно скажем, кто и когда предлагал на деле вхождение в Амстердам. Здесь же дело идет о каких-то косвенных, искусственных признаках, как запрошлогоднее письмо Медведева. По собственному опыту знаю, что возможны недоразумения.
Из моей выправленной стенограммы была вырвана одна фраза, которая находилась в полном противоречии с тем, что я говорил на июльском пленуме о советском государстве, и на основании этой фразы была построена статья в «Правде», на которую, я, конечно, Слепкову не мог возражать. Почему мы должны опровергать именно старое спорное письмо?
Калинин. Я думаю, что надо регламент соблюдать, говорить покороче, а то здесь опять начинают целые речи произносить.
По поводу выступления тов. Троцкого. Я думаю, зачем же нам расширять границы? Тов. Троцкий хочет их расширить, а мы суживаем. Мы предлагаем отгородиться от тех, которые в партии вели и ведут общепризнанную ренегатскую, антипартийную работу, что засвидетельствовал даже Шляпников, в восстановленном тексте он идет против этого. Почему требуется отгородиться от Шляпникова? По той простой причине, что вы с ним находились в блоке.
Сталин. Правильно.
Троцкий. Вы находились в блоке.
Калинин. Когда мы находились в блоке, Шляпников не был ренегатом и Профинтерна не ликвидировал.
Троцкий. Вы здесь смешиваете, это относится строчкой выше, Оссовский — ренегат.
Калинин. То, что написано в «Большевике», старый текст. Медведев против него не возражает. Разве это не есть антипартийный документ? Что же вы говорите? И вот та горячая речь, с которой выступил тов. Троцкий против этого пункта, мне кажется, заставляет принять пункт в той редакции, которая требует отгородиться от ренегатов прямо, ясно, недвусмысленно. Я предлагаю принять пункт в этой редакции.
Стенограмма этого выступления И.В. Сталина с авторской правкой отсутствует. Сравнение печатного текста и неправленой стенограммы выявляет некоторые разночтения редакционного характера. Установить, кем была внесена правка, не удалось. — РОССПЭН.
Сталин. Я хотел здесь сказать то, что говорил тов. Калинин. Мы бы этого пункта не приняли, если бы не знали, что оппозиция собирала всякую шваль и составляла блок против партии. Мы бы этого не приняли, если бы этого факта не было. Но это факт непреложный. Троцкий говорит: «Кто-то что-то сказал и нам предлагают от этого отмежеваться». Это неверно. Не кто-то что-то сказал, а определенные лица, документы которых мы читали, к которым вы близки и от которых вы не отмежевались на пленуме ЦК и ЦКК. Почему же оппозиция не отмежевалась от Оссовского, Медведева на июльском пленуме ЦК и ЦКК? Блок был и, по-моему, есть, несмотря на разногласия. Мы хотим, чтобы этого блока не было. От членов ЦК мы имеем право требовать, чтобы они от таких людей отмежевались. [Мы можем терпеть Смирнова, если бы он не был исключен из членов партии, но члены ЦК должны отмежеваться от Медведева. Я думаю, что следует в таком виде принять.]
[Рыков. Слово имеет т. Петровский для справки.
Петровский. Я хочу против т. Троцкого сказать пару слов, насчет понятия. Он делал доклад и в нем сказал, <что>в том случае, если будет круто СССР, когда будет угрожать стабилизация капитализма и военная интервенция, по тактическим соображениям и другим возможно такое состояние…
Троцкий. Вы хуже говорите, чем у них сказано. Не надо разводить напраслину. Там и так плохо сказано, а вы говорите еще хуже.
Петровский. В то время, когда Медведев и Шляпников принципиально признают, что надо входить прямо в Амстердам, здесь говорится — когда мы хотим легальною возможностью изменческой организации воспользоваться для защиты СССР на случай военной интервенции.]•
* В правленой стенограмме имеются пометки: «Помещать в стенограмму заседания не нужно. Петровский. 12.10.», «Не давать» (Подпись неразборчива). РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163, Д. 698. Л. 224. В печатный текст это выступление Г.И. Петровского не вошло. — РОССПЭН.
Председатель. Голосуется пункт пятый. Кто за то, чтобы принять его в той редакции, в которой он есть в документе? Принимается.
Троцкий. Я не могу голосовать при такой формулировке. Я не участвую в голосовании, так как формулировка этого пункта не дает возможности выразить мое отношение к вопросу ни путем голосования «за», ни «против», ни путем воздержания.
Ворошилов. В особенности накануне примирения.
Калинин. Это значит — без личных пунктов.
Председатель. Голосуется шестой пункт. Есть ли какие-нибудь поправки? Молотов. Хороший пункт.
Ворошилов. Принять его целиком.
Троцкий. Есть наша формулировка. Я за нее.
Каменев. Наша формулировка отвечает на этот вопрос. Наша формулировка говорит: «Недопустимо, чтобы критика тех или других событий или положения Коминтерна переходила бы границы, за пределами которых эта критика ослабляет положение СССР и Коминтерна, или может быть использована для ослабления СССР или Коминтерна. Всякий, переходящий эти пределы, должен быть решительно призван к порядку, но мы не имеем ничего общего с агитацией Корша. Мы настаиваем, чтобы Маслов решительно отмежевался от Корша. Мы решительно отрицаем право всех, кто ведет травлю против СССР и Коминтерна, претендовать на какую-нибудь солидарность с нами».
Томский. А почему это раньше вы все время аргументировали так, что «мы ничего общего с этим ренегатом не имеем», а относительно Корша у вас духу не хватало сказать. Скажите относительно Рут Фишер и Маслова, как-никак мы ведь осуждаем исключенных из партии людей, ведь это не кто-нибудь, а исключенные из компартии люди. Вам предлагают это сказать в отношении Рут Фишер и Маслова, которые исключены из компартии. Как же это так? Для чего мы будем здесь танцевать? Вопрос заключается в том, что мы признаем ваше право, право большевиков иметь свое собственное суждение по известному вопросу; мы не требуем от вас отказа и осуждения своих идей, но в большевистской партии до сих пор не было случая непринципиальной группировки или технического соглашения различных групп оппозиции. Теперь лишь мы имеем первый опыт, когда как будто по существу с вами ничего не имеющие общего Шляпников и Медведев в одном с вами блоке. А относительно Рут Фишер и Маслова — наше требование значит, что надо не только ликвидировать фракционную борьбу в российском масштабе, но и в международном масштабе.
Ворошилов. Я предлагаю голосовать этот пункт так, как он изложен.
Председатель. Предлагается раньше закрыть прения. Кто за это предложение? Большинство.
Голосуется пункт шестой, как он изложен был в проекте трех. Кто за это? Большинство. Против тов. Троцкий.
Пункт седьмой. Тов. Зиновьев имеет слово.
Зиновьев. К тексту, который содержится в нашем письме, я предложил бы прибавить примерно следующие слова: «Конечно, если аналогия со Стокгольмом кем-нибудь толкуется так, будто нынешние наши разногласия равнозначащи или похожи на разногласия между меньшевиками и большевиками, против такого "толкования" мы готовы выступить в любой момент самым резким образом».
Председатель. Я бы предложил так: «Всякую параллель по аналогии или угрозу раскола по аналогии со стокгольмским съездом мы категорически отвергаем».
Ворошилов. Если толковать так, как указывает оппозиция, то выйдет, что это есть намек против большинства ЦК, которое толкует в таком именно направлении эту аналогию со Стокгольмом. [Если подходить так, что мы против большинства ЦК, который толкует так, что эту аналогию проводить…]
Зиновьев. Я думаю, что это идет навстречу желаниям, это усиление.
Ворошилов. То, что вы хотите усилить, это очень приятно, но это усиление какое-то странное выходит.
Троцкий. Здесь есть разногласие, но разногласие не по существу, а о том, приписать или не приписать Надежде Константиновне Крупской то, что она дала сигнал к расколу или к угрозе раскола, в этом разногласие. Разногласие не в том, похоже ли теперешнее положение в партии на положение на стокгольмском съезде, не в том, допустимо или недопустимо играть этой аналогией в целях угрозы расколом, а в том, хотела или не хотела Надежда Константиновна сказать ту мысль, которую можно истолковать, как угрозу раскола. Именно поэтому мы отказываемся сказать: «Надежда Константиновна хотела выдвинуть угрозу или перспективу раскола». Эту мысль, т.е. перспективу раскола, мы отвергаем категорически.
Председатель. В чем дело? Если проводить аналогию, то берут в явлении то своеобразное, что есть. Если оперировать со стокгольмским съездом, то всем известно, чем он знаменит, а ваша аргументация, что точка зрения меньшинства может стать точкой зрения большинства, чтобы это доказать, не нужно в Стокгольм ездить, в этом нет надобности. Так что это, в конце концов, попытка выручить, замазать дело.
Молотов. Думаю, что можно принять предложение тов. Зиновьева с одной поправкой. Во второй фразе там, где говорится примерно так: «Если кто-нибудь принимает аналогию со стокгольмским съездом», после этих слов сказать: «Сделанной тов. Крупской на XIV съезде», и дальше примерно так: «Принимают за то-то и то-то, то мы решительно от этого отмежевываемся», чтобы ясно было, о чем тут говорится.
Сталин. По-моему, вообще аналогию со стокгольмским съездом надо откинуть. Это неприемлемо. Аналогия есть аналогия. Другое дело, с какой целью это было сказано. Я убежден, что Крупской было поручено сказать эту вещь на XIV съезде. Крупская это не зря сказала. Она хотела будто бы поправиться потом, после своей речи, но поправилась так, что хуже вышло. Аналогия со стокгольмским съездом теперь гуляет по рядам партии. Спрашивают то и дело, что это за стокгольмский съезд и почему с ним связывают идею раскола. От этих аналогий со стокгольмским съездом, по-моему, надо отказаться. Я не против того, чтобы не упоминать здесь Крупскую, но что она ошибалась, это правильно. Я бы предложил признать неправильной какую бы то ни было аналогию со стокгольмским съездом и всякую угрозу расколом, косвенную или прямую, исходящую из этой аналогии.
Троцкий. [Нельзя так формулировать] Нельзя ли так формулировать: «Хотя тов. Крупская и не имела целью своей аналогией со стокгольмским съездом вызвать мысль об угрозе партийным расколом, но, принимая во внимание, что эта аналогия такое впечатление и такой вывод может порождать у партийцев, признать эту аналогию неправильной и неуместной». По-моему, нельзя так сказать, будто субъективно имелся в виду раскол; но можно и должно признать аналогию неправильной и неуместной, поскольку она такое впечатление может породить.
Сталин. Давайте запишем и пойдем дальше.
Троцкий (диктует). Хотя тов. Крупская своей аналогией со стокгольмским съездом ни в коем случае сама не имела в виду выдвинуть угрозу партийного раскола, но так как ссылка на стокгольмский съезд может породить у других именно такие раскольнические толкования, то признать эту аналогию неправильной и неуместной.
Молотов. Во всяком случае, говорить, что «не имела в виду», неубедительно. Лучше в таком случае сказать так: тов. Крупская, по её заявлению, не имела в виду того-то и того-то. Но говорить вообще, что она не имела в виду раскола, пожалуй, могут не поверить. Я, в частности, убежден, что имела в виду на это намекнуть.
Председатель. Я предлагаю имени Крупской не упоминать. Всем известно, кто это сказал. Если будет сказано, что оппозиция своим заявлением категорически отрицает всякую аналогию со стокгольмским съездом, этого уже хватит.
Каменев. У нас есть заявление, вот что мы написали. Прошу слушать. «Всякую перспективу или угрозу раскола по аналогии со стокгольмским съездом мы категорически отвергаем».
Рудзутак. Сказать так: «Ввиду того, что аналогия со стокгольмским съездом и подобное заявление т. Крупской на XIV съезде вызывает толкования, допускающие партийный раскол, признать это ошибочным».
Троцкий. Независимо от мысли самой Крупской, если сказать — это будет приемлемо.
Микоян. Резких контрпроектов нет. По-моему, можно и комиссии передать.
Ворошилов. При чем тут комиссия?
Председатель. Давайте кончать. Итак, имеется одно предложение. Взять первую фразу из проекта, подписанного 6 товарищами, остальное выбросить. Сказать: «Всякую перспективу угрозы раскола по аналогии со стокгольмским съездом мы категорически отвергаем». Или из нашего: «Открыто отгородиться от всякой аналогии со стокгольмским съездом и прекратить всякую угрозу партийного раскола». И кончить дело. Давайте так.
Ворошилов. Правильно.
Председатель. Голосуется. Кто за то, чтобы пункт седьмой принять, выкинув последнюю фразу со слова: «сигнал…» Принято большинством, против Троцкий.
Каменев. Тут нужно упомянуть Крупскую.
Сталин. Нельзя ли в скобках сказать: «Смотри речь Крупской на XIV съезде».
Голос. Понятно всем.
Каменев. Это все ухудшает.
Молотов. «К чему давала повод речь т. Крупской».
Сталин. Предлагаю сказать в скобках: «Смотри речь т. Крупской на XIV съезде».
Председатель. По-моему, лучше избегнуть упоминания о т. Крупской, потому что я лично убежден, что она великолепно знала стокгольмский съезд и знала, о чем она говорит. Там предлагается сказать, что она не имела в виду то, что она сказала. Поэтому я предлагаю этот вопрос изъять, ничего не говорить, потому что мы её не осуждаем, не оправдываем.
Каменев. Вы хотите, чтобы от нее отгородились, не дав ей возможности сказать, что она этого не хотела сказать.
Сталин. Ей никто не мешает [после возможного соглашения с вами] дать специальное заявление в печать.
Каменев. Вы утверждаете, что ей была дана директива, она это обдумала и т.д., а я утверждаю, что ничего этого не было, человек во время речи вспомнил о стокгольмском съезде и сказал. Тут просто недоразумение. Вы пишете вопросы, а мы должны давать на них ответы, это вопрос иной.
Зиновьев. Дело идет о тезисах для будущего заявления, само собой понятно. Что касается данного пункта, то его в особенности мы должны согласовать и согласуем с Надеждой Константиновной. Мне кажется, как директива для будущего заявления, вполне достаточно, если мы скажем, что необходимо, чтобы в заявлении оппозиции было разъяснение по поводу аналогии со Стокгольмом, недвусмысленное и отбрасывающее всякую угрозу расколом в партии. А потом, когда представим текст, вы удостоверитесь, достаточно ли это или нет.
Председатель. Голосуется. Кто за то, чтобы принять 7 пункт, вычеркнув со слова «сигнал». Большинство за, один против. Голосуется 8 пункт. Принят единогласно.
Кто за то, чтобы принять все в целом? Большинство. Один против.
Каменев. Что мы должны теперь делать?
Председатель. Мое личное мнение, что мы должны получить заявление от оппозиции, согласна ли она на основе принятого решения устанавливать мир в партии. Если этого не будет, тогда Центральный комитет партии на себя должен…
Ворошилов. Тогда ЦК обсудит, как быть дальше.
Калинин. А срок какой? Сталин. К четвергу.
Рудзутак. По-моему, независимо от того, согласна ли оппозиция или не согласна с принятыми формулировками, к четвергу мы должны получить на основе принятого постановления уже заявление оппозиции в случае согласия. В случае несогласия вопрос разрешается пленумом.
Я предлагаю никаких решений больше не выносить, мы сделали все от нас зависящее для установления мира, и на этом я предлагаю закончить заседание.
Томский. Я думаю, что никаких решений принимать больше не нужно. Товарищи сами определят, что они должны сделать. Политбюро сказало свое слово, какие условия оно считает необходимыми для установления нормальных отношений в партии, а товарищи скажут то, что они считают нужным для себя сказать.
Ворошилов. Я не согласен с таким предложением. Я считаю, что мы как будто бы здесь на 99% достигли соглашения, дело только за формулировками, отдельными словами и т.д. Если теперь товарищи будут опять вносить свои предложения, а мы будем заседать, обсуждать и т.д., то этому конца не будет. Нужно положить этому конец. Я считаю, что Политбюро должно твердо заявить, что принятое им решение является окончательным и бесповоротным. Я лично полагаю, что все принятые положения являются для Центрального комитета и для партии минимальными. Калинин. Я предлагаю прения прекратить.
Председатель. Голосуется предложение о закрытии заседания. Объявляю заседание закрытым.
Приложение: Письмо К.Е. Ворошилова к отсутствующему Г.К. Орджоникидзе, написанное через два дня.