Внешняя политика Советской России

Внешняя политика Советской России.

А. Иоффе был в это время полномочным представителем Советской России в Германии. Эта брошюра была сначала издана в Германии на немецком языке, а затем в России издательством ВЦИК в июне 1918 г. Она состоит из Предисловия, написанного Францем Мерингом, обширной статьи Иоффе, обозревающей брест-литовские переговоры и первые месяцы советско-германских отношений (он был в это время советским полпредом в Германии), с приложением нескольких основных декретов и деклараций Советской власти.

Во время издания этой брошюры война еще шла, конца ей не было видно. «Декрет о мире», Декларация об условиях демократического мира имели большое пропагандистское значение в Германии, как и в других странах. — /И-R/

Предисловие Франца Меринга

С большой радостью выполняю я обращенное ко мне пожелание написать для немецкого читателя предисловие к немецкому переводу одного русского доклада, автором которого является один из выдающихся представителей Советской власти. Я возлагаю большие надежды на пропагандистское влияние этих ясных идей среди немецких рабочих; им откроется полное понимание войны за международный пролетариат, которую ведут русские рабочие и крестьяне, солдаты и матросы.

Здесь не место растравлять старые раны и исследовать грешила ли, и чем именно германская социал-демократия против русской революции. Надо сказать только, что с тех пор, как немецкие рабочие массы начинают понимать все значение русской революции для их собственных интересов, так называемые вожди их начинают петь по-иному, и дальше холодного, чисто словестного признания не идут.

Достаточно указать на то, что великий теоретик позавчерашнего дня Карл Каутский* только-что объявил в официальном органе независимой социал-демократии о готовящемся им новом полемическом произведении против Советского правительства которое применяет «диктатуру пролетариата» так, как это предполагал Маркс, творец этого крылатого слова, а не так, как ее понимает Каутский, т.е. не в виде всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Жаль только, что в революционные 1848-1849 годы Маркс осыпал всем ядом своей насмешки продукты этого избирательного права: Франкфуртский и Берлинский парламенты и, наверное, предложил бы посадить под замок (хотя, конечно, не в тюрьму) всякого глубокого мыслителя, который посоветовал бы ему тогда — в случае его победы — созвать во Франкфурте и Берлине новые представительные учреждения на основе всеобщего избирательного права. Как Маркс сам в случае своей победы, воспользовался бы «диктатурой пролетариата» — об этом он говорит достаточно ясно и чисто в «Коммунистическом манифесте» и в «Новой Рейнской газете». Этот был бы тот же самый метод, который теперь применяется Советской властью.

* Меринг с иронией оценивает так Каутского. К моменту публикации на русском языке труд Каутского уже появился в печати под заглавием «Demokratie oder Diktatur».

Однако, это новое выступление против Советской власти только подтверждает оценку «каутскианизма», которую дали уже три года тому назад товарищи Ленин и Зиновьев. Они увидели в нем продукт преклонения перед марксизмом на словах и капитуляцию перед оппортунизмом на деле; без беспощадной борьбы против этого «ренегатства» рабочий класс будет не в состоянии выполнить свою всемирно-историческую миссию. И, действительно, пришлось бы отчаяться в немецких рабочих, если бы мы захотели поверить, что они дадут одурачить себя этими новейшими «политическими благоглупостями» — по меткому, хотя довольно сдержанному, выражению товарища Цеткиной. Скорее можно предположить, что они будут сбиты с толку несомненным поворотом во внешней политике большевиков. Крупное значение настоящей брошюры и состоит в том, что она разъясняет этот факт. Брест-Литовский мир, которому подчинилась Советская власть, и его последствия, — вот истинный камень преткновения. Да и в самом деле, — разве не звучит достаточно фантастически, что пролетарская революция хочет достигнуть своей цели, подчиняясь миру наподобие тильзитского.

Это фантастическое впечатление остается, однако, только у поверхностного наблюдателя, который думает постигнуть сущность исторического хода событий, цепляясь за чисто внешние признаки сходства. Несколько месяцев тому назад я на столбцах «Лейпцигской Народной Газеты» провел параллель между Брест-Литовском и Тильзитом и не хочу здесь повторяться. Если с точки зрения морали и можно было бы поздравить немецкую дипломатию за то, что в ее рядах не нашлось Талейрана, то с точки зрения интеллекта это поздравление становится выражением сожаления. Когда Наполеон диктовал своему тогдашнему министру Талейрану условия тильзитского мира, то этот столь же способный, сколь и бессовестный дипломат заметил: «это — не мир, это — интермеццо», и начал плести измену против своего господина и повелителя. Отметим еще, что тогда, как Тильзитский брак простоял с грехом пополам несколько лет, — ураган всемирной истории уже через несколько месяцев свистит на тысячу ладов сквозь широкие щели Брестского договора.

Первый период внешней политики большевиков не нуждается в оправдании с революционно-социалистической точки зрения. Их вожди постоянно заявляли и вели свою политику исходя из того, что помощь и спасение может дать им только международный пролетариат. Не их вина, что надежда эта не оправдалась. После этого они были стиснуты между двумя враждующими лагерями империализма и поставлены перед выбором: или последняя отчаянная схватка, за которой должно было на десятилетия наступить молчание могилы, или же политика «передышки», т.е. видимость кавдинского ига, балки которого сплетены из неувязанной соломы и должны рассыпаться и фактически рассыпаться прахом, как только смертельно раненый исполин будет в состоянии пошевелиться и расправить свои члены.

Нет сомнений, что выбор был тяжел. Революционное прошлое тех, кто решился пойти на политику «передышки», является нам порукой в том, что решение это было принято не с легкой душой. Но эта победа над самими собой была предпосылкой для победы их дела. (Неужели же постоянным уделом пролетарских революций является их гибель в мрачном ореоле крови и пламени? Неужели же попытка пролетарской революции жить в борьбе покуда возможна борьба с честью, не заслуживает справедливой оценки?)

Покуда возможна борьба с честью — вот несомненно решающий пункт. Если бы Советское правительство пожелало «лавировать» между обоими империалистическими лагерями при помощи оппортунистических уловок, то оно, желая остаться в живых, уничтожило бы источники жизни. Но вожди Советской власти сумели еще до сих пор показать, что они знают, где находится единственный источник их силы и их права. Нужно только, на основании настоящей брошюры, проследить, как они отступали шаг за шагом перед превосходными силами со славой и развернутым знаменем, — отступали до последнего горького конца. Но и в этом конце: какая разница между Тильзитом и Брест-Литовском! В Тильзите один из двух побежденных — царь всея Руси — ползал на коленях перед цезарем-победителем, чтобы урвать за счет своего союзника часть добычи. Другой побежденный, прусский король, вытался добиться подачек от Наполеона, прибегая к чарам кокетства своей красивой жены, которая, однако, по его собственной остроте, «скатывалась с закоренелого грешника, как вода с клеенки». А в Брест-Литовске мы имеем гордое заявление: «Мы принуждены уступить силе, но мы не торгуемся и не входим в сделку». Между русской революцией и германским империализмом нет соглашательского мира.

Таким образом, революционная честь Советской власти сохранена во внешней политике в такой же мере, как и во внутренней. Это не значит, конечно, что вожди ее объявляются непогрешимыми и стоящими вне всякой критики. Энгельс сказал однажды, что глупости делаются во время революций точно так же, как и в более спокойные времена, но он никогда не требовал, чтобы о революции судить по ошибкам, которые могут быть ею совершены. Этот несчастный учительский тон, при котором из-за деревьев не видят леса, является старинным наследием немецкого филистерства, которое вечно все критиковало, но никогда ничего не могло сотворить. Но этому тону не место в рядах класса и партии, которые Маркс и Энгельс, Лассаль и Либкнехт учили подходить к великими событиями с великим масштабом.

Я не хочу, однако, переходить границ предисловия, которое вполне достигнет своей цели, если ему удастся несколько проложить путь в ряды немецких рабочих для последующего изложения, и облегчить им, таким образом, понимание русской революции.

Фр. Меринг

Внешняя политика Советской России

Российская революция вспыхнула в период незаконченной мировой войны. Хотя и далеко неверно на первый взгляд кажущееся правильным утверждение, будто военные неудачи породили революцию, но тем не менее несомненно, что эти неудачи значительно способствовали усилению и углублению революционного сознания в массах и явились, так сказать, непосредственным толчком, вызвавшим революцию. Не будь поражения на фронте, революция вспыхнула бы все равно, но, быть может, значительно позже. Война не вызывает к жизни никаких новых социальных сил и группировок, не создает новых производственных отношений. В отличие от революций, не будучи сама по себе социально-творческим процессом, война только невероятно ускоряет все темпы общественно-экономического развития и еще более обостряет социальные противоречия, существовавшие до войны. Особенно такая война, как нынешняя, мировая. Наиболее резко все это должно было проявиться именно в царской России, где самодержавный режим казался и действительно был насквозь прогнившим еще задолго до войны и до взрыва революции. В этих условиях революция повсюду неизбежно должна была идти под знаменем борьбы за мир. И под этим именно лозунгом вспыхнула великая росийская революция.

В кровавом столкновении империалистических левиафанов, казалось, не существовало другого выхода, казалось, не было никакой другой возможности положить конец кошмарной бойне, как только революция, т.е. в данной ситуации прежде всего отказ народных масс уничтожать друг друга. Но эта же ситуация порождала элементы, внутренне задерживающие и самую революцию, и темп, и направление ее. Опасность поражения собственной страны, воспринимавшаяся в народном сознании, как опасность полного национального и государственного уничтожения сильно способствовала развитию шовинистского настроения в массах, культивировала национальный антагонизм и налагала поэтому своего рода внутреннюю узду на стихийно-революционный процесс.

Специфические российские условия привели к тому, что царская Россия сдалась первая и русский народ раньше всех других отбросил штыки и схватился за красное знамя. Красное знамя разрешало внутренние социально-экономические противоречия, но оно же разрешало и проблемы мировой войны. В той тесной сплоченности, которая за последние десятилетия характеризует внешние отношения современных государств, совершенно немыслимо было исключительно внутреннее разрешение даже социально-экономических проблем, тем более немыслимо было изолированное национальное разрешение тех запутанных в неразрубаемый гордиев узел империалистических конфликтов, которые привели к мировой войне. Буржуазная даже революция в России могла быть терпима вовне только постольку, поскольку она уничтожала недостатки царистского режима, изживая революционное брожение в России и консолидируя Россию, укрепляла ее и делала из нее более сильную и могущественную помощницу в войне, а следовательно, более выгодного и нужного контрагента в борьбе за империалистические интересы капиталистических хищников, находившихся по сю сторону окопов. Поэтому, для так называемых, «союзников» России и для самой российской буржуазии выгоден был военный переворот, милитаризировавший Россию, и российская революция была терпима только как революция, приводившая к революционной войне. Наоборот, по ту сторону окопов, для того клубка империалистической запутанности, который определялся и направлялся Германией, российская революция была желательна и даже необходима только постольку, поскольку она ослабляла боевую мощь России и выбивала ее из числа боевых противников Германии. С разных точек зрения, поэтому, первый взрыв российской революции был восторженно втречен как с одной, так и с другой стороны окопов, и обе стороны стремились направить революцию в желательном для них направлении.

Внутри России процесс военного разложения армии шел своим чередом. Здесь не место и теперь не время искать виновников. Достаточно указать, что господа, обвиняющие теперь большевиков в разложении армии, сами отлично понимали, что армию разлагают не люди, а события, т.е. прежде всего самый факт революции. Лучшая армия все-таки та, которая сражается по Клаузевицу и Гинденбургу, и крах авантюры 18 июня* — печальное тому доказательство. Революционная армия может быть создана только в период революционной войны. Сознание необходимости такой войны еще не созрело в русском народе. Русский народ за всю свою историю, по крайней мере, поскольку он, как народ, мог ее помнить, не знал чужеземного ига и не мог понять, что такое иго означает. Вся ненависть народная была направлена против самодержавия. Европа всегда представлялась, как нечто гораздо более свободное и демократичное, чем царская Россия. Народ русский героически сражался против контр-революционных войск, но не хотел воевать против немцев: Германия скорее представлялась в образе спасительницы, нежели под видом нового насильника.

* Авантюра 18 июня 1917 г., это наступление, которым Керенский, кадеты и главнокомандование попытались возродить «боевой дух» народа и задавить революцию. — /И-R/

Кроме того, крестьянство и мещанство, в отличие от пролетариата, всегда более националистичны. И русский народ, в большинстве своем крестьянский, гораздо более занят своими домашними нуждами, нежели теми великими международными задачами, которые история возложила на него. Крестьянская армия бросала фронт и разбегалась, чтобы принять участие в распределении земли. Против этого так же нельзя было бороться, как невозможно было остановить революцию.

С другой стороны, продолжался также процесс национального расчленения России.

Многовековой гнет, давивший тяжелым кошмаром народы России, вызвал самое решительное противодействие, как только заря свободы осветила многострадальную русскую землю. Народы не могли понять сразу, что им вовсе незачем так бережно и резко отстаивать свою национальную самостоятельность теперь, когда никто на нее больше не покушается. Этому непониманию сильно способствовала неразумная политика Керенского, которая не считалась с национальными нуждами и особенно национальным самолюбием Украины и Финляндии.

Большевистская победа приводила к тому, что распадавшаяся было Россия опять начала «собираться» и централизоваться. И даже враги большевизма принуждены были отметить процес «собирания русской земли» или, как они его называли «большевизации» России.

Но дело в том, что «большевизация» эта шла путем перенесения на окраины внутренней классовой борьбы: объединение России шло не во имя русской ориентации или сознательного стремления к централизму, но оно происходило, как результат повсеместной победы рабочих и беднейших крестьян над буржуазией и буржуазной демократией. Это не была борьба за единую Россию, но за Советскую Россию; российская революция расширялась и углублялась также и на окраинах.

Но там, на окраинах, помимо классового антагонизма, существовали еще исторически накопленные центробежные силы, которые местами и временно были гораздо сильнее центростремительных. Побежденная в этой борьбе украинским советским правительством мелкобуржуазная Центральная Украинская Рада цепко держалась за свою власть. Часть поддерживающих ее элементов боролась за свое классовое господство, другая часть просто не понимала всей грандиозности развертывающихся событий. Первые — во имя борьбы за свои классовые интересы, вторые — просто во имя осуществления украинской независимости, дававшей им возможность играть столь импонировавшую им роль, — но и те и другие бросились во все объятия империалистической Германии и широко открыли ей двери для военного натиска на Россию и беззастенчивого вмешательства во внутренние российские дела.

Исторически позорна была роль украинской делегации в Брест-Литовске. В погоне за признанием украинской независимости, Центральная Рада совершенно забывала о том, что Германия пока еще была врагом России, а она, совместно с российской делегацией, находилась по одну и ту же сторону проволочных заграждений, на одном и том же фронте, лицом против Германии и ее союзников.

Центральная Рада во всей своей внешней политике исходила только из желания украинской независимости. Для нее было совершенно безразлично, кто признает эту независимость: Англия и Франция, которые были союзниками России, или же Германия и ее союзницы, бывшие врагами ее.

Сначала заведя интригу с Согласием и получив даже оттуда деньги на борьбу с Советской Россией, Центральная Рада решила воспользоваться Брест-Литовскими переговорами, чтобы добиться признания собственной независимости на международной арене. Эта независимость являлась альфой и омегой всей политической мудрости Центральной Рады. Называя себя демократами, представители Рады нисколько не понимали и не считались с тем, что в данный момент велась борьба за всеобщий демократический мир, за мир народов. Называя себя социалистами, они не стеснялись вступать в тайные сделки и просить помощи германского империализма против своих и всероссийских социалистов.

Бережно, как к малым ребятам, относилась к ним сначала русская делегация. Целые вечера тратились на то, чтобы разъяснить этим политическим младенцам весь смысл исторической трагедии, разыгрывавшейся на территории Брест-Литовской цитадели. Чтобы не раздражать и не оскорблять национального чувства, — чувства более или менее атавистического свойства, признана была независимость Украины и полная самостоятельность украинской делегации, но невозможно было признать Раду единственной и законной представительницей независимой Украины, невозможно было, особенно потому, что тогда уже начиналось на Украине успешное движение против правительства Рады со стороны тех классов народа, которые поддерживали Советскую власть и на Руси и на Украине.

Этого было достаточно, чтобы украинская делегация совершенно отшатнулась от русской; участились тайные закулисные переговоры украинцев с делегациями Четверного союза, — переговоры, о содержании которых, несмотря на неоднократные требования, не осведомляли русских делегатов.

В своих выступлениях украинские делегаты резко обрушивались против Советской России, подтверждая, пополняя и подкрепляя своими показаниями и своим авторитетом все лживые измышления и клевету, которую до сего возводили на большевиков только представители германской военной партии. Укреплялся трогательный альянс германского империализма и украинской демократии. И, наконец, взвился занавес перед последним актом этой столь ловко разыгранной трагикомедии: 9-го февраля 1918 года русской делегации было торжественно объявлено, что никаких заседаний не будет, ибо это — день празднества, день подписания германско-австро-венгерско-турецко-болгарско-украинского мира, причем с вежливой насмешкой было добавлено, чтобы русские делегаты, отныне пользующиеся гостеприимством Украины, ибо теперь все находятся на ее территории, — не пугались пушечной пальбы, так как это будут только салюты в честь подписания мира, первые со времени завоевания Бреста салюты, производимые с разрешения украинской делегации…

Занавес опустился, и в то время, как украинские демократы, совместно с германскими, австрийскими, болгарскими и турецкими генералами и министрами, гордые своей ролью «независимых» предателей своей родины, справляли тризну на могиле Украины, русские революционеры скорбели о печальной участи, предстоящей Украине и гибели ее молодой свободы.

Ясно было, что предательство Рады невероятно затрудняло борьбу российской революции; впредь можно было предвидеть, что через украинские ворота пройдет новый натиск на Советскую Россию. Борьба была непосильна и безнадежна. Все отчетливее вырисовывалось предстоящее наступление германского империализма и все определеннее становилось, что германского мира принять невозможно, а лучшего добиться тоже невозможно.

Тогда впервые зародилась идея: мира не подписывать, войны не вести.

Мировая война не была еще закончена и приходилось считаться с тем, что обе враждебные империалистические коалиции всеми правдами и неправдами, добром и силой будут стремиться переманить Советскую Россию на свою сторону и будут стараться использовать ее — каждая в своих выгодах.

Фактически современное капиталистическое общество не знает права, не основанного на силе; силы права не существует, признается только право силы.

Советская Россия, где старая армия сама уничтожила себя, а новая еще не была создана, перестала быть сильной, поэтому перестала быть страшной и, наконец, поэтому же перестала иметь какие бы то ни было права во внешних отношениях. Политика «передышки» основана была на мире, ибо только внешний мир давал эту «передышку». Во имя мира поэтому советской дипломатии приходилось быть уступчивой. Империализм всегда агрессивен, и, заранее предвидя новое наступление империализма, не имело смысла провоцировать его, но нужно было лавировать так, чтобы для этого нового наступления не было поводов. Ибо весь смысл «передышки» именно в том и заключался, чтобы «передышка» была действительно дана, т.е. чтобы Россия, получив мир во-вне, могла заняться органическим строительством внутри.

Конечно, сразу нельзя было отказаться от прежней революционной тактики, нельзя было внезапно переходить на новый путь; нельзя было, наконец, дать германскому империализму великий козырь, заключавшийся в возможности не только дать своему народу мир на Востоке, но и изобразить этот мир как мир соглашения с российской революцией. Поэтому, подписывая Брестский мир, российская делегация открыто заявила в последней своей декларации, что она принимает навязанный ей ультиматум, подчиняясь силе, но признает Брестский мир миром насилия, а не соглашения и решительно протестует против произведенного над Россией насилия.

С точки зрения реальной политики, можно было бы еще в Бресте добиться некоторых смягчений требований Четверного союза: противники России запрашивали, несомненно, больше того, чем рассчитывали получить; поэтому, вероятно, требования эти выходили даже за пределы поставленного ультиматума. Но если бы только российская делегация стала торговаться, ее противники в своей внутренней политике, несомненно, использовали бы это для доказательства того, что Россия подписала Брестский мир не по принуждению, а после обсуждения и, кое-что отклонив, другое согласилась принять. Практические результаты таких переговоров были бы совершенно ничтожны, ибо ультиматум заранее ограничивал рамки германских уступок, но политический вред такой тактики был бы громаден.

Если теперь находятся политики, осмеливающиеся утверждать, что русские революционеры сами виноваты в тяжелых условиях Брестского мира, ибо могли бы иметь лучшие, то эти лицемеры совершенно сознательно извращают факты, ибо они еще лучше нас знают, что именно Германия согласилась бы уступить.

В самом начале переговоров, когда обе стороны еще стояли на практической почве, ясно было, что хочет Германия. Если бы российская делегация в споре о понимании права нации на самоопределение согласилась принять предлагаемую г. Кюльманом «более широкую основу» для голосования («bereiteren Basis»), то от этого практически ровно ничего не изменилось бы: истинно демократического голосования, всеобщего плебисцита, которого требовала российская делегация, Германия ни в коем случае не допустила бы и никогда не признала бы такого самоопределения, которое было бы не в ее пользу; другими словами, нужные Германии буферные государства все равно были бы созданы. Точно так же в последний момент Германия, быть может, не слишком отстаивала бы дерзкие притязания Турции на Карс, Ардаган и Батум, но тем не менее эти округи были бы аннексированы Турцией при молчаливом согласии или содействии Германии.

Но, с другой стороны, в первом случае российские революционеры дали бы германским империалистам возможность утверждать, что победило их понимание права наций на самоопределение, а во втором случае — российские революционеры поддержали бы весьма для них вредную, но жизненно необходимую германским империалистам иллюзию мирного соглашения российской революции с германским империализмом. И в первом и во втором случае российские революционеры, не выигрывая ничего практически, страшно вредили бы своему собственному делу.

Напомним читателю, что Иоффе в январе-феврале 1918 года поддерживал позицию Бухарина и «левых» коммунистов в отвержении какого бы то ни было соглашения с германским империализмом. Левые требовали подготовки к «революционной войне» и это боевое настроение охватывало тогда большую часть большевистской партии, особенно на верхах. Партия левых эсеров, входившая в правительственную советскую коалицию, тоже стояла за «войну». Троцкий стоял на промежуточной позиции между Лениным и Бухариным, понимая, что армия распалась и воевать нечем. См. главу «Мир» в его Автобиографии. Главным его доводом был следующий:

«Я считал поэтому, что до подписания сепаратного мира, если бы оно оказалось для нас совершенно неизбежным, необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое и бесспорное доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией. Именно под влиянием этих соображений я пришел в БрестЛитовске к мысли о той политической демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем».

В последний момент, когда германцы разорвали перемирие и двинули войска в Украину и Россию, Троцкий присоединился к Ленину в поддержку подписания германского ультиматума, известного как «Брестский мир». — /И-R/

С другой стороны, опыт Украины и только что захваченных германцами территорий наглядно доказывали, что там, где хозяйничает германский империализм, немедленно уничтожаются все завоевания революции, и экономически и политически восстанавливается старый, дореволюционный порядок. Зная заранее, что германские полчища оттеснят российскую революцию далеко за Урал, надо было считаться с тем, что для социалистического строительства останется весьма ограниченное и притом наименее благодарное, ибо наиболее промышленно-отсталое поле деятельности. Если принять во внимание, что до сего Советская власть, вынужденная вести борьбу против всего мирового империализма и внутри России и вне ее, вынужденная вести и внешнюю и внутреннюю войну, — не в силах была выполнять своей программы, но получив, наконец, мир хотя бы с Германией, могла бы легко справиться со всеми внутренними врагами и внутренними осложнениями, и должна была явить миру пример небывалого еще социалистического строительства, — тогда понятным станет, что доводы сторонников принятия германского ультиматума и подписания мира приобретали очень значительную ценность.

Тот факт, что мировой империализм находился еще в стадии открытого вооруженного столкновения, не дававшего возможности империалистам разных стран спеться между собою и совместно двинуться против социалистической России, давал реальную и весьма положительную надежду, что Россия действительно получит временную «передышку», которую сможет использовать в направлении внутреннего антикапиталистического строительства.

Внутри руководящих политических партий и Советского Правительства одержало верх мнение сторонников «передышки». Оставшиеся в меньшинстве должны были подчиниться не только во имя обязательной партийной дисциплины, но, и главным образом потому что революционно настроенное восстание против германского нашествия могло рассчитывать на успех только при полном, абсолютном единодушии в руководящих кругах России; малейшие разногласия среди руководителей, а тем более открытый раскол заранее обрекали всю эту революционную тактику на полный, а, быть может, и позорный неуспех.

Нужно прямо признать: принятие тактики «передышки» означало полный отказ от прежней революционной внешней политики; на международной арене Россия выбывала в качестве фермента революции; единственным революционизирующим Европу моментом оставался теперь только самый факт существования российской революции и отраженное влияние вовне внутреннего социалистического строительства России. Во внешней политике прекращалась тактика «ставки на мировую революцию», и последняя теперь должна была быть предоставлена исключительно своим собственным внутренним силам; агитационное значение российской революции сводилось отныне только к агитационному значению ее внутреннего социалистического законодательства и внутренней экономической политики.

Этот момент был весьма критическим моментом в истории российской революции; от принятия того или иного решения зависело либо продолжение прежней революционной тактики, либо же переход к совершенно иной тактике. Как уже указано, принята была тактика «передышки» и это ставило внешнюю политику Советской России на совершенно новые рельсы. Даже язык не мог быть уже прежним. Не к революционизированию Европы должна была впредь стремиться советская дипломатия, но к приобретению реальных выгод, к ограждению интересов новой России, к защите ее от перманентного натиска германского и иного империализма.

Пока революция в России оставалась буржуазной или мелко-буржуазной, она, под влиянием буржуазии и шедшей у нее на поводу мещанской демократии, развивалась в желательном для противников Германии направлении. Революция должна была привести к революционной войне; вчерашние интернационалисты и пораженцы становились «революционными оборонцами», а революционные народы России, только что избавившиеся от цепей самодержавия, должны были запутаться в тенетах мирового империализма. Первое министерство Милюкова было, по существу, английским министерством в России, а сменивший его Терещенко менее откровенно, но более оппортунистски-цинично проводил ту же англофильскую политику.

Все это, конечно, не могло не беспокоить Германию, и ее интриги, естественно, были направлены как раз в противоположную сторону. История сыграла одну из своих злейших шуток: наиболее реакционная страна в мире, Германия, не только с симпатией относилась, но и поддерживала революционную оппозицию в России, а наиболее революционная в мире партия большевиков была объявлена агентурой германского империализма. Все перипетии этого исторического анекдота могут быть оставлены в стороне. Когда-нибудь объективная история вынесет свой нелицеприятный приговор виновникам и жертвам всех этих интриг. Одно только можно сказать уже и теперь: какова бы субъективно ни была роль Англии в первом буржуазном и демократическом периоде российской революции, и какова бы субъективно ни была роль Германии во втором пролетарском периоде ее, — ни та, ни другая ровно ничего не изменили и не могли изменить в процессе объективного исторического развития, неизбежно вовлекавшего Россию в период социалистической революции; ничего ровно не могли они изменить также в той программе мира, которая необходимо должна была стать программой революции.

Революция имела свою объективную революционную логику, и пролетариат российский, шедший в авангарде революции, ни в коем случае не мог ограничивать своих задач только стремлением положить конец кровавой бойне. Конечно, он не мог не стремиться к прекращению взаимоистребления народов, но он должен был также попытаться перестроить мир и осуществить все свои социальные и экономические требования. Пролетариат России не мог не понимать, что каковы бы ни были временные и случайные комбинации импералистических взаимоотношений и враждебных друг к другу империалистических коалиций — революция в России, сразу создавшая из прежнего «жандарма Европы», из оплота европейской реакции крепость международной революции — одинаково опасна для всех капиталистических, буржуазных правительств и, рано или поздно, должен наступить момент объединения всех империалистических сил против российской пролетарской революции. И, подобно тому, как мелко-буржуазная революция в нынешней стадии производственных отношений ни в коем случае и никакими способами не может быть удержана на этой ступени, но неизбежно должна докатиться до социалистического переворота, — подобно этому, крестовый поход мировой буржуазии против пролетарской революции ни в коем случае не может ограничиться только подавлением этой последней, но неизбежно должен привести к полному уничтожению всех революционных заовеваний, — также и буржуазно-демократических, — и закончиться реставрацией уже не демократического, а реакционного крупно-капиталистического порядка.

С этой точки зрения совершенно ясно было, что единственное спасение российской революции лежит в ее, так сказать, интернационализации. Пролетариат, интернациональный по самому существу своему, не мог надолго оставаться на почве национальной, даже демократически-национальной. Грядущему международному объединению мирового империализма против российской революции революция могла только противопоставить грядущее интернациональное объединение мирового пролетариата против всего капиталистического строя. Политика победившего внутри российского пролетариата должна была принять форму «ставки на мировую революцию». Также и в борьбе за мир, ибо и эта борьба в определившейся ситуации с железной необходимостью становилась борьбой за мировую революцию.

Как только ясно определилось, что российская революция, независимо от воли вождей ее, не может удержаться на стадии революции мекобуржуазно-демократической, но необходимо должна подняться до социалистической революции, — наметился также дальнейший путь ее; российская революция выходила из национальных границ на международную арену; российская революция могла победить только как международная, или же она должна была погибнуть. В мировой пролетарской революции было и оправдание ее, и спасение ее.

Но так как весь мир все еще был охвачен пожаром мировой войны, то революционная борьба восставшего и победившего в России пролетариата должна была стать революционной борьбой за всеобщий демократический мир, она не могла быть ни революционной войной, ни, тем менее, революционной обороной, как это понималось и осуществлялось раньше, в период господства в России революционного мещанства. Ибо война смертельно угрожала революции. «Революция должна победить войну, или война победит революцию», — это положение, бывшее только словом в период Милюковщины и Керенщины, становится делом, с момента победы большевизма.

Две главные основные тенденции должны были определять эту борьбу: во-первых, классовый и революционный характер ее, во-вторых, ее всеобщность, ее международный характер. Для первого необходимо было прежде всего резко и решительно порвать со всем прошлым самодержавным и буржуазно-демократическим периодами развития, нужно было безоговорочно отмежеваться от царистской и кадетской внешней политики. Для второго необходимо было поставить во главу угла не сепаратный, а всеобщий мир и нужно было точно и ясно определить, о каком именно мире идет речь.

И то и другое было сделано. Рабоче-крестьянское правительство новой социалистической России немедленно же после захвата власти объявило недействительными и необязательными для себя все заключенные прежними правительствами договоры и перешедшие к нему обязательства. Новое правительство России немедленно же обратилось ко всем народам с предложением перемирия на всех фронтах, во имя переговоров о всеобщем демократическом мире, и в знаменитом «Декрете о мире» (см. ниже — /И-R/), принятом на 3-ем Съезде Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, ясно и точно были сформулированы те именно, для всех одинаково приемлемые, основы всеобщего демократического мира, за которые обязалась бороться российская революция.

Народы мира восторжено подхватили этот призыв, но из всех воюющих правительств на приглашение революционной России отозвалась одна только Германия. Милитаристической Германии, ведшей свои победоносные легионы в огонь только под лозунгом обороны и под страхом разгрома со стороны почти всего остального мира, необходимо было продемонстрировать свое миролюбие и отсутствие агрессивных стремлений. Революционная Россия, строившая свою политику не на соглашении правительств, но на солидарности народов, не имела оснований опасаться сепаратных переговоров с Германией, но, наоборот, имела полную возможность наглядно доказать всю силу революционных идей и вскрыть всю хищническую подоплеку миролюбивых заявлений империалистических правительств.

Под брань и проклятия как отечественных, так и «союзнических» империалистов и полуимпериалистов всех оттенков российские революционеры, представители революционных рабочих, крестьян, солдат и матросов отправились в стан врагов и там сели за один стол с германскими милитаристами и империалистами.

Уже один этот факт политической равноправности российских рабочих и крестьян с германскими и другими императорскими министрами, и российских солдат и матросов с германскими и другими генералами и адмиралами в качестве революционизирующего момента действовал гораздо решительнее, нежели тысячи хороших агитационных брошюр и речей. Еще более способствовал этому революционизированию широких народных масс тот язык, которым говорили в Бресте делегаты российской революции, и те идеи, которые они там выдвигали и за которые боролись.

Но можно было, на время удовлетворившись тем, что Германия хотя бы и фразеологически, в общем и целом не отвергла российских революционных принципов и все же определила по-своему цели войны, а французское, английское и американское правительства и этого еще не сделали, можно было попытаться воздействовать на народы Франции, Англии и Америки.

Были свои соображения за и против как первого, так и второго плана. Важно было то, что с германским народом у русской революции были все же точки соприкосновения: братание на протяжении всего тысячеверстного фронта не могло оставаться бесследным и вместе с мылом и махоркой попадали все же на германскую почву и российские революционные идеи. Народы Антанты оставались совершенно в стороне от российской революции и цензурное мракобесие в этих странах доходило до того, что там никто не знал даже, что собственно происходит в России. Если бы в это время та же русская мирная делегация, которая только что вела переговоры с Германией, Автсро-Венгрией, Болгарией и Турцией, явилась в Париж или Лондон и потребовала бы там переговоры о всеобщем демократическом мире, то, если бы это предложение было принято и велись бы переговоры так же, как и в Брест-Литовске, открыто, с опубликованием стенограмм, — резкое противопоставление российской революционности английскому и французскому империализму подействовало бы красным пламенем на народы этих стран; если же это предложение не было бы принято, то самый тот факт, что правительства Англии и Франции не согласны даже на то, на что согласилась Германия, должен был бы подействовать достаточно революционизирующим образом на английских и французских рабочих.

Победило то соображение, что для сношений с германским народом существовала возможность воздействия через фронт, в отношении же англичан и французов и этой возможности не было, а при цензурных строгостях даже факты легко могли быть скрыты от народов. И решено было поэтому продолжать переговоры с Германией и еще более оттенить противоположность между революционной Россией и империалистической Германией.

Вскоре выяснилось, что германские притязания по существу совершенно неприемлемы: отказ от аннексий свелся к совершенно произвольному созданию абсолютно фиктивных буферных государств; контрибуция требовалась под видом возмещения убытков частным лицам и восстановления их в правах, а право на национальное самоопределение понималось, как право Германии самой определить судьбу мелких народов. Необходимо было поэтому еще резче подчеркнуть разницу между русской и германской точками зрения, необходимо было пользоваться всяким подходящим случаем, чтобы выяснить несогласие германских требований с ею же признанными принципами; нужно было употребить всю энергию и много диалектической ловкости, чтобы вывести на чистую воду германских дипломатов и наглядно доказать даже самым доверчивым оптимистам, что за красивыми фразами германских деклараций кроется самый безудержный аннексионизм и самый хищный империализм. Это удалось, несмотря на извращенные и весьма ловко подделанные отчеты попадавшие в германскую и австрийскую прессу (против чего неоднократно протестовала российская делегация), общественное мнение было сильно заинтересовано и в самый острый момент переговоров германские, австро-венгерские, польские и латышские рабочие политической забастовкой поддержали русские требования.

Движение это было жестоко и беспощадно подавлено. Как всегда после такого подавления, наступила еще сильнейшая реакция.

Характеризующий военную эпоху антогонизм между военными и чистыми политиками сказывался уже в Брест-Литовске. В первый период германская политика казалась все же более дальновидной, чисто военные соображения и стратегические выгоды не выдвигались открыто. Это резко изменилось во второй период: военная карта и чисто материальное, временное, но фактическое соотношение сил было поставлено во главу угла. Все яснее становилось, что всякие дальнейшие переговоры бесполезны. Агитационное значение переговоров дошло до своего апогея; с поражением широкого массового народного движения и разгулом реакции внутри, больших успехов в данный период уже нельзя было добиться; с другой стороны, у германского правительства, и особенно военной части его, все более побеждало убеждение будто российская делегация не желает мира, но хочет только использовать переговоры в целях агитации; отношения все более обострялись, политическая атмосфера сгущалась и назревал разрыв.

С первых же слов российские делегаты заявили, что они пришли дать миру мир и только во имя этого мира начали переговоры с Германией и предлагают перемирие. Перемирие было создано, к сожалению, опять только русско-германское (и ее союзников) перемирие. Перерыв этот был использован, чтобы еще раз воздействовать на народы Антанты. Народы были слишком слабы, а быть может, недостаточно решительны, чтобы заставить свои правительства принять участие в переговорах, но английские и американские и, частью, французские рабочие приветствовали инициативу российских революционеров и обещали свое воздействие. Правительства Антанты безмолствовали. Необходимо было продолжать свою политику и поэтому были начаты переговоры о мире.

И здесь, опять-таки, российские делегаты в первой же своей декларации заявили, что они стремятся к всеобщему миру, к миру без аннексий и контрибуций, с признанием права всех народов на свободное самоопределение. В полном согласии с «Декретом о мире» эта декларация вкладывала конкретное содержание в общую формулу демократического мира.

Конечно, российские делегаты никогда не питали иллюзий, что германский или какой-то империализм может воспринять и признать это конкретное содержание, может осуществить и провести в жизнь идеи и идеалы российской революции, но к этому и не стремились: через головы германских министров и генералов российские революционеры обращались к народам, и настолько велика была сила революционных идей, что даже германские империалисты не посмели открыто отвергнуть русских требований. В своей декларации германские представители признали мир без аннексий и контрибуций и право наций на самоопределение. Последнее право было признано только для народов, населяющих территории, завоеванные в нынешнюю войну. Русская делегация в ответной декларации отметила это противоречие и подвергла германский ответ подробной и внимательной критике. Но в высшей степени важен был тот факт, что Германия, хотя бы внешне и чисто фразеологически, все же приняла лозунги российской революции.

Можно было заранее предполагать, что при конкретном приложении принятых ею принципов Германия постарается придать им совершенно иное толкование, но велико было значение самого факта, что впервые за всю войну были открыто провозглашены цели войны и дана была программа, на почве которой могло состояться соглашение и, во всяком случае, могли начаться общие мирные переговоры.

В интересах той борьбы за всеобщий мир, которую вела Россия, необходим был перерыв в русско-германских переговорах и последнее обращение к государствам Антанты с предложением принять участие в мирных переговорах на основе уже определившейся платформы.

Это было сделано. Со стороны Англии, Франции и Америки ответа, прямого ответа не было. Косвенный ответ был дан в той критике, которой во всем мире подвергся как русский проект, так и германский ответ на него.

Два пути открывались перед российской революцией; две возможности были для продолжения политики «ставки на мировую революцию».

Можно было аппелировать к германскому народу, можно было доказать, что приняв словесно российские революционные принципы, германское правительство и не думает отказываться от своих империалистических планов и аннексионистских вожделений. Можно было доказать, что германское правительство своим ответом от 25-го декабря (см. ниже — /И-R/) попыталось обмануть свой собственный народ совместно с российскими революционерами, на словах провозгласить мир без аннексий и контрибуций, с признанием права за народами на самоопределение, а на деле рассчитывая подвести под тем или иным соусом и аннексии и контрибуции и, по-прежнему, насилуя волю и свободу не только малых, но и больших народов.

Когда читалась декларация, провозглашающая прекращение войны со стороны России, все чувствовали, что развертывается один из важнейших актов тяжелой исторической драмы. Делегаты Четверного союза, очевидно, предполагали, что после декларативных революционных заявлений русская делегация примет предлагаемые условия мира, но когда было заявлено, что мира Россия не подпишет, наступила полная растерянность.

Лозунг: «ни войны, ни мира» облетел весь мир и повсюду, кроме Центральной Европы, был принят с восторгом. Германия, по-видимому, сначала не намерена была продолжать войны с Россией; оставалась полная возможность мирных сношений и комиссионных переговоров, возможность которых учитывала и советская дипломатия. Но затем в Германии, как и всегда, одержала верх военная партия, для которой совершенно нетерпимо было заявление русских, что Россия возвращает пахаря на его поле, рабочего к его станку и всех российских граждан к их мирным занятиям, и которая считала необходимым «завоевать себе мир на Востоке».

Германские полчища без всякого предупреждения двинулись на безоружную и беззащитную Россию. Ввиду указанных причин полного непонимания со стороны русского народа, что представляет собою чужеземное иго, — им не было оказано сопротивления. Поход Германии на Россию был скорее парадным маршем, нежели военным наступлением. Но результаты этого похода сказались весьма быстро: повсюду, где ступала нога германского солдата, вводились прежние царские порядки и расстреливались или вешались российские революционеры; у мирного населения отбиралось последнее его достояние и вскоре весь край был объят резко воинственным настроением вместо прежнего миролюбия и веры в германский демократизм и свободолюбие.

Но Россия велика; ясно было, что население, живущее далеко от германской оккупации, не скоро еще поймет и осознает всю тяжесть немецкого военного сапога. Если бы в этот момент велась война с Германией, то заранее надо было бы базироваться не на Урале даже, но на Омске или Иркутске, заранее надо было бы считаться с потерей не только Петрограда и Москвы, но и Казани и Челябинска.

Несомненно, что если бы продолжена была политика, проводимая до сего, если бы последовательно проводилась «ставка на мировую революцию», то мира, Брестского мира, ни в коем случае нельзя было принимать даже и теперь. Германские пролетарии не дрогнули, когда их вели в поход против русской революции, они не остановились и тогда, когда им пришлось впоследствии сыграть роль палачей украинской и финляндской свободы. Но если бы истекающая кровью русская революция, со всех сторон окруженная только врагами, теснимая германским империализмом, отступала за Урал и дальше, но все же не сдавалась бы; если бы в тылу у германских войск, как это можно было заранее предвидеть, подымалось восстание разбитых, но не раздавленных и не униженных российских революционных рабочих и крестьян, тогда должна была бы призадуматься даже германская армия, тогда опустился бы поднятый меч даже германского солдата, ибо тогда, наконец, ясно было бы, что это не война, но — революция; тогда ясно было бы, что германскую армию заставляют принять участие в гражданской войне и в этой войне стать на сторону угнетателей против угнетенных, эксплуататоров против эксплуатируемых, капиталистов против пролетариев. И если бы тогда германская армия, наполовину состоящая из рабочих и, быть может, на треть из социал-демократов, не поняла своего классового долга, не вспомнила о своем красном знамени пролетарского интернационализма, — законно было бы утверждение, что германский народ неспособен вообще на революционную борьбу, что это какой-то выродок среди народов, что, наконец, это — рабы, не заслужившие свободы. Но этого не могло быть…

Такая тактика не подкапывала Советской власти внутри России, ибо ненависть народная направлялась бы против немецких пришельцев-насильников но не против Советского Правительства, под натиском врага вынуждаемого отступать все глубже на Восток.

Если бы Советское Правительство рискнуло вести войну с Германией на старых основах и объявило всеобщую обязательную мобилизацию только что демобилизовавшейся армии, это, несомненно, могло бы стать очень опасным и могло бы свалить Советскую власть. Но об этом никто не думал; ясно было заранее, что нельзя принудить воевать народ, не желавший войны, смертельно уставший после почти 4-летней бойни, а добровольческая армия, конечно, не в состоянии была вести правильную современную войну против такого серьезного врага, как Германия. Речь поэтому могла идти не о продолжении войны, но о новой гражданской войне, о революции, направленной против чужой власти, о восстании народа в защиту отвоеванных у своей старой власти свобод. И это именно и было бы логическим и последовательным проведением намеченной в Бресте и там проводимой политики.

Позднейшее развитие событий доказало правильность предположения. Германия не удовлетворилась даже теми выгодами, которые давал ей Брестский договор, и не считалась с ними. Наступление на Советскую Россию продолжалось, один за другими отторгались от России экономические и стратегические пункты, по тем или иным причинам выгодные или необходимые империалистической Германии; живое тело России разрезалось по частям, и вопрос шел уже не о самоопределении малых народов, а о существовании великого российского народа.

Политика «передышки» и отсутствие сильной армии исключали возможность вооруженного противодействия этой германской политике — и войны и мира, но тех уступок, которых можно было бы добиться от Германии раньше, во время мирных переговоров, можно было добиться и теперь дипломатическим путем и работами в комиссиях.

Политика уничтожения России по самому существу своему бессмысленна и не могла иметь серьезных сторонников даже внутри самой Германии; политика изолирования России, лишения ее выходов к морям, замыкания в железном кольце искусственно созданных и насильственно отторгнутых от России буферных государств, находящихся под влиянием Германии и постольку стоящих вне германской империи, поскольку они лишены избирательного права в общеимперский рейхстаг, — эта политика настолько близорука, что имеет много серьезных врагов даже внутри самой Германии. Мало-мальски дальновидным политикам ясно, что нельзя уничтожить многомилионный народ, нельзя лишать его возможности существования и невыгодно для Германии создавать себе из России наследственного врага, порождать и культивировать идею реванша в русском народе.

С другой стороны, истощенная войной Германия и особенно Австрия в сильнейшей мере зависят от российского сырья, и более разумным германским и австрийским промышленникам вполне ясно, что они могут больше получить от России мирным путем, нежели военными действиями, вызывая в России всенародное восстание и доводя руский народ до такого отчаяния, когда он готов будет все уничтожить и превратить пол-России в пепел и груду развалин для того только, чтобы ничего не дать Германии и Австрии.

Такие борющиеся внутри Германии интересы диктуют советской дипломатии необходимость и создают возможность постоянно выбирать ту линию, которая является в каждый данный момент наиболее выгодной для России.

Стремление Германии противодействовать вступлению России в войну на стороне Антанты и противоположное стремление Антанты втянуть опять Россию в эту войну создают для Советского Правительства положение между двух огней и диктуют советской дипломатии необходимость лавирования на этом лежащем между двух огней маленьком пространстве.

Таким образом, фактическое соотношение мировых сил и принятая Советским Правительством политика «передышки» вполне определенно намечают общее направление внешней политики Советской России во втором, после-брестском периоде.

Но проведение и осуществление этой политики есть уже дело не прошлого, а настоящего, и об этом придется говорить впоследствии.

Июнь 1918 г.

А. Иоффе.

Приложения

Декрет о мире,

принятый на заседании Всероссийского Съезда Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов

26 октября (8 ноября по н. ст.) 1917 г.

Рабочее и крестьянское Правительство, созданное революцией 24-25 октября и опирающееся на Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.

Справедливым демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, — миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, — таким миром Правительство считает намедленный мир без аннексий (т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.

Такой мир предлагает Правительство России заключить всем воюющим народам немедленно, выражая готовность делать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги, впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций.

Под аннексией или захватом чужих земель Правительство понимает, сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности, всякое присоединение к большому и сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет.

Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию — все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партии или возмущениях и восстаниях против национального гнета — не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войск присоединяющей или вообще сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, т.е. захватом и насилием.

Продолжать эту войну из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные и слабые нации, Правительство считает величайшим преступлением против человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно подписать условия мира, прекращающие эту войну на указанных равно справедливых для всех без изъятия народностей условиях.

Вместе и тем Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанные условия мира ультимативными, т.е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны при предложении условий мира.

Тайную дипломатию Правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести открыто все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немеделенно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 года. Все содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов, Правительство объявляет безусловно и немедленно отмененным.

Обращаясь с предложением к правительствам и народам всех стран начать немедленно открытые переговоры о заключении мира, Правительство выражает со своей стороны готовность вести эти переговоры как посредством письменных соглашений, по телеграфу, так и путем переговоров между представителями разных стран или на конференции таковых представителей. Для облегчения таких переговоров Правительство назначает своего полномочного представителя в нейтральные страны.

Правительство предлагает всем правительствам и народам всех воюющих стран немедленно заключить перемирие, причем со своей стороны считает желательным, чтобы это перемирие было заключено не меньше, как на три месяца, т.е. на такой срок, в течение которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с участием представителей всех без изъятия народностей или наций, втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и созыв полномочных собраний из одних представителей всех стран для окончательного утверждения мира.

Обращаясь с этим предложением мира к правительствам и народам всех воюющих стран, временное рабочее и крестьянское Правительство России обращается также и в особенности к сознательным рабочим трех самых передовых наций человечества и самых крупных участвующих в настоящей войне государств — Англии, Франции и Германии. Рабочие этих стран оказали наибольшую услугу делу прогресса и социализма и великие образцы чартистского движения в Англии, ряд революций, имевших всемирно-историческое значение, совершенных французским пролетариатом, наконец, в геройской борьбе против исключительного закона в Германии и образцовой для рабочих всего мира длительной, упорной, дисциплинированной работе создания массовых пролетарских организаций Германии. Все эти образцы пролетарского героизма и исторического творчества служат нам порукой того, что рабочие названных стран помнят лежащие на них теперь задачи освобождения человечества от ужасов войны и ее последствий, — ибо эти рабочие всесторонней решительной и беззастенчиво энергичной деятельностью своей помогут нам успешно довести до конца дело мира и, вместе с тем, дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения от всякого рабства и всякой эксплуатации.

Декларация русской делегации об основах общего мира оглашенная 8 (21) декабря 1917 года.

Российская декларация исходит из ясно выраженной воли народов революционной России добиться скорейшего заключения всеобщего демократического мира. Делегация полагает, что единственными принципами такого мира, для всех одинаково приемлемыми, являются принципы, выраженные в Декрете о мире, единогласно принятом на Всероссийском Съезде Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов и подтвержденном на Всероссийском Крестьянском Съезде.

Декрет этот гласит: справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войною рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, — миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне, Русское Правительство считает немедленный мир без аннексий, т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей и без контрибуций. Под аннексией или захватом чужих земель Правительство понимает, сообразно правовому сознанию демократии вообще, и трудящихся классов в особенности, всякое присоединение к большому и сильному госудству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация, независимо, наконец, от того, в Европе ли или в далеких заокеанских странах эта нация живет. Если какая бы то ни была нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию, — все равно выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партии или в возмущениях и в восстаниях против национального гнета, — не предоставляется права, свободным голосованием, при полном выводе войск присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией или захватом и насилием. Продолжать эту войну из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности, Правительство считает величайшим преступлением против человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех без изъятия народностей, условиях.

Исходя из этих принципов, Российская делегация предлагает положить в основу мирных переговоров нижеследующие шесть пунктов:

Первое: не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время войны территорий. Войска, оккупирующие эти территории выводятся оттуда в кратчайший срок.

Второе: восстанавливается во всей полноте политическая самостоятельность тех народов, которые во время настоящей войны были этой самостоятельности лишены.

Третье: национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, гарантируется возможность свободно решить вопрос о своей принадлежности к тому или другому государству или о своей государственной самостоятельности путем референдума. Этот референдум должен быть организован таким образом, чтобы была обеспечена полная свобода голосования для всего населения данной территории, не исключая эмигрантов и беженцев.

Четвертое: по отношению к территориям, сообитаемым несколькими национальностями, права меньшинств ограждаются специальными законами, обеспечивающими им культурно-национальную самостоятельность и, при наличности фактической к тому возможности, административную автономию.

Пятое: ни одна из воюющих стран не обязана платить другим странам так называемых «военных издержек». Взысканная уже контрибуция подлежит возвращению. Что касается возмещения убытков частных лиц, то оно должно быть произведено из международного фонда.

Шестое: колониальные вопросы решаются при соблюдении принципов, изложенных в пунктах 1, 2, 3, и 4.

В дополнение к этим пунктам русская делегация предлагает договаривающимся сторонам признать недопустимым какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как-то: экономический бойкот, подчинение в хозяйственном отношении одной стороны другой при помощи навязанного торгового договора, сепаратные таможенные соглашения стесняющие свободу торговли третьих стран, морскую блокаду не преследующую непосредственно военных целей.

Вот те основные принципы, одинаково для всех приемлемые, без признания которых, делегация Российской Республики не представляет себе возможности заключения всеобщего мира.

Ответная декларация делегаций Четверного Союза оглашенная 12 (25) декабря 1917 г.

Союзные Державы исходят из ясно выраженной воли своих правительств и народов как можно скорее добиться заключения общего справедливого мира. Делегации союзников, в полном согласии с неоднократно высказанной точкой зрения своих правительств, полагают, что основные положения русской декларации могут быть положены в основу переговоров о таком мире. Делегации Четверного Союза согласны немедленно заключить общий мир без насильственных присоединений и без контрибуций. Они присоединяются к Русской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей. Государственные деятели Союзных Правительств в программных заявлениях неоднократно подчеркивали, что ради завоеваний Четверной Союз не продлит войны ни на один день. Этой точки зрения правительства союзников все время придерживались неуклонно; они торжественно заявляют о своем решении немедленно подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных равно справедливых для всех без исключения воюющих держав условиях. Необходимо, однако, с полной ясностью указать на то, что предложения Русской делегации могли бы быть осуществлены лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы, без исключения и без оговорок, в определенный срок, обязались точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия. Договаривающиеся теперь с Россией державы Четверного Союза не могут,конечно, ручаться за исполнение этих условий, не имея гарантии в том, что союзники России, с своей стороны, признают и исполнят эти условия, честно и без оговорок, также и по отношению к Четверному Союзу. Исходя из этих принципов, мы, по поводу шести пунктов, которые по предложению Русской делегации должны быть положены в основу переговоров имеем заявить следующее:

К п. 1: В планы и намерения Союзных Держав не входит насильственное присоединение захваченных во время войны территорий. Условия о выводе войск, ныне занимающих оккупированные территории, должны быть определены в мирном договоре, если ранее не будет достигнуто соглашение об отозвании из тех или других мест.

К п. II: В намерения союзников не входит лишение политической самостоятельности тех народов, которые утратили эту самостоятельность во время настоящей войны.

К п. III: Вопрос о принадлежности к тому или другому государству национальных групп, не имеющих политической самостоятельности, по мнению держав Четверного Союза, не может быть решен международно. Он в каждом отдельном случае должен быть решен самим государством вместе с его народом, путем, предусмотренным данной конституцией.

К п. IV: Равным образом, согласно заявлениям государственных деятелей Четверного Союза, ограждение прав меньшинства составляет существенную часть права на самоопределение народов, которое должно осуществляться путем конституции. Правительства союзников проводят в жизнь также и этот принцип повсюду, где это практически осуществимо.

К п. V: Союзные Державы неоднократно указывали на возможность взаимного отказа не только от возмещения военных издержек, но и от возмещения причиненных войной убытков. Согласно с этим принципом, каждой из воюющих держав пришлось бы нести только расходы за своих подданных, попавших в военный плен, а также за убытки, причиненные на собственной территории частным лицам, подданным противника, насильственными деяниями, нарушившими международное право.

Предложенное Российским Правительством создание особого фонда для этих целей может подлежать обсуждению лишь в том случае, если другие воюющие державы примкнут к переговорам до истечения известного срока.

К п. VI: Из четырех Союзных Держав одна лишь Германия владеет колониями. Германская делегация, в полном согласии с русскими предложениями по этому поводу, заявляет следующее:

«Возврат насильственно захваченных во время войны колониальных территорий составляет существенную часть германских требований, от которых Германия ни в коем случае не может отказаться. Равным образом, германским намерениям соответствует русское требование о немедленной очистке таких оккупированных противником территорий. Имея в виду природу Германских колоний, осуществление права самоопределения на этих территориях, помимо раньше высказанных принципиальных сображений, в формах, предложенных Русской делегацией, в настоящее время представляется практически невозможным. То обстоятельство, что в германских колониях туземцы, несмотря на величайшие затруднения и при минимальных шансах на победу в борьбе с противником во много раз более сильным, пользующимся неограниченным подвозом с моря, в самых тяжелых положениях оставались верны до смерти своим германским друзьям может служить доказательством их привязанности и их решимости непременно сохранить принадлежность к Германии, — доказательством, своим значением и весом далеко превосходящим какое бы то ни было изъявление народной воли. Предложенные Русской делегацией, в связи с означенными шестью пунктами, принципы для руководства при воссоздании хозяйственных отношений всецело одобряются делегациями Союзных Держав, всегда отрицавших всякое насилие в области экономической жизни и усматривающих в восстановлении урегулированных хозяйственных отношений, отвечающих интересам всех причастных народов, одно из важнейших условий для подготовки и выработки дружественных отношений между державами, ведущими в настоящее время войну.

Русская ответная декларация оглашенная 12-25 декабря 1917 года.

Заслушав ответ делегации Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции на свои предложения, Российская делегация с удовлетворением констатирует, что провозглашенные Российской Революцией принципы всеобщего демократического мира без аннексий восприняты народами Четверного Союза, и, что Германии и ее союзникам чужды планы каких-либо территориальных захватов и завоеваний, равно, как и стремление уничтожить или ограничить политическую самостоятельность какого-либо народа. Признавая все огромное значение этого шага вперед на пути к всеобщему миру, Российская делегация не может, однако, не отметить, что признание принципа «мир без аннексий» в ответной декларации держав Четверного Союза находит себе существенные ограничения в пункте 3-ем. Отказ от аннексий есть лишь логическое следствие более общего принципа, а именно, принципа самоопределения национальностей, т.е. права каждой народности самостоятельно решать свою судьбу. Право это существующими конституциями признается, обыкновенно, в весьма ограниченных размерах, если признается вообще, поэтому ссылка на обычный конституционный путь как на средство осуществления названного права фактически уничтожает принцип. Отказываясь от применения права сильного в отношении к территориям, оккупированным в течение настоящей войны, державы Четверного Союза в то же время дают всем противникам немедленного всеобщего мира основание утверждать, что право сильного, после беспримерного кровопролития, тем не менее, сохраняется во всей неприкосновенности, внутри каждого из договаривающихся государств.

Война, выдвинувшая вопрос о государственном существовании мелких и подавленных наций, не может закончиться без того, чтобы попранные права этих наций не были восстановлены. Русская делегация по-прежнему настаивает на том, что эти нации должны в самом тексте мирного трактата, устанавливающего между всеми воюющими мир, получить на основах международного соглашения гарантии того, что их законные права будут оргаждены.

Русская делегация с удовлетворением констатирует заключающееся в п. 5-м признание принципа «без контрибуций». Однако, Российская делегация считает необходимым отметить, что вознаграждение за содержание военнопленных, являясь одним из видов военных издержек, может на деле превратиться в скрытую контрибуцию.

Подтверждая, что международный фонд должен быть результатом взаимного соглашения всех воюющих держав, Российская делегация настаивает на том, что средства этого фонда должны быть употреблены на возмещение убытков частных лиц, пострадавших от военных действий.

Российская делегация не видит противоречия с заявленными ею принципами в том, что Германские колонии, занятые войсками воюющих с Германией держав, были очищены этими войсками, и что было уничтожено введенное в них во время войны новое управление. Однако Российская делегация указывает, что факт участия какого-либо народа в военных действиях отнюдь не может лишить его права открытого волеизъявления. Трудности, могущие возникнуть при проведении этого принципа в колониях, подлежат детальному обсуждению в специально созданных для этой цели комиссиях.

В ответ же на заявление Германии и союзных ей держав о приемлемости для них основных положений Русской декларации, как основы для общих переговоров о мире, Российская делегация считает необходимым тут же заявить, что она, в свою очередь, несмотря на указанные выше разногласия, полагает, что заключающееся в декларации держав Четверного Союза открытое заявление об отсутствии с их стороны каких-либо агрессивных планов дает фактическую возможность немедленно приступить к переговорам о всеобщем мире между всеми воюющими странами.

Поэтому, Российская делегация предлагает 10-ти дневный перерыв с 12 часов ночи с 22-го на 23-е декабря 1917 года до 10 часов вечера 4-го января 1918 года нового стиля, с тем, чтобы народы, правительства которых не примкнули еще к ведущимся переговорам о всеобщем мире, имели возможность достаточно ознакомиться с устанавливаемыми ныне принципами такового мира. По истечение указанного срока, переговоры должны быть возобновлены, независимо от того, присоединятся ли к переговорам другие воюющие державы и в каком числе.

Русская декларация оглашенная 10 февраля 1918 года

Наступил час решения. Народы ждут с нетерпением результатов мирных переговоров в Брест-Литовске. Народы спрашивают себя — будет ли иметь конец это беспримерное самоистребление человечества, вызванное своекорыстием и властолюбием правящих классов всех стран? Война давно перестала быть для обоих лагерей — если вообще была — оборонительной войной. Когда Великобритания завладела африканскими колониями, Багдадом и Иерусалимом, то это не оборонительная война, и когда Германия оккупирует Сербию, Бельгию, Польшу, Литву и Румынию и захватывает Моонзундские острова, то это не оборонительная война. Это борьба за раздел мира. Теперь это яснее, чем когда бы то ни было.

В этой чисто империалистической войне, где притязания имущих классов явно и открыто оплачиваются человеческой кровью, мы не хотим более принимать участия. Мы с одинаковой нетерпимостью относимся к империализму обоих лагарей, и мы не согласны проливать кровь наших солдат в защиту интересов одного лагеря против другого.

В ожидании того, мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные, трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, как это сделал наш рабочий народ России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны. Наш солдат — пахарь должен вернуться на пашню, чтобы уже этой весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещика передала в руки крестьянина.

Наш солдат — рабочий дожен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания, и, совместно с пахарем, строить новое социалистическое хозяйство.

Мы выходим из войны. Мы извещаем об этом народы и их правительства. Мы отдаем приказ о полной демобилизации всех армий, противостоящих ныне войскам Германии, Австро-Венгрии, Турции, Болгарии. Мы ждем и твердо верим, что другие народы скоро последуют нашему примеру.

В то же время мы заявляем, что условия, предложенные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, в корне противоречат интересам всех народов. Эти условия отвергаются трудящимися классами всех стран, в том числе и Австро-Венгрии и Германии. Народы Польши, Украины, Литвы, Курляндии и Эстляндии считают эти условия насилием над своей волей. По отношению к русскому народу, эти условия означают постоянную угрозу. Народные массы всего мира, руководимые политическим сознанием или нравственным инстинктом, отвергают эти условия. В ожидании того дня, когда трудящиеся всех стран установят свои собственные нормы мирного сожительства и дружеского сотрудничества народов, мы отказываемся санкционировать те условия, которые германский и австро-венгерский империализм мечем пишет на теле живых народов. Мы не можем поставить подписи русской революции под условия, которые несут с собою гнет, горе и ожесточение миллионов существ.

Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они творят свое дело открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора. В связи в этим мы передаем объединенным делегациям заявление:

«Именем Совета Народных Комиссаров Правительства Российской Федеративной Республики, настоящим доводим до сведения правительств и народов воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия объявляет с своей стороны состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным.

Российским войскам отдается одновременно приказ полной демобилизации по всем линиям фронта».

Декларация оглашенная Русской Мирной Делегацией на заседании 3 марта

Перед подписанием мирного договора

Рабочее и Крестьянское Правительство Российской Республики, нападением германских войск на заявившую о прекращении войны и демобилизовавшую свою армии Россию, вынужденное принять предъявленный Германией ультиматум, заявило об этом 24 февраля и делегировало нас для подписания этих насильственно навязываемых нам условий.

Бывшие до сих пор в Брест-Литовске переговоры между Россией, с одной стороны, и Германией и ее союзниками, с другой, достаточно наглядно и ясно для всех показали, что так называемый германскими представителями «мир соглашения» в действительности является миром определенно аннексионистским и империалистическим. Теперь брестские условия еще значительно ухудшены. Мир, который ныне заключается здесь в Брест-Литовске, не есть мир, основанный на свободном соглашении народов России, Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Это мир, который продиктован с оружием в руках. Это мир, который стиснув зубы, должна принять революционная Россия. Это мир, который, под предлогом «освобождения» российских окраин, на деле превращает их в немецкие провинции и лишает их права на свободное самоопределение, признанное за ними рабочим и крестьянским правительством России. Это мир, который под предлогом восстановления порядка оказывает в этих областях вооруженную поддержку угнетающим классам против трудящихся и помогает вновь возложить на эти последние ярмо угнетений, сброшенное русской революцией. Это мир, который возвращает землю помещикам и вновь гонит в кабалу рабочих к фабрикантам и заводчикам. Это мир, который надолго навязывает трудовому народу России в еще более ухудшенном виду старый торговый договор, заключенный в 1904 г. в интересах германских аграриев, и в то же время обеспечивает германской и австро-венгерской буржуазии уплату процентов по обязательствам царского правительства, от которых отказалась Революционная Россия. Наконец, как бы для вящего подчеркивания ярко классового характера германского вооруженного натиска, германский ультиматум пытается зажать рот русской революции, запрещая агитацию, направленную против держав Четверного союза и их военных властей.

Но этого мало. Все под тем же предлогом водворения порядка Германия силой оружия занимает области, населенные чисто русским населением, и устанавливает там режим военной оккупации и возвращения к дореволюционным порядкам. На Украине и Финляндии, Германия требует невмешательства революционной России, в то же самое время активно выступая там на поддержку контр-революционных сил против революционных рабочих и крестьян. На Кавказе, в прямое нарушение формулированных самим же германским правительством в ультиматуме от 21 февраля условий, Германия отторгает в пользу Турции ни разу не бывшие завоеванными во время войны турецкими войсками области Ардагана, Карса и Батума, вне всякого сообразования с подлинной волей населения этих областей.

Самые откровенные и насильственные территориальные захваты, овладение важнейшими стратегическими пунктами, могущие иметь только одну цель — подготовку нового наступления на Россию и защиту капиталистических интересов против рабочей и крестьянской революции — вот истинные цели, которым служит наступление германских войск, предпринятое 18 февраля без 7-дневного предупреждения, обусловленного договором о перемирии, заключенным между Россией и державами Четверного союза 15 декабря 1917 г.

Это наступление не было остановлено несмотря на заявление Совета Народных Комиссаров о принятии им условий, формулированных в германском ультиматуме от 21 февраля. Это наступление не было остановлено, несмотря на возобновление работ мирной конференции в Брест-Литовске и на официальный протест, заявленный русской делегацией. Тем самым, все условия мира, предложенные Германией и ее союзниками, превращаются целиком в ультиматум, предъявленный России и поддерживаемый со стороны составителей этого мирного договора угрозой непосредственного, вооруженного насилия.

Но при создавшемся положении Россия не имеет возможности выбора. Демобилизовав свои войска, Русская Революция таким образом передала свою судьбу в руки германского народа.

Русская делегация в Брест-Литовске в свое время открыто заявляла, что ни один честный человек не поверит, будто война против России может быть теперь оборонительной. Германия перешла в наступление. Под лозунгом установления порядка, но в действительности — для удушения Российской Рабоче-Крестьянской Революции, в интересах мирового империализма, германскому милитаризму в настоящее время удалось двинуть войска свои против рабочих и крестьянских масс Российской Социалистической Республики. Германский пролетариат оказался еще не в силах остановить этот натиск. Мы ни на минуту не сомневаемся, что это торжество империализма и милитаризма при международной пролетарской революции окажется лишь временным и преходящим.

В нынешних условиях Советское Правительство Российской Республики, предоставленное только своим собственным силам, не может противостоять вооруженному наступлению германского империализма и, во имя спасения революционной России, вынуждено принять предъявленные ему требования.

Мы уполномочены нашим Правительством подписать мирный договор. Вынужденные, несмотря на заявленный нами протест, вести переговоры в совершенно исключительной обстановке военных действий, не встречающих противодействия с Русской стороны, мы не можем подвергать дальнейшему расстрелу отказавшихся от продолжения войны русских рабочих и крестьян.

Мы открыто заявляем перед лицом рабочих, крестьян и солдат России и Германии, перед лицом трудящихся и эксплуатируемых классов всего мира, что мы принуждены принять продиктованный нам более сильной в настоящее время стороной ультиматум и подписываем немедленно предъявленный ультимативный мирный договор, отказываясь от всякого его обсуждения.