Карл Либкнехт.
«Известия», 19 января 1919 г.
(Беседа с тов. Иоффе)
На просьбу нашего сотрудника, обращенную к товарищу Иоффе, поделиться своими воспоминаниями о павшем от предательской руки вожде германского пролетариата Карле Либкнехте, товарищ Иоффе в краткой беседе сообщил:
— Мои первые личные воспоминания о Карле Либкнехте относятся к 1903 году. В то время он не был еще признанным вождем германского пролетариата — он имел адвокатскую контору, которой впрочем занимался очень мало. Все свое время он отдавал русским товарищам, к которым подходил своим пылким темпераментом, вечной жаждой живого дела, жаждой боя. Характерны для Либкнехта его симпатия в то время к русским. Эта любовь к русским товарищам, громадный интерес к их делам, Карл передал и своему шестнадцатилетнему сыну Вильгельму (по сведениям теперь тоже арестованному), который в русском посольстве часами, неподвижный, как статуя, сидел, выслушивая рассказы о русской революции и восторженно говорил затем: «недаром я большевик». Однако, революция не была только романтизмом для Либкнехта — он вкладывал пламенное желание достижения цели, вкладывал душу в работу создания германской революции — и когда она разгорелась, он сам стал душою ее.
— Расскажите, пожалуйста, о его возвращении в Берлин.
— Товарищи, встречавшие его, рассказывают, что поезд еще не остановился перед тысячной толпой публики, окруженной со всех сторон жандармами, как Либкнехт протянул с площадки руку и крикнул: «Долой Гогенцоллернов!» На ломовой телеге среди окружавших его рабочих он прямо с вокзала подъехал к русскому посольству и здесь произнес пламенную речь: «Тут находится представительство первой в мире страны, где правят рабочие и крестьяне. Они уже сделали свою революцию. Рабочие Германии, дело теперь за вами»… И дело действительно закипело. После нескольких конференций с русскими коммунистами он стал всецело на нашу точку зрения. Началась деятельная работа по подготовке восстания. Эта работа велась и раньше, когда Либкнехт еще сидел в тюрьме, но теперь все стало как-то живее. Либкнехт никому не давал покоя. Он всех торопил, как будто предвидел, что ему недолго осталось жить. Совершенно несомненно, что спартаковские выступления, предшествовавшие революции, произошли в значительной степени под давлением Либкнехта. Он тогда уже склонялся к идее организационного разрыва с независимцами и перемены названия партии в коммунистическую. В ногу работал он с нами во время нашего пребывания в Берлине, но остался верен себе и общему делу и после нашего изгнания. После революции он резко отклонил предложение независимцев соглашения с социал-предателями, он объявил себя врагом их и поднял против них знамя честной битвы.
— Как отразится утрата такого борца, как Либкнехт, на движении германского пролетариата?
— Революция делается не вождями и не отдельными лицами, как бы гениальны они ни были. Среди спартаковцев и теперь есть много старых вдумчивых и преданных товарищей, так же как Либкнехт, давно работающих и правильно смотрящих на дело. Но живое сердце вырвано; Либкнехт был единственный не только своим беззаветным революционным мужеством, своей способностью идти навстречу опасности, увлекая за собой массы — он был действительно единственным у немцев своим темпераментом, кипучестью. Он был знаменем, он был народным трибуном, пламя речей которого, вера в правоту, делало из небольшой группы Спартака партию, вокруг которой объединялся весь революционный пролетариат. Этой живой воды германского рабочего движения больше нет. Но ею уже окроплены многие. Мертвый Либкнехт все же остается сердцем и душою движения. Рабочий, который знал и слышал Либкнехта, не забудет его. И гибель врагов в том, что вместе с чувством глубокого горя встает чувство жажды мести, и Либкнехт мертвый, как раньше живой, зовет по-прежнему к смертному последнему бою.