В ночь на 25-е октября.
«Красноармеец» № 78, ноябрь 1925 г.
Восемь лет революции. Столько писалось, говорилось об Октябрьских днях, что, казалось бы, все события, все эпизоды Октябрьского переворота уже рассказаны, взвешены, оценены. И, тем не менее, настоящая строгая историческая оценка еще впереди, ибо она недоступна современникам, участникам этих событий, и должна быть сделана последующими поколениями. А многие эпизоды настолько живы, что сколько бы о них ни писалось, они всегда останутся интересными.
Один из таких эпизодов особенно врезался мне в память, не только ввиду его самобытности, но, главным образом потому, что в нем одном отражаются наиболее характерные особенности этого грандиозного переворота.
Величайшие исторические события обыкновенно кажутся очень простыми.
И Октябрьское восстание в ночь с 24 на 25 октября (по старому стилю) в Ленинграде, послужившее началом всероссийскому и передавшее власть в руки рабочих и крестьян, — нам, участникам его, тоже показалось чрезвычайно простым. Как известно, оно произошло почти бескровно, почти без единого выстрела. Правда, вожди революции и тогда понимали, что так долго продолжаться не будет, и т. Ленин неустанно твердил всем ходившим именинниками: «Погодите радоваться, буржуазия так легко не сдастся. Будет еще очень много крови. Революции в белых перчатках не делаются. У кого нервы слабые, лучше сейчас уходите».
Предсказания т. Ленина очень скоро сбылись, но сначала казалось, что ничего этого не будет.
Считавшиеся верными Временному правительству полки и даже юнкерские и прапорщицкие школы при столкновении с революционными солдатами и рабочими отказывались стрелять; они либо переходили на сторону революции, либо возвращались обратно в свои казармы.
Стреляли запершиеся в Зимнем Дворце и охранявшие Временное правительство одни лишь женские батальоны, причем убитые были на стороне восставших, а не на стороне женщин.
Сопротивление женских батальонов было скоро сломлено; Зимний Дворец был взят, Временное правительство (за исключением тех министров, которые успели скрыться) было арестовано; женские батальоны были разоружены и размещены под охраной за городом. Вся власть была в руках Военно-Революционного Комитета.
Вокруг женских батальонов распространялись всякие ужасные небылицы, быстро разраставшиеся в настоящие легенды.
Чтобы очернить революцию, враги ее писали о самых невероятных насилиях, будто бы совершаемых над разоруженными женщинами. Особенно шумела по этому поводу иностранная печать.
Мы в Военно-Революционном Комитете, даже не имея времени проверить правильность всех этих слухов, но глубоко убежденные в полной вздорности их, широко выдавали иностранным корреспондентам разрешения на посещение женских батальонов, но под условием писать правду о том, что они увидят и услышат. И вскоре более честные из этих корреспондентов стали опровергать ими же выдуманные небылицы. Интерес к женскому батальону, однако, тем не менее не прекращался.
В момент перехода власти Военно-Революционному Комитету в Ленинграде перестали действовать все существовавшие до сего административные органы. Но миллионный город тем не менее, конечно, продолжал жить своей жизнью: люди приезжали и уезжали (особенно много уезжало в первые дни революции иностранцев), женились и разводились, умирали и рождались, и так как некуда было идти, то все со своими нуждами шли в ВРК. Народу у нас бывало тьма-тьмущая. С третьего этажа Смольного, где находилось помещение ВРК, хвост просителей тянулся по всем лестницам и через двор на улицу; в нашей комнате было настоящее «столпотворение вавилонское». Мы целыми сутками, не приседая даже, опрашивали приходящих и тут же разрешали их вопросы.
И вот в один из таких моментов слышу кто-то кричит из глубины зала.
— Товарищ Иоффе! Мы делегаты от такой-то части, охраняющей женские батальоны, пришли просить, чтобы нас от этого дела освободили, не такое теперь время, чтобы баб охранять.
— А что же? — спрашиваю — с женскими батальонами делать?
— Не знаем, что хотите, то и делайте, а мы больше охранять не желаем — отвечают.
Масса людей, бывшая в зале, насторожилась. Ведь, так много всякого лганья создано было вокруг этих женских батальонов… У меня мелькнула мысль: «Вот теперь самый подходящий момент показать всем нашим недругам истинную физиономию первой в мире пролетарской революции».
— Вот что — говорю — товарищи, вы посоветуйтесь и решите, что делать с женскими батальонами, а я вам слово дам, что, как вы решите, так оно и будет.
Заявление было рискованное. Всякому, мало-мальски знакомому с событиями, памятно должно быть, какую ненависть питали фронтовики к этим женским батальонам. Керенский, или те, кто подсказал ему это, выдвинул эту идею в период, когда армия уже не могла и не хотела больше воевать; женщины должны были пристыдить мужчин: «раз вы-де мужчины не хотите больше воевать, так мы-де бабы будем спасать отечество»; женские батальоны по этой идее должны были «спасти войну», «поднять дух разлагающейся армии». Понятно, как их ненавидели на фронте, какую жуткую злобу в сердцах вызывало одно появление их. А тут еще всего лишь несколько дней назад в самом Петрограде эти самые женщины одни лишь стреляли в восставших и убили наших товарищей… Это ведь тоже не прощается, во всяком случае, не забывается… И невольно рождалась мысль: «А ну, как сейчас заявят: «Через пятую расстрелять»? Но другая мысль вытесняет эту: «Нет, не может быть! Победившая пролетарская революция благородна, она милостива, быть может слишком даже милостива».
Делегаты отошли к окошку. Шепчутся. В зале мертвая тишина. Все ждут: что-то они сейчас скажут?… Вот опять тот-же голос: «Товарищ Иоффе, решили».
— Что же вы решили? — спрашиваю, как можно спокойнее.
— Переодеть в женское платье и отправить по домам…
Всеобщий веселый смех.
А решение было не только чрезвычайно милостиво, но и самое что ни на есть мудрое.
Лихорадочно стали искать, где же в разоренном Петрограде найти такую массу готового женского платья. И нашли, что в подвалах Смольного, где, как известно, раньше помещался «Институт благородных девиц», его сколько угодно; конечно, в значительной части сшитого на девочек-подростков.
И вот, когда женщины-воины, переодетые в форменное институтское платье, для большинства из них слишком короткое и узкое, проходили по улицам Петрограда, являя собой совсем уж не грозную картину, — вся воинственная затея Керенского разом рухнула.
Революционный Петроград хохотал, и этот здоровый искренний смех навеки убил «великую идею» Керенского.
Этот эпизод лишний раз наглядно показал, как мудра и милостива пролетарская революция.
А потом появился генерал Краснов со своими казаками, затем юнкерское восстание, Каледин, Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, немцы, французы, англичане, американцы, японцы. Началась великая страда трудящихся масс советских республик, полились реки крови, потянулись годы ожесточеннейшей гражданской войны.
Но не на совести революции, а только на ответственности врагов ее эти страдания, океаны крови и моря слез…