Дзержинский
Социал-демократия Польши рождена из великих забастовок, охвативших в 90-е годы польские рабочие районы, и из опыта распада полутеррористической, полузаговорщической первой социалистической партии в Польше, партии «Пролетариат». Рожденная в бою с социал-патриотическим течением в 1893 году, она скоро подверглась массовым арестам и была полностью разгромлена. Легкость, с которой удалось царской полиции ее разгромить, в значительной мере объяснялась тем, что партия насчитывала в своих рядах очень маленькую горсть интеллигенции. Отсутствие интеллигенции объяснялось ее националистическим характером и ярко анти-националистическим направлением молодой рабочей партии, которая с первого дня своего существования выдвинула лозунг единства борьбы и целей польского и русского пролетариата. Арест Ратинского, Весоловского и других социал-демократических работников и отсутствие прилива новых работников из интеллигенции порвали сеть связей, организацию транспорта и т. п.; рабочие кружки были еще чересчур мало самостоятельны, чтобы их можно было наладить. Уцелевшая за границей группа основателей партии — Юлиан Мархлевский, Роза Люксембург, Лео Иогихес Тышка и Адольф Варский — представляла собою группу идеологов, потерявших на известное время непосредственную связь со страной. Эту связь восстановил 23-летний молодой революционер Феликс Дзержинский, бежавший из ссылки. После разгрома 1895—1896 годов только в начале XX века воссоздается, благодаря его усилиям, марксистская интернационалистская социал-демократия Польши и Литвы. Дзержинский является ее зодчим и остается ее душой в продолжение больше 10 лет. Можно сказать, что социал-демократия Польши и Литвы — предшественница коммунистической партии Польши как массовая партия — была детищем неутомимых усилий, бесконечного труда Феликса Дзержинского. «Иосиф» — а под этим именем знали его широчайшие круги польских рабочих — был самым любимым из вождей.
Высокий, стройный, с горящими глазами, с порывистой, страстной речью — таким я узнал его осенью 1903 года, когда он приехал на время в Краков, прячась от царских сыщиков и налаживая транспорты воссозданной, главным образом по его инициативе, социал-демократической польской литературы. Он завоевал любовь и уважение не только в среде стариков, но и у молодежи, вступившей впервые в движение, в глазах которой он был окружен ореолом тюрьмы и ссылки, ореолом лучшего организатора партии. К его мнению прислушивались чутко не только Роза, но и жесткий Тышка, имевший большой организационный опыт, соединявший большое марксистское образование с необыкновенной политической чуткостью. Во всех практических вопросах движения мнение Иосифа имело почти решающее значение. Откуда взялся его авторитет? Откуда взялся он сам, этот молодой, строгий к себе, строгий к другим, волнующий и увлекающий всех революционер?
Он родился в Литве, в Ошмянском уезде, в семье мелкого польского помещика, в том же самом уезде, в котором на несколько лет раньше родился Иосиф Пилсудский. Литва была тогда прибита воспоминаниями о Муравьеве-вешателе, воспоминаниями о кровавой расправе царизма в 1863 году. В дворянских домах Литвы жила мысль о тех, которых царский сатрап за участие в восстании казнил или сослал на каторгу. Интеллигентская молодежь лелеяла мысль о борьбе с царизмом за независимость страны. Штаб польской социалистической партии, созданный в последнем десятилетии XIX века, принадлежал в большинстве к молодежи из этих окраинных польских помещиков. Одним из немногих, отказавшихся от пути национализма и вступивших твердым шагом в лагерь международного рабочего движения, был Дзержинский. Это объясняется, по всей вероятности, тем, что, происходя из бедной сравнительно семьи, он ближе присмотрелся к крестьянской литовской массе, ближе присмотрелся к жизни маломестечковых ремесленников и почувствовал себя более связанным с ними, чем с дворянством и его идеалами.
В Литве не было фабричного пролетариата. Были еврейские и польские ремесленники, и среди них 16-летним юношей Дзержинский начал свою работу. Необходимость работы и среди польских и еврейских подмастерьев в стране, в которой крестьянство в большинстве своем было литовским, объясняет международное направление чувств и дум Дзержинского. Он учился социализму на польской и на русской литературе, а для работы среди еврейских рабочих учился по-еврейски. Мы смеялись позже, что в правлении польской социал-демократии, в которой был целый ряд евреев, читать по-еврейски умел только Дзержинский, бывший польский дворянин и католик. Аресты, которым непрерывно подвергался Дзержинский уже в первые годы своей деятельности, позволили ему изучить всю существующую тогда основную литературу социализма, и он вошел в польское движение уже с твердо выработанным мировоззрением. Литература польской социал-демократии, ее орган «Справа работница» («Рабочее дело»), издававшийся в 1894—1895 годах в Париже, попали в его руки позже, когда он уже на основе собственного опыта и собственной работы мысли пришел в основном к тем же самым решениям, к которым пришли наши идеологи. Основой его взглядов была русская марксистская литература. Он, можно сказать, был выражением единства польского и русского рабочего движения.
Но значение его для движения состояло не только в твердости его взглядов, но и в непоколебимой революционной решительности, которую он внес в движение. Окраинное польское дворянство, выросшее в борьбе с татарами, а позже в борьбе с литовским и украинским крестьянством, отличалось искони большой энергией. Оно представляло самый решительный тип польской общественности. Дзержинский, впитавший в себя чуждые этой среде идеи, защищал их с той энергией, с которой польское «крессовое» (окраинное) дворянство защищало свои классовые интересы. Для Дзержинского не существовало никаких затруднений и никаких поражений, как они не существовали для Скшетуских, Володыевских и других героев окраинного польского дворянства, воспеваемых в польских исторических романах. Опасности существовали только для того, чтобы их преодолевать; поражения — только для того, чтобы, изучив совершенные ошибки, ковать заново меч для новых боев. Но если из дворян, переходящих на сторону революционных классов, создавались в большинстве типы «кающихся дворян», то сила революционной мысли, овладевшей Дзержинским, позволила ему полностью слиться с рабочим классом, чувствовать себя его неотделимой частью. Он не был человеком, пришедшим к рабочему классу, идеализирующим рабочий класс. Во время своих долгих нелегальных скитаний он жил у рабочих, ел с ними из одной тарелки, спал в одной кровати, знал их со всеми их историческими недостатками, но и со всем великим, что рождает социализм в рабочем классе. Во все моменты опасности он был убежден, что соберет вокруг себя рабочих, которые его не выдадут, что сумеет воссоздать с ними, при помощи их организацию, что сумеет сколотить снова боевой отряд, который пойдет заново на борьбу, не боясь голода, не боясь холода, не боясь оставить жен и детей, не боясь долгих лет одиночества в каторжной тюрьме Акатуя и в тайге сибирской. Железо его пролетарской идеи выковалось в этой работе среди рабочих в гибкую сталь, и это было то, что внес Дзержинский в польское социал-демократическое движение.
В нелегальной работе, предшествовавшей 1905 году, этот молодой революционер сделался вождем. Когда октябрьский манифест освободил его из заключения в десятом павильоне варшавской крепости, куда он попал в июле 1905 года на массовой партийной конференции, организованной им в лесах около Домбии под Варшавой, то никто уже не питал ни малейшего сомнения, что именно он, Дзержинский, является вождем социал-демократии. В течение нескольких месяцев массового движения до июльского ареста он был пламенем, одушевлявшим всю партию. Кто забудет дни, когда судился военным судом Марцин Каспшак, рабочий созидатель нашей партии, представший перед судом за вооруженное сопротивление при аресте весною 1904 года, в тайной типографии? Город, залитый войсками, массовые аресты. Дзержинский с Ганецким печатают в новой типографии прокламации, призывающие к всеобщей забастовке. Дзержинский отправляется через ряды патрулей лично в рабочие районы и разносит прокламации, привязанные к его телу. Высокий, стройный, с орлиным лицом, он проходит с поднятой головою через шеренги солдат и жандармов, обыскивающих всякого прохожего. Жандарм, которому он посмотрел смело в глаза, не решился его задержать. Таким он жил в воспоминаниях варшавских рабочих долгие годы, жил как легенда о непоколебимом революционере. Когда он попался в Домбии, он заставил товарищей отдать ему все бумаги, которых уже нельзя было уничтожить, чтобы взять на себя всю ответственность. В Домбии арестованных держали под конвоем казаков, но Дзержинский берется немедленно за агитацию среди солдат. Если бы не смена солдат, ему бы удалось подготовить побег.
В качестве организатора после октябрьских событий 1905 года он, как огонь, движется по всей стране, везде укрепляя связь с центром, везде поднимая боевое настроение, везде создавая глубочайшую уверенность, что партия поведет рабочие массы Польши совместно с рабочими всей России на штурм против царизма. На II съезде русской социал-демократической партии социал-демократия Польши и Литвы не вошла в ряды общей русской организации из-за разногласий по национальному вопросу. После раскола на большевиков и меньшевиков партия больше года колебалась в споре между обеими фракциями. Руководящая идеологическая группа партии, близко связанная с западноевропейским движением, склонялась к организационным идеям меньшевиков, которые казались ей более соответствующими опыту международного рабочего движения, чем организационные идеи Ленина. Дзержинский уже к концу 1903 года был близок к большевизму. С конца 1904 года, со времени так называемой земской кампании, Дзержинский горячо добивался скорейшего объединения с большевиками, В 1906 году во всех переговорах с русской социал-демократией он играет решающую роль в делегациях, назначаемых нашим главным правлением. Ленин тогда уже видел в нем ближайшего единомышленника в польской социал-демократии.
Пришли годы контрреволюции. Дзержинский, бежав снова из ссылки, работает бешено в Варшаве над воссозданием организации. Намечаются новые вопросы — борьба с ликвидаторами и отзовизмом. Дзержинский занимает непоколебимую ленинскую позицию борьбы на два фронта. Воссоздавая нелегальную организацию, он одновременно упорно работает над созданием легальной социал-демократической печати. В 1912 году происходит в социал-демократии Польши и Литвы раскол на основе споров части краевых организаций с находящимся за границей идеологическим центром по поводу ряда организационных вопросов. Этот раскол, полный жестокой политической и личной борьбы, стоившей всем ее участникам больших страданий, для Дзержинского представляет сущий ад, ибо, поддерживая основное ядро руководителей польской социал-демократии, он должен был отказаться на известное время от объединения с большевистским центром, от которого политически его ничто не отделяло. Что переживал Дзержинский, оказавшийся незадолго до войны снова за каменными стенами варшавской крепости, а позже на каторге в Орле, он не любил рассказывать. Крушение II Интернационала, разгром партии после великих ее успехов в период «Правды», черная ночь, окутавшая все рабочее движение, эхо войны, доходящее к нему через тюремные решетки, — все это не сломило его ни на одну минуту. Февраль 1917 года застает его снова в боевых рядах большевистской организации неутомимым, полным веры, жажды борьбы за Октябрь. Октябрь встречает его во главе борющихся за свою диктатуру рабочих масс в качестве члена Военно-революционного комитета в Петрограде.
Через великие фабричные города Польши, через Лодзь, Варшаву и угольный Домбровский бассейн, через ссылку и каторгу он пришел к путиловцам и обуховцам и во главе их стал в ряды правительства Союза Советских Республик.
В дни, когда еще шла борьба за Петроград и Москву, Дзержинский создает комиссию для борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Выкованный в пятнадцатилетних боях, Феликс Дзержинский поднимает меч революционной решимости на защиту пролетарской революции. Этот меч опускается с ошеломляющей силой на классового врага, когда тот пытается поднять голову. Днем и ночью сторожит неутомимо верный страж революции, ища врага, преследуя его по пятам, хватая его врасплох. Дзержинский создает организацию революционной бдительности так, как когда-то создавал рабочие организации.
Враги наши создали целую легенду о всевидящих глазах ЧК, о всеслышащих ушах ЧК, о вездесущем Дзержинском. Они представляли себе ЧК в качестве какой-то громадной армии, охватывающей всю страну, просовывающей свои щупальца в их собственный стан. Они не понимали, в чем сила Дзержинского.
Сила Дзержинского была, во-первых, в том, в чем состояла сила большевистской партии, — в полнейшем доверии рабочих масс и бедноты, в уверенности, что Дзержинский есть их карающий меч, их бдительный глаз. Каждый рабочий, каждый бедняк считал своим долгом помогать ЧК в ее великой борьбе в защиту революции. ЧК — это не только были штаты мужественных чекистов, ЧК — это была многомиллионная рабочая масса, бдительная и доносящая о каждом движении врага. Кто не помнит, как во время борьбы с Юденичем был раскрыт заговор начальника штаба петроградской обороны, сносившегося с Юденичем и действовавшего по его указанию. Орудием связи негодяя был старик, натурализованный француз. Дочь его теряет сверток бумаг на улице, обыкновенный красноармеец поднимает уроненные бумаги, развертывает их, видит какие-то чертежи. Он видел уже военные чертежи, подозревает, что дело неладно, арестовывает уронившую бумаги девицу. В руках ЧК главная ячейка юденического шпионажа. Дзержинский рассказывал мне, что арестованный француз на допросе, нахальничая, сказал ему: «Если бы не случай, вы бы меня не поймали!» — «Что же вы ему ответили?» — спрашиваю я Дзержинского. «Если бы не бдительность обыкновенного красноармейца, случайная потеря бумаг вам бы не повредила. А эта бдительность рядового красноармейца не случай, а сила ЧК». Лучших чекистов Дзержинский подбирал из старых рабочих-партийцев, беспрекословно преданных делу пролетарской революции.
Второй источник силы Дзержинского и ЧК была решительность действия, рожденная из железной убежденности его в правоте дела пролетарской революции. Летом 1918 года Дзержинский дает интервью представителям существовавшей тогда еще буржуазной и мелкобуржуазной печати. Они спрашивали его, не допускает ли он, что ЧК может ошибаться и совершать акты несправедливости по отношению к лицам. «ЧК — не суд, — отвечает Дзержинский, — ЧК — защита революции, как Красная Армия, и как Красная Армия в гражданской войне не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам, а должна заботиться только об одном — о победе революции над буржуазией, так и ЧК должна защищать революцию и побеждать врага, даже если меч ее при этом попадает случайно на головы невинных». Спасение революции было для Дзержинского высшим законом, и поэтому он находил в душе непоколебимую силу, без которой не была бы возможна победоносная борьба с контрреволюцией.
Враги пытались представить его кровожадным. Имя его сделалось пугалом для всей международной буржуазии. Но тем, кто знал Дзержинского, известно, как нелегко давалась ему его беспощадность. Дзержинский был человеком, стремящимся всеми корнями души к социализму, к гармоническому строю, дающему простор развитию всех человеческих сил. В Дзержинском, человеке беспощадной борьбы, было всегда много мечты о том строе, когда социальные условия не будут больше рождать не только неравенства, но и преступления. В нем была глубочайшая любовь к людям, к работе их мысли, и недаром за тюремной решеткой в 1908 году в своем дневнике он дает выражение своему глубочайшему отвращению к насилию. Он даже в жандармах и провокаторах видит продукт социальных условий. И только глубокое убеждение в том, что всякое мягкосердечие может причинить бедствия и страдания миллионным массам, позволяло ему опускать непоколебимо меч революции.
Он не любил говорить о том, что происходит в его душе в бессонные ночи, но от времени до времени у него прорывались слова, показывающие, как нелегко ему было. Когда мы собирались в 1920 году, во время борьбы с белой Польшей, на фронт, надеясь на победу, надеясь на то, что поможем польским рабочим в скором времени построить свою власть, освободиться от буржуазии, Дзержинский говорил мне: «Когда победим, я возьму Наркомпрос». Товарищи, бывшие при этом разговоре, смеялись. Дзержинский съежился. Но эти слова открыли то, что ясно было всякому, знающему Дзержинского. Разрушение, насилие было для него только средством, а самое существо Дзержинского — это была глубочайшая тоска по строительству новой жизни.
Благодаря тому, что этот источник был в нем самым сильным, окончание гражданской войны привело его на пост строителя социализма. Не только международная буржуазия, но даже многие товарищи были удивлены, когда услышали о назначении Дзержинского на пост руководителя нашего транспорта. Но это назначение отвечало мечтам Дзержинского, отвечало всей его природе. Не выпуская из рук руководства ГПУ, ибо не исчезли опасности, угрожающие республике от внутренней и внешней контрреволюции, Дзержинский бросился с жадностью на хозяйственную работу.
В работу на хозяйственном посту Дзержинский не внес ни технической, ни экономической особенной подготовки. Он имел то образование, какое имел всякий наш выдающийся партиец из старых кадров. Его университетом была тюрьма, где он зачитывался, как все, марксистской литературой. Специального уклона к изучению экономики у него не было. Почему же он, человек великой внутренней скромности, абсолютно чуждый чванству, мог взяться за неслыханно трудное дело воссоздания хозяйства? Когда Центральный Комитет поставил его во главе Наркомпути, многие думали, что дело в том, что он ударник, что он своей бешеной энергией преодолеет первые затруднения постройки аппарата, первые затруднения, стоящие на пути к тому, чтобы двинуть массу железнодорожников. Но скоро стало видно, что Дзержинский иначе понимает свою задачу, что он изучает не только организацию железных дорог, но и все экономические вопросы, связанные с развитием транспорта, что он вникает во все вопросы железа, угля, без решения которых нельзя поднять на должную высоту транспорт. Для Дзержинского работа на транспорте была только частью хозяйственного фронта, его глубочайшим образом интересовали, волновали вопросы строительства социализма.
Он в эти вопросы вошел полностью, как в жизненную задачу всякого коммуниста. Это не было для него специальностью, это была для него задача задач. Дзержинский глубоко верил в то, что мы можем, что мы в состоянии не просто поднимать хозяйство, но и строить социализм, несмотря на затяжку международной революции. Веря в это непоколебимо, он считал своим долгом вложить всю душу в это строительство. Он знал, как трудно строить. Ему пришлось учиться днями и ночами для того, чтобы уяснить себе картину хозяйственных связей перед войной, чтобы уяснить себе изменения, происшедшие во время войны и революции, чтобы выбрать звено, за которое можно ухватиться. И он учился и работал с таким рвением, с таким напряжением, как только мог работать человек его веры и его энергии. Он рос на этой работе, ибо она была задачей, в которой выразились все основные устремления Дзержинского как революционера.
Недавно на маленьком товарищеском собрании группы хозяйственников мне пришлось говорить с Дзержинским об очередных наших экономических вопросах. Другие рассуждали, доказывали, — Дзержинский горел, горел энтузиазмом, горел верой, горел железным убеждением. Один из присутствующих товарищей, знающий Дзержинского как и я, больше 20 лет, сказал, когда мы возвращались домой: «Он не растратил за всю свою жизнь ни одного атома социалистических своих убеждений и социалистической своей веры».
Бешено работая, заражая всех вокруг себя этой своей верой, Дзержинский понимал великолепно, что работа его будет иметь успех, работа партии будет увенчана победой, если, кроме всего прочего, мы не забудем, что победа невозможна без использования всего наследства буржуазной науки. И Дзержинский, который умел беспощадно ломать всякую попытку саботажа спецов, сумел бороться за условия работы для специалистов, за охрану их от чванства, от предрассудков и даже от законного недоверия рабочих масс. Лучшие из специалистов научились уважать и любить Дзержинского, присматриваясь к его великой работе. Но одновременно Дзержинский понимал, что самая совершенная наука не поможет нам построить коммунизма, если она не охватит рабочие массы, если рабочие массы не воспламенятся стремлением к постройке социализма, если они не будут втянуты в разработку всех вопросов нашего строительства. В последнем официальном документе, подписанном Дзержинским, в обращении ВСНХ и ВЦСПС по поводу необходимости усиления работы производственных совещаний, Дзержинский писал: «Хозяйственники должны знать, что ни одно мероприятие, ни один сколько-нибудь крупный вопрос не может быть проведен в жизнь, не может дать необходимых результатов, если он проводится через голову рабочей массы, если он не понят рабочей массой». Эти слова Дзержинского являются его завещанием, завещанием строителя социализма, который, связав жизнь свою с рабочими массами, пройдя ее в их рядах и во главе их, отбив врага, еще одной рукою опираясь на меч, другой взялся за кирку.
Дзержинского нет. Для миллионных масс имя его было знаменем неустрашимого борца, было знаменем непоколебимой воли к победе, было знаменем защитника рабочих и бедноты. Имя его войдет в историю социализма как одного из лучших борцов пролетариата. Если Ленина массы будут всегда помнить как мозг революции, то о Дзержинском будут вспоминать как о ее сердце. Он представлял собою такую амальгаму качеств, которой в таком составе история больше не повторит. Этот коммунист, глубоко преданный рабочим массам, видящий в них и в их борьбе залог победы, коммунист, преодолевший в себе буржуазный индивидуализм, был одновременно великой индивидуальностью, и вся партия до последнего ее члена знает, что такого борца, как Дзержинский, с этим сочетанием воли и веры мы больше иметь не будем. У гроба Дзержинского будут стоять, опустив головы, не только рабочие Союза Советских Республик, среди которых он работал последние 10 лет, не только рабочие Польши, в рядах которых он боролся всю юность свою и для которых он по сегодняшний день был боевым кличем, но и томящиеся в тюрьмах рабочие всех стран, для которых его имя было лучом надежды.
Смерть Дзержинского вызовет бешеную радость в сердцах мировой буржуазии. Умер создатель и глава ЧК. Эта весть разнесется по всему миру и окрылит надеждой наших врагов. Но они ошибаются. Так же как смерть Ленина вызвала в рядах рабочих масс чувство необходимости крепче сомкнуть ряды, так и смерть Дзержинского вызовет в широких массах не только воспоминания о великих днях Октября, о героических годах борьбы против интервенции, но и волю к тому, чтобы собрать всю энергию для завершения того дела, которому Дзержинский посвятил пламя своих последних лет, — дела строительства социализма.
Июль 1926 г.