К Дублинским итогам.
Сэр Роджер Кэземент, бывший видный колониальный чиновник Великобритании, революционный ирландский националист по убеждениям, посредник между Германией и ирландским восстанием, приговорен к смертной казни … «Я предпочитаю сидеть на скамье обвиняемых, чем быть на месте обвинителя», — воскликнул он перед тем, как был прочитан приговор, гласящий, согласно старой смиренной формуле, что Кэземент должен быть «повешен за шею, пока не умрет», при чем бог приглашается сжалиться над его душою. Будет ли казнь приведена в исполнение? Этот вопрос 190 191 должен был причинить Асквиту и Ллойд-Джорджу несколько тревожных часов. Казнить Кэземента значит сделать еще более трудным положение оппортунистически-национальной чисто парламентской ирландской партии, руководимой Редмондом и готовой на крови дублинских повстанцев скрепить новый компромисс с правительством Соединенного Королевства. Помиловать Кэземента, после уже совершённых многочисленных казней, значит открыто «проявить снисхождение к высокопоставленному изменнику». На этой струне наигрывают с чисто хулиганской кровожадностью свои демагогические мелодии великобританские социал-империалисты типа Гайндмана. Но как бы ни разрешилась личная судьба Кэземента, приговор над ним подводит заключительную черту под драматическим эпизодом ирландского восстания.
Поскольку дело шло о чисто военных операциях повстанцев, правительство, как мы знаем, оказалось сравнительно легко господином положения. Обще-национального движения, каким оно вырисовывалось в головах националистов-мечтателей, совершенно не вышло. Ирландская деревня не поднялась. Ирландская буржуазия, как и верхний, более влиятельный слой ирландской интеллигенции, осталась в стороне. Дрались и умирали городские рабочие вместе с революционными энтузиастами из мелко-буржуазной интеллигенции. Для национальной революции историческая почва исчезла даже в отсталой Ирландии. Поскольку ирландские движения в прошлом столетии принимали народный характер, они неизменно питались социальной враждебностью бесправного, истощенного фермера-паупера ко всемогущему английскому лендлорду. Но если для этого последнего Ирландия была только объектом* аграрно-разбойничьей эксплуатации, то для великобританского империализма она являлась необходимым залогом владычества на морях. В написанной накануне войны брошюре Кэземент, спекулируя на Германию, доказывает, что независимость Ирландии означает «свободу морей» и смертельный удар морскому владычеству Англии. Это верно постольку, поскольку «независимая» Ирландия могла бы существовать лишь как форпост враждебного Англии империалистического государства и как его военно-морская база против английского господства над морскими путями. Гладстон впервые поставил с полной отчетливостью военно-империалистические соображения Великобритании над интересами англо-ирландских лендлордов и положил начало широкому аграрному законодательству, которое при посредстве государства передала ирландским фермерам земли лендлордов, очень щедро, разумеется, вознаградив этих последних. Во всяком случае после аграрных реформ 1881—1903 гг. фермеры превращаются в консервативных, мелких собственников, взоры которых зеленое знамя национальной независимости уже не способно более оторвать от их парцелл. Избыточная ирландская интеллигенция массами вливается, в качестве адвокатов, журналистов, торговых служащих и пр., в города Великобритании и таким образом практически пропадает в большинстве своем для «национального дела». Самостоятельная же ирландская торгово-промышленная буржуазия, поскольку она формируется за последние десятилетия, сразу занимает боевую позицию против молодого ирландского пролетариата и этим отбрасывается от национально-революционной борьбы в лагерь обще-имперского поссибилизма, ирландского «угодовства». Молодой ирландский рабочий класс, складываясь в атмосфере, насыщенной героическими воспоминаниями национальных восстаний, и сталкиваясь с эгоистически ограниченным, имперски высокомерным английским трэд-юнионизмом, естественно качается между национализмом и синдикализмом, всегда готовый связать вместе эти две концепции в своем революционном сознании. Он увлекает с собою интеллигентскую молодежь и отдельных национальных энтузиастов, которые, в свою очередь, обеспечили в его движении перевес зеленого знамени над красным. Таким образом «национальная революция» и в Ирландии свелась фактически к восстанию рабочих, и явно изолированное положение Кэземента в движении только резче подчеркивает этот факт.
В жалкой и постыдной статье Плеханов указывал недавно на «вредный» для дела свободы характер ирландского восстания и радовался тому, что ирландский народ «к чести» для себя понял это и не поддержал революционных безумцев. Только при полном патриотическом размягчении всех суставов можно изображать дело так, будто ирландские крестьяне под углом зрения международного положения отклонили участие в революции и тем спасли«честь» Ирландии. На самом деле ими руководил лишь тупой фермерский эгоизм и полное безразличие ко всему, что выходит за пределы их земельных участков. Именно поэтому и только этим они обеспечили столь быструю победу лондонского правительства над героическими защитниками дублинских баррикад.
Эксперимент национального ирландского восстания, в котором Кэземент с несомненным личным мужеством представлял пережившие себя надежды и приемы прошлого, закончен. Но историческая роль ирландского пролетариата только начинается. Уже в это восстание — под архаическим знаменем — он внес свое классовое возмущение против милитаризма и империализма. Это возмущение отныне не заглохнет. Наоборот, оно найдет отголосок во всей Великобритании. Шотландские солдаты громили баррикады Дублина. А в самой Шотландии углекопы сплачивались вокруг красного знамени, поднятого Маклином и его друзьями.
Палачество Ллойд-Джорджа будет сурово отомщено теми самыми рабочими, которых ныне Гендерсоны стремятся приковать к кровавой колеснице империализма.
«Наше Слово», 4 июля 1916 г.