История с моралью.
В маленьком мирке иностранных журналистов в Париже разыгрывается сейчас история, которая заслуживает нескольких минут внимания, потому что политическое и моральное богатство новоприобретенной «национальной идеи» раскрывается в этой истории с исключительной наглядностью.
В качестве одного из важнейших действующих лиц мы снова встречаем парижского корреспондента «Русских Ведомостей» г. Белоруссова — того самого, который отказался в прошлом году передать нуждающимся русским художникам в Париже полученные для них деньги ввиду установленного им — путем наружных наблюдений — инородческого состава и «пораженческого» настроения художнической колонии. «Наше Слово» сказало тогда же по поводу этого подвига то, что считало нужным. Но общественная атмосфера нашего времени так насыщена бациллами личной прострации и стадной паники, что даже среди самих художников многие обыватели — а в самой нечесаной богеме сплошь да рядом сидит обыватель — покачивали опасливо головами, считая, что лучше бы о выступлении г. Белоруссова промолчать. Литературное общество под председательством Л. К. Агафонова поддержало нас резолюцией осуждения по адресу корреспондента «Русских Ведомостей». Но общество русских журналистов, состоящее под председательством корреспондента «Речи» г. Е. Дмитриева, ни словом не обмолвилось о подвиге одного из своих членов. И немудрено: защита «свободного» искусства и борьба против шовинистического озорства теперь совершенно не находят сбыта на базаре либерального общественного мнения и его прессы. Если мы не ошибаемся, колония художников непосредственно обращалась к г. Дмитриеву. Но г. Дмитриев молчал. Он тогда не подозревал еще, что ненасытное патриотическое алкание, которому он сам готов был принести любую жертву, потребует скоро в жертву — его самого. Но это случилось.
Г. Яковлев, истинно-русский выкрест из «Нового Времени», созвал для начала на тайное заседание группу иностранных корреспондентов, русских и иных, и сообщил им, что председатель Синдиката иностранной прессы, т.-е. их собственный председатель, г. Дмитриев, вовсе не Дмитриев, а имярек, носитель немецкой фамилии, которая была дана ему от роду очевидно неспроста. Англичане, голландцы и испанцы с изумлением внимали через некоторое время на собрании Синдиката вещаниям ново-временца, но когда после разъяснений г. Дмитриева стало очевидным, что кадетского корреспондента не удастся повесить на веревке, скрученной из его собственного псевдонима, на сцену выступил г. Белоруссов, как Жанна д’Арк в критический час, и заявил, что хотя ношение псевдонима само по себе, может быть, и не свидетельствует о работе в пользу Германии, но зато (таков именно был логический переход), — г. Дмитриев издавал до войны газету «Парижский Вестник» «на немецкие деньги». Так как г. Дмитриев действительно издавал до войны бульварно-либеральную газетку и так как соиздателем его действительно был немец, то дело становилось сразу на твердую почву, тем более, что сам обвинитель, г. Белоруссов, в этой газете сотрудничал и за статьи свои аккуратно получал из немецких рук немецкие серебренники. Обвинению был дан полный ход. А где же Алексинский? — спрашивает недоумевающий читатель. Совершенно правильно: Алексинский сейчас появится. Но предварительно, в качестве ответственного редактора «слова и дела» против г. Дмитриева, выступил некий француз Бато, член того же Синдиката, личность для нас в данном случае совершенно безразличная. Так как, однако, сам г. Бато обладает только напряженной патриотической волей, но по-русски неграмотен, то для выполнения взятого им на себя обвинительного подряда он пригласил трехчленную комиссию, поручив ей подвести под априорную конструкцию необходимый фактический фундамент. Эта комиссия внесла вскоре в Синдикат заявление, которое необходимо привести во всей его неприкосновенности.
«Уполномоченные г. Бато (Bateaut) заявляют, что для выполнения возложенной на них миссии, ввиду того взгляда, который они себе о ней составили, им необходимо не только внимательно и полностью прочитать коллекцию «Парижского Вестника», но также, дабы точно определить смысл его политики (политики «Парижского Вестника»!! — Л. Т.) — разузнать, какова была материальная организация этого журнала, каковы были его средства и его связи в самом широком смысле слова. Они просят поэтому, чтобы им дан был для выполнения этой работы следующий срок: ближайшее собрание комиссии (Синдиката) соберется к 15 октября. Подписали: Северак, Михайлов, Алексинский».
Северак — это читающий по-русски француз, который делает сейчас карьеру на выполнении всяких поручений социал-патриотического большинства: он, между прочим, один из авторов предложения о недопущении русских в секции партии. Михайлов — адвокат из бывших людей, привлечен в качестве «юридической силы». Алексинский — это… Алексинский: гений его, можно сказать, вибрирует в каждой строке напечатанного выше документа.
Итак, дело начал нововременец, как полагается, по поводу инородческой фамилии. Белоруссов немедленно приобщил себя: сам получал от Дмитриева немецкие деньги. Чтоб в глазах иностранных корреспондентов дело не раскрылось сразу, как интрига милых русских коллег, чего-то не поделивших между собою, выдвинут был на пост официального фискала г. Бато. А затем подлинные организаторы: истинно-русский выкрест из «Нового Времени» и Жанна д’Арк из «Русских Ведомостей» тихо свистнули, — и из чертогов «Призыва» к ним немедленно спустился легкокрылый Алексинский в сопровождении двух понятых. Ему необходимо, видите ли, не только «внимательно и полностью» прочитать «Парижский Вестник», чтобы понять, для чего именно Вильгельм II прикармливал Белоруссова, — нет, он должен выяснить всю организацию, все ресурсы и все связи и притом «в самом широком смысле этого слова». И все это нужно не только для того, чтобы дать возможность самому Алексинскому несколько месяцев подряд не выходить из сыскного транса, — нет, помимо этой бескорыстно-этической потребности, тут есть и глубоко утилитарный мотив: так как организаторам ясно, что из «дела» все равно ничего не выйдет, то остается по крайней мере как можно дольше продержать злосчастного председателя Синдиката под обвинением в служении делу пангерманизма.
Характер нынешних политических отношений и группировок, который на большой арене раскрывается взору не так легко, здесь — в этой ничтожной истории — стоит перед всеми в прямо-таки классически отчетливых очертаниях: когда действительным хозяевам положения, нововременцам, нужно сделать очередную мерзость на патриотической почве, к их услугам, в качестве «третьего элемента», всегда найдутся для выполнения черной ра-роты три социал-патриота.
Есть в этой поучительнейшей истории и еще один момент, заслуживающий внимания. Г. Дмитриев мог бы, казалось, поднять «по собственному своему делу законнейший шум в «Речи». Но он этого до сих пор не сделал, или, может быть, ему помешал это сделать хозяин «Речи», г. Милюков? И это понятно: для того дела, которому служит «Речь», Милюков и сам Дмитриев, Алексинский в высшей степени необходим. И если на основе большого общего дела вырастают у них второстепенные мерзости, столько же отвечающие объективной природе дела, как и субъективной природе участников, то с этим всем им приходится считаться, как с неизбежными трениями в процессе священного сотрудничества. И в этом пока что — главная мораль истории.
«Наше Слово», 13 августа 1916 г.