Алексинский и его «Призыв».
В воскресенье мы посвятили по поводу совершенно баснословного «дела» г. Дмитриева несколько слов «Призыву» и его Алексинскому. Сейчас мы считаем поучительным подойти к делу с другой стороны — со стороны Алексинского и его «Призыва».
После того, как три организации заклеймили кампанию, в которой принимал активное участие Алексинский, клеветнической и недостойной; после того, как общество русских журналистов заявило, что «Алексинский сыграл в этом деле самую неблаговидную роль», и что его «позорное поведение», выразившееся в поставке «политического навета и ложного доноса», заслуживает самого резкого осуждения, — после этого прошел уже целый месяц. Несмотря на это, Алексинский не произнес ни одного слова в свое обеление. Он молчит. Алексинский молчит. Каждое слово резолюции звучит, как приговор к общественной смерти, — Алексинский молчит.
Он молчит, хотя у него нет и не может быть ни малейшей надежды на то, что его молчание будет принято за знак неуважения к приговору. Нет. Алексинский фабриковал материалы по «политическому навету и ложному доносу» для тех самых людей, которые позже осудили его самого. Взявши на себя подряд от работавшего «одновременно» с политической полицией г. Бато, Алексинский со своими шантажными — «в самом широком смысле слова» — изысканиями апеллировал именно к корпорации иностранных журналистов. Признавая таким образом ее компетентность в вопросах политической морали и личной чести г. Дмитриева, Алексинский тем самым заранее отдавал на ее суждение свою собственную мораль и честь или то, что у него заменяет эти атрибуты. И этот им самим заранее признанный суд заклеймил его клеймом бесчестья.
Почему же Алексинский молчит? Почему он не выступил в своем «Призыве» с негодующим протестом или хоть с предъявлением… смягчающих обстоятельств? Не потому ли, что его собратья по газете закрыли для сложных вопросов его личной чести дверь общего издания? Это было бы на них похоже. Они, по-видимому, считают, что Алексинский достаточно хорош, чтобы под их прикрытием сеять со страниц «Призыва» семя ядовитой клеветы против общих политических противников; но не очень требовательная брезгливость — которую Алексинский имеет право назвать трусостью — мешает им брать на себя открытую ответственность за собрата, запятнавшего себя «политическим наветом и ложным доносом». Конечно, Алексинский имеет возможность обратиться к своим Северакам и Михайловым с отдельным манифестом, но этим он только «манифестировал» бы, что его собственная редакция, что его ближайшие Авксентьевы, Вороновы, Бунаковы, Любимовы, Аргуновы и Плехановы отказали ему в поддержке и приюте — в таком вопросе, от которого в другой среде зависит политическая жизнь и.смерть человека. Вот почему молчит Алексинский.
Вот почему молчит «Призыв». И их общее, хотя и недружное молчание, поистине означает согласие — согласие с несмываемым приговором.
«Наше Слово», 12 сентября 1916 г.