Тактика партии по отношению к Левому блоку.
Стенограмма выступления Л. Троцкого на заседании И.К.К.И. Печатается по тексту книги «Коммунистическое движение во Франции», Москва, 1923, стр. 69-81. — /И-R/
16 июня 1921 г.
Товарищи, я записался, чтобы сделать несколько замечаний о позиции Французской Коммунистической Партии. Но, выслушав красноречивые слова нашего молодого друга Лапорта, а также люксембургского и венгерского товарищей, я должен, прежде всего, ответить им.
Что сказал нам в своей горячей речи товарищ Лапорт? Он сказал, что во Франции был критический момент, — момент мобилизации призывных 21-го года, когда партия совершенно не выполняла своего революционного долга. Партия должна была потребовать от призывных 21-го года, чтобы они отказались повиноваться приказу о мобилизации. Но это означает, тов. Лапорт, что призывные 21-го года отказываются…
Голос с места: — Речь идет о призывных 19-го года.
Троцкий: — Я не вижу тут никакого различия, потому что речь идет во всяком случае о 200.000—150.000 человек. Итак, вы требуете, не правда ли, чтобы они отказались повиноваться приказу о мобилизации. Приказ о мобилизации, насколько я понимаю, вещь весьма серьезная. После приказа, напечатанного на бумаге, появляются на сцену жандарм и полицейский. Если партия говорит молодому рабочему: — «Ты не должен являться», то партия должна также сказать: «В ту минуту, когда к тебе явится жандарм, ты должен сделать то-то и то-то, т.-е. ты должен вооружиться палкой, камнем или револьвером и силой сопротивляться выполнению этого приказа». Или же партия скажет: «Пусть твоя оппозиция будет платонической. Когда жандарм появится и положит тебе руку на плечо, ты пойдешь за ним». Тов. Лапорт не сказал нам, какую тактику он предлагает партии.
Лапорт: — Лишь бы партия настояла на своем.
Троцкий: — Итак, в конце концов, дело идет о том, чтобы произвести революцию против капиталистического государства во время мобилизации. Но как теория, так и опыт говорят мне, тов. Лапорт, что произвести революцию является долгом рабочего класса, а не класса призывных 19-го года. Вы говорите, что партия в момент мобилизации должна была сказать классу призывных 19-го года: «Так как рабочий класс не произвел революции до сих пор, то произвести ее должен ты, маленький класс призывных 19-го года». Да, это так, тов. Лапорт. Но вот вы говорите, что условий для революции нет налицо — не только для революции класса призывных 19-го года, но и для всей рабочей революции. Выходит, следовательно, что революция невозможна.
У вас был три раза повод для революции, потому что под знаменами три класса призывных. Но правительство требует теперь четвертого. Вы говорите, что пребывание под знаменами трех классов можно терпеть, что из-за этого не делают социальной революции. Но теперь, когда речь зашла о четвертом классе, — о, теперь мы сделаем революцию!. Успокойтесь, дорогой тов. Лапорт, я отлично понимаю ваши чувства, я их понимаю, но горячих революционных чувств еще мало, нужна соответствующая экономическая и политическая обстановка и ясная революционная мысль, без которых можно время от времени делать революционные попытки, но нельзя достичь победы. А во Франции мы хотим сейчас иметь не только отдельные революционные выступления, безусловно необходимые, но также и победу над французской буржуазией.
Вы говорите, что в тот момент, когда президентом республики был издан приказ о мобилизации, наступила пора призвать рабочих к революции. Но вы должны доказать нам, что в тот момент, когда президент республики подписал приказ о мобилизации призывных 19-го года, наступил срок социальной революции во Франции, обусловленный всем экономическим и политическим положением, настроением рабочего класса, силами партии и ее организацией. Вы говорите, что все это вас не интересует. Единственно, что вас интересует, это приказ о мобилизации. Но нет, революция не делается таким способом. И к тому же, каков был бы результат, спрашиваю я себя, если бы партия действительно последовала вашему совету?
Призывается класс 19-го года — 150.000 молодых людей. Допустим, что из них отказались бы явиться 5.000 или, быть может, 10.000, а, может быть, и половина, — это были бы наиболее храбрые, 5% из этих наиболее отважных расстреляли бы. Остальные явились бы на призыв. Каков был бы результат? Он был бы гибелен для партии, потому что партия доказала бы этим, что она поистине партия революционно-словесной демагогии, так как в тот момент, когда у нее еще нет сил произвести революцию, в этот критический момент она обращается к молодежи, выбирает из этой молодежи наиболее смелых молодых людей и говорит капиталистическому государству: «убей их!» — Вот и все. Я не вижу других последствий, какие могли бы явиться в результате подобного поведения.
А люксембургский товарищ был еще гораздо более суров. Простите меня, но он мне показался несколько националистически настроенным. Он спрашивает: что сделала французская партия в тот момент, когда французские войска заняли Люксембург? Но ведь для того, чтобы воспрепятствовать занятию Люксембурга французской армией, нужно было сделать революцию. А разве у французских рабочих только один этот повод к революции? Почему именно из-за Люксембурга должен французский рабочий начать свою революцию? Я этого не понимаю. Французский рабочий видит, проходя по улице, безработных, проституток и французских шпиков. Он встречает на улице три повода для революции. А вернувшись домой, он находит там еще тысячи других. Я спрашиваю себя, знает ли, как следует, французский рабочий (французы вообще неважные географы, а французский рабочий в особенности) — знает ли он, как следует, где находится Люксембург. Я в этом сомневаюсь. И вот потому, что французы захватили эту маленькую страну, заняли Люксембург, местоположение которого ему совершенно неизвестно, поэтому — говорят ему — ты должен сделать революцию. Почему? Потому что наш товарищ является люксембуржцем. Но это скорее националистическое основание, чем революционное и коммунистическое. Я мог бы спросить: а что сделал французский пролетариат, когда Лорио и Монатт были в тюрьме? Почему он тогда оставался равнодушным? Ведь это тоже был повод для революции. Почему же вы выбрали как раз этот пример? Потому что он вас задевает. Вы видели французского пехотинца в красных штанах, и это несколько расстроило ваши нервы. Почему же они не делают революции? — восклицаете вы. Так не работают на пользу революции.
Люксембургский товарищ сказал, что французы испытывают страх пред действием. Когда речь идет об индивидуальном действии, можно, конечно, испытывать индивидуальный страх, можно быть человеком, лишенным смелости, и это, разумеется, весьма плачевное положение. Но здесь речь идет не о личной смелости, а о смелости политической, о необходимости предвидеть последствия данного действия. Люксембургский товарищ поддерживал тезис тов. Лапорта но он не проанализировал, не оценил его последствий. Да, мы должны подготовлять во Франции революцию пропагандой, агитацией, действием. Но, товарищи, подготовлять революцию и произвести революцию в тот момент, когда издается приказ о мобилизации призывных 19-го года, — это две совершенно различные вещи.
Я могу согласиться с тем, что в момент мобилизации Центральный Комитет партии не сделал все, что нужно. Но нужно сначала проанализировать, что он сделал в смысле пропаганды, в смысле организации масс, в смысле демонстрации протеста в парламенте и на улице. Можно утверждать, что Центральный Комитет и вся партия в целом могли сделать гораздо больше, чем они фактически сделали. Я это вполне допускаю, потому что я не удовлетворен французской партией в том виде, как она существует сейчас, и тов. Лорио это прекрасно знает. Но я считаю, напр., совершенно неуместным предложение люксембургского товарища об исключении из партии тов. Фроссара, в назидание для всей партии. Замечу в скобках: когда Фроссар и Кашен приехали сюда, я отнесся к ним столь же скептически, как многие другие товарищи, и, может быть, даже больше. Я жил в Париже и немножко знаю парламентско-социалистическую среду. Я наблюдал вблизи поведение французской партии во время войны или, вернее, в начале войны. И поэтому я был настроен довольно пессимистически по отношению к этим двум товарищам. Но, насколько мне известно их поведение со времени II-го конгресса Интернационала, оно меня удовлетворяет. За это время они послужили Коммунистическому Интернационалу, это факт. Они — конечно, при поддержке со стороны более решительных товарищей, — откололись от центристов. Они содействовали созданию коммунистической партии. Эго факт и большой факт.
На этой базе нужно теперь работать. Нужно дать партии более отчетливую, более революционную позицию. Но, когда, в промежутке между двумя конгрессами, эта партия еще только создается, говорить в этот момент об изгнании из нее тех, кто содействовал ее возникновению, — нет, это недопустимо, в особенности, когда об этом говорят товарищи, не бывшие на II-ом конгрессе. Ваше негодование, тт. люксембуржцы, заводит вас слишком далеко. Но вернемся к вопросу о том, благоприятно ли настоящее положение во Франции для революции или же нет.
Голос с места: — Нет, но для активного выступления…
Троцкий: — Для какого активного выступления? Речь идет об отказе повиноваться приказу о мобилизации.
Но в случае отказа повиноваться приказу о мобилизаций может итти речь лишь о таком активном выступлении, которое партия пролетариата может себе позволить только тогда, когда рабочий класс находится накануне революции. Только в этом случае призванные новобранцы могут отказаться от явки на призыв, только в такой исторический момент, когда весь класс, к которому принадлежит партия, уже вовлечен в решительное революционное движение. Если вы скажете, что этот решительный момент уже наступил, вы тем самым скажете, что поведение Центрального Комитета партии неправильно. Почему? Потому что революция уже у ворот, и остается только раскрыть их, а эти люди сидят у себя в бюро редактируют пропагандистские и агитационные листки и занимаются вопросами организации и создания касс, вместо того, чтобы раскрыть ворота пред революцией.
Однако, я осведомлен о положении во Франции. В настоящий момент Европа и весь мир расшатаны в экономическом отношении. Настроение рабочего класса по существу глубоко революционно. В самый короткий срок ситуация может стать революционной. Но что мы видели во Франции? В течение этих лет Франция была самой реакционной страной, страной, наиболее отравленной иллюзиями войны, иллюзиями победы, иллюзиями надежд на материальные плоды побед. Это наиболее отравленная страна.
Голос с места: — Да, это так!
Другие голоса: — Совершенно верно!
Троцкий: — Разумеется, революционная Франция также сильна — своим темпераментом, волей своих наиболее передовых элементов, вами. Да, вы тоже часть французского рабочего класса. Я это отлично вижу, тов. Лапорт, я знаю немножко французский пролетариат, с его темпераментом, с его волей в решительный момент. Я очень хорошо представляю его себе. Партия откололась от реформистов всего лишь несколько месяцев тому назад, ее позиция пока еще нерешительна. Но партия со своим аппаратом представляет собою настроение класса, у которого нет достаточной воли, чтобы произвести революцию… И если бы мы тогда, при таком настроении французского пролетариата, стали бы утверждать, что революция во Франции близка, то теперь торжествовали бы шовинисты. Надежды, порожденные войной, еще не были оставлены.
Непрерывный грабеж Германии дал, правда, меньше, чем рассчитывали, но тем не менее награбленное является как бы частичной уплатой той громадной суммы, которую надеются получить. Буржуазный класс еще находится во власти этой надежды. Он делает также уступки рабочим, рассчитывая найти компенсацию на спине немецкого народа. Таково положение во Франции. Это — наиболее реакционная из стран победительниц.
Мы имели революции в Германии и в Австро-Венгрии, мы имели вполне революционное положение в Италии в тот момент, когда полиция и капиталистическое государство были там совершенно деморализованы. Во Франции нет ничего подобного, ее режим был наиболее стойким, она наиболее энергично управлялась волей правящего класса, который до сих пор чувствует себя торжествующим. Только в настоящий момент начинает наблюдаться некоторый отлив. Я имею в виду радикалов и радикал-социалистов на дополнительных выборах. Оппозиция выступает весьма нерешительно в лице радикалов и радикал-социалистов. Это значит, что политическая эволюция Франции, как я ее себе представляю в целом, обнаруживает уклон к радикализму и лонгетизму, к радикал-лонгетистскому блоку.
Если наступят какие-нибудь совершенно неожиданные события, могущие привести к революции, тем лучше, — но мы должны готовиться к положению, не совсем благоприятному для нас. И все-таки, если то движение, о котором я только что говорил, действительно обозначится, то это не будет несчастьем для нас. Когда у власти будут стоять радикалы и лонгетисты, мы будем единственной партией революционной оппозиции. Положение будет для нас совершенно ясным. Мы будем критиковать и разоблачать лонгетистов, эти крайне-левые элементы правящей буржуазии, и в то же время вовлекать массы во все более энергичные действия, сообразуясь с интересами нашего класса, продиктованными данной ситуацией.
Всего, конечно, нельзя предвидеть; но вот как я себе представляю положение во Франции. Оно представляется мне по существу революционным, потому что французская экономика совершенно расстроена. Материальные основания общества потеряли свое равновесие, т.-е. Франция крайне обеднела в своих производительных силах, как и побежденная страна, но в то же время она ведет такой образ жизни, как если бы она была самой богатой и могущественной страной в мире. Тут есть противоречие, которое очень ярко обнаруживается фактом падения французского франка. Вам этот факт хорошо известен по личному опыту; французский франк потерял часть своей покупательной способности; этот победоносный франк, сохранивший лишь небольшую часть своей ценности, воплощает в себе противоречие между образом жизни всего буржуазного общества и бедностью, лежащей в основании этого общества. И это противоречие должно неминуемо вскрыться и для сознания рабочего класса и доказать ему, что это общество катится в пропасть.
Положение, таким образом, превосходное, и нужно обладать лишь французской сообразительностью, чтобы использовать все его возможности. Но в таких условиях с нашей стороны было бы самоубийством дать себя увлечь частичными выступлениями, хотя и решительными по своему размаху и методу. Не знаю, достаточно ли ясно я выражаю мою мысль. Отказ призывных 19-го года повиноваться приказу о мобилизации был бы частичным выступлением, вызванным вполне случайными условиями, ненаходящимися в непосредственной, интимной связи со всей эволюцией французской политики, а между тем это выступление потребовало бы применения самых решительных методов, — методов социальной революции. Это противоречие могло бы нас убить.
Я не хочу сказать, что я удовлетворен поведением Французской Коммунистической Партии. Нет, я им неудовлетворен, потому что в настоящем положении нужна прежде всего отчетливость позиции, потому что прежде, чем делать революцию, нужно ее хотеть, нужно понимать ее условия, создать такое положение, чтобы было возможно ее сделать. Но я хочу заметить, что если товарищи, выступившие с критическими замечаниями, самым определенным образом и хотят революции, то они зато не вполне определенно представляют себе условия этой революции.
Если же мы возьмем только что образовавшуюся партию, ее Центральный Комитет и парламентскую фракцию, то мы должны будем констатировать довольно неопределенную волю к революции, и тов. Лапорт имеет в этом отношении громадное преимущество. Я это говорю серьезно, без малейшей иронии, потому что это совершенно правильно. Если бы вы сказали, что Центральный Комитет партии не проявил достаточно определенной революционной воли, что были критические моменты, когда он мог сделать больше, чем сделал, вы были бы правы, но дело было не в том призыве, о котором вы нам говорите. Приведу пример из «Temps». Я прочел в этой газете статьи провинциальных корреспондентов, подписанные неизвестными мне инициалами, но, насколько я вижу, инспирированные Мильераном и всей его реакционнейшей кликой. В этих статьях отражается фашистское настроение, влияющее на политическую и социальную жизнь страны. Вы, французы, должны быть готовы к очень критическому положению, потому что буржуазный мир прекрасно сознает сейчас свое классовое положение. Буржуазный орган констатирует: «нам предстоит пережить весьма опасные критические минуты. И необходимо тотчас же создать соответствующее настроение умов. Нужно его организовать, развить в каждом сознание этого факта, чтобы каждый знал свой долг и свое место и был готов, по первому сигналу, выступить в бой и уничтожить анархистские элементы, руководимые московскими агентами». Такова основная мысль этой статьи. Статья прекрасно написана, мысль развита в ней превосходно.
Я, разумеется, думал, что на следующий же день найду в «L’Humanité». по крайней мере три статьи против этой одной с таким приблизительно призывом: «Рабочие, на вас готовится нападение. По примеру фашистов, образуется боевая организация французской буржуазии, вооруженная арсеналами, револьверами, ружьями. Рабочие, мы должны в свою очередь создать боевую организацию. Мы должны иметь тайную разведку, которая осведомляла бы нас об арсеналах, боевых организациях и т. д. врага». Это было бы небольшое, но серьезное начало, — не неопределенный, ничем неподготовленный призыв к молодым новобранцам. Я перелистывал «L’Humanité», искал — и ничего не нашел. Статья в «Temps» прошла незамеченной. Разве это не доказывает, что все внимание партии не направлено на наиболее существенные факты, на факт подготовления гражданской войны? Революционное внимание поверхностно; а это весьма опасно, когда политическая мысль партии поверхностна, как это каждый день обнаруживает «L’Humanité».
Я не могу привести других примеров, но у меня имеется целая коллекция газетных вырезок, относящихся к последнему съезду партии. Интересующимся я мог бы представить еще целый ряд подобных примеров. Парламентские отчеты говорят о позиции различных партий, среди них есть и такая, которая называется коммунистической. Конечно, она отличается некоторым оттенком. Речи коммунистов считаются более красноречивыми, чем речи лонгетистов. Это не всегда соответствует действительности, но это, во всяком случае, только оттенок. Не видно той бездны, которая должна быть вырыта нашей прессой, нашими речами, между коммунистической партией и всем буржуазным обществом. Этой бездны не видно. Что же касается до рабочих, которые поддерживают «L’Humanité», то они в конце концов скажут: «Что же вы там делаете? Почему вы не говорите о коммунизме? Вместо коммунизма мы видим только смутные тени, чуть-чуть более окрашенные, чем тени лонгетистов, но по существу такие же».
Разумеется, развитие революционной ситуации будет ускорено нашим вмешательством, нашим влиянием, нашими конгрессами. Но необходимо иметь в виду и оценить по достоинству еще и следующий факт: позиция партии по отношению к синдикалистам, на мой взгляд, совершенно неправильна. Вопрос об отношениях между партией и синдикатами является в настоящее время важнейшим во Франции. Существуют синдикаты, и существуют французские синдикалисты. Французские синдикалисты — это партия, которая сама себя не понимает, которая смешивает себя с синдикатами, потому что носит то же название; а между тем синдикаты — это рабочие организации, охватывающие всех рабочих, без различия взглядов и направления, — рабочих социалистов, коммунистов, беспартийных, — организованных для экономической борьбы. Но у синдикатов есть известное направление, известная программа, и вокруг этой программы и некоторых товарищей, ее представляющих, группируется партия, которая пользуется синдикатами, как сферой своего влияния.
И вот существует два вопроса: вопрос об отношениях между партиями и синдикатами и вопрос об отношениях между коммунистической партией и синдикалистской партией в синдикатах. Небольшие группы в синдикатах, а также и социал-синдикалистская партия заявляют, — что они не хотят слиться с коммунистической партией по нескольким основаниям. Некоторые из этих оснований были и остаются ложными. Они не хотят слиться с партией, они скрываются за автономией синдикатов. Мы не хотим, чтобы синдикаты подчинились партии, — восклицают они, — что в действительности означает: «я не хочу, чтобы моя партия слилась с другой. Мы будем защищать независимость синдикатов!» Это весьма искреннее заблуждение, но все-таки заблуждение, которое нужно разоблачить самым дружеским образом, потому что среди французских синдикалистов есть превосходные революционные элементы, а во французских синдикатах есть французские рабочие. Поэтому нужно действовать искусно, но все-таки нужно открыто сказать правду.
И вот я должен сказать, что Французская Коммунистическая Партия не всегда имеет смелость выступить против синдикалистов. Она верна жоресистской традиции — щадить синдикаты, обходя их молчанием, как в доме повешенного не говорят о веревке. Не говоря ни о его недостатках, ни о его достоинствах, объявляют, что синдикат есть рабочая организация, с которой нужно поддерживать дружественные отношения — и только. И действительно, в эпоху Жореса, когда в партии преобладал дух реформизма, оппортунизма и национализма, а синдикалисты были представителями подлинной революционной тенденции, за этой дипломатической осторожностью жоресистов скрывался законный страх. Ибо в тот момент, когда жоресисты сказали бы: «Синдикалисты, вы сделали такие-то ошибки», синдикалисты могли бы представить им в ответ еще гораздо более длинный список ошибок. Но теперь нам необходимо выяснить пред рабочим классом наше отношение к французским синдикалистам.
А между тем, я еще ни разу не нашел в «L’Humanité» ни одного критического слова о синдикалистской доктрине. У синдикалистов я не нахожу ничего, кроме амьенской хартии. Если не по своему темпераменту, то по своей идеологии они превратились в восстановителей*. Я отлично помню, как по вопросу о возобновлении международных отношений мой старый друг Бурдерон всегда говорил: «Главное, не стремитесь к III-му Интернационалу». Он, Бурдерон, хотел возврата к Интернационалу в том виде, в каком он существовал к 31-му июля 1914 года. Что говорят нам синдикалисты? Они говорят; «Вы нам твердите о диктатуре пролетариата, о советах, а мы желаем вернуться к амьенской хартии». Но, боже мой! После амьенской хартии была война, была революция в России, половина или треть революции в Германии, великое движение в Италии. Считается ли амьенская хартия с этими событиями? Нисколько. Наоборот, мы, марксисты, разве мы не пересмотрели и не исправили во многих пунктах нашу программу? Мы ее пересмотрели и исправили, тогда как французские синдикалисты хотят во что бы то ни стало вернуться к амьенской хартии. Это напоминает одну старую песенку Беранже.
* Послевоенное течение, которое проповедовало «восстановить» довоенные рабочие партии и профсоюзные объединения, «забыть о прошлом». — /И-R/
Я утверждаю, что если коммунистическая партия начнет в своей прессе открытую дружественную дискуссию с синдикалистами, то это будет очень хорошо. Наш друг Монатт, которого я люблю и высоко ценю, не высказывается определенно по этим вопросам. Он молчит, а наш товарищ Лорио поддерживает его в этом молчании. Он делал это в тюрьме, а в тюрьме, действительно, необходимо сохранять дипломатические отношения, потому что дискуссия оканчивается там плохо. Но, когда выходишь из тюрьмы и возвращаешься — вы в партию, он в синдикаты, — тогда необходимо начать дискуссию. И я уверен, что в тот момент, когда такие товарищи, как Монатт, — а их много среди синдикалистов, — вступят в партию, настанет большой революционный подъем, весьма полезный и для партии и для синдикатов. Но сейчас этот вопрос остается открытым, он не только не разрешен, но даже не приступлено к его разрешению. И в этом я вижу недостаток смелости.
Я мог бы, товарищи, привести еще большое количество фактов о положении партии, из которых видно, что партия не на высоте своей задачи, но в то же время я утверждаю, что в настоящую минуту Французская Коммунистическая Партия находится, быть может, в наиболее благоприятном положении во всей Европе. Почему? Потому что развитие во Франции гораздо более медленно, но и гораздо более показательно для рабочего класса. Великая иллюзия войны и победы, успехи лонгетистов — это как бы приготовительный, затем первый, второй, третий классы, которые проходятся медленно. Создающаяся коммунистическая партия, с точки зрения французских условий, очень сильна, потому что во Франции партии обычно не насчитывают много членов. Но их политическое влияние очень велико, и партия с 120.000 членов является во Франции величиной весьма значительной.
Мы наблюдаем подъем радикально-оппозиционной, лонгетистской волны. Но завтра она спадет, и мы останемся единственной оппозиционной партией. В Италии была аналогичная революционная эпоха, когда революционные идеи были еще менее ясны, когда Коммунистический Интернационал встречал еще меньше понимания. В Германии были революционные периоды, когда коммунистической партии почти не существовало; существовали лишь большие партии социал-демократов и независимых. Германская коммунистическая партия создалась и окрепла после великих битв и великих решений германского рабочего класса В Германии уже есть большая революционная воля, но есть также некоторый скептицизм и некоторая утомленность в известных кругах рабочего класса. Во Франции не было революционных боев. Но там есть недовольство, которое все время накапливается. Ситуация выясняется с каждым днем. Там есть коммунистическая партия, которая создалась накануне первого великого революционного события во Франции и которая основывается на всем опыте, накопленном Коммунистическим Интернационалом в течение трех послевоенных лет.
Таково положение, исключительно благоприятное для Французской Коммунистической Партии, и вот почему я думаю, что тов. Рейнольд не предложит на голосование свое предложение об исключении тов. Фроссара. Но, если бы кто-нибудь и сделал такое предложение, оно было бы, я надеюсь, отвергнуто всеми голосами. Французской Коммунистической Партии мы скажем дружески, но энергично: мы не требуем от вас, чтобы вы предпринимали революционные действия, не отдав себе отчета в том, благоприятна ли обстановка или нет. Необходимо, конечно, проанализировать сначала эту обстановку. Но мы требуем от вас, чтобы вы порвали не только формально, но и по существу, с вашей прежней позицией, с вашими прежними отношениями и связями с капиталистическим обществом и парламентом. Ваши манеры, ваша парламентская любезность означают не что иное, как недостаток воли и революционной определенности.
Мы требуем от вас, чтобы ваша революционная воля нашла себе выражение в вашей прессе, в парламенте, в синдикатах, повсюду — и чтобы в конце концов она нашла свое высшее выражение на баррикадах Парижа. Вот что мы должны теперь требовать от вас, не назначая определенных сроков, не говоря, что это должно произойти завтра. Не на завтра требуем мы от вас французскую революцию, но мы требуем, чтобы завтра же Французская Коммунистическая Партия проявила волю к ней. (Аплодисменты).