Речь по докладу тов. Ленина «О тактике РКП».
(Заседание 5 июля 1921 г.).
Товарищи! Я не имею возможности систематически читать «Neue Zeit», — теоретический орган так называемой социал-демократии, издаваемый Генрихом Куновым, но от времени до времени мне попадаются номера этой газеты, и вот случайно я в одном из них прочел статью Генриха Кунова о разложении большевизма, статью, посвященную вопросу, который сейчас обсуждается у нас. Этот вопрос он формулирует так: «Каким образом можно избежать полного экономического развала, усилить промышленное и сельскохозяйственное производство, обеспечить за городскими рабочими, служащими и учеными хоть сколько-нибудь удовлетворительное питание и устранить растущее недовольство этих кругов?». Формулировка эта, с полемической стороны, направлена против нас, но по существу она правильна. Затем он изображает предполагаемые внутри нашей партии течения и продолжает: «Троцкого поддерживает Бухарин, Раковский, Пятаков, Ларин, Шольников»… Кто такой Шольников, я не знаю, — может быть, это синтез Сокольникова и Шляпникова. Товарища Коллонтай он не упоминает, хотя не знаю почему.
Автор пишет: «И другие левые коммунисты», — слышите, тов. Бела Кун, — левые коммунисты. (Смех.) «И другие левые коммунисты пришли при рассмотрении этого вопроса к выводу, что помочь может только еще более строгое проведение коммунистической трудовой системы. Фабрики и сельскохозяйственные предприятия должны быть поставлены под еще более строгий контроль; экономические организации, еще сохранившие свою самостоятельность, также должны быть огосударствлены; крестьяне должны сдавать свои излишки нуждающемуся населению городов, и законы против, мешочничества и спекуляции продовольствием должны быть усилены. Вообще, необходимо, чтобы экономические предприятия были энергично дисциплинированы и централизованы. Но эта цель может быть достигнута лишь тогда, когда прекратятся выборы рабочими всяких ответственных должностных лиц, так как рабочие часто избирают совершенно безграмотных людей. На место этих должностных лиц надо поставить людей, назначенных государственными, советскими властями. Для подъема производительности Троцкий хочет взять в свои руки профсоюзы, в большинстве случаев, настроенные не-коммунистически, и лишить их политичности, т.-е. поставить под контроль политических организаций. Далее, для крестьян должна быть введена трудовая повинность; обработка земли должна быть объявлена делом государственным, и крестьяне обязаны, под угрозой решительных мер, производить и поставлять определенное количество наиболее необходимых продовольственных продуктов. Помимо всего этого, Троцкий борется против сдачи в аренду больших площадей земли иностранным капиталистическим компаниям, считая это явление антикоммунистическим».
Одним словом, статья воспроизводит политический портрет нашего друга Коллонтай — но только под псевдонимом Троцкого. Вообще, эта статья, как и все, что автор ее выдумывает, является повторением самого плоского бершнтейнианства 90-х годов, и, как кажется, идеи эти стали теперь новой послевоенной доктриной, духовной пищей германской социал-демократии. У Бернштейна все это было изложено гораздо систематичнее, продуманнее и планомернее, чем у господина Генриха Кунова. Но это не меняет сути дела. Однако возвратимся к русскому вопросу. О том, что у нас существуют большие разногласия, и что лично я в вопросе о концессиях и об изменении нашей экономической политики принадлежу к оппозиции, об этом толкует не только г. Кунов; об этом пишут не только в социал-демократической, но также и в капиталистической печати. Каждому товарищу, который хоть что-либо знает о наших внутренних делах, хорошо известно, что у нас в партии, по этим вопросам нет никаких серьезных разногласий, за исключением очень маленькой группы, представительницу которой мы только что выслушали. Если у нас, в Центральном Комитете, этот вопрос когда-либо и обсуждался, то только с точки зрения необходимости предоставления, в той или другой области той или иной концессии, т.-е. в чисто практической форме, и как раз насчет этой практической стороны я был согласен с Лениным. Ни тов. Бухарин, ни тов. Раковский, никто вообще из тех, кто назван в статье, не выступал принципиально против концессий и против новой сельскохозяйственной или крестьянской политики. Это очень хорошо характеризует духовный уровень германской социал-демократии. Ведь, поскольку кто-нибудь действительно принадлежит к Интернационалу, как это было и в лучшие времена II Интернационала, он всегда весьма заинтересован в том, чтобы честно проследить и понять то, что происходит в братской партии, даже в случае разногласий с ней. Когда распространяли какую-либо ложь о царизме, то говорили, что он имеет широкие плечи, что он все вынесет; но от теоретического представителя партии, который должен был бы спокойно исследовать явления, можно было бы требовать, — не то, чтобы он нас понимал и оправдывал, нет, боже упаси! — но чтобы он, по крайней мере, имел некоторое представление о вещах, о которых он пишет. Но у него нет и этого.
Итак, по этому вопросу у нас нет никаких разногласий. Может быть, цифра 99% была бы даже скромной количественной оценкой большинства в партии по этому поводу. Но как обстоит дело с опасностью, которую представитель Коммунистической Рабочей Партии и тов. Коллонтай — с двух различных сторон: один со стороны западно-европейского капитализма, другая со стороны русского коммунизма — нарисовали перед нами? Вопрос обсуждался и у нас, в Экономической Комиссии. Один товарищ пытался доказать, что возможность для капитализма развить свою деятельность «в широких русских степях» означает для него путь к спасению, выход из затруднительного положения. Но капитализм может передвигаться лишь в тех пределах, которые ему предоставляет наша железнодорожная сеть, наши транспортные возможности, наша территория, вообще вся наша экономическая культура. Мы не говорим о какой-нибудь фирме вроде Гернгросса, которая отлично могла бы спастись за счет Советской Республики, если бы стала ее поставщиком — мы говорим о капитализме.
Если бы капитализм имел возможность, опираясь на Россию, восстановить свое равновесие в ближайшее десятилетие, то это значило бы, что у нас нет никакой необходимости обращаться к западно-европейскому капитализму; это значило бы, что мы достаточно могущественны и сильны, чтобы обойтись без сотрудничества западно-европейского и американского капитализма. Но дело обстоит не так. Мы недостаточно сильны и могущественны, чтобы иметь возможность отказаться от капиталистической техники, которая также существует пока что только в капиталистической форме; мы, именно, недостаточно сильны и могущественны, чтобы капитализм имел возможность при помощи России залечить все свои раны. Такова внутренняя логика вещей. Во всяком случае, те товарищи, которые боятся, что капитализм мог бы усилиться, получив здесь поле деятельности, должны дать себе отчет в том, что между этим развивающимся в России капитализмом и мировой революцией находится Советская Россия, и что задолго до того, как русский капитализм мог бы отдохнуть и усилиться «в русских степях», он раздавил бы зарождающееся коммунистическое хозяйство. Итак, первой жертвой была бы наша зарождающаяся социалистическая организация. В [Экономической] Комиссии я сказал, что главным фактором остается все же то обстоятельство, что в нашей стране власть принадлежит авангарду пролетариата, что в ней господствует рабочий класс, представляемый, в политическом и государственном отношениях, этим авангардом; вот почему мы должны предоставлять концессии лишь постольку, поскольку это полезно для нашего дела. Это — не требующая пояснений предпосылка. Если бы капитализм победил в военной борьбе, то не было бы никакого вопроса о концессиях: он сам взял бы все то, что ему нужно. Тогда у нас не было бы и тактического вопроса. А сейчас этот вопрос существует. Почему? Потому, что в нашей стране рабочему классу принадлежит власть, т.-е. он ведет переговоры с капитализмом, имеет возможность одним давать концессии, другим отказывать, может комбинировать, считаться с общей картиной своего экономического развития и всей мировой революции, и только потом принимать то или иное решение. Таково положение вещей.
Я сделал из него вывод, что те западно-европейские и американские товарищи, которые действительно боятся, как бы капитализм не оправился в России, показывают этим, что они переоценивают наши технические и транспортные средства и недооценивают нашего коммунистического мышления. Я сказал раньше, что т. Коллонтай, принадлежащая к товарищам, обычно называемым левыми коммунистами, не была упомянута в связи с вопросом о концессиях. Но она сама себя назвала. Это ее полное право. Она ставит дисциплину Интернационала выше дисциплины партии. Я не знаю: может быть, это тоже находится в связи с вопросом о концессиях, но ей хочется проявить рыцарский дух, — я не знаю подходящего немецкого выражения, — вести себя, как подобает амазонке… (Радек с места: «Как Валькирии!»)… как Валькирии. Я возлагаю ответственность за это выражение на т. Радека. (Смех.) Тов. Коллонтай так именно и вела себя, записавшись в список ораторов, хотя у нас принято, чтобы мы предварительно рассматривали вопрос в делегации, в Президиуме и в Центральном Комитете. Я только спрашиваю присутствующих здесь товарищей, представительницей которых выступала тов. Коллонтай, как относятся они к тому факту, что никто не возражал против этого на заседании Центрального Комитета? Мы сочли вполне естественным, что незначительное политически и едва заметное в этом вопросе меньшинство хочет ознакомить Международный Конгресс с своим собственным мнением, со своей тенденцией.
Переходим к речи т. Коллонтай по существу. Ее главная мысль такова: капиталистическая система себя изжила, и поэтому из нее нельзя, так сказать, извлечь никаких выгод. Вот ее основная идея. Все остальное для нее является лишним. Это дает нам вполне достаточное представление об исторических и политико-экономических воззрениях тов. Коллонтай. Говоря философским языком, это — чисто метафизическое воззрение, оперирующее с неподвижными, не-историческими, догматическими понятиями. Капитализм изжил себя, и поэтому нет возможности получить от него что-либо нам полезное. Но, товарищи, если бы капитализм действительно изжил себя, то в случае, если на нас нападет английская или французская армия, хотя бы на побережье Черного моря, то мы можем сказать себе: капитализм изжил себя, и поэтому мы можем сидеть сложа руки. (Аплодисменты.) Я думаю, что тогда мы все полетели бы к чёрту, с разрешения т. Коллонтай. (Шумные аплодисменты.) Ведь капитализм не станет спрашивать, изжил ли он себя, согласно догматическим представлениям т. Коллонтай: он будет убивать нас своими штыками, изготовленными на его капиталистических заводах, истреблять нас своими солдатами, вымуштрованными его капиталистической дисциплиной. Но если изживший себя капитализм может нас убивать и лишать жизни, то этим он доказывает, что он еще довольно силен. Да и самый факт, что тов. Коллонтай, стоящая в оппозиции к Российской Партии, вынуждена высказывать свои оппозиционные взгляды на Международном Конгрессе в Москве, является маленьким доказательством того, что, если изживший себя, в великом историческом смысле, капитализм не может открыть новые возможности для человечества, то все же он еще достаточно силен, чтобы не позволить нам устраивать наши конгрессы в Париже или Берлине. (Аплодисменты.) А возьмем, например, капиталистическую технику: что думает т. Коллонтай о хорошем паровозе, честном немецком капиталистическом паровозе? Это интересный вопрос. Я боюсь, что германский пролетариат, после того, как он завоюет власть, должен будет разъезжать по стране на настоящих капиталистических паровозах, по крайней мере, еще два года. Ведь, у него будет много дела, и я не думаю, что он сможет немедленно, в первые же месяцы, приступить к постройке новых паровозов. По, товарищи, позволительно ли — с точки зрения десяти заповедей тов. Коллонтай — купить новый немецкий паровоз у фирмы Эберт и К°? Я думаю, что т. Коллонтай, отвечая на этот ребром поставленный вопрос, не откажет нам в праве купить паровоз у Эберта. Но если мы купим там паровоз, то мы должны и заплатить за него, и притом золотом. Но, товарищи, золото, текущее из России в капиталистическую кассу, усиливает эту последнюю. Конечно, этого очень мало, чтобы уплатить германские долги. К счастью, у нас нет такого количества золота. (Смех.) Как бы то ни было, но, если мы хотим быть принципиально твердыми, мы не смеем платить золотом капиталистам. Или возьмем другой случай: допустим, что мы будем платить не золотом, а лесом. Но, может быть, тов. Коллонтай скажет тогда: я согласна допустить торговлю Советской России с Германией или с Англией, но на концессии я не согласна. Но что такое концессии? Чтобы получить паровозы, мы должны продавать лес. Но у нас нет достаточного количества пил и других механических приспособлений, и вот мы говорим: «Деревья растут в лесу; пусть английский капиталист приходит со своими машинами и техническими приспособлениями, пусть сам нарубит себе бревна и дрова, а нам отдаст за это паровоз»… Словом, я бы очень хотел знать, где начинается принципиальная оппозиция т. Коллонтай и где она кончается — при покупке ли паровозов, при уплате ли золотом, при расчете ли дровами в виде леса? Я боюсь, что оппозиция начинается только при порубке леса. (Громкий смех.)
Затем тов. Коллонтай утверждает, что мы хотим, вообще, заменить рабочий класс специалистами и другими силами, т.-е. техниками. (Коллонтай с места: «Я этого не говорила!») Вы говорили, что инициатива рабочего класса заменяется другими силами, что его авангард заставляют уступать место другим. Но эти другие силы, с одной стороны, — так называемая техническая интеллигенция, а с другой — крестьянство. Замена крестьянством безусловно исключается. Но класс, держащий власть в своих руках, вступает в сделку с крестьянством. Что касается техников, то и по этому вопросу у нас в партии был спор. Еще до сих пор слышны его отзвуки, и, может быть один из них, — если не последний, то предпоследний, — раздался здесь из уст тов. Коллонтай. Говоря по существу, товарищи, не подлежит сомнению, что пролетариат имеет довольно большую силу и инициативу, и мы надеемся, что все человечество несколько изменит свой облик, благодаря силе рабочего класса. Но мы никогда не говорили, что рабочий класс способен от рождения построить новое общество. Он может создать для того лишь необходимые социальные и политические предпосылки. Более того, при непосредственном захвате власти, он может найти необходимые вспомогательные силы, поставить их на службу коммунистического хозяйства там, где это требуется, и тем самым пустить всю машину в ход. Но мы никогда не говорили, что простой рабочий тем, что он стал коммунистом, уже приобрел способность производить работу техника, астронома или инженера. И когда эти технические силы просто обозначаются общим понятием «другие социальные силы», и когда тот факт, что эти силы поставлены на службу нашему делу, характеризуется, как недостаток доверия к рабочему классу, — то я должен констатировать, что такое мышление не имеет ничего общего с марксизмом и коммунизмом.
Товарищи! С самого начала, в той весьма простой области, в которой нам до сих пор приходится работать, в области военной, мы должны были обращаться к помощи чуждых нам технических сил. По этому поводу у нас было много трений. Центральный Комитет сделал немало ошибок, и наша военная организация неоднократно наталкивалась с его стороны на противодействие. Нам говорили: «Вы берете чуждые нам технические силы (под ними подразумевались офицеры) на службу пролетариата». А между тем, потом выяснилось, что если бы мы опирались только на энергию и самопожертвование наших товарищей, которые все самоотверженно выполнили свой долг, и если бы мы не сумели использовать чуждые нам военные силы, то нас давно бы не было на свете. Это совершенно ясно. Русский рабочий класс, с его способностями и самоотвержением, дал все, что мог. Он выказал большую инициативу и в том, что после захвата власти он оказался в состоянии, будучи отсталым и живя в крестьянской стране, привлечь к себе на службу офицеров, действуя то насилием, то пропагандой. (Аплодисменты.) Нам нужна была армия, но рабочий класс не имел достаточного опыта и знаний, и мы не могли сразу и повсюду ставить офицеров из рабочих. Сейчас у нас уже есть много красных офицеров, вышедших из рабочего класса. Они занимают высшие посты, и численность их увеличивается с каждым днем.
То же самое относится и к области технической. Тот факт, что мы еще окружены капиталистическим миром, вынуждает нас к уступкам и в этом отношении. Но мы преисполнены веры, что наш рабочий класс, сознавая себя все в бо́льшей мере членом великого Интернационала, выдержит и эту передышку капитализма, и это неустойчивое равновесие, которое теперь установилось, и использует, во время этой самой передышки, и чуждые силы, и чуждые средства, поставив их на службу собственному делу. Если мы говорим русским рабочим: «Мы ведем переговоры с иностранными капиталистами, но мы примем все меры, чтобы остаться стоять на собственных ногах». Если мы хотим, чтоб рабочий класс обозрел поле своей деятельности и сказал: «Я могу предоставить то или иное германским и американским капиталистам в качестве концессий, но хочу зато получить машины», — то разве это будет недоверием к силам русского рабочего класса, русского пролетариата? Если кого-либо и можно упрекнуть в недостатке доверия к силам рабочего класса, то не нас, а ту маленькую группу, от имени которой здесь говорила тов. Коллонтай. (Шумные аплодисменты.)