Речь по докладу т. Зиновьева о тактике Коминтерна на Всероссийской конференции 1921 г.

Зиновьев сделал доклад на декабрьской конференции 1921 г. о недавно принятых Исполкомом Коминтерна тезисах о едином фронте. Троцкий выступил в защиту этой тактики. — /И-R/

Товарищи, сегодня наши газеты сообщают о том, что нас уже почти что признали после 4-хлетнего существования, что предстоит весенняя конференция, в которой будем участвовать мы, как советская республика. Несомненно, факт в высшей степени знаменательный. Тем не менее, я думаю, что из всей европейской обстановки и из положения мирового рабочего движения (и это находится в теснейшей связи с предметом доклада тов. Зиновьева) вытекает тот вывод, что признание наше произойдет далеко не столь гладким и простым путем.

Политическое положение, которое влияет одинаково и на рабочий класс, и на правительства, и экономическое положение Европы и всего мира, сейчас в высшей степени сложно. С одной стороны, глубокий экономический кризис, который только изживается, с другой стороны — прилив политической самоуверенности у буржуазии и ее государств. С одной стороны, еще продолжаются величайшие экономические затруднения, небывалый кризис захватил глубины торгово-промышленной жизни, а, с другой стороны, имеем уже завоеванные позиции восстановленного государственного аппарата, и вытекающую отсюда уверенность у буржуазии, что труднейшие моменты для нее остались позади. Если сейчас буржуазия Англии, буржуазия Франции обсуждает в лице своих правящих классов вопрос о нашем признании с точки зрения баланса, с точки зрения торгово-промышленной выгоды, то это объясняется этими двумя причинами. Экономическое положение буржуазии трудное. Она ищет выхода, не включая Россию в мировой хозяйственный оборот, но она чувствует себя политически настолько самоуверенной, что считает возможным маневрировать с таким довольно громоздким телом, как Советская Россия. Это основа, которая определяется всем послевоенным положением Европы и всего мира. Экономический кризис сейчас изживает себя, и в Европе, и во всем мире имеются несомненные яркие, серьезные симптомы экономического оживления, и это для понимания всей обстановки и ближайших перспектив имеет величайшую важность.

Те из товарищей, которые присутствовали во время последнего международного конгресса и которые следили за идейной борьбой, знают, что эти вопросы обсуждались на международном конгрессе и особенно в его Комиссиях с точки зрения судеб рабочего движения ближайшей эпохи. Была группировка, не очень оформленная, которая считала, что тот торгово-промышленный кризис, самый острый кризис, который мы переживали накануне последнего конгресса, является последним кризисом капиталистического общества, что этот последний кризис капиталистического общества будет фатально углубляться до диктатуры пролетариата. Это совершенно не марксистское, не научное механическое представление о революции. Некоторые делают вывод такой: так как мы живем в революционную эпоху, так как кризис будет неизбежно углубляться до полной победы пролетариата, то наша партия должна выступить на международную арену, а тяжелый пролетарский резерв, гонимый этим углубляющимся кризисом, раньше или позже поддержит ее в последнем рабочем штурме. Наша делегация на конгрессе боролась против этого замечания, указывая, что соображения эти не верны, не научны. Отсутствие равновесия между Европой и Америкой, разрезанность самой Европы, опустошенность Центральной и Восточной Европы еще не изжиты, и по существу блокада России продолжается.

Напряженность международного положения, неуверенность, расстройство валюты, задолженность и финансовый хаос, — вот факты и факторы, унаследованные от войны, и среди них — стихийная сила капитализма стремится подняться вверх. Возможно это или невозможно?

Если рассуждать отвлеченно, то можно сказать: если предоставить этим стихийным силам так работать дальше, а пролетариат будет представлять пассивную массу, и коммунистическая партия будет организацией, делающей непрерывные ошибки, то результатом этого будет такое положение, что стихийная работа экономических сил, пользуясь пассивностью рабочего класса и ошибками коммунистической партии в конце концов на костях миллионов и миллионов пролетариата Европы, путем опустошения целых стран восстановит некоторое новое капиталистическое равновесие. Через 20—30 лет создастся новое капиталистическое равновесие, но вместе с тем будет гибель целых поколений, понижение культуры Европы и т. д., и т. п. Это чисто отвлеченное представление, которое исключает из игры самые важные и основные факторы, — рабочий класс, руководимый и управляемый коммунистической партией.

Мы утверждаем, что наряду с экономикой, которая создает сознательное маневрирование буржуазного государства, есть другой фактор, который на эту экономику опирается, ее учитывает и оценивает все переломы и зигзаги, который учитывает маневрирование буржуазного государства и переводит их на язык революционной тактики. Автоматическое наступательное движение, к чему пытались сбить некоторые выступавшие товарищи, которые были уверены, что нынешний товаро-промышленный кризис будто бы будет продолжаться до полной победы пролетариата, — совершенно противоречит экономической теории Маркса. Этот кризис свое развитие и в эпоху расцвета капитализма, и в эпоху застоя капитализма, и в эпоху упадка капитализма и распада экономических сил совершает циклами: подъем, понижение, подъем, понижение, и промежуточные стадии, причем исторические наблюдения свидетельствуют о том, что циклы эти охватывают, в среднем, если взять лет 150 назад, по 9 лет. Эти колебания имеют свою внутреннюю глубокую закономерность, и можно с уверенностью сказать, что если в 1920—1921 гг. не произойдет победоносной революции и Европе, то в 1920—1921—1922 гг. — нынешний острый кризис неизбежно уступит место симптомам, явлениям, а потом и более крупным фактам торгово-промышленного подъема. И если спросить, каков будет этот подъем, каковы его размеры, какова глубина этого подъема, то здесь можно сопоставить с дыханием человека: человек дышит всегда, до тех пор, пока не умрет; но человек молодой, или человек зрелый, или умирающий, дышат по-разному, и по дыханию можно судить о здоровье организма, но, все-таки, человек дышит до тех пор, пока не умрет… Так и с капитализмом: колебания этих волн, подъемы и понижения неизбежны, пока этот капитализм не будет снесен победоносным пролетариатом. Но идет ли капитализм вверх, застойное ли положение капитализма, или он понижается, — об этом можно судить по колебаниям волн подъема и кризиса. Сейчас можно сказать с полной уверенностью, что после того, как кризис, который начался с весны 1920 г., и который достиг наибольшей своей остроты в мае 1921 г., — длился в среднем с разными колебаниями 15, 16, 17, 18 месяцев, после того, как этот кризис совершил работу всякого кризиса, т.-е. извел избыточные товары, избыточные производительные силы, после этого развитие капитализма получило некоторый дополнительный простор. Начинается оживление, которое выражается в том, что цены начинают идти вверх, безработица начинает понижаться. Кто этим вопросом интересуется, пусть прочитает статью Павловского в последнем номере «Коммунистического Интернационала». Есть также ряд статей Смита в «Экономической Жизни», не говоря уже о специальных экономических журналах. Сейчас спорить по поводу того, углубляется ли кризис или нет — не приходится.

Если оценивать ту волну подъема в рабочем движении, которую мы сейчас наблюдаем, то приходится сказать, что она теснейшим образом связана с начавшимся торгово-промышленным оживлением. Это торгово-промышленное оживление, глубина его будет, конечно, определяться состоянием капитализма в целом после того, как первая траншея — чудовищные цены — была смыта и срыта торгово-промышленным кризисом, и производственные силы, парализованные, истерзанные, получили до некоторой степени возможность двинуться вверх (а это мы сейчас наблюдаем), они натолкнутся завтра, послезавтра, через год, через два (срок трудно предсказать) на опустошение Восточной Европы, на ужасающее положение Западной Европы, на ту же валюту, для оздоровления которой остается еще очень большой срок.

И подъем не будет гигантским подъемом, к каким мы привыкли до 1914 года. Он будет, вероятно, достаточно болезненным, с зигзагами не только вверх, но и с зигзагами вниз. Это — несомненный факт. Но тем не менее это есть новый этап, новый период при развитии экономики и политики рабочего движения на основе подъема. Откуда этот подъем? Я дам в двух словах хронологию: в 1914 году должен был начаться кризис. Началась империалистская война. Она перерезала кривую экономического развития, и начался бешеный подъем военного времени на основе расхищения, сожжения, уничтожения материальных сил и средств, задолженность, расстройство хозяйственного аппарата, отсутствие жилищ и построек, расстройство всех фундаментов, огромный выпуск бумажных денег и т. д. Война кончается. 1918 год. Демобилизация. Самый опасный момент. Рабочие и крестьяне выходят из армии, возвращаются к разбитому корыту. Военные заказы прекращаются. Кризис усиливается. Если бы в этот период коммунистическая партия была вполовину такая, как сейчас в Германии или во Франции, — пролетариат взял бы власть в свои руки. В 1919 году (это можно сказать с полной уверенностью) ее не было. Правительство использовало то, что ее не было и, боясь демобилизации, продлило военно-экономическую политику в течение 1919 года. Мы видим, что денежные бумажки продолжают выпускаться, старые заказы продолжаются или заменяются новыми только для того, чтобы не было кризиса, и 1919 год проходит под этим знаком огромных миллиардных и многомиллиардных подачек со стороны буржуазного государства, конечно, за счет тех же народных масс. Это мораториум своего рода, поддержание искусственное, фиктивное. Капитал делает политические уступки, вводит 8-часовой рабочий день; разливается стихийная волна наступления рабочих без руководства коммунистической партии, которая тогда почти не существовала.

Расплата началась с 1919 года: кризис начался. Буржуазия и ее государства учитывали кризис, но не могли изменить законов механики. Когда первые революционные движения потерпели неудачу, то это произошло из-за отсутствия опыта, из-за отсутствия коммунистической партии. Вслед за этим начинается внутренняя борьба, раскол и разочарование в среде тех начитанных, широких кругов рабочих масс, которые представляли себе в 1918 г. дело гораздо проще. Развитие буржуазии и понижение заработной платы — вот признаки того момента; чувство неуверенности — стачки срываются, армия безработных огромна.

В этих условиях кризис должен был пережить на одном своем полюсе реформистские иллюзии, а на другом, иллюзии анархистские. Коммунистическая партия чувствовала при этом в известный момент изолированность от масс, и поскольку она не подоспела к моменту ликвидации войны, поскольку острый период буржуазии удалось пережить, поскольку затем кризис ударил по массе, уже потерпевшей первое политическое разочарование, — постольку только ослабление тисков этого кризиса может дать новый серьезный толчок революционной энергии рабочих масс. И это теперь налицо.

Этот кризис, разумеется, и в десятой доле не так велик, чтобы позволить буржуазии разрешить одну сотую часть ее противоречий, ее затруднений, но он уже достаточно силен для того, чтобы дать возможность рабочему классу снова почувствовать, что он является носителем производства, что на нем все держится, что буржуазия, капитал попадает от него во все большую зависимость.

И главное, в этот момент у него уже есть руководящая коммунистическая партия с опытом борьбы, с опытом ошибок — и опыт ошибок есть ценнейший опыт — и с опытом успехов, которые мы основываем на использовании уроков ошибок. Вот положение, которое мы имеем сейчас.

Мы можем с полной уверенностью сказать, что тот этап внутренней дифференциации в рабочих массах, который особенно остро начался в 1920 году и обозначился к концу 1920 года, — дифференциации разброда, изолирования коммунистов, превращения их в явно очевидное меньшинство, которое иногда посягает действовать так, как если бы оно было большинством (примеры чего мы видали в Германии), — этот период в общем и целом оставлен позади, и на этом основана целиком и абсолютно правильно та тактика, которую предлагает Коммунистический Интернационал и которую защищал тов. Зиновьев. Как долго затянется это оживление, какие формы оно примет, это, товарищи, трудно предсказать, — скорее всего, в форме болезненной. Эти волны будут иметь характер судорог, но этим самым обеспечиваются революционные толчки. При наличии руководящей коммунистической партии можно сказать несомненно, что нарастающая волна революционного движения, этот прилив, поднимает на себе все группировки в рабочем классе, т.-е. и оппортунистов, и центристов, и коммунистов поднимет вверх. Он вынуждает искать практических соглашений под влиянием потребности этого прилива. Но вместе с тем, именно потому, что он всех поднимает — этот прилив начинает поднимать в действие и для действия рабочие массы, и всю эту группировку проверяет через действие.

То, что раньше было теоретической полемикой, дискуссией политических партий меньшинства, то становится проверкой методов в большинстве. Мы на этом подъеме поднимемся до конца, а другие в этом приливе утонут. И международное положение определяется целиком вот этой обстановкой.

Буржуазия очень самоуверенна, экономические, затруднения очень велики; промышленный подъем открывает и перед ней перспективы, верхи ее будут, конечно, снимать с этого подъема золотые сливки (аппарат у нее в руках). У нас при опыте Интернационала, его руководящих партий и элементов, мы нащупываем и формулируем эти симптомы подъема, но буржуазия отнюдь не оценивает их во всем их историческом значении. Ее самоуверенность очень велика. И вот на этом периоде перелома она собирает свою Вашингтонскую конференцию и начинает разговаривать, чтобы нас пригласить на новую весеннюю конференцию. Ее самоуверенность, наш голод, наше дьявольское экономическое положение — все это говорит, что она представляет себе дело разговоров с нами гораздо легче и проще, чем окажется в действительности.

Наиболее предусмотрительна Америка. Она заключила соглашение с Японией. И разрешение Японии нас грабить великолепно идет параллельно с филантропической деятельностью по отношению к нашим голодающим. Одно другое дополняет превосходно. Там — на Востоке большой маневр.

Есть и другие маневры на Западе, которые ближе. Подготовка в Карелии плацдарма карельских событий крупнее, чем мы думаем. Банды вдоль западной границы (я покажу на съезде Советов карту движения этих банд), сосредоточение польских войск увеличилось. Все это означает, что есть, с одной стороны, крыло европейской буржуазии — ближайшей к нам польской и прочей, которая хочет с нами драться во что бы то ни стало. С другой стороны, если кое-кто из буржуазии и даже, может быть, из руководящих элементов ее представляет себе дело нашего признания и соглашения с нами несколько упрощенно: вот, позовем Красина или Чичерина; к 20 млн долларов прибавим еще немножко и скажем тогда Коминтерну: «Давайте внутреннюю чистку произведем, дайте известные политические гарантии, последние остатки ногтей чёрта коммунизма отстрижем, как следует быть, и затем все дело будет в шляпе».

Несомненно, что у Ллойд-Джорджа и у целого ряда других в голове дело рисуется в таком роде. Если переговоры о нашем признании возникнут, то будет много зигзагов, похожих на судороги и спазмы. И Ллойд-Джорджу, и Бриану, и многим другим во время этих переговоров понадобится нажим с низов: тут и Польша, тут и Румыния, тут и Финляндия. Положение очень серьезно, и в исторической перспективе обещает — и в смысле международном, и в смысле российском — кривую подъема, но это будет не кривая ровного подъема, а кривая со многими зигзагами, и ближайший зигзаг может наступить как раз ближайшей весною. Если бы, скажем, начались эти переговоры, конечно, мы всячески должны пойти на них. Я подчеркиваю это, с одной стороны, как член Коммунистической партии и как человек, который имеет ближайшее отношение к известной части этой опасности, но факт, несомненно, тот, что, чем ближе мы стоим в международной обстановке к признанию нас, к кредитованию нас буржуазным миром, тем ближе мы подходим к тому моменту, когда буржуазный мир захочет уступчивость нашу в переговорах получить дополнительными ударами и пинками, и прямыми военными действиями. И с этой точки зрения то, что делается на Востоке и на ближнем Западе, глубоко симптоматично. Поэтому я думаю, что нам, учитывая всю эту международную обстановку и вполне поддерживая резолюцию Коммунистического Интернационала, абсолютно правильную и отвечающую всей обстановке, надо в то же время сказать: по мере того, как европейский и мировой пролетариат будет, опираясь на начавшееся экономическое оживление, выравнивать единый фронт революционных рабочих масс, облегчая постепенный сдвиг масс, мы должны в то же время помнить его, и напоминать мировому пролетариату, что мы должны выравнивать и свой фронт, в собственном смысле слова. Если бы это было и весною, революционные события получили бы бурный характер (предугадывать, конечно, трудно, но это не исключено), то как раз это революционное обострение, его первые шаги в момент, когда буржуазия вступает с нами в решающие переговоры, — в этот момент политического маневра, эти первые революционные шаги могут поставить крест на всякие планы признания нас и толкнуть наших врагов в открытую борьбу с нами через посредство тех, кто является военными агентами французского и всякого иного капитала, т.-е. через посредство ближайших наших соседей. Вот почему Красная армия в этот момент должна быть в полном порядке. (Аплодисменты.)

Заключительное слово.

Это — второе выступление на декабрьской конференции в защиту политики единого фронта. — /И-R/

Товарищи, дискуссия по этому вопросу принимает немножко приват-доцентский характер в худшем смысле этого слова. Я и в мыслях не имел, когда выступал по докладу товарища Зиновьева, что по этому вопросу будут какие-либо прения. Ценный материал по этому вопросу я нашел в последней книжке «Коммунистического Интернационала», в статье Павловского, которая напечатана без всяких примечаний, и думаю, что факты, мной сообщаемые, абсолютно неоспоримые. Это кривая, нанесенная мной грубо для того, чтобы виднее было, эта кривая… (Рязанов с места: «Не на всякой кривой выедешь».) Думаю, товарищ Рязанов, что мы-то с вами на ней выедем… Я говорю, что если с 1920 г. до мая и июня 1921 года кривая промышленного развития падает, а затем начинаются движения, которые я назвал судорожными и спазматическими, некоторый подъем, а затем опять падает вниз, затем опять идет вверх и может опять упадет вниз, то эта и эта линия (показывает диаграмму) резко разнятся. Здесь в течение 12-ти, 13-ти и 14-ти месяцев наблюдается падение. В чем выражается это падение? Сегодня, например, тысяча рабочих, завтра 999, 998, 997 и систематически в течение 15-ти месяцев такое падение. 996-й рабочий говорит: завтра моя очередь. Так как перед этим у нас было понижение, из завода удалено некоторое количество рабочих. У рабочих настроение полной неуверенности. Капиталист от них не зависит, а они от него всецело. Это упадочное настроение у широких кругов рабочих имелось. Теперь допустим, что на фабрике прибавился один рабочий, стало 1001 рабочий, затем 1002 рабочих и т. д. С точки зрения статистики это ничтожная величина. С точки же зрения самочувствия рабочих это огромный факт. Их тысяча человек. Затем их становится 1001, затем 1002 и т. д. Значит завод развивается, и рабочий чувствует под ногами какую-то почву. Таким образом важен самый факт, что осенью этого года произошло изменение конъюнктуры, в силу урожая или в силу того, что прекратилась стачка, все что угодно. Если бы у меня не было статистики и если бы я сидел в одиночке и до меня доходили бы политические и экономические сведения, что настроение рабочих такое-то, известия такие-то, а затем некоторые увеличение числа рабочих, я бы сказал, что что-то изменилось, что какой-то экономический сдвиг есть. Сейчас можно спорить о том, как пойдет дальше эта кривая. Тут наблюдаются некоторые колебания. Этим доказывается, что через эти колебания капиталистическое развитие или остается застойным, или идет вниз. Я говорю только о том, что это неровная или падающая линия, что на ней есть колебания, и не учитывать их, значит не учитывать тех жизненных толчков, под действием которых живет и борется рабочий класс.

Я повторяю, если бы у меня не было никакой статистики, я бы и тогда сказал, что произошло, но статистика есть, — прочитайте статью Павловского. В текстильной промышленности произошли крупные изменения. 9⁄10 веретен работают, или работали в августе и сентябре. Весной работала половина. Огромное изменение. В Америке доменные печи, угольная промышленность, металлургия в августе и сентябре подверглись серьезнейшим изменениям. Мы теперь живем политическим отражением этих изменений. Тут нужен был толчок лавине рабочего движения. Будет ли опять кризис? Я скажу после полученного толчка: он может не оказать деморализующего влияния, потому что почувствовалась потребность в сплочении, в единой политической энергии рабочего класса. Рабочий класс получает в известных пределах самостоятельное значение. Не учитывать этих толчков нельзя. Говорят, что это значит равновесие. Какое равновесие? Если бы нынешний подъем был в десять раз больше, что ныне намечается, то он не уменьшил бы и одной сотой части тех препятствий, которые стоят на пути к расцвету. Сокольников не логичен: он говорит, что равновесия капитализма не получится. Я сказал, когда получится. Если вымрет один миллион европейского населения от голода и холода, если Германия обратится в колонию, если в России падет Советская власть и она обратится в колонию, если Европа станет вассальной страной по отношению к Америке и Японии, тогда восстановится новое равновесие капитализма. Для этого нужно 50 лет непрерывной борьбы, во время которой нас будут бить, душить, истреблять и вконец задушат. Тогда будет новое равновесие капитализма. Вот перспектива, которую я рисовал.

Сейчас обнаружилось оживление; оно наталкивается на новые траншеи перед войной, о которой я говорил, первые траншеи — бешено высокие цены. В течение двух-трех месяцев оно наталкивается на новые баррикады, — сильные нарушения равновесия в Европе и Америке, расчлененность Европы, опустошенность и отрезанность центральной и восточной Европы, состояние войн и пр. Когда капитализм, получивший некоторый полуфиктивный расцвет, давший толчок рабочему движению, напарывается на баррикаду, воздвигнутую войной, он поворачивается к Советской России, он будет поворачиваться десять раз при первом же ухудшении. А в ноябре была некоторая несомненная заминка, которую осторожно характеризует Варга. Это предостережение. В декабре будет новая линия вверх. Того бешеного падения, которое было с мая прошлого года, даже с апреля или марта и до июня этого года в течение этих 15-ти месяцев, того бешеного падения, которое явилось реакцией на всю войну, не будет…

Будет ли подъем медленный, планомерный? — Нет. Будет ли общий подъем со скачками? — Весьма возможно. Быстрый, — ни в коем случае. Как долго? — Предсказать нельзя. Но уже изменение, что от водопада мы перешли к ряби, когда вода экономического развития бросается в одну или другую стороны, но уже водопада нет, она не падает, это уже изменение, колоссальнейшее изменение. Если мне говорят, что нищеты сколько угодно, бедности, безработицы и т. п. (об английской безработице не буду говорить), то указание т. Сокольникова напоминает мне следующее. Если я скажу, что у т. Каменева в Москве улицы в этом году чище, чем в 1918 г., а кто-то скажет, что Троцкий сказал, что Москва представляет полное процветание, и приведет вам всю статистику московского навоза. Но если я говорю, что улицы стали чище, чем в 1918 г., то это факт, и не видеть это было бы несправедливостью по отношению к советскому муниципалитету.

Приведут другой факт: валюта пляшет бешеную пляску, финансовый аппарат расстроен, это, разумеется, является базой революции, но в этом моменте есть свои зигзаги, свои изменения. Сокольников говорит, будто выводом из моих слов должно быть спекулирование на войне. Если я считаю, что все идет к установлению гармонии и равновесия, то война была бы просто самоубийством. Покончить ли жизнь тем или иным путем, — безразлично. Он назвал это моей логикой. Если капитализм устанавливает равновесие, а я скажу, что надо направлять всю политику на войну, то это значит, что я просто хочу бритвой перерезать глотку, что я предпочитаю кровопролитное окончание дела. Это философия т. Сокольникова.

Я ничего подобного не говорил. Я указал, что факт стремления к нашему признанию сам по себе имеет значение, пока не историческое, но симптоматическое некоторое значение имеет. Если нас признают, тогда будет историческое значение, но пока только идет разговор об этом, и неизвестно, на каких условиях нас признают. Когда начнутся переговоры, я буду голосовать, чтобы послать туда Сокольникова, он прекрасный дипломат. Когда будет формироваться туда делегация для переговоров о нашем признании, я буду голосовать, чтобы в эту делегацию вошел антивоенно настроенный, мирно настроенный т. Сокольников, но я в то же время предупреждаю, что через неделю, через две т. Сокольников может дать сюда сообщение, что Ллойд-Джордж и Бриан требуют не более, не менее, как следующего, чтобы мы Коминтерн из России удалили. (Радек с места: «В Ригу».) В Ригу или Ревель, — это неважно, это первое небольшое требование. Во-вторых, чтобы мы нефтеносный кавказский район и петроградскую промышленность передали английскому синдикату, — мелочь: Англия в Петрограде, она же хозяйка на Кавказе. В-третьих, чтобы мы Красную армию, ввиду всеобщего разоружения, в Вашингтоне провозглашенного, распустили. Три небольших требования, причем там может быть сказано, что если мы на эти условия соглашения не пойдем, то — будет ли это сказано, или будет сделан намек, который будет дополнен практикой на западной границе, но… стоят наготове французские войска, в Карелии хороший плацдарм, готовится удар на Петроград с севера…

Отсюда я делаю вывод, что, ведя эти переговоры и пользуясь всемерно архи-затруднительным положением капитализма, нам нужно быть начеку, ибо последний период переговоров будет самым острым периодом, когда для того, чтобы нас сделать сговорчивее, пустят угрозу интервенции военной. А когда это не подействует, то пустят интервенцию самое. Тов. Сокольников говорит, что «вся моя перспектива рассчитана на войну, именно на наступательную войну». Вы именно попали в точку. Я в партии, в полном согласии с ЦК, который считает абсолютным вздором сейчас из идеи наступательной войны делать лозунг; на Съезде Советов, в любом собрании красноармейцев и на ответственной партийной конференции я говорю, что наша политика — это политика борьбы за мир. Но борьба за мир означает при данных условиях крепкую Красную армию. Приближение переговоров о признании не ослабляет, а усиливает эту необходимость. И оживление революционного движения в Европе, которое создает для буржуазии еще более острое положение, обостряет возможность военной опасности.

Товарищи, тут политических разногласий никаких нет. Была сделана попытка мои соображения и доводы экономического характера, которые я изложил, превратить в идейную экономическую доктрину. Попытка была сделана тов. Сокольниковым.

Ни о каком равновесии никто у нас не говорит. Наоборот, если что мне можно предъявить, то это то, что весной этого года, когда кризис был очень глубокий и несомненный, я в отношении перспективы революции брал более далекий прицел: я считал, что данных для ожидания близкого революционного развития нет. А сейчас, наоборот, я целиком считаю, что поворот и в частности толчок дан именно в экономическом оживлении. Приостановка этого кризиса и экономическое оживление в важнейших промышленных странах политически приблизят нас к возможности массового революционного движения. Если бы ухудшение пошло и дальше так, как оно шло в течение последних полутора лет, что я считаю невозможным, невероятным и экономически необоснованным, то я считаю, что задержалось бы революционное развитие. Если развитие пойдет так, как оно сейчас идет, это будет на руку нам. Экономически буржуазия выиграет в 100 раз меньше, чем мы выиграем политически. Вот в чем существо дела.

Возвращаясь к тезисам Зиновьева, я считаю, что они подлежат одобрению, единодушному и единогласному. Факт этого одобрения будет известен всему коммунистическому европейскому движению. Сомнения могут быть и будут у тех или других элементов, а также и предрассудки, мнимые рассудочные сомнения и т. д. Взвесив их, нужно преодолеть их своим единогласным одобрением тезисов; конференция поможет действительным коммунистическим элементам мирового рабочего движения повернуть свою политику на. абсолютно правильные рельсы.