Прилив.
«Правда», 25 декабря 1921 г., № 292.
(Экономическая конъюнктура и мировое рабочее движение).
Капиталистический мир вступает в период промышленного подъема. Смена депрессий подъемами — органический закон капиталистического общества. Этот подъем отнюдь не говорит о наступлении равновесия в классовой структуре. Кризис часто способствует нарастанию анархистских и реформистских настроений у рабочих. Подъем будет содействовать сплочению рабочих масс.
I.
В европейском рабочем движении обнаруживаются симптомы нового революционного прилива. Идет ли на этот раз девятый вал, или еще нет — предсказать нельзя. Но несомненно, что кривая революционного движения явно идет вверх.
Самым критическим периодом в жизни европейского капитализма был первый послевоенный год (1919). Высшее проявление революционной борьбы в Италии (сентябрьские дни 1920 года) разыгралось тогда, когда в Германии, в Англии, во Франции самые острые моменты политического кризиса казались уже превзойденными. Мартовские события этого года в Германии были запоздалым отголоском прошлой революционной эпохи, а не началом новой. Уже с начала 1920 года капитал и его государство, закрепив за собою первые позиции, переходят к дальнейшему наступлению. Движение рабочих масс получает оборонительный характер. Коммунистические партии убеждаются, что они в меньшинстве, и в некоторые моменты кажутся изолированными от подавляющего большинства рабочего класса. Отсюда так называемый «кризис» в III Интернационале. Сейчас, как сказано, наметился явный перелом. Революционное наступление рабочих масс нарастает. Перспективы борьбы расширяются.
Эта смена этапов является результатом сложных причин разного порядка; но в основе ее лежат острые зигзаги экономической конъюнктуры, в которых отражается капиталистическое развитие послевоенного времени.
Самым опасным для европейской буржуазии временем был период демобилизации, возвращения обманутых солдат к своим очагам и их распределение по ячейкам производства. Первые послевоенные месяцы породили большие затруднения, способствовавшие обострению революционной борьбы. Но правящие буржуазные клики спохватываются и проводят широкую финансово-государственную политику, направленную на смягчение демобилизационного кризиса: бюджет продолжает сохранять чудовищные размеры эпохи войны, многие предприятия искусственно поддерживаются на ходу, многие заказы сохраняются для того, чтобы не вышло безработицы, квартиры сдаются по ценам, не обеспечивающим ремонта зданий, к ввозному хлебу и мясу государство приплачивает из своего бюджета. Другими словами: государственный долг возрастает, валюта обесценивается, основы хозяйства подрываются — с политической целью: продлить фиктивный торгово-промышленный подъем эпохи войны. Это дает возможность промышленным верхам произвести обновление технического аппарата крупнейших предприятий и переоборудование их на мирный лад.
Но фиктивный подъем очень скоро упирается во всеобщее обеднение. Промышленность, вырабатывающая предметы потребления, первая наталкивается на чрезвычайно упавшую емкость рынка и образует первую баррикаду перепроизводства, в которую затем упирается развитие тяжелой промышленности. Кризис получает неслыханные размеры и небывалые формы. Начавшись по ту сторону океана ранней весной, развившись в Европе к середине 1920 года, кризис самой глубокой своей точки достигнет в мае истекающего 1921 года.
Таким образом к тому моменту, когда начинался открытый, явный послевоенный торгово-промышленный кризис (после года фиктивного подъема), первый стихийный штурм рабочего класса на буржуазное общество уже заканчивается. Буржуазия устояла ценой лавирования, уступок, отчасти путем военного отпора. Этот первый пролетарский штурм был хаотичен — без определенных политических целей и идей, без плана, без руководящего аппарата. Ход и исход этого первого натиска показали рабочим, что перемена их судьбы и перестройка буржуазного общества гораздо более сложное дело, чем могло казаться во время первого проявления послевоенного протеста. Сравнительно однородная по бесформенности своего революционного настроения рабочая масса начинает после этого быстро терять свою однородность, — в ней происходит внутренняя дифференциация. Наиболее активная и наименее связанная традициями прошлого часть рабочего класса, уяснив себе на опыте необходимость идейной отчетливости и организационной сплоченности, смыкается в коммунистическую партию. Более консервативные или менее сознательные элементы, после неудач, временно отшатываются от революционных целей и методов. Рабочая бюрократия пользуется этим расслоением, чтобы восстановить свои позиции.
Весенний и летний торгово-промышленный кризис 1920 г. разразился, как сказано, в то время, когда уже обнаружилась указанная политическая и психологическая реакция в рабочем классе. Кризис, несомненно, обострил недовольство значительных групп рабочего класса, породил там и здесь бурные проявления недовольства, но после неуспеха наступления 1919 г. и при происшедшей в результате этого дифференциации, экономический кризис сам по себе не мог уже вернуть движению необходимое единство и придать ему характер нового, более решительного революционного штурма. Из этого обстоятельства мы снова убеждаемся, что влияние кризиса на ход рабочего движения вовсе не имеет того однородного характера, какой мерещится некоторым упростителям: политическое влияние кризиса (не только глубина влияния, но и направление его) определяется всей наличной политической обстановкой и теми событиями, которые кризису предшествовали и ему сопутствовали, особенно же теми боями, удачами и неудачами самого рабочего класса, которые предшествовали кризису. В одних условиях кризис может дать могущественный толчок революционной активности рабочих масс, в других он может совершенно парализовать наступление пролетариата и, если затянется слишком долго, после слишком больших жертв, понесенных рабочими, может крайне ослабить не только наступательную, но и оборонительную энергию рабочего класса.
Сейчас можно, в целях пояснения мысли, высказать следующее ретроспективное предположение: если бы экономический кризис с явлениями массовой безработицы и необеспеченности последовал непосредственно после конца войны, революционный кризис буржуазного общества получил бы несравненно более острый и глубокий характер. Именно для того, чтобы избежать этого, буржуазные государства смягчили революционный кризис спекулятивно-финансовым подъемом; т.-е. отсрочкой неизбежного торгово-промышленного кризиса на год-полтора, ценой дальнейшего расстройства своего финансово-хозяйственного аппарата. Кризис стал от этого еще глубже и острее, но он совпал уже не с бурной демобилизационной волной, а с моментом ее неуспеха, подведения итогов, переучивания в одном лагере, разочарования в другом и выросших отсюда расколов. Революционная энергия рабочего класса ушла внутрь и ярче всего высказалась в напряженном строительстве коммунистической партии. Она сразу вырастает, как крупнейшая сила, в Германии и во Франции. Капитал, искусственно породивший спекулятивный подъем в течение 1919 года, после того, как непосредственная опасность миновала, использовал наступивший кризис для того, чтобы сбить рабочих с тех позиций (8-часовой рабочий день, повышение заработной платы), которые он им в предшествующий период уступил, в целях самосохранения. Отбиваясь, рабочие отступали. Идеи завоевания власти, республики Советов, социалистической революции естественно блекли в их сознании в тот период, когда им приходилось, притом далеко не всегда с успехом, бороться из-за процентного сокращения заработной платы.
Где экономический кризис не принимал форм перепроизводства и острой безработицы, а сохранял более глубокую форму распродажи страны и понижения жизненного уровня трудящихся (Германия), там энергия рабочего класса, направленная на повышение заработной платы, в соответствии с падением покупательной силы марки, походила на энергию человека, который гоняется за своей тенью. Как в других странах, германский капитал перешел в наступление. Рабочие массы, отбиваясь, отступали нестройными рядами.
Именно в этой общей обстановке разыгрались в Германии мартовские события этого года. Суть их сводится к тому, что молодая коммунистическая партия, испугавшись явного революционного отлива в рабочем движении, сделала отчаянную попытку использовать выступление одного из активно настроенных отрядов пролетариата для того, чтобы «электризовать» рабочий класс и по возможности довести дело до решающего боя.
Под свежим впечатлением мартовских событий в Германии, собрался III Конгресс Интернационала. В результате внимательного рассмотрения он вполне оценил опасность, вытекающую из несоответствия между тактикой «оффензивы», революционной «электризации» и пр. — и теми более глубокими процессами, которые происходили во всем рабочем классе, в соответствии с изменениями и поворотами в экономической и политической обстановке.
Если бы в 1918 и 1919 годах в Германии была коммунистическая партия такой силы, как в марте 1921 года, весьма вероятно, что пролетариат оказался бы у власти еще в январе или марте 1919 года. Но такой партии не было. Пролетариат потерпел поражение. Из опыта этого поражения выросла коммунистическая партия. Если бы она, возникнув, захотела в 1921 году действовать так, как коммунистической партии полагалось бы действовать в 1919 году, она расшиблась бы в прах. Именно это и разъяснил последний Конгресс.
Спор вокруг теории оффензивы тесно сплелся с вопросом оценки экономической конъюнктуры и ее дальнейшего развития. Наиболее последовательные представители теории оффензивы развивали следующие соображения: во всем мире царит кризис, который является кризисом распада экономического общества; этот кризис неизбежно будет углубляться и тем самым все более революционизировать рабочий класс; ввиду этого, коммунистической партии незачем оглядываться назад на резервы; ее задача — наступать на капиталистическое общество; раньше или позже пролетариат поддерживает ее, гонимый бичом экономического распада. В таком законченном виде эта точка зрения не дошла до Конгресса, так как более острые углы ее были обломаны в комиссии по экономическому положению. Уже одна мысль, что торгово-промышленный кризис может уступить место относительному подъему, казалась сознательным и полусознательным сторонникам теории оффензивы почти что… центризмом. Что же касается того, что новое торгово-промышленное оживление не только не станет тормозом революции, но, наоборот, обещает сообщить ей новую силу, то мысль эта казалась уже прямо-таки меньшевизмом. Мнимый радикализм «левых» нашел свое запоздалое и довольно невинное отражение на последнем съезде германской коммунистической партии, резолюция которого, замечу мимоходом, удостаивает меня персональной полемикой, хотя я и выражал только взгляды центрального комитета нашей партии. Я с этим маленьким и безвредным для дела реваншем «левых» мирюсь тем охотнее, что, в общем, урок III Конгресса ни для кого не прошел бесследно, и меньше всего для наших немецких товарищей.
II.
Сейчас несомненные явления перелома экономической конъюнктуры налицо. Общие фразы насчет того, что нынешний кризис есть последний кризис распада, что он составляет основу революционной эпохи, что он может закончиться только с победой пролетариата, — не могут, очевидно, заменить конкретного анализа экономического развития со всеми вытекающими отсюда тактическими последствиями. На самом деле мировой кризис, как сказано, приостановился в мае этого года. Промышленность, работающая на потребление, первая обнаружила признаки улучшения конъюнктуры. За ней сдвинулась с места и тяжелая промышленность. Сейчас это бесспорные факты, которые находят свое выражение в цифрах. Мы не будем их приводить, чтобы не затруднять читателю усвоения общей нашей мысли). Означает ли это, что приостановился распад экономического хозяйства? Что оно восстановило свое равновесие? Что революционная эпоха на исходе? Ни в какой мере. Перелом промышленной конъюнктуры означает, что распад капиталистического хозяйства и ход революционной эпохи — явления, более сложные, чем кажется иным упростителям.
*) Интересующиеся читатели найдут интересные данные в статье тов. Павловского в № 10 «Коммунистического Интернационала» и в статье тов. С. А. Фалькнера в «Экономической Жизни» (№№ 281, 285 и 286).
Ход экономического развития характеризуется кривыми двух порядков. Одна из них — основная — определяет общий рост производительных сил, товарного оборота, внешней торговли, банковских операций и пр. Эта кривая идет через все развитие капитализма — в общем и целом — вверх. Она выражает собою тот факт, что производительные силы и человеческое богатство при капитализме возросли. Однако эта основная кривая поднимается вверх неравномерно. Бывают десятилетия, когда она еле-еле повышается, затем наступают новые десятилетия, когда она круто вздымается вверх, чтобы затем, в новую эпоху, оставаться в течение продолжительного времени на одном и том же уровне. Другими словами, история знает эпохи более быстрого и более медленного развития производительных сил при капитализме. Так, если возьмем кривую английской внешней торговли, то установим без труда, что с конца XVIII столетия она лишь очень медленно развивается до самой средины XIX века. Затем в течение двадцати с лишним лет (1851 до 1873) она поднимается вверх очень быстро. В следующую эпоху (1873—1894) остается почти неизменной, чтобы затем быстро подниматься вверх до самой войны.
Если начертить эту кривую на бумаге, то своим неравномерным изгибом кверху она даст нам схематическое представление о ходе капиталистического развития в целом или об одной из его сторон.
Но мы знаем, что капиталистическое развитие происходит в так называемых промышленных циклах, которые состоят из нескольких последовательных фазисов экономической конъюнктуры: подъем, заминка, кризис, приостановка кризиса, улучшение, подъем, заминка и пр. Историческое наблюдение свидетельствует, что циклы сменяют друг друга каждые 8—10 лет. Если нанести их графически на бумагу, то получим на основной кривой, характеризующей общее направление капиталистического развития, периодические волны повышения и понижения. Циклические колебания конъюнктуры свойственны капиталистическому хозяйству, как биения сердца — живому организму.
За кризисом следует подъем и за подъемом кризис, но в общем кривая капитализма в течение столетий шла в гору. Ясно, что сумма подъемов была больше суммы кризисов. Однако в разные эпохи кривая развития имела разный вид. Бывали эпохи застоя. Циклические колебания не приостанавливались. Но раз капиталистическое развитие в общем шло в гору, значит кризисы приблизительно уравновешивали подъемы. В те эпохи, когда производительные силы быстро шли в гору, циклические колебания продолжались своим чередом. Но каждый подъем, очевидно, двигал хозяйство вперед на большее расстояние, чем последующий кризис отбрасывал его назад. Волны циклов можно было бы сравнить с колебаниями струны, если бы линия экономического развития походила на натянутую струну; на самом деле она имеет сложно изогнутый вид.
Уже эта внутренняя механика капиталистического развития, через постоянную смену кризиса и подъема, показывает, в какой мере неправильна, прямолинейна, ненаучна мысль о том, что нынешний кризис должен, непрерывно углубляясь, длиться до диктатуры пролетариата, независимо от того, наступит ли она через год, через три, или через большее число лет. Циклические колебания, возражали мы в докладе и в резолюции на третьем съезде, сопровождают капиталистическое развитие в его юности, зрелости и упадке, как биения сердца сопровождают человека даже в агонии. Каковы бы ни были общие условия, каков бы то ни был хозяйственный упадок, торгово-промышленный кризис сметает избыточные товары и производительные силы, устанавливает большее соответствие между производством и рынком, и тем самым открывает возможность промышленного оживления.
Темп, объем, напряжение и длительность оживления зависят от всей совокупности условий, характеризующих жизненность капитализма. Сейчас можно уверенно сказать (это говорилось уже в эпоху III Конгресса), что, после того как кризис сорвет ближайшую баррикаду, в виде непомерных цен, начавшееся промышленное оживление в нынешней мировой обстановке быстро упрется в ряд других баррикад: глубочайшее нарушение экономического равновесия Америки и Европы, обнищание Центральной и Восточной Европы, длительное и глубокое расстройство финансового аппарата и т. п. Другими словами, ближайший промышленный подъем не сможет ни в коем случае восстановить условия дальнейшего развития, сколько-нибудь близкие к довоенным; наоборот, весьма вероятно, что после первых же своих завоеваний он упрется в экономические траншеи, вырытые войной.
Но подъем есть подъем. Он означает повышение спроса на товары, расширение производства, сокращение безработицы, повышение товарных цен и возможность повышения заработной платы. И в данных исторических условиях он не ослабит, а обострит революционную борьбу рабочего класса. Это вытекает из всего предшествующего. Рабочее движение всех капиталистических стран после войны прошло через свою кульминацию, которая привела, как мы видели, к более или менее выраженной неудаче и отступлению, к разобщению в среде самого рабочего класса. При таких политических и психологических предпосылках затяжной кризис, хотя и увеличивал бы ожесточение рабочих масс (особенно безработных и полубезработных), но в то же время неизбежно ослаблял бы их активность, ибо она тесно связана с сознанием своей производственной незаменимости.
Затяжная безработица после эпохи революционно-политического напора и отступления вовсе не благоприятна коммунистической партии. Наоборот, кризис грозил, чем дальше, тем больше, питать на одном фланге анархистские настроения, на другом — реформистские. Выражением этого факта явился откол анархо-сиидикалистских группировок от III Интернационала и некоторая консолидация Амстердама и Интернационала два с половиной, временное сплочение серратианцев, откол группы Леви и пр. Наоборот, промышленное оживление должно, прежде всего, поднять самочувствие рабочего класса, подорванное неудачами и разбродом его рядов, сплотить его на заводах и фабриках и повысить в нем стремление к единодушным боевым действиям.
Уже сейчас мы наблюдаем начало этого процесса. Рабочие массы чувствуют более твердую почву под ногами. Они стремятся сплотить свои ряды. Они ощущают раскол, как помеху к действию. Они стремятся не только к более единодушному отпору против выросшего из кризиса наступления капитала, но и готовятся к контр-наступлению, опираясь на условия промышленного оживления. Кризис был периодом обманутых надежд и ожесточения, нередко бессильного. Подъем, поскольку он развернется, даст выход этому чувству в действии. Именно об этом говорит защищавшаяся нами резолюция на III Конгрессе:
«Если бы темп развития оказался более затяжным, и нынешний торгово-промышленный кризис сменился бы в большем или меньшем числе стран периодом подъема, этот факт ни в каком случае не означал бы наступления «органической» эпохи. До тех пор, пока капитализм существует, циклические колебания неизбежны. Они будут сопровождать его в агонии, как они сопровождали его в молодости и зрелости. Пролетариат, отброшенный во время нынешнего кризиса натиском капитала назад, при сколько-нибудь явном улучшении конъюнктуры немедленно должен перейти в наступление. Его наступательная экономическая борьба, которая в таком случае велась бы неизбежно под лозунгом реванша за все обманы эпохи войны, за весь грабеж и все обиды эпохи кризиса, имела бы тем самым такую же тенденцию превратиться в открытую гражданскую войну, как и нынешняя оборонительная борьба.
III.
Капиталистическая пресса бьет в литавры по поводу экономического «оздоровления» и перспектив новой эпохи капиталистической устойчивости. Эти восторги так же неосновательны, как и дополняющие их опасения тех «левых», которые считали, что революция вырастет из непрерывного обострения кризиса. На самом деле, если ближайший торгово-промышленный подъем экономически означает новые богатства для верхов буржуазии, то политически он будет целиком на руку нам. Объединительные тенденции в рабочем классе являются только выражением повышающейся воли к действию. Если сегодня рабочие требуют, чтобы во имя борьбы с буржуазией коммунисты сговорились с независимыми и социал-демократами, то завтра — по мере развития массовидности движения — эти же рабочие убедятся, что руководство в революционной борьбе дает им только коммунистическая партия. Первая волна прибоя поднимает все рабочие организации, толкая их к соглашению. Но и социал-демократам и независимым уготована одна и та же судьба: они друг за другом потонут в дальнейших волнах революционного прибоя.
Значит ли это — в противовес теории сторонников оффензивы, — что не кризис, а наступающее экономическое оживление должно непосредственно привести к победе пролетариата? Такое категорическое утверждение было бы неосновательно. Мы уже выше показали, что между экономической конъюнктурой и характером классовой борьбы существует не механическое, а сложное диалектическое взаимоотношение. Для понимания завтрашнего дня с нас достаточно того, что в период оживления мы вступаем гораздо лучше вооруженными, чем вступали в период кризиса. В важнейших странах европейского континента у нас сильные коммунистические партии. Перелом конъюнктуры, несомненно, открывает перед ними возможность оффензивы — не только экономической, но и политической. Гадать сейчас, на чем она остановится, было бы бесплодным занятием: она только начинается, вернее, только намечается.
Но если допустить — станет допытываться иной казуист, — что ближайшее промышленное оживление не приведет нас непосредственно, к победе, тогда наступит, очевидно, новый промышленный цикл, который будет означать новый шаг по пути восстановления капиталистического равновесия. Нет ли в таком случае действительной опасности новой эпохи капиталистической реставрации? На это можно ответить так: если бы коммунистическая партия не росла, если бы пролетариат не накоплял опыта, если бы он не давал все более глубокого и непримиримого революционного отпора, если бы от обороны он не переходил при первой возможности в наступление, то механика капиталистического развития, дополняемая маневрированием буржуазного государства, несомненно, сделала бы, в конце концов, свое дело: целые страны были бы экономически отброшены в варварство, десятки миллионов человеческих существ сошли бы на-нет в муках голода, с отчаянием в душе, и на их костях восстановилось бы какое-то новое равновесие капиталистического мира. Но такая перспектива есть чистейшая абстракция. На пути к этому умозрительному равновесию капитализма — множество глубочайших препятствий: хаос мирового рынка, расстройство валюты, милитаризм, опасность войны, неуверенность в завтрашнем дне. Стихийные силы капитализма ищут выхода среди нагроможденных на пути препятствий. Но эти же стихийные силы бьют по рабочему классу и толкают его вперед. Его развитие не останавливается даже тогда, когда он отступает. Ибо, утрачивая позиции, он накопляет опыт и укрепляет свою партию. Он идет вперед. Он сам есть условие развития, фактор его, и притом важнейший, ибо в нем воплощено будущее.
Основная кривая промышленного развития ищет путей вверх. Ее движение осложняется циклическими колебаниями, которые в послевоенной обстановке похожи на спазмы. На какой точке развития произойдет то сочетание объективных и субъективных условий, которое даст революционный переворот, произойдет ли это в течение наступающего оживления, в начале его, или в конце, или же при наступлении нового цикла — предсказать, разумеется, нельзя. С нас достаточно того, что темп развития в значительной мере зависит от нас, от нашей партии, от ее тактики. Чрезвычайно важно отдать себе отчет в новом экономическом повороте, который может открыть новый этап сплочения рядов и победоносного наступления. Для революционной партии понять, что есть — уже само по себе означает сократить срок и приблизить даты.