Единый фронт.
Выступление Троцкого на заседании расширенного пленума И. К. К. И.
26 февраля 1922 г.
Товарищи! Я не присутствовал на вчерашнем заседании, но я внимательно прочел две речи, принципиально враждебные намеченной Исполкомом тактике: это — речи тт. Террачини и Даниэля Рену.
Я согласен с тов. Радеком, сказавшим, что речь тов. Террачини это лишь новое и, признаться, не совсем улучшенное издание тех возражений, которые он приводил против некоторых наших тезисов III конгресса.
Но положение изменилось.
На III конгрессе мы стояли пред опасностью, чтобы итальянская компартия или другие не вступили бы на путь действий, которые могли бы оказаться вредными. Теперь пред нами опасность скорее отрицательного свойства: чтобы она не воздержалась от участия в выступлении, которое может и должно быть, весьма полезным рабочему движению.
Всегда могут сказать, что эта опасность отрицательного свойства не столь опасна, как опасность положительная. Да, но в политике время — крупный фактор, и если это время пропустим мы, оно будет использовано другими — против нас.
Товарищ Террачини сказал: «Разумеется, мы сторонники массового выступления и завоевания массы». Он вечно повторяет это в своих речах. Но, с другой стороны, он — сторонник общей борьбы пролетариата — оказывается противником единого фронта, — в том смысле, как понимает его Исполком.
Товарищи, когда мы слышим, как представитель пролетарской партии вечно повторяет: «Мы сторонники завоевания большинства пролетариата, мы сторонники лозунга "в массы"», то нам кажется это запоздалым эхом дискуссий, происходивших на III конгрессе, когда существовала вера в то, что мы целиком вошли в полосу немедленной революции и когда настроений, порожденных в пролетариате войной, настроений общих, — имевших объектом русскую революцию и революцию вообще, — казалось достаточно, чтобы совершить революцию. Но события доказали, что подобная оценка положения была неправильна. На III конгрессе мы этот вопрос обсудили и сказали: «нет, теперь наступает новый этап; буржуазия в данный момент стоит на ногах не совсем твердо, но достаточно твердо, чтобы, стремясь ее свергнуть, заставить нас, коммунистов, поспешить с вопросом о завоевании большинства рабочих».
Как завоевать массы?
Товарищ Террачини теперь повторяет: «Мы сторонники действия, которое должно привести к завоеванию массы». Разумеется, но мы уже поднялись чуточку выше и обсуждаем способы, как завоевать эти массы посредством действия. И с этой точки зрения, как завоевать эти массы, — коммунистические партии естественно, логично разбиваются на три категории: партии, находящиеся в начальной стадии своего развития и еще не могущие играть в качестве определенного организма крупную роль в непосредственном выступлении масс. Конечно, у этих партий, как и у всех прочих коммунистических партий, крупное будущее; но в данный момент они не много значат в деле выступления пролетарской массы, потому что еще малочисленны, как организации. Такие партии должны в данный момент бороться за то, чтобы получить точку опоры в рабочем классе, за возможность влиять на пролетариат в период выступления (весьма успешно справляется с этой задачей наша английская партия).
С другой стороны, есть партии, которые вполне овладели пролетариатом. Я полагаю, что тов. Коларов прав, говоря, что так обстоит дело в Болгарии. Что это значит? Это значит то, что Болгария созрела для пролетарской революции, но что международные условия мешают ей совершиться. В подобном случае вопрос о едином фронте не стоит, или почти не стоит.
В Бельгии, например, или в Англии этот вопрос — вопрос борьбы за завоевание места на пролетарском фронте, за влияние на пролетариат, за то, чтобы не быть обособленным от рабочего движения. Между этими двумя крайними полюсами имеются партии, представляющие собой уже силу, не только идейную, но и количественную, организационную. Так обстоит дело с большинством коммунистических партий. Представляют ли они при этом треть организованного авангарда, четверть, половину или несколько больше — положение в целом от этого не меняется.
Какова их задача? Их задача — завоевать подавляющее большинство пролетариата. С какой целью? Чтобы повести пролетариат к завоеванию власти, к революции. Когда этот момент наступит, мы не знаем. Допустим, через шесть месяцев, или через шесть лет. Быть может, в промежутке между шестью месяцами и шестью годами — различно для разных стран. Но, говоря теоретически, не исключена возможность, что этот подготовительный период затянется и дольше. И вот, я спрашиваю: что мы будем пока делать? Неустанно бороться, завоевывая большинство, завоевывая сознание всего пролетариата. Но нам это не удастся ни сегодня, ни завтра; пока мы — лишь партия пролетарского авангарда. Но разве борьбу классов надлежит приостановить вплоть до момента, когда мы завоюем весь пролетариат? Вот вопрос, который я ставлю тт. Террачини и Рену: разве пролетарская борьба за кусок хлеба будет ждать, пока коммунистическая партия при поддержке всего рабочего класса сможет завоевать власть? Нет, она не ждет, она продолжается. Как рабочие, стоящие в рядах нашей партии, так и те, что стоят вне их; как рабочие, стоящие в рядах социал-демократической партии, так и те, что стоят вне ее, более или менее — в зависимости от момента и пролетарской среды — расположены и способны бороться за свои непосредственные интересы, а борьба за их непосредственные интересы в нашу эпоху большого империалистского кризиса всегда служит началом революционной борьбы. Это весьма существенно, но здесь это лишь в скобках.
Немедленное действие.
Так вот, рабочие, не входящие в нашу партию и не понимающие ее (потому-то они в нее и не входят), желают иметь возможность бороться за кусок хлеба, закусок мяса. Они видят, что есть партия коммунистов, что есть партия социалистов, и не понимают, почему они разделились; они примыкают к реформистской Всеобщей Конфедерации Труда, к социалистической партии Италии и т. д. или же остаются вне партии. И вот, они говорят, обращаясь к этим организациям или сектам, — не знаю, как они, эти полусознательные рабочие, называют их на своем языке: — «пусть они дадут нам возможность бороться сегодня!» А мы не можем им ответить: «Но мы уединились, чтобы подготовлять твое будущее, твое великое послезавтра». Они бы нас не поняли, поглощенные сегодняшним днем: ведь, если бы они могли понять этот довод, — в их глазах чересчур мудреный, — они вошли бы в нашу партию. При таком направлении мыслей, пред лицом различного рода профсоюзных и политических организаций, они теряются; они находятся в невозможности действовать непосредственно, сколь бы мало и частично это действие ни было. И вот, к ним подходит коммунистическая партия и говорит: «друзья, мы разъединены; вы считаете это ошибкой, я могу вам объяснить причину этого явления. Не понимаете? Жаль, но мы существуем отдельно, коммунисты, социалисты, а рядом синдикалисты, реформисты и революционные синдикалисты. Мы существуем, как независимые друг от друга организации, — по соображениям, признаваемым нами, коммунистами, достаточными, — и тем не менее мы, коммунисты, предлагаем вам немедленно бороться за кусок хлеба: мы предлагаем это вам и вашим вождям, каждой организации, представляющей собой часть пролетариата. Но это вполне соответствует психологии масс, психологии пролетариата; я утверждаю, что страстно протестующие против этого товарищи (а объясняется это серьезностью и существенностью вопроса) гораздо более отражают мучительный процесс еще свежего раскола с реформистами и оппортунистами, чем мнение широких пролетарских масс. Я прекрасно понимаю, что для журналиста, работавшего в одной редакции «Ь’Нитап:16а, скажем, с Лонге, — и с великим трудом от него отмежевавшегося, вновь обращаться к Лонге, звать его на беседу — трудно психологически и морально. Что же касается рабочего класса, французской массы, миллионов французских рабочих, то им, к сожалению, нет до этого дела, потому что они не входят в партию. Но когда им скажут: «мы, коммунисты, берем в свои руки инициативу массового выступления за ваш кусок хлеба», то стали бы рабочие порицать Коминтерн и французскую компартию? Нет, никогда.
Возражения против Единого фронта.
Чтобы вам доказать, товарищи, что такого рода взгляды, наблюдаемые во Франции, особенно в ней, — не отражают мнения пролетарской массы, но служат лишь запоздалым эхом, с одной стороны, того, что происходило в старой партии, а с другой стороны — мучительного процесса раскола; чтобы доказать вам это, я приведу выдержки из нескольких статей… Извиняюсь: французские товарищи немножко посмеиваются над нашей страстью к цитатам; один из них очень метко острил по поводу объема наших документальных доказательств. Но ведь ничего иного не остается; цитаты — это высушенные цветы рабочего движения, но для того, кто немножко знаком с ботаникой и видал эти цветы в полях при свете солнца, тот знает, что высушенные экземпляры дают представление о движении.
Я буду цитировать хорошо известного во Франции товарища: это тов. Виктор Мерик. Он более или менее представляет собой оппозицию против единого фронта в понятной для всех форме; прибегая к юмору, он популяризирует идеи оппозиции. То, что он говорит, — шутка, по моему, весьма плохая; но приходится брать ее такой, какова она есть:
«А что, если мы образуем единый фронт с Брианом? В конце концов, ведь Бриан тоже диссидент, диссидент первого налива, диссидент-предтеча; но все же происходит из великой семьи». («Journal du Peuple», 13 января).
Так вот, в момент, когда Исполком говорит: вы, французская партия, представляете собой лишь часть рабочего класса, надо изыскивать возможности общего массового выступления, — голос Парижа отвечает:
«А что, если мы образуем единый фронт с Брианом?»
Это можно назвать иронией, и раздается это на страницах газеты, специальность которой — подобного рода ирония, газета эта — «Journal du Peuple». Но у меня имеется еще одна выдержка того же автора из статьи в «L’Internationale» — это уже значительно серьезнее — здесь он говорит буквально следующее:
«Да позволено мне будет задать только один вопрос — о, отнюдь не иронизируя»… (Это сам Виктор Мерик говорит: «отнюдь не иронизируя»).
Голоса с мест: На этот раз…… Бывает это не часто.
Троцкий — … «Да позволено мне будет задать только один вопрос — о, отнюдь не иронизируя. Если это положение будет принято во Франции, а завтра будет опрокинуто министерство Пуанкаре-Война, и его место займет кабинет Бриана или Вивиани, решительного сторонника мира, разоружения, согласия между народами и признания советского правительства, не следует ли тогда нашим выборным в парламенте подкрепить своим голосованием положение этого буржуазного правительства? А если бы даже — ведь, всяко бывает! — кому-либо из наших был предложен портфель, должен ли он отказаться?» («L’Internationale», 22 января).
Ведь это — о, отнюдь не иронизируя! — пишется не в «Journal du Peuple», а в «L’Internationale», газете нашей партии. Видите ли, в глазах Виктора Мерика дело вовсе не в единстве пролетарского действия; все дело во взаимоотношениях Виктора Мерика и того или иного диссидента, диссидента вчерашнего или позавчерашнего. Как видите, аргумент почерпнут из области международной политики. В случае, если бы правительство Бриана было склонно признать советское правительство, то московский Интернационал навяжет нам сотрудничество с этим правительством?
Товарищ Террачини говорил не совсем так, как тов. Мерик; но и он вызвал призрак союза трех держав: держав № 3, 2 и 2 1⁄2 — Германии, Австрии и России, это несколько пахнет тем же.
Товарищ Зиновьев сказал в своей речи на пленуме, а я сказал то же в комиссии: есть товарищи, которые в наших взглядах, «уклонениях» ищут «государственных оснований». Мы совершаем ошибки, видите ли, не как коммунисты, а как правители русского государства, интересы которого толкают нас прибегнуть к такой тактике. Вот какое обвинение выдвигает в замаскированной форме Виктор Мерик.
Критика, а не инсинуация.
Надо припомнить наши прения на III конгрессе. Там упоминали, что в Германии правое крыло, и особенно его лакеи, объясняли мартовские события, как результат московского внушения, целью которого было спасти скомпрометированное положение советской власти. И вот на III конгрессе, где порицались кое-какие методы, применявшиеся в этом движении, «крайняя левая». (Комм. Раб. Партия Германии) заявляла, что советское правительство враждебно этому революционному движению, желая на некоторое время отсрочить всемирную революцию, дабы иметь возможность вершить делишки с западной буржуазией.
Теперь то же повторяется по поводу единого фронта.
Товарищи, интерес советской республики не может быть иным, чем интерес всемирного революционного движения. Если эта тактика вредна для вас, братья французы, или для вас, братья итальянцы, значит, она совершенно вредна и для нас. А если вы полагаете, что мы столь поглощены или загипнотизированы своим положением государственных деятелей, что не в состоянии уже понимать необходимостей, диктуемых рабочим движением, тогда надо ввести в устав Интернационала параграф, гласящий, что партия, попавшая в столь «плачевное» положение, когда ей удается завоевать власть, должна быть исключена из рабочего Интернационала (смех).
По этому поводу скажу: мне бы хотелось, чтобы вместо подобных обвинений, — не подлинных обвинений, но инсинуаций, которые сочетаются с более или менее официальными и обрядовыми похвалами, расточаемыми русской революции, — нас бы несколько больше критиковали. Если бы Центральный Комитет французской партии послал письмо, где бы он заявил: «Вы проводите Новую экономическую политику; остерегайтесь, берегитесь, потому что вы зашли слишком далеко в области капиталистических отношений». Или если бы французская делегация нам сказала: «Мы видели смотр войскам; вы чрезмерно подражаете старым военным методам: это может вредно повлиять на рабочую молодежь». Или если бы, например, вы сказали: «Ваша дипломатия чересчур “дипломатична”; она дает интервью и выступает с нотами, которые могут нам сильно повредить во Франции». Вообще, если бы вы нас открыто критиковали, ставя все точки над i, это были бы подлинные взаимоотношения, к которым мы стремимся. Только не этот отвратительный способ, состоящий в намеках! Все это — между прочим.
Сентиментальный аргумент.
Использовав аргумент из области международной политики, Виктор Мерик прибегает к аргументу сентиментального характера. «Все ж таки, накануне 15 января, когда мы станем поминать двух мучеников, неудобно говорить нам о едином фронте с друзьями Шейдеманов, Носке, Эбертов и других убийц социалистов и рабочих» («L’Internationale», 8 января 1922).
Конечно, подобный аргумент может сильно повлиять на рядовых рабочих, обладающих революционным чувством, но не имеющих достаточного политического и революционного воспитания. Об этом уже упоминал тов. Зиновьев в своей речи. А товарищ Тальгеймер сказал: «Товарищи, если по сентиментальным соображениям нельзя усесться за один стол с представителями 2 и 2 1⁄2 Интернационала, то ведь эти соображения имеют больше всего значения для нас, немцев. Но каким образом случилось, что французский коммунист пытается утверждать, что это революционное чувство чуждо немецким коммунистам, что им чужда эта ненависть к предателям и убийцам из II Интернационала?»
Мне кажется, что их ненависть ничуть не меньше литературной, журналистской ненависти Виктора Мерика. Но тактика единого фронта является для них политическим действием, а не моральное сближение с вождями социал-демократами. Есть еще третий аргумент. Он носит более или менее решительный характер. Попадается он в одной из статей того же автора:
«Сенская федерация только что приняла решение по этому важному вопросу: громадным большинством она отвергла единый фронт. Это попросту означает, что она не может менять каждый год своих суждений. Это означает, что, согласившись на мучительную операцию турского раскола, она отказывается вернуться к старому положению вещей, отказывается взывать к людям, от которых мы отмежевались» («L’Internationale», 22 января, 1922).
Вот как рисуют единый фронт. Это якобы возврат к положению, какое было до Тура. И Фабр, гостеприимный Фабр, заявляет, что он вполне согласен с тактикой единого фронта с одной лишь оговоркой, — мне не остается ее комментировать:
«Зачем уничтожили пистолетными выстрелами социалистическое и рабочее единство?»
Итак, все ясно. Если рисовать все дело так, если единый фронт означает возврат к положению, имевшему место до Тура, то это означает — сотрудничество, перемирие, священное единение с диссидентами, реформистами. Констатировав этот, весьма существенный факт, начинают обсуждать, какой тактики держаться: принять или отвергнуть. И вот Мерик говорит: «Я вместе с Сенской федерацией отвергаю». А Фабр говорит: «Нет, я принимаю, принимаю».
Товарищи, даже у Фроссара, этого человека, несомненно представляющего собой крупную политическую величину, у Фроссара, которого мы все знаем и который не склонен подходить к вещам лишь с потешной стороны, мы не находим более веских аргументов. Нет, у него тоже доминирует идея сближения с диссидентами, а не вопрос единого фронта. Но я вас спрашиваю: существует ли для Франции этот вопрос или нет?
Французская компартия насчитывает 130.000 членов; состав партии диссидентов весьма малочислен; останавливаю ваше внимание на том обстоятельстве, что французские товарищи назвали реформистов «диссидентами». Почему? Чтобы охарактеризовать их в глазах пролетариата, как нарушителей единого фронта. Диссиденты, т.-е. социал-предатели, подобно тому, как Всеобщая Революционная Конфедерация Труда (CGTU) называется унитарной, чтобы показать, что одной из ее целей, ее основной целью — является обеспечение единства действий пролетариату.
Наша слабость.
Я мог бы сказать, что ваши методы и ваши действия стоят большего, чем аргументы, которые вы пускаете в ход в борьбе с намеченной Исполкомом Коминтерна тактикой. Итак, партия насчитывает 130.000 членов, а диссиденты — 30.000, или 40, или 50.000. Не важно…
Голоса с мест: 15.000. У диссидентов цифры не всегда точны. Их трудно проверить.
Троцкий — Они составляют меньшинство, но меньшинство, которым вовсе пренебрегать нельзя.
А затем есть профсоюзы. Несколько лет тому назад в них насчитывалось 2 миллиона членов. Так, по крайней мере, они утверждали, — статистика французских профсоюзов более внушительна, чем их революционный пыл, — а теперь, — я заимствую цифры из речи тов. Рену: — Унитарная Всеобщая Конфедерация Труда насчитывает 300.000 членов. Общее количество профессионально организованных до раскола составляло 500.000.
А ведь рабочий класс — это миллионы.
В партии 130.000 членов.
В революционных профсоюзах — 300.000.
В реформистских профсоюзах быть может несколько больше, а быть может несколько меньше 200.000.
Диссиденты — 15.000.
Вот каково истинное положение вещей.
Конечно, положение партии весьма благоприятно, это политическая организация, имеющая большой вес, но еще не занявшая господствующего положения. Что представляет собой ныне французская партия? Французская партия — результат кристаллизации того великого революционного роста пролетариата, который был порожден войной, благодаря мужественному поведению товарищей, возглавлявших в ту пору это движение. Они использовали этот порыв, это массовое движение, это кратковременное, но революционное, стихийно-революционное чувство; они его использовали, чтобы преобразовать старую партию и создать коммунистическую партию.
Но революции не произошло. Масса, ожидавшая, что революция разразится не сегодня-завтра, видит, что она не разразилась. В результате — некоторый отлив. Остается в партии лучшая часть пролетариата. Но в широкой массе происходит психологическая реакция, отлив. Это выливается в массовом выходе из профсоюзов. Профсоюзы теряют своих членов. Раньше у них были миллионы, теперь их нет. Многие рабочие и работницы побыли там несколько недель, несколько месяцев и вышли. Идеал революции, конечно, живет в широкой пролетарской массе, но он стал более туманным, менее осуществимым. Коммунистическая партия продолжает существовать со своей доктриной и тактикой. Маленькая же диссидентская группка в эту смутную революционную эпоху утеряла всякий престиж. Допустим, что такое переходное положение продлится еще год, два, три; допустим; мы этого не хотим, но, чтобы правильно представить себе положение, допустим, что во Франции произойдет общее выступление. Как сгруппируются рабочие? Как поступят французские рабочие? Отношение между партией коммунистов и партией диссидентов, это отношение 4 к 1. Если же учесть революционные настроения рабочего класса, смутные революционные настроения, отношение, быть может, будет 99 к 1.
Но вот положение длится, не становясь более устойчивым, и надвигается эпоха новых выборов. Какие мысли придут в голову французскому рабочему? Он скажет себе, что коммунистическая партия, — пожалуй, хорошая партия, что коммунисты — хорошие революционеры, но ведь революции еще нет, и дело касается выборов; на сцене — Пуанкаре — последнее крупное усилие национализма, зовущего к реваншу, попытка опасного мира, последняя вспышка потухающей лампы.
Левый блок и Единый фронт.
В конечном счете, что остается буржуазии? Левый блок. Но для успешности этой политической комбинации надо располагать орудием в самых недрах рабочего класса. Это орудие — партия диссидентов.
Мы, в свою очередь, располагаем превосходной почвой для пропаганды, которую ведем при помощи «L’Humanité», всей нашей печати, всех наших органов.
Но есть и иные средства. И мы пробуем привести в движение широкую массу путем митингов, великолепных речей французских товарищей, которых, как вы знаете, нельзя упрекнуть в недостатке красноречия. Наступают выборы. Широкая масса французских рабочих, по всей вероятности, будет рассуждать так: «да, парламент левого блока все же предпочтительнее парламента Пуанкаре, блока национального». Для диссидентов это будет удобным моментом сыграть политическую роль. Их политическая организация немногочисленна, это правда, но реформистам, особенно во Франции, и не надо большой организации. У них имеются газеты, правда, их не очень-то читают, потому что наиболее пассивная, разочарованная пролетарская масса не читает вовсе; она разочаровалась и выжидает событий; она стремится уловить то, что носится в воздухе, не читая.
Читают те рабочие, которые уже завоеваны на сторону революции. И вот, в такой атмосфере маленькое орудие буржуазии, — организация диссидентов, может приобрести крупное политическое значение. Задача наша — заранее развенчать в глазах французского пролетариата идею левого блока. Это весьма существенный вопрос для французской партии. Я не говорю, что левый блок был бы для нас бедой. Это и для нас было бы выгодно, но лишь при одном условии: чтобы пролетариат в нем не участвовал.
Если при таких обстоятельствах вам удастся вызвать их на объяснение посредством письма — открытого или закрытого, — с которым надо обратиться к центральному комитету диссидентов (если таковой существует); если не уточняя форм, не определяя методов, вы разоблачите этого союзника буржуазии, который выжидает, который не хочет слишком себя скомпрометировать и выжидает, найдя приют в редакциях, парламентских клубах, это вам будет весьма выгодно, так как в момент выборов эти диссидентские группировки проявят себя весьма активно и будут давать рабочим всякого рода обещания. Мы сильно заинтересованы в том, чтобы извлечь их из их комнат и убежищ и поставить пред лицом пролетариата на фоне массового действия. Вот как стоит вопрос. Дело совершенно не идет о сближении с Лонге. Все это несколько странно, не правда ли, товарищи?
Вот уж 15—16 месяцев, как мы спорим с французскими товарищами; мы им доказали, что надо исключить Жана Лонге. А товарищи, которые в ту пору колебались, принимать или не принимать 21 условие, ныне говорят нам: «вы нам диктуете сближение с Жаном Лонге». Я вполне понимаю, какое нелепое, представление сложится в голове парижского рабочего по прочтении статьи Виктора Мерика. Надо спокойно объяснить ему его ошибку, показать, что дело вовсе не в этом, что дело в извлечении диссидентов из их убежищ, где они подготовляют новое предательство, что необходимо взять их за шиворот и насильно поставить под народное давление, пред лицом пролетариата и вынудить этих господ дать ответ на ясные вопросы, которые мы ставим.
Когда мы слышим, как Террачини говорит, что наши методы действия отличаются от их методов, что мы за революцию, а они против революции, то мы с Террачини совершенно согласны.
Почему нужен единый фронт.
Ведь если бы это было ясно всем рабочим, то вопрос о едином фронте и не вставал бы. Разумеется, мы за революцию, а они против; но пролетариат этой разницы не понимает; надо ему ее показать.
Тов. Террачини отвечает: «Но ведь это мы и так делаем, в профсоюзах имеются коммунистические ячейки. Профсоюзы имеют громадное значение. Мы это доказываем путем пропаганды».
Наш пленум пропагандировать не воспретит: пропаганда всегда — превосходное орудие, это основа всего; весь вопрос в том, чтобы ее комбинировать и приспособлять к новым условиям и значению партии, как организации.
Вот вам маленький, любопытный инцидент. Тов. Террачини говорит: «Призвав пролетариат к общему выступлению, мы при помощи пропаганды завоевали большинство в организациях».
…Большинство — а затем щепетильная рука автора сделала поправку: «почти большинство». Еще в одном пункте мы согласны. Но ведь «почти большинство» означает по-французски, как мне кажется, меньшинство, а по-русски это уж наверно означает меньшинство.
Товарищи, даже и большинство — еще не все.
«У нас большинство: за нами идет 4/7 пролетариата».
Но 4⁄7 пролетариата это еще не весь пролетариат, и остающиеся 3⁄7 могут прекрасно саботировать массовое действие. А почти большинство это есть 3⁄7 рабочего класса. Итак, благодаря пропаганде у нас 3⁄7, но предстоит еще завоевать 4⁄7. Это не слишком легкое дело, товарищ Террачини, и полагая, что 4⁄7 можно завоевать при помощи тех же методов, что и 3⁄7, вы ошибаетесь: по мере роста партии методы должны меняться. Вначале, когда пролетариат видит небольшую непримиримую революционную группу, которая провозглашает: к черту реформистов, к черту буржуазное государство — он аплодирует и говорит: «очень хорошо». Но когда он видит, что эти 3⁄7 авангарда, уже организованные коммунистами, продолжают все те же споры и митинги, то пролетариат начинает скучать. Он скучает, и необходимы новые методы, чтобы доказать, что, поскольку мы уже крупная партия, мы немедленно можем принять участие в борьбе.
Чтобы это доказать, необходимо общее выступление пролетариата; надо его в этом убедить, а не оставлять инициативу другим.
Когда рабочие говорят: «Что нам до вашей завтрашней революции! Мы хотим воевать сегодня за сохранение 8-часового рабочего дня!» — Тогда мы должны взять в свои руки инициативу объединения его в сегодняшней битве.
На почве профессионального движения.
Товарищ Террачини сказал: «не надо уделять чрезмерного внимания социалистам. У нас нет с ними ничего общего. Надо уделять внимание профсоюзам». И он прибавил: «это не ново». Еще на II конгрессе Коминтерна, быть может, несознательно, но говорили: раскол в политических партиях, но единство в профессиональном движении. Я ничего не понимаю. Я подчеркнул это место его речи красным карандашом, а затем синим, чтобы выразить этим мое удивление. На II конгрессе мы, может быть, несознательно…
Террачини: Это было при полемике с Зиновьевым, Я пустил в ход иронию, когда я говорил, вас не было в зале.
Троцкий: Это отложим в сторону и пошлем в конверте Виктору Мерику. Ирония — его монополия.
Голос с места: Как видите, иронию фабрикуют и в Италии и даже в Москве…
Троцкий — К несчастью, да, и это меня ввело в заблуждение. Не производить раскол в профсоюзах? Что это значит? Самое опасное место в речи тов. Рену, которую я прочел с большим интересом и где нашел весьма поучительные вещи для понимания умонастроения, царящего во французской компартии, это его утверждение, что в данный момент у нас не может быть ничего общего не только с диссидентами партии, но и с реформистской Всеобщей Конфедерацией Труда. Вот так неожиданная поддержка самым неуклюжим анархистам Унитарной Всеобщей Конфедерации Труда! Я позволяю себе заявить, что такое рассуждение неожиданно оказывает поддержку неумелым анархистам из Унитарной Всеобщей Конфедерации Труда. Как раз в профессиональном движении вы применяли теорию единого фронта. Вы применяли ее успешно, и если у вас ныне 300.000 членов по сравнению с 200.000 у Жуо, то, я уверен, наполовину вы этим обязаны тактике единого фронта, так как в профессиональном движении, где надлежит охватить пролетариев независимо от их взглядов и течений, имеется возможность борьбы за непосредственные интересы. Если бы мы захотели производить в профсоюзах раскол на основе течений, это было бы равносильно самоубийству.
Мы сказали: эта почва — наша. Поскольку мы, как коммунисты, независимы, мы имеем возможность маневрировать, открыто говорить, что думаем, критиковать других; с этим мы идем в профсоюзы, уверенные, что через определенное время — большинство будет за нас.
Жуо видел, что почва ускользает у него из-под ног. Наш прогноз был совершенно правилен. Единство действий необходимо. Такова была наша тактика. Вы сами истолковали ее, сказав: «когда Жуо начал действовать в духе раскола, революционеры разоблачали его перед лицом массы, как нарушителя единства профессионального движения». Разумеется, в этом — смысл теории единого фронта. Борясь с реформистами, диссидентами, как вы их именуете, синдикалистами-реформистами и патриотами и т. д. надо на них взваливать ответственность за раскол. Надо их постоянно толкать, вынуждать высказываться относительно возможности активной классовой борьбы, заставлять их открыто перед лицом рабочего класса сказать: «нет». А если обстоятельства благоприятны для развития работы в рабочем классе, то следует напирать на диссидентов, чтобы вынудить их двигаться вперед. Сегодня у нас одно положение; два года спустя, быть может, будет революция. В промежутке движение рабочего класса будет неуклонно расти. Разве вы полагаете, что Жуо и Мерргейм останутся такими, каковы они теперь? Нет, они будут делать попытки; они сделают один, два шага вперед, а так как найдутся рабочие, которые не пожелают следовать за ними, то в их среде произойдет новый раскол. Этим мы воспользуемся. Эта тактика, разумеется, тактика движения, тактика весьма гибкая, но в то же время весьма энергичная, потому что направляющая линия все та же. И, если вы полагаете, как товарищ Террачини, что стоит наступить крупным событиям и единство действия осуществится само собой, мы ему мешать не будем. Но в данный момент, когда не происходит крупных событий, нет основания делать подобные предложения относительно единого фронта…
Террачини: Я никогда этого не говорил.
Троцкий: Возможно, что я ошибаюсь. Быть может, сказал это не тов. Террачини; но этот аргумент здесь приводился, я читал его в стенограммах. Говорилось: если события развернутся… Ну, а если не произойдет крупных событий? Я утверждаю, я считаю это аксиомой, что одним из препятствий к наступлению крупных событий, одним из психологических препятствий в пролетариате служит наличие большого количества политических и профсоюзных организаций, в причинах существования которых он не разбирается; он не видит возможности осуществить единое действие. Этот психологический тормоз крайне важен и играет, разумеется, отрицательную роль. Это результат не нами созданного положения, но мы должны облегчить пролетариату понимание этого положения. Мы предлагаем какой-нибудь организации то или иное немедленное действие; это совершенно соответствует логике вещей. И вот, я утверждаю, что если Унитарная Всеобщая Конфедерация Труда усвоит тактику пренебрежения Всеобщей Конфедерацией Труда, возглавляемой Жуо, это будет крупнейшей ошибкой, которую мы можем совершить во Франции в данный момент. Если партия эту ошибку совершит, она будет раздавлена под ее тяжестью, потому что 300.000 революционных рабочих в профсоюзах — ведь это минимум, товарищи, 300.000 рабочих — это почти ваша партия, удвоенная при помощи различного рода элементов, вот и все. Где же французский пролетариат? Вы мне скажете: «он и не с Жуо». Это так. Но я говорю, что рабочие, не входящие в наши организации, рабочие, более разочарованные или более ленивые умственно, могут быть увлечены нами в момент острого революционного кризиса; но в эпоху тягучую они скорее станут опорой Жуо. Ведь, что такое Жуо? Лень рабочего класса, — вот что он собой представляет. А тот факт, что в ваших рядах стоит лишь 300.000 рабочих, доказывает, что во французском пролетариате этой лени еще достаточно.
Есть еще и другая опасность. Если Унитарная Всеобщая Конфедерация Труда повернется попросту спиной к реформистской конфедерации и попытается завоевать массы при помощи революционной пропаганды, она может совершить ошибки, подобные тем, которые уже совершило революционное меньшинство.
Вы хорошо знаете, что маневрировать профессиональным движением и профсоюзными выступлениями весьма трудно; приходится постоянно думать о больших резервах отсталой массы, представленной Жуо; пренебрегать же Жуо — значит пренебрегать отсталой рабочей массой.
Встреча трех Интернационалов.
Вот как ставлю вопрос я:
Неотложный вопрос — конференция трех Интернационалов. Товарищи! Некоторые говорят: «Мы не подготовлены к идее международного сотрудничества с теми, кого мы сами разоблачаем, с представителями 2 и 2 1⁄2 Интернационала».
Да, для события такого объема, надо было бы подготовить умы. Правильно. Вопрос этот вызвал живейшее волнение, но какова причина? Она в так называемой Генуэзской конференции, которая также подкралась незаметно. Когда мы получили обращение, приглашающее лично тов. Ленина, то это тоже было совершенно неожиданно. И если эта конференция действительно будет созвана и состоится, будь то в Генуе или в Риме, она более или менее определит судьбы мира, поскольку это вообще может сделать буржуазия. Пролетариат будет чувствовать необходимость что-то сделать. Конечно, мы, коммунисты, сделаем все от нас зависящее, при помощи пропаганды, митингов, демонстраций; но ведь не только у коммунистов, а также у рабочих, у рабочего класса в целом, будь то в Германии или во Франции, всюду есть, быть может, смутное чувство необходимости что-то сделать в смысле направления работ конференции сообразно интересам пролетариата.
И вот, 2 1⁄2 Интернационал созывает по своей инициативе конференцию и приглашает нас на ней присутствовать. Надо решить: поехать или нет. Если мы скажем: вы предатели — то это уже много раз отмечалось и повторялось, и всегда правильно. Прекрасно, но они нам говорят: «Мы, представители 2 и 2 1⁄2, желаем оказать давление на дипломатическую буржуазную конференцию, пользуясь голосом всемирного пролетариата; мы приглашаем вас, коммунистов». А мы ответим: «Так как вы предатели, канальи, то мы туда не поедем». Разумеется, наша коммунистическая аудитория будет вполне убеждена, потому что она и так убеждена. Нет надобности убеждать ее заново. А другие, — сторонники 2 и 2 1⁄2 Интернационала, разве среди них нет рабочих? Только этот вопрос и важен. Если вы скажете: «нет, меньшевики всюду утеряли влияние», тогда мне не будет дела до конференции 2 и 2 1⁄2 Интернационала, но заявите это. Нет, рабочих, поддерживающих 2 и 2 1⁄2 Интернационал, к сожалению, больше тех, кто поддерживает III.
Что делать?
Запомнить надо одно: Фридрих Адлер сказал, обращаясь к нам: «Приглашаем вас принять участие в конференции, призванной оказать давление на буржуазию, на дипломатию». Они, равным образом, приглашают рабочих всего мира. Если мы ограничимся тем, что вместо ответа повторим: «вы социал-предатели», это будет весьма неискусный ответ. Шейдеманы, Фридрих Адлеры и им подобные обратятся тогда к рабочему классу и скажут: «Глядите, коммунисты утверждают, что мы предатели, но в момент, когда мы обращаемся к ним, предлагая им работать с нами в течение короткого времени, для достижения определенной цели, они отказываются». Так вот, я предпочитаю приберечь пока что прозвище предателей и каналий, чтоб пустить его в ход после, а если потребуется, то и на самой конференции. Только не теперь, не в ответном письме. Здесь мы не должны говорить: Мы отказываемся потому, что вы канальи и предатели. Есть ли совершенная уверенность, что конференция состоится? Не знаю. Некоторые товарищи смотрят более оптимистично, другие менее. Но если она не достигнет цели, то это потому, что шейдемановцы так захотят. Тогда мы извлечем из события урок. «Товарищи, — скажем мы, — ваши 2 и 2 1⁄2 бессильны сделать то, что они предлагали». Рукоплескать нам будут тогда не только наши товарищи, но и часть шейдемановцев станет прислушиваться и скажет: что-то неладно, было предложено соглашение, но немецкие социал-демократы его не захотели. Тогда возобновится борьба между нами и шейдемановцами. Мы поведем ее на более широкой и благоприятной для нас почве.
Не знаю, товарищи, можно ли отложить конференцию; это, несомненно, зависит не от нашего желания. Но это было бы весьма важно для подготовки сознания рабочих. Но нам предлагают устроить конференцию теперь же, раньше, чем состоится генуэзская конференция, и мы должны ответить.
А если даже в Сенской федерации найдется рабочий, который воскликнет: «Моя партия хочет встретиться с Жуо. Я считаю это недопустимым. Я разрываю свой членский билет!» — мы ему ответим: «Дорогой друг, мы видим, что ты сердишься, потерпи немного». И если он хлопнет дверьми, мы будем весьма сожалеть о его уходе, но виноват будет он. А несколько недель спустя, прочтя сообщение о берлинской конференции и увидев, что Кашен и делегаты других коммунистических партий принимают в ней участие, говорят и действуют там, как коммунисты; видя, что после конференции продолжается та же борьба, но наши противники оказываются разоблаченными больше, чем до конференции, тогда этот рабочий и другие коммунисты убедятся в нашей правоте, и мы этим достигнем нашей цели. Вот почему я считаю, что пленум должен не ограничиваться обычными ссылками, но единодушно ответить: да, мы, как представители революционных интересов всемирного пролетариата, пред лицом новой попытки 2 и 2 1⁄2 Интернационалов еще раз надуть пролетариат, готовы попытаться открыть ему глаза на преступную политику обоих Интернационалов. (Аплодисменты.)