Выступление на XI съезде РКП(б).
Текст дается по «Протоколы XI съезда», Москва. 1936. Партийное издательство. Заседание третье, продолжение прений по отчету об организационной деятельности ЦК, стр. 135-144. — /И-R/
28 марта 1922 г.
Троцкий. Тов. Лариным здесь цитировалась статья, не известная мне (кажется т. Львова), о том, что наша хозяйственная политика должна состоять фактически в возврате на позиции, захваченные нами 25 октября 1917 г. Так, по крайней мере, я понял смысл этой цитаты. Если это вносится как предложение для сегодняшнего дня, то это, разумеется, близко к меньшевизму, близко к измене.
Но если мы хотим отдать себе отчет, почему нам понадобилось отступление, то нам надо мысленно вернуться к позициям 25 октября. Вопрос этот не из легких. Мне несколько раз приходилось в московских районах выяснять очень трудные вопросы, — иногда лучше всего уясняешь их самому себе именно тогда, когда приходится объяснять в районах, перед мало искушенной партийной публикой, даже перед беспартийными.
Итак. Если бы мы выступили на арену социальной революции не как первая страна, а как вторая, если бы в Германии или, скажем, во Франции пролетариат сейчас был у власти, если бы нам не грозили удары со стороны империализма, — какова бы была наша хозяйственная политика? Она была бы гораздо более планомерной и осторожной. Мы конфисковали бы только те предприятия, которые могли бы при данном положении наших организационных средств и сил организовать. Организовать мы могли бы довольно скоро, ибо мы имели бы поддержку западно-европейского рабочего государства. Мы оставляли бы до поры до времени в сред них предприятиях частный капитал — в интересах этих средних предприятий, но, конечно, только с точки зрения экономической. У нас было иначе. Мы были первой страной, вступившей на путь социальной революции; мы были окружены врагами. Чем были капиталисты и директора на каждой фабрике и на каждом заводе? Это были ячейки мировой контрреволюции.
Я очень живо вспоминаю, как в Петрограде, а потом и в Москве, куда хлынула эта волна национализаций, к нам являлись делегации с уральских заводов. У меня щемило сердце; «Что мы сделаем? — Взять-то мы возьмем, а что мы сделаем?» Но из бесед с этими делегациями выяснилось, что меры военные абсолютно необходимы. Ведь директор фабрики со всем своим аппаратом, связями, конторой и перепиской — это же настоящая ячейка на том или другом уральском, или питерском, или московском заводе, — ячейка той самой контрреволюции, — ячейка хозяйственная, прочная, солидная, которая с оружием в руках ведет против нас борьбу! Стало быть, эта мера была политически необходимой ме рой самосохранения. Перейти к более правильному учету того, что мы можем организовать, начать борьбу хозяйственную мы могли лишь после того, как обеспечили себе не абсолютную, но хотя бы относительную возможность этой хозяйственной работы. С точки зрения отвлеченно-хозяйственной можно сказать, что та наша политика была ошибочна. Но если поставить ее в мировой обстановке и в обстановке нашего положения, то она была, с точки зрения политической и военной в широком смысле слова, абсолютно необходимой.
Где же может начинаться ошибка? Тут были разногласия, возвращаться к которым нет никакого смысла. Когда можно было перейти к продовольственному налогу — на 6 месяцев раньше или на год раньше? Когда можно было перейти на договорные отношения с промышленностью — на год раньше или на год позже? Это вопросы уже не принципиального характера. И абсолютно неправильна постановка вопроса т. Шляпниковым: «То, что есть — это отказ от демагогии или это маневр? Я очень сомневаюсь, чтобы т. Шляпников давал себе ясный отчет в том, что он может на это сказать. Пусть не сумели мы экспроприировать для хозяйства. Значит, мы сделали «ошибку»? Но ведь это была не хозяйственная мера, а мера классовой борьбы в определенной обстановке! Что мы сделали ошибку, может сказать только тот, кто собирается поставить крест над социальной революцией.
Есть ли это «маневр»? Это есть совокупность мер класса, который идет к социалистической революции, который сперва, естественно, рвался вперед, чтобы захватить, который учел соотношение сил после побед его, обеспеченных тем, что он именно «захватил» и этим обеспечил победы. Отступление — это маневр. Отменяет он программу? Не отменяет. Вносит изменения в методы? Да, глубочайшие изменения вносит. Шляпников говорил: нам не пришлось бы делать этого маневра, этого отступления, если бы мы не равнялись фронтом (т. Медведев, вы сказали это более ярко!) по крестьянству. Шляпников далее сказал:
«Беда не в том, что мы не умеем управлять, не умеем хозяйничать, а при новой экономической политике — и торговать; беда в том, что нам не дают средств».
Такая постановка вопроса, по-моему, прямо проклятие всей позиции Шляпникова. Кому не дают средств?! Идет ли речь о том, что ЦК не дает средства группе Шляпникова для каких-то хозяйственных предприятий? Я лично готов был бы внести предложение в ЦК дать Шляпникову, в условиях новой экономической политики, когда уже контролирует не контролер, который знает меньше, чем Шляпников, а когда контролирует рынок, — дать ему завод, группу заводов. Это послужило бы ему к убийственной самопроверке.
Разве не было возможности показать, что мы умеем? Я не по одному адресу Шляпникова говорил: «все проштрафились». Это, в последнем счете, результат уровня культурности и русского рабочего класса и рабочего класса вообще. Рабочему классу во всех странах (и там, где он гораздо культурнее) придется убедиться в том, что тех навыков и качеств, которые были необходимы и достаточны для того, чтобы опрокинуть буржуазию на обе лопатки, еще недостаточно, чтобы на другой день сразу организационно завладеть всем наследством буржуазии. «Не давали нам средств», — да кто такой не давал?! В этой позиции — «мы» и «они» — есть основной грех и основное преступление политической позиции т. Шляпникова.
В частности, это особенно ярко вырисовалось в том, что Шляпников предстал перед Коммунистическим Интернационалом с своими бумажками, с этими жалобами, что мы могли бы паровозы строить лучше, а их покупают заграницей. Я не уверен, что заграничные паровозы хороши, что здесь их нельзя было бы сделать. Отчасти можно было бы и у нас сделать. Возможно, что здесь сделана крупная ошибка. Но это может быть проверено компетентными органами — теми, которые знают, сколько паровоз стоит за границей. Вы, может быть, скажете, что у нас нет вполне компетентных органов? К сожалению, вполне и безусловно компетентных нет. Компетентность как раз и приобретается тем путем, что сперва делают плохие заказы. Но если бы партийный съезд, имея полное право создавать комиссии для разбора всех вопросов, вздумал ближе заняться паровозами, это было бы слияние партийной организации с советской, — которое, расхищая большую часть сил, не даст необходимых результатов. Обращаясь к Коммунистическому Интернационалу, Шляпников безусловно вправе был это сделать. Это ЦК заявил. Всякая часть партии, которая исчерпала, с её точки зрения, внутрипартийные методы борьбы за свои взгляды, имеет право обратиться к Коммунистическому Интернационалу. Так поступила в свое время Немецкая партия, так поступила Французская партия, так поступила группа бывшей «рабочей оппозиции», — одна ее часть.
И Коминтерн ответил, что вы правильно поступили, что обратились к ним. Формально это правильно. Но вы, товарищи, находитесь на ложном; пути; вы говорите о трудностях обстановки, вы исходите из этих трудностей, которые ваша партия знает, но вы не делаете конкретных деловых предложений ни по отношению к социальному составу партии, ни по отношению к хозяйственной политике, и вы ставите себя по отношению к партии в положение «мы» и «они», как если бы у вас была какая-либо другая партия в запасе!.. Это есть политика, которая в своем логическом развитии угрожает, говоря словами резолюции Коминтерна, поставить вас вне партии, вне Интернационала. Уже позднее (я, по роду своих занятий, имею мало возможности, к сожалению, участвовать в низовой партийной жизни) я из многих источников узнал, что эти товарищи или некоторая часть их единомышленников ставят вопрос обращения т. Шляпникова и др. к Коминтерну так: что, конечно, это было бестактно, но «по существу» они правы. Но что сказал Коминтерн? Коминтерн ответил: вы обратились к нам — это ваше законное право, но по существу вы находились на позиции, которая грозит вас поставить вне Интернационала, тем самым вне партии. Ибо Интернационал есть наша международная партия, — не может быть человек в партии вне Интернационала — и наоборот.
Далее т. Шляпников говорит, что мы «прокричали»… Нет, я утверждаю, что не мы прокричали. Статья в «Правде»*, кстати сказать, меня не удовлетворила, как не правильная ни по характеру, ни по содержанию, ни по тону, но не в этом сейчас дело.
* «Правда», № 53, 7 марта 1922 г., статья «Решение Коминтерна по вопросам РКП». — /И-R/
Мы ли прокричали? Неверно. Всякое заявление в таком роде: «мы» и «они», где заявляющий выступает перед лицом широкой партийной и беспартийной рабочей массы, придаст критике характер и тон такого свойства, что она неизбежно И немедленно становится материалом в руках нашего прямого классового врага. Это не случайно, что радиостанция польского правительства разослала по всему миру извлечение из брошюры т. Мясникова, исключенного из партии. Это не случайность, что брошюра т, Мясникова послужила немедленно материалом для фельетона Чернова, передовых статей Мартова, Милюкова. Вы знаете, что брошюра т. Коллонтай* была цитирована за границей сколько угодно еще до передовой статьи в «Правде», которая была необходима, чтобы поставить партию в известность, особенно ту ее часть, которая имела неправильный подход, недостаточно истолковала смысл этого.
* Брошюра А. Коллонтай «Рабочая оппозиция», изданная в 1921 г. в Москве на правах рукописи только для членов РКП. — /И-R/
Тов. Медведев говорит, что положение трудное — умирают, голодают и т. д.
А вот перед тем, как мне выступить, во время перерыва, ко мне подошел товарищ, которого я знаю давно, по разным фронтам, как одного из лучших наших работников, и сообщил, что у него на Волге умерли от голода мать и сестра. Такие случаи вряд ли редки! Это был работник, который заведывал у нас политотделом армии, один из виднейших партийных работников. Я спрашиваю его: «Как же так, товарищ, — неужели вы не нашли пути оказать им помощь?» А он отвечает: «Я и сам не знал». Вот факт. Факт, конечно, глубоко трагичный. Да, тут наша коснорукость, неуменье, наша проклятая почта, как и все у нас, неорганизованная, — можно за волосы схватиться и воскликнуть: «Чорт возьми, надо что-нибудь сделать, что-нибудь предпринять!» Но поставьте себя в положение «мы» и «они»: с одной стороны, дескать, Центральный комитет, а с другой стороны — вот какие факты происходят. Это уже будет значить — бедственное положение страны эксплуатировать для знамени, которое может стать знаменем Кронштадта — только Кронштадта! (Аплодисменты.)
И я думаю, что здесь необходимо абсолютно ясно и твердо, после предостережений Коминтерна, упразднить самую возможность такой постановки вопроса — «мы» и «они». Здесь говорили очень осторожно, но мы помним характер заявления, которое было сделано в Коминтерн, и аргументы, доводы, которые там приводились. И менее осторожные элементы, как Мясников, делали из этого соответствующие выводы. Мы не забываем этого. У нас на памяти выводы, которые были сделаны в том городе, который я здесь сейчас назвал!
Председатель. Разрешите продлить время оратору. (Голоса. Просим!)
Троцкий. Я сейчас кончу. Итак, товарищи, что нам нужно сейчас для того, чтобы выйти из этого ужасающего положения, когда у нас семьи, матери ответственных работников погибают с голоду? Не всё, как указывал, кажется, т. Ларин, исчерпывается пословицами «семи раз отмерь», «прежде подумай» а потом поступай» и пр, и пр., но по существу оно в значительной мере так. Вот уже год, примерно, как в военном ведомстве вся наша коммунистическая работа сводится к тому, чтобы сказать: «смазывай сапоги». Некоторые товарищи шутили над этим «смазывай сапоги», над тем, как мы учили не бросать окурков ка пол и т. д. и т. д. Эти мелочи после больших перспектив (от которых мы не отказываемся!) создают некоторое впечатление отврата. Что же это такое, — говорили, — революция разменялась на мелочи? Однако без этих мелочей дальнейшее повторение того, что мы делаем, будет уже верхоглядством или в лучшем случае — дилетантством, любительством, т. е. самой основной проклятой нашей болезнью. Несомненно, что некоторое улучшение было за это время, но все же было — не то швец, не то жнец, не то в дуду игрец…
Здесь один из товарищей говорит, что, может быть, будет война, что опять будет военный коммунизм и т. д. Это абсолютно правильно. Но мы сейчас говорим не о войне, а о длительной работе в период мира. И тут необходима специализация, которая состоит из обучения деталям и мелочам определенной профессии, определенной отрасли деятельности, определенного искусства. Без этого мы с места не сдвинемся. Это есть основа всего! Мы еще будем об этом говорить. Раз вы потребовали, чтобы был военный доклад, мы будем говорить о применении этого принципа к военному делу, вероятно, на совещании военных представителей*.
* Совещание военных делегатов состоялось 30 марта 1922 г. — /И-R/
Ясное дело, что партия, даже в лице партийных организаций, не может решать всех вопросов. Каждый хозяйственный вопрос сложен. Но сплошь и рядом считают, что если этот сложный вопрос внести в губком, или в Оргбюро, или в Политбюро ЦК, он сразу станет простым. Считается, что тот самый хозяйственник, который не справлялся со своей хозяйственной работой, когда заведывал губсовнархозом, в случае его назначения секретарем губкома, получает помазание благодати. Точно в силу какого-то поистине «помазания» он решает, не задумываясь, все хозяйственные, военные, административные и всякие прочие вопросы, — не с точки зрения принципиального направления, ибо сейчас вопросы принципиального направления не так часто встречаются, а с точки зрения точных конкретных решений о том, сколько пудов нефти надо дать сейчас сюда, сколько туда — кубов дров и пр. и пр.
В результате такого отношения к хозяйственным вопросам губком становится недифференцированным, нерасчлененным, неспециализованным аппаратом, вечно спешащим, торопливым советским аппаратом. При этом то, что есть худшего в бюрократизме, т. е. отношение к делу без знания существа дела, а подход с точки зрения только формы дела, неизбежно просачивается в партийный аппарат.
Суммарное решение дел всех — вот в чем сострит худшая беда бюрократизма: бюрократизм не существо дела берет, а форму его прохождения. Я повторяю, что при таком суммарном решении всех вопросов, не принципиальных, а текущих, деловых, бюрократизм неизбежно заполняет партийные аппараты. Одновременно обезличиваются и советские органы. Ни один работник ни на одном посту не считает, что он отвечает за это — головой ли, репутацией ли деловой (что тоже не малая ответственность). Более упрямый, более твердый работник на своем посту знает, что губком сейчас же этот практический вопрос перерешит, и — у него опускаются руки. А работник, который лишен необходимого характера и чувства ответственности, сам норовит забежать в губком, уком или Политбюро, чтобы скинуть с себя ответственность. Это самая опасная вещь во всей нашей работе! Я всячески приветствую то, что т. Ленин с такой решительностью этот вопрос поставил в своем вводном докладе. Его, разумеется, сейчас нужно не только поставить, но тут же и добиться т о т , чтобы целые девять десятых вопросов во всех партийных органах были вопросами текущими, практическими, требующими специального делового отношения и деловой личной ответственности тех, кто поставил этот вопрос. Партия правящая не значит вовсе партия непосредственно управляющая всеми деталями дела!
Здесь совершенно правильно указывалось на то, что у партии сейчас задача воспитания нового поколения. А между тем, при таком положении мы этих задач не выполним в необходимых размерах, в каких бы можно выполнить. Передача опыта подготовки политического уровня партийной молодежи есть сложнейшая задача, которую можно было бы в значительной мере разрешить педагогическим путем; не забудем, что того опыта классовой борьбы, который создал и закалил партию в предшествующий период, т. е. при буржуазном режиме, сейчас у молодежи нет. Молодежь пробуждается, живет в обстановке сутолоки, неуклюжей постройки будущего социалистического хозяйства, да еще с осложнениями нэпа и всего прочего. Как формируется сознание нашей партийной молодежи? Это труднейший, сложнейший вопрос. Когда дело сводится к «впечатлению», тогда нет ничего точного, прочного и отчетливого. Вот молодой рабочий; пред ним — мастер, капиталист, пристав. Рабочий сталкивается со всем этим грудью, борется, — все это складывает его фундамент. Это была основа, на которой старшее поколение революционных рабочих создавалось и поднималось. А нынешний молодой рабочий?.. Он определенно недоволен, — вот ему объясняют, что это наш строй, что такова политика! Рабочий не знает, как выразить ему, куда направить свое недовольство. В нашем случае у молодого рабочего не закладывается фундамент классового опыта борьбы. Как же эту нехватку возместить? Сделать это все искусственными рецептами нельзя; можно возместить только повышением его теоретического уровня в духе марксизма, в духе материализма. Это важнейшая задача партии, которая выполняется далеко не в полной степени, а нужно же признать, что подготовка воспитания наших молодых рабочих — это важнейшая задача! Тов. Ленин указывал, как резали хирургически и нехирургически наших старых работников. Жизнь режет одного за другим, а задачи впереди еще огромные. У нас нет уверенности, что революция в Европе и соответственная смена может прийти через полгода, через год. Поэтому сейчас, по моему глубочайшему убеждению, у партии нет более другой важной задачи (разумеется, я не беру вопроса о сохранении строя и общего политического на правления), как воспитание молодого поколения рабочих и крестьян. Впрочем, если наша обстановка затрудняет воспитание молодых рабочих, то воспитание молодых крестьян она до известной степени облегчает, потому что они деклассируются, как крестьяне, они становятся более восприимчивыми к новым словам. И при хорошей, настоящей постановке воспитания мы извлечем громадное количество элементов, которые нам необходимы. Но мы извлечем только тогда, если мы поставим дело нашего воспитания на почву деталей, точностей, отчетливости, добросовестности и ответственности, — и под контролем не таких контролеров, которые сами ничего не понимают, а под контролем того самого кризиса, о котором говорил т. Ломов.
Тов. Ломов говорил, что кризис может разрушать жизненность предприятий. Конечно, кризис может подхватывать подмышки предприятия, но не людей же, которые там стояли! Разумеется, если тот или другой завод нам необходим, а его взяли и легкомысленно отдали в трест, если где-нибудь за были, что топливо не получено и т. д,, тогда партия предприятие должна поддержать, а того, кто «забывает», устранить. Если основная задача — смычка с крестьянством (задача социальная в самом широком смысле, пока нет возможности опереться на победоносный рабочий класс Европы), то для Европы это будет самопроверка хозяйственных успехов сей час посредством тех методов калькуляции, товарных оборотов, которые создал капитализм. Если бы в Германии рабочие захватили сейчас власть, то мы, несомненно, не дали бы им совета все объединить и поставить над всем совнархоз с единым распределением и потреблением.
И в Германии и даже во Франции положение пролетариата в момент революции будет гораздо более благоприятно, так как ему не придется в такой мере равняться по крестьянству, как нам. Вспомним, что говорили здесь тт. Шляпников и Медведев: «Равняются по крестьянству, ЦК ищет опоры в крестьянстве»… На самом! деле ЦК говорит рабочим: «Для того чтобы не сорвалась твоя диктатура, ты должен равнять, себя по крестьянству». Система равнения по крестьянству диктуется соотношением сил: только формулу ты разыщешь в книжках, а практически — мы ощупью двигаемся вперед. И если «опора» слишком ненадежна, приходится итти назад. То же и по отношению к Западной Европе: если победит ее пролетариат, первое время (и, может быть, очень и очень длительное) ему придется прибегать к капиталистическим методам калькуляции, успешно или неуспешно ставить отдельные предприятия, отдельные отрасли предприятий, тресты. Первое время пролетариат не может поставить целиком аппарат, — и он создает контроль из тех же элементов, как в капиталистическом обществе. Пока что отмечают: этот за вод удержать, а этот отдать, здесь более слабо поставлено дело, а там более удовлетворительно.
А как же мы будем воевать, говорит т. Ларин, если будет война и придется «все упразднить»? Солдаты скажут: «За ресторан «Яр» сражаться не будем»… Конечно!, товарищи, такого лозунга Красной армии мы не дадим — и на защиту «Яра» от белогвардейцев, которым, конечно, до него дорваться хочется, мы ее не поведем… (Смех.)
Но т. Ларин со своей шуткой не подумал о том, что здесь очень важный вопрос — вопрос о колебаниях и шатаниях. Подавляющая часть наших красноармейцев — в жизни заурядные крестьяне, и они говорят: «Дайте нам свободный рынок». Но ведь свободный рынок неизбежным результатом имеет ресторан «Яр»! Ресторан «Яр» — это только цветок, не очень благоуханный, корень которого есть свободная торговля хлебом; а между тем, тот же самый красноармеец, когда приходит в город и видит ресторан «Яр», говорит: «Что же, — за буржуев проклятых я буду воевать?» Как крестьянина его интересует свободная торговля, но как трудовой человек он возмущен. Тов. Ларин из этого делает какую-то философию и выводит, что красноармеец, крестьянин «за это» не захочет воевать. Если так, то это значит, что в сознании красноармейца «Яр» перевесил все остальное; значит армия наша плоха, — значит руководящий аппарат армии плох, если не сумел объяснить существа дела. Пролетариат будет воевать не за ресторан «Яр», а за революционное классовое самосознание; и если на нас снова будет наступать вся европейская или мировая буржуазия, мы опять введем, может быть, военный коммунизм, как мы его привыкли называть, — и более беспощадный, чем во время минувшей гражданской войны.
Но это будет уже в результате полного срыва нынешней нашей линии хозяйства, которая рассчитана на долгий период мирного существования, мирного делового сотрудничества с буржуазными странами. Несомненно, что правительства буржуазных стран имеют возможность в значительной мере сорвать все это, если они поддержат Врангеля, Петлюру, Савинкова и пр., — о чем есть сведения. Такого рода коалиционное наступление на нас может все сорвать, может вынудить нас отказаться от этого более длительного пути; из этого вытекли бы и были бы поставлены в порядок дня новые правовые упразднения: новое наступление может нас заставить применять меры террора более беспощадного, чем тот террор, который применялся в прошлую эпоху. Вот почему нам, как партии, необходимо сохранить полную свободу при этом маневрировании.
Враги наши — скажем, проф. Лукьянов, — полудрузья и полувраги, по разным поводам и с разными доводами делают вывод, что раз мы допустили спекулянта, то мы должны легализировать спекулянтскую идеологию и спекулянтскую политику призвать к власти. Этот вывод, с точки зрения политической геометрии, политически-отвлеченной логики, может быть, и правилен. Но мы им отвечаем: как рабочий класс, как правящая партия, мы можем допустить спекулянта в хозяйство, но в политическую область мы его не допускаем, а если этот спекулянт, вместе с спекулянтами иностранными, захочет нанести нам удар военный, мы сохраняем за собою возможность вернуть себе весь аппарат самообороны и военного коммунизма и ввести беспощадный террор!