Уроки Первомайского празднования.
«Правда» № 102, 10 мая 1922 г.
Генуя обнаружила противоречие между Советской Россией и остальным миром. Наши враги убедились, что мы теперь, как никогда, далеки от капитуляции. Но враги наши еще сильны. Сильна и опасность.
Не только московская и петроградская, но и харьковская и киевская демонстрации 1 мая имели поистине грандиозный размер. Сами устроители не рассчитывали на такое количество демонстрантов. Иностранцы, и в том числе крайне к нам недоброжелательные, были поражены. Один из представителей Амстердамского Интернационала высказался, под непосредственным впечатлением демонстрации, в том смысле, что только на похоронах Виктора Гюго он видел нечто подобное. А ему довелось немало видеть массовых манифестаций в разных государствах Европы. Настроение демонстрировавших было, разумеется, неодинаково: одни шли с энтузиазмом, другие — с сочувствием, третьи — с любопытством, четвертые — из подражательности. Но так бывает всегда в движении, которое охватывает сотни тысяч. В общем, толпа чувствовала себя участницей в каком-то общем деле. И тон в ней, естественно, задавали те, которые шли с энтузиазмом.
Еще за несколько дней до первого мая товарищи говорили в районах: вы не можете себе представить, как Генуя подняла политические интересы и революционное самочувствие рабочих масс. Другие прибавляли: большую роль в нынешних настроениях играет чувство революционной гордости: заставили их разговаривать с нами почти по-человечески!
Если судить по заграничным бело-социалистическим изданиям, выходящим в Берлине, то русский рабочий класс насквозь пропитан скептицизмом, упадочными реакционными настроениями и враждой к Советам. Очень может быть, что не все из этих корреспонденций сочиняются в Берлине, который является центром не только русского монархизма, но и белого социализма. Возможно, что часть корреспонденций пишется даже с натуры. Но всякий пишет ту натуру, которую видит. Меньшевики ко всякой натуре подходят с тылу и его изображают. Что в рабочих кварталах есть недовольство разными сторонами нынешнего тяжкого существования, на этот счет не может быть никаких сомнений. Можно также признать и то, что медленный темп развития европейской революции и тяжкий, ухабистый процесс нашего хозяйственного развития порождают в отдельных, довольно значительных, не чисто-пролетарских кругах рабочего класса, настроения упадка и растерянности, переходящие даже в мистицизм. В будни — а наша величайшая эпоха знает свои будни — сознание класса дробится на злобу сего дня; различие интересов и взглядов отдельных групп рабочего класса выступает вперед. Но ближайшие же крупные события во всей полноте обнаруживают глубокое единство пролетариата, прошедшего через огненную школу революции. Мы это наблюдали не раз на долгом пути от восстания чехо-словаков на Волге до генуэзских переговоров. Враги не раз говорили, что чехо-словацкое восстание пошло Советской власти на пользу. Меньшевики, эсеры и их старшие братья, кадеты группы Милюкова, повторяют, что военные интервенции потому именно вредны, что ведут к упрочению Советской власти. Но что это значит? Да именно то, что крупные, тяжкие испытания обнаруживают глубокую связь Советов с трудящимися массами, несмотря на непорядки, на явления разрухи, на неумелость, несмотря на усталость одних и недовольство других.
Разумеется, и пришедший в противоречие с общественным развитием государственный режим может иногда оказаться окрепшим в момент внешней опасности. Мы это наблюдали на царизме в первый период русско-японской войны и, в еще большем масштабе, в начале последней империалистской войны. Но — только в первый период, т.-е. до тех пор, пока сознание народных масс не освоится с новым фактом. Затем следует расплата: переживший себя режим теряет в своей устойчивости во много раз больше, чем приобрел в первый период войны. Почему же это явление, обладающее всеобщностью закона, не наблюдается на судьбе Советской республики? Почему трехлетний опыт военных интервенций побудил более проницательных врагов отказаться от мысли о продолжении военных нападений? По той же причине, по которой Генуэзская конференция вызвала подъем в рабочих массах, приведший к неожиданно грандиозному успеху первомайской манифестации.
Меньшевики и эсеры были, разумеется, против выступления рабочих и призывали их не выходить. Тем ярче обнаружилось единодушие трудящихся по отношению к основным вопросам жизни трудовой республики. Можно, конечно, сказать, что успеху проповеди белых социалистов мешали и мешают репрессии. Этого оспаривать нельзя. Но, ведь, борьба и состоит в том, что они стремятся опрокинуть Советскую власть, а она не хочет им это позволить. Мы совершенно не чувствуем себя обязанными создавать наиболее благоприятные условия для их контр-революционной борьбы.
Ведь и буржуазия нигде не стремится облегчить условия работы коммунистов, и, тем не менее, революционное движение росло и растет. Самая могущественная механика репрессий была в распоряжении царизма, и это не помешало ему пасть. Более того: сами меньшевики не раз, вероятно, писали и говорили, что царские репрессии только расширяют и закаляют революционное движение. И это было верно. В первый период русско-японской империалистской войны царизму еще удавались патриотические манифестации, да и то очень ограниченные по объему. Но уже скоро улицы городов попадали во власть революционной толпы. Ссылка на репрессии, следовательно, ничего не объясняет, ибо порождает вопрос: почему же эти репрессии имеют успех, а борьба против них успеха не имеет? И ответ гласит: репрессии не достигают цели, когда направляются пережившей себя государственной властью против новых, прогрессивных исторических сил. В руках исторически-прогрессивной власти репрессии могут оказаться очень действенным орудием для того, чтобы ускорить очищение исторической арены от переживших себя сил.
Но если первого мая обнаружилась глубочайшая внутренняя связь трудящихся с Советским режимом и попутно полное бессилие партий белого социализма, то нельзя ли отсюда сделать вывод о ненужности репрессий? Не легализовать ли бессилие, хотя бы и смертельно враждебное рабочей революции?
Нужно и на этот вопрос ответить с полной ясностью. Если бы празднование первого мая имело однородный характер во всем мире, тогда в России не возникало бы и самого вопроса о репрессиях. То же самое было бы, если бы Россия существовала на свете одна. Но ведь трудящиеся потому именно так единодушно вышли первого мая на улицы Москвы и Петрограда, Харькова, Киева и других городов, что ярче и непосредственнее почувствовали через Геную свою рабоче-крестьянскую Россию, противостоящую четырем десяткам буржуазных государств. В национальных пределах России меньшевики и эсеры — ничтожная величина. Но в международном масштабе соотношение сил выглядит иначе, ибо везде в Европе и во всем мире у власти стоит буржуазия, а меньшевизм — ее передаточный политический механизм.
Русский меньшевизм ничтожен, но это — рычаг могущественной еще системы, движущей силой которой являются парижская, лондонская и нью-йоркская биржи. Это с необыкновенной яркостью обнаружилось на вопросе о Грузии. Руководимые Вандервельде, меньшевики потребовали не более, не менее, как восстановления меньшевистской Грузии. Реакционнейший из политических барышников Франции г. Барту потребовал допущения бывшего меньшевистского правительства Грузии в Геную. И тот же самый Барту держит в резерве врангелевский отряд на случай, если бы понадобился десант на кавказское побережье. А основой всего является устремление биржи к кавказской нефти.
В национальных пределах меньшевики и эсеры ничтожны. Но в пределах капиталистического окружения они были и остаются полу-политической, полу-военной агентурой вооруженного до зубов империализма. После длительных будней, с их тихой сапой с обеих сторон, Генуя снова в драматической, в ярко-видимой форме обнаружила противоречие между Советской Россией и всем остальным миром. Оттого трудящиеся нашей страны так единодушно встали под знамена Советов. В этом их великолепном движении сказалась революционная сила Республики, но также и сила окружающих ее опасностей. Фронтов и военных действий сегодня нет, но мы все еще — осажденная крепость. Враги дали нам перемирие и предложили выслать парламентеров. Враги прощупали нас и убедились, что мы сейчас от капитуляции дальше, чем когда бы то ни было. Но враги еще сильны. А, значит, и сильна опасность. Вот каковы уроки первомайского празднования: в законном сознании наших сил мы должны и впредь ни на йоту не ослаблять нашей бдительности.