Заключительное слово тов. Троцкого.
10 или 11 июня 1922 г.
Надо заняться изменением положения, а не разъяснением его.
Во время дискуссии, в особенности, вчера, пробовали слишком усиленно, по-моему, разъяснять положение; даже тов. Брандлер снова начал, не имея, по моему мнению, всех необходимых сведений, разъяснять положение, почему оно представляется таким, каким вы его видите и т. д.
Конечно, чтобы принять решение, надо знать, что происходит, надо знать предыдущие события. Но все же мы не представляем из себя Конгресс историков, мы — собрание Интернационала и задача, которую мы себе ставим, не только изучить прошлое, которое подготовило настоящий момент, но подготовить будущее, а для будущего надо изменить современное положение, надо указать способы, каким образом этого достигнуть.
В связи с французским вопросом я уже однажды цитировал Маркса, который говорит в своем труде о философии Фейербаха, что философы достаточно объясняли мир и что теперь надо его изменять.
Теперь нужно не объяснять, а изменять положение во Французской партии.
Тов. Раппопорт также согрешил в своих речах неоднократными попытками разъяснить положение. Это способ мышления очень характерный для II Интернационала, в особенности, для движения в Германии, где было, как вы знаете, много марксизма, но где занимались только тем, что разъясняли, а не действовали революционно.
То, что происходило, хорошо разъясняли по-марксистски, а поступали, как хорошие оппортунисты.
Теперь, повторяю, надо действовать, чтобы изменить положение. Образ мыслей тов. Раппопорта очень характерен, но немного фаталистичен. Это самая большая опасность для нашего движения во Франции.
Пессимизм Раппопорта.
Раппопорт говорит, что Франция — страна мелкой буржуазии, что последняя на всем оставляет свой след и т. д. Это объяснение, но это не способ, могущий изменить положение. Но это неверное объяснение, которое приводит Раппопорта, как он сам говорит, к совершенно пессимистическим заключениям. То, что он сказал о судьбе французской партии, совершенно пессимистично.
По его мнению, мелкая буржуазия во Франции предопределяла социалистическим партиям в I Интернационале очень печальную роль. Во время II Интернационала эта роль вылилась в вопросе о мильерандизме и бриандизме. И в III Интернационале происходит то же самое. Вот его заключение.
А я, товарищи, не такого мнения.
Во время I Интернационала именно французский пролетариат написал страницу истории Коммуны. Лишь французский пролетариат написал эту страницу, самую славную из всей эпохи и того периода, который предшествовал началу всемирной революции, в которой мы непосредственно участвуем.
Во время II Интернационала французская партия была похожа на немецкую, с тою разницей, что немецкая партия формально и теоретически покрывала свой оппортунизм фразеологией и некоторой частью теории марксизма. В то время, как во Франции проводили ту же оппортунистическую политику с большим блеском и более открыто, потому что это была страна республиканская.
И теперь, в III Интернационале, я не вижу в прошлом французского пролетариата никакой причины, мешающей ему играть роль, достойную накопленного им, исторического сознания, благодаря действительно героическому прошлому и цивилизации всей страны.
Мне заметили, что, если я не представил пессимистической картины, то все-таки нарисованная мною картина сгущена, так выразился Раппопорт. Но, наоборот, самая пессимистическая, самая мрачная картина та, которую рисует тов. Раппопорт, а я рисую самую оптимистическую.
Капиталистическая культура.
Когда я анализирую вместе с вами положение во Франции, я говорю: не мелкая буржуазия создала это положение. Не надо преувеличивать силы мелкой буржуазии. Возьмите английскую рабочую партию. В Англии мелкая буржуазия не играет никакой роли, есть только крупная буржуазия. Разве судьба и прошлое английского социализма более блестящее, чем социализм во Франции? Нет! Чем был английский социализм в I Интернационале? Почти ничем. А во II Интернационале? Маленькие социалистические и полу-социалистические группки, которые вымерли, как группка Гайндмана, а с другой стороны, значительная партия рабочего либерализма. Мелкой буржуазии не было. Что же было? Крупная буржуазия, сильный капитализм с могучим цивилизованным прошлым, с капиталистическим прошлым. Вот, где крупное препятствие: мертвый хватает живого.
Во Франции, как и в Англии, как и в других цивилизованных странах с богатым культурным прошлым и традициями, стена капиталистической цивилизации восстает против будущего. Надо во что бы то ни стало одолеть эти препятствия, которыми буржуазия великолепно пользуется. Надо их победить. И когда коммунистическая партия сумеет сгруппировать рабочих по новой исторической линии, утилизируя в то же время прежнюю цивилизацию, которая придает пониманию французского рабочего особую остроту, мы, надеюсь, будем иметь во Франции лучшую коммунистическую партию в мире.
Настоящий кризис является кризисом, подготовляющим возможность использовать все богатое прошлое, являющееся в настоящую минуту препятствием, но которое станет завтра гарантией действия, еще невиданного в истории по своему размаху.
Демократическая ошибка.
Тов. Раппопорт своей ссылкой на мелкую буржуазию приближается к тем элементам, которые со своей стороны, ссылаются на мелкую буржуазию, состоящую из крестьян, как Рено Жан и Оклер, постоянно повторяющие, что крестьяне составляют 4⁄7 французского населения. Раппопорт также говорит: «чего вы хотите от нашей партии, раз мелкая буржуазия составляет 4⁄7 населения, надо приспособиться»…
Но крестьяне остаются крестьянами, а мы — рабочая партия!
Если мелкая буржуазия распространяет влияние своих предрассудков вокруг нас, то это не значит, что мы должны быть представителями этого влияния. Мы хотим создать во Франции рабочую партию. Мы ее создали. Оценка положения Оклера и Рено Жана совершенно не верна и демократична.
Рено Жан говорит: «наша страна заражена десятками лет демократии». Но у него у самого оценка совершенно демократическая: он считает голоса, говорит о 4⁄7 населения, он приводит статистику. Вот и все.
Как же тогда объяснить революцию в России, где пролетариат составляет гораздо меньшую часть, чем во Франции? Что доказывает русская революция? Она доказывает, что со статистикой о населении, основой для маневрирования в выборной кампании в стране, не делают революции. Сила пролетариата не объясняется и не определяется только числом пролетариев. Надо оценить его значение, его роль в промышленности, в социальной жизни, его концентрацию, его организацию, его партии и т. д., и т. д. Нет никого, кроме пролетариата, который может потянуть за собой нерешительные массы бедных крестьян, но он — действующее лицо в истории, а не плетущийся в хвосте предмет; это он творит революционную историю.
А во Франции пролетариат составляет гораздо большую часть населения, чем в России, с более богатым прошлым, с более высоким политическим уровнем. Значит условия, необходимые для создания партии, налицо.
Мнимый недостаток людей.
Нам всегда повторяют: мы страдаем от недостатка людей. Это так, если оставаться вечно в этом верхнем слое, состоящем из журналистов, адвокатов, интеллигентов, которые всегда правили социалистическими и парламентскими судьбами рабочего класса. В коммунистической партии очень мало осталось этих элементов прежней партии. Это верно. Но я думаю, что мы должны этому радоваться, хотя их еще и так остается слишком много.
Никто не осмелится сказать, что в самом рабочем классе, если энергично поискать, если дать выдвинуться лучшим элементам этой массы, не найдутся новые вожди, новые руководители пролетариата.
Что мы видели в прошлом? С одной стороны, парламентскую партию, с другой стороны, синдикализм.
Синдикализм, как мы указали в нашей дискуссии, завоевал рабочую массу, потому что он выразил, правда, в достаточно ложном свете, революционное настроение рабочих, стоящих в оппозиции к парламентской политике. Но синдикализм сделал и другое. Он дал возможность более энергичным элементам французского пролетариата стать во главе его. Синдикалистским движением руководили рабочие.
Вот значительный факт. Вот большая ценность в исторических довоенных рамках и во время II Интернационала французского синдикализма. Вот большая разница между партией и синдикатами. В синдикатах рабочие всегда видели кого-нибудь из своих во главе. В партии они видели профессоров красноречия, журналистов, адвокатов.
Надо изменить положение. Надо, чтобы в партии рабочие повсюду видели своих во главе. Это, понятно, не исключает возможности оставить на местах тех, кто законно занял видное положение, несмотря на свое буржуазное, мелкобуржуазное или интеллигентское происхождение. Но, как правило, а не как исключение, именно рабочие должны выдвигаться в своей партии. Это в будущем большая задача при выборах, как в Центральный Комитет, так и при составлении списков кандидатов предвыборной кампании. Это основной вопрос.
Вежливость.
Двое или трое рабочих, ловких или неловких, которые войдут в парламент или муниципалитет с новым и даже немножко дерзким подходом к этой буржуазии, систематически создающей атмосферу вежливости и учтивости, окажут коммунизму большую услугу, чем десятки интеллигентов. Во Франции эта почти религиозная атмосфера вежливости является могучим орудием влияния в распоряжении буржуазии, каким в Англии является церковь, которая, по словам Ллойд-Джорджа, есть большая электрическая станция, приводящая в движение все буржуазные партии и даже большую часть рабочих, так как Гендерсон и его приверженцы включены в эту электрическую сеть. Во Франции буржуазия искусно использует религию вежливости и учтивости против рабочей партии. Депутат, избранный в парламент, очень чувствителен к тому, что о нем говорят и что думают о нем профессионалы вежливости, как покойный Дешанель, и он скоро приспособляется и становится более умеренным. В конце следующего года от настроения, с которым он пришел в парламент, ничего не остается.
То же самое наблюдается в партии между руководящим органом и оппозицией. Руководящий орган подражает буржуазии. Когда появляется оппозиция, то заявляют: но ведь это — личные вопросы. Теперь очень часто повторяют фразу нашего друга Фроссара: партия должна быть большим содружеством. Конечно, мы все этого желаем. Но когда кто-нибудь начинает критиковать, всегда цитируют фразу Фроссара в таком смысле: не надо критики, не следует критиковать, — партия должна быть большим содружеством. В то же время элементы, стоящие за вежливость, никогда не пропустят случая, когда у них явится возможность ударить по оппозиции какой-нибудь двусмысленной фразой или личными нападками. Точно так же французская буржуазия со всей ее вежливостью, когда ее серьезно критикуют в парламенте, оказывается самой злобной, самой надменной из всех буржуазий. Итак, мы видим, что вежливость является политическим орудием в руках контр-революционной буржуазии. Надо разбить это оружие и для этой цели поставить свежих и сильных рабочих во всех наших организациях.
Роль личности.
Раппопорт нам говорит: Вы уделяете слишком много внимания личностям. Вот совершенно неожиданный упрек, но мы всегда слышим от тов. Раппопорта неожиданные вещи (смех).
Раппопорт. Иногда приятно неожиданные…
Троцкий. Иногда… По поводу Фабра он говорит: вы уделяете слишком много внимания личностям и этим вы сбиваете с толку массу.
Французская партия ведет большую работу в массах, я в этом не сомневаюсь. Но когда мы говорим о коммунистической партии, мы предполагаем, что та элементарная работа, которую нужно сделать, делается, и никто в этом не сомневается, не надо на это указывать. Мы ведем дискуссию только по вопросам, которые нас разделяют. Но говорить: «вы слишком много внимания уделяете личностям…
Картье: Да, вы придаете слишком большое значение личностям, и, если вы позволите, я вам отвечу.
Троцкий: Это то, что сказал Раппопорт.
Картье: Он сказал правду, это точно.
Троцкий: Так что же! Вы только это подтверждаете.
Картье: Вы сами придаете слишком большое значение личностям.
Троцкий: Значит, по этому вопросу вы согласны с Раппопортом, но, к сожалению, я не могу быть согласен с вами (смех).
Картье: Если вы позволите, я сейчас же отвечу.
Троцкий: Пожалуйста!
Картье: Прекрасно! Вот, товарищи, объяснение моего вмешательства. Я сожалею, может быть, это настроит против меня собрание. Я настаиваю на разъяснении.
Вы знаете, что здесь присутствуют два товарища, — члены Центрального Комитета, — которые приехали в воскресенье. Но что же я наблюдал? Именно то, что тов. Троцкий, немедленно после нашего приезда, как только он узнал о нашем прибытии, вызвал нашего генерального секретаря, тов. Фроссара, и не нашел нужным вызвать тов. Картье, который является простым рабочим, а не оратором, и, я бы сказал, который груб, но говорит то, что думает и является старым борцом. Троцкий знает, что во время войны я работал не только в своей партии, но вообще во Франции, что гражданка Картье и я были арестованы.
Все время я держался совершенно непримиримой позиции. Я могу это сказать без хвастовства, я — выразитель, точный представитель рабочего класса, а все-таки т. Троцкий не счел нужным вызвать меня, а Фроссара удостоил. Однако, полагаю, что я представляю настоящий французский рабочий класс. Почему лучше Фроссара, чем Картье? Потому что он, Фроссар, — самая представительная величина нашей партии, потому что он — ораторская и интеллектуальная величина, в то время, как Картье — ничтожная величина в Центральном Комитете. Если он в Центральном Комитете, так это не за те качества, какими обладает Фроссар; я не обладаю ни его ораторским талантом, ни его умственным развитием, но за мною — мое прошлое, потому что я был действительно социалистом, не имея, может быть, в голове всей теории Маркса, но обладая ценностью боевой энергии. Вот, что я говорю т. Троцкому.
Вы, т. Троцкий, тоже придаете слишком много значения личностям и отдельным людям. Я от этого вылечился.
Садуль: Товарищи, я прошу слова к порядку, просто потому, что я думаю, что совершенно излишне тов. Троцкому отвечать самому. Если бы Картье знал Троцкого, он бы его не стал упрекать.
Свидание с Фроссаром было назначено помимо тов. Троцкого и когда он принял Фроссара, он совершенно не знал о присутствии Картье в Москве. Совершенно излишне…
Троцкий: Позвольте мне все-таки сказать, что мы с тов. Картье говорили о свидании, а вы знаете, что тяжелое событие в моей частной жизни помешало на следующий день *) назначить это свидание; у меня едва хватило времени присутствовать на заседании, где я произнес свою речь по французскому вопросу.
*) В тот день, о котором идет речь, скончался отец Льва Давидовича, что помешало т. Троцкому, занятому похоронами отца и, кроме того, сделавшему доклад по французскому вопросу на расширенном пленуме И.К.К.И., назначить тов. Картье свидание в то же время. Прим. ред.
Давид Леонтьевич Бронштейн, отец Льва Троцкого заведовал небольшой государственной мельницей под Москвой. Он умер от тифа 1922 г. в тот же день, когда Лев Троцкий выступал с докладом на IV конгрессе Коминтерна.
Если вы думаете, что этот инцидент продукт моего культа личности, вы ошибаетесь. Вы можете самое большое сказать, что это моя личная ошибка. Но дело не в этом, мы говорим о политической позиции.
Что касается тов. Фроссара, то не я его вызвал. Как сказал Садуль, мне сообщили по телефону, что Фроссар хочет со мной поговорить. Я спросил, где я могу его видеть. Мне ответили: он хочет сейчас же прийти к вам. Вот и все. Во время разговора, или после, мне указали на Картье, как на второго делегата.
Картье: Товарищи, позвольте. Вы понимаете мое душевное состояние. Хоть я и простяк, и новичок здесь, но когда я увидел такую разницу в обращении, я об этом сказал моим товарищам по делегации: меня не ценят, со мной обращаются, как с малым ребенком. Я скажу об этом Троцкому. Я пришел сюда, чтобы посмотреть, чтобы сказать ему о своем душевном состоянии, потому что я не сторонник единого фронта. Аргументы меня не убеждают. Я пришел сюда за ними. (Шум в зале). Но тогда, вследствие этого инцидента (я очень хочу, чтобы это было лишь инцидентом), вы понимаете, я хотел подчеркнуть этот образ действий.
Садуль: Вы были не правы.
Картье: Я, пожалуй, не прав тем, что я слишком искренен.
Садуль: Вы показываете не достоинство рабочего, а мелко-буржуазную обидчивость.
Картье: Садуль истолковывает французский язык, как адвокат, по-своему. Я выразил свое душевное состояние!
Троцкий: Я не согласен с мнением тов. Садуля в его последнем толковании, и я надеюсь, что в продолжение этого расширенного пленума мы будем иметь возможность говорить с тов. Картье, и уладить всякое недоразумение.
Картье: Объяснение — ясно. Это все, что мне нужно. Я удовлетворен.
Спектор гильотины.
Троцкий: Товарищи, я пытался доказать, что объяснения, которые были даны, не верны. Но даже, если бы они были верны, они для нас недостаточны. Надо положение изменить.
А речь тов. Брандлера была по этому вопросу совершенно, — позвольте мне это сказать, — лишена политического веса.
Брандлер говорит: То, что предлагает Троцкий, это… в общем гильотина, о которой говорил Раппопорт, гильотина Суварина (смех). Он упрекает меня как раз в том, в чем Раппопорт упрекает Суварина, но немецким словом, которое трудно перевести на французский язык. Это, приблизительно, то же самое. Он говорит о хирургической операции, при которой нужно резать живот.
В зале: Не голову, только живот.
Троцкий: Но так же, как Раппопорт со своими анонимными слонами, Брандлер не говорит, где надо делать операцию. Тогда какая цена его критике?
«После того, как в течение 2 лет допускали такое положение, — говорит Брандлер, — вы теперь хотите сразу с ним покончить». И в конце своей речи, характеризующей и критикующей французскую партию, он говорит: «Вы напрасно допускали это положение в течение 2 лет, теперь вы сразу хотите с ним покончить. Я предлагаю допустить его еще в продолжение одного года». (Смех).
Вот смысл его речи. Он ничего больше не говорит, иного ничего не предлагает. Но думает ли он, что в конце третьего года положение улучшится? В этом случае он был бы того мнения, что положение улучшится само собой. Так почему же он нас упрекал в том, что мы его терпели в течение 2 лет, раз оно само собой должно улучшиться?
Он говорит, что нужно больше точности в работе, больше воли, больше однородности. Мы это говорили много раз. Он это только повторяет с опозданием на один или два года. Мы это говорили и повторяли. Пускай он перечитает наши речи, решения и письма Исполкома. То, что мы хотим сегодня, это — вывести заключения, точно формулировать резолюции и решения в полном контакте с французской делегацией.
Работа коммунистов в синдикатах.
Брандлер говорит, что мы хотим быстро покончить с положением. Почему? Как? Потому что во Франции нет элементов, которые желали бы достигнуть результатов. Каких результатов? Чтобы в синдикатах были коммунисты, которые были бы коммунистами.
Чего же мы требуем? Чтобы коммунисты в синдикатах были коммунистами, чтобы они подчинялись дисциплине; чтобы тот факт, что они работают в синдикатах, не давал бы им права постоянно не подчиняться партии. Они должны выбрать. Они могут работать в синдикатах, как свободомыслящие по системе Вердье и Кентонов, если они вышли из партии, или они должны подчиняться партии, если они состоят ее членами. В этом вся суть вопроса.
Брандлер замечает, что в течение двух лет коммунисты работали в синдикатах по своему, индивидуально, не подчиняясь дисциплине. Но мы предлагали и требовали много раз, чтобы их заставили подчиниться дисциплине. Нам это не удалось.
Теперь мы требуем еще кое-чего. Чтобы составить списки делегатов коммунистов на съезде в Сент-Этьене, чтобы собрали партийную фракцию, чтобы рассмотрели и обсудили то, что должны делать коммунисты. Тогда будет видно, являются ли коммунисты действительно коммунистами, готовыми выполнить свой, долг по отношению к партии, и Интернационалу.
Разве этот первый шаг не является абсолютно необходимым? И если бы оказалось, что 9⁄10 коммунистов на съезде — не коммунисты, что они не хотят подчиняться Центральному Комитету, положение явилось бы столь печальным, что трудно было бы предвидеть последствия этого.
Чего хотят рабочие.
Но я этого не думаю. Неправильно думать, что французские рабочие не хотят сближения между партией и синдикатами. Это неверно. Это как раз бюрократы из синдикатов не хотят этого сближения, потому что они боятся конкуренции партийных интеллигентов.
Рабочие хотят революции. Почему Жуо имел возможность осуществить свое желание раскола? Потому что он использовал непреодолимый напор революционных элементов в синдикатах. Значит, форма синдикатов не есть для рабочих абсолютный фетиш, нечто стоящее выше всего. Самым важным для них является прежде всего суть.
Чего хотят рабочие? Революционеры хотят иметь в руках оружие революции. Для одних это — синдикат, для других это — партия. Когда эти организации сближаются для революционных целей, то рабочие, непримиримые не только на словах, приветствуют в одно и то же время и партию и синдикаты.
Но есть синдикалистские бюрократы, которые называют себя революционерами, которые составляют клики со своей собственной клиентурой, со своим приходом и которые говорят: «Не трогайте нашего владения, в нем лишь мы охотимся». Если партия держится в стороне, они сторожат свое владение и постоянно его расширяют. Но в тот момент, когда партия является, как рабочая партия, и высказывает свою мысль, тогда эта клика, бюрократия, оказывается между физическим давлением массы и идеологическим давлением партии. Если клика эта не захочет итти с массой, то последняя уничтожит ее.
Итак, коммунисты должны создать фракцию на конгрессе синдикатов. Разве это исключает блок с Монмуссо, с синдикалистами-доктринерами? Ничуть! Ничего подобного. Блок вполне возможен.
Если для того, чтобы повлиять на большинство, мы сделаем уступки синдикалистам оттенка Монатт-Монмуссо, мы сделаем это как партия, после того, как мы обсудим и наметим в коммунистической партии или в коммунистической фракции съезда все стороны, все возможности. Вот чего Интернационал должен требовать.
Имеем ли мы право требовать, чтобы каждый коммунист подчинялся проголосованным решениям? Да, это элементарно ясно. Вот почему я нахожу образ мыслей тов. Брандлера слишком пессимистичным. Можно подумать, что французская партия, французское рабочее движение так больны, что надо обходить кругом на большом расстоянии, говорить вполголоса, принимать необыкновенные предосторожности, как я об этом писал товарищу Кер. Это неверно. Рабочее движение и наиболее революционные элементы, которые им руководят, совершенно здоровы и серьезны. Они будут хорошо работать, в особенности, при помощи Интернационала. Это все, чего мы требуем.
Федерация Сены.
В частных беседах меня упрекали в том, что я выдвинул вопрос о Сенской федерации. Мне сказали: «Все-таки невозможно решать вопрос о Сене здесь; это — местный вопрос».
А я, товарищи, думаю, что во Франции никогда не будет пролетарской революции, если не изменить духа и организации Сенской федерации (возгласы одобрения).
Нельзя совершить во Франции революции вне Парижа.
И даже для того, чтобы подготовиться к этой революции, надо иметь централизованную партию, а Центральный Комитет не может руководить партией без Сенской федерации и, в особенности, против нее. То же самое и у нас: разве можно было бы руководить Российской партией в разрез с Московской организацией как до революции, так и после нее?
Центральный Комитет должен создать свой плацдарм. А этот плацдарм — это Париж, а организация Парижа — это Сенская федерация. Я также уверен, что в этой федерации найдутся элементы, которые очень хорошо поймут свои ошибки, когда мы им их объясним. Товарищи из рабочих кварталов Парижа полагают найти в прошлом французского движения подтверждение необходимости федерализма. Это совершенно неверно. Потому что федеративный принцип в жизни партии, в действительности, всегда приводит к преобладанию анонимной олигархии.
Если в организации отсутствует глава, в виде Комитета, который должен руководить этой организацией, и нет непрерывной последовательности в действиях, Неизбежно появляются элементы, которых не контролируют, которые берутся за бразды правления и руководят федерацией без того, чтобы масса себе отдавала отчет — зачем и почему. И это совершенно аморфная система приводит всегда к результату, обратному тому, к которому стремились.
Если же есть централизованная организация с комитетом во главе, ограниченным в правах, но вполне ответственным, тогда имеется действительная возможность контролировать.
Федеративная форма дает нам ключ к пониманию того, почему крайняя левая поддерживала в качестве главного секретаря товарища из крайней правой. Вот к чему приводит федеративная форма: к результату, обратному тому, к которому стремились. Необходимо, значит, поставить в комиссии вопрос о Сене.
Заключение.
Все вопросы, которые мы поставим, мы поставим просто, не как властный хозяин, который изрекает безупречные истины, и не как врачи у постели умирающего. Ничего подобного! Мы поставим их так, как и должен их ставить Интернационал, представители которого собрались и хотят на этот раз достигнуть совершенно определенных результатов.
Я не перечислил всех необходимых предложений. Они будут сделаны в комиссии. Но что необходимо, так это, чтобы на этот раз принятые резолюции были для всех обязательны. Потому что причина гибели II Интернационала заключается именно в том, что там принимали резолюции для того, чтобы их не проводить. Мы не можем этого допускать.
Если находят, что мы недостаточно информированы, тогда пускай нас информируют. Пускай продолжат эту дискуссию. Я первый попрошу Исполком дать еще один, два дня, чтобы нам могли представить, в особенности, французские товарищи, все сведения, которые нам не достают. В комиссии будем работать все двадцать четыре часа в сутки, если это потребуется, чтобы рассмотреть необходимые сведения, дабы никто после этого не смел бы писать: «Интернационал не был достаточно осведомлен». Мы хотим быть до конца и вполне осведомлены.
Но после того, как мы вынесем решения, мы, в свою очередь, потребуем, чтобы они тоже были выполнены до конца и полностью (аплодисменты).