Положение Республики и молодежь.
Лев Троцкий прочел вступительный доклад на 5-м съезде РКСМ (Комсомола). Текст дается по тексту брошюры «Пятый съезд комсомольцев, (Речи тт. Троцкого, Бухарина)», 1922 г., Вятка).
— Искра-Research.
Доклад Л. Троцкого.
11 октября 1922 г.
Товарищи! Скоро исполнится пять лет с того дня, как волею трудящихся масс России в нашей стране установился советский порядок и волею тех же масс руководство судьбами нашей страны оказалось врученным Российской Коммунистической Партии. От имени Центрального Комитета этой партии я приношу привет вашему Съезду. (Аплодисменты).
История этих пяти лет, которую, как я подозреваю большинство из вас не имело возможности проделать активно, ибо в октябре 1917 года многие из моих многоуважаемых слушателей еще, вероятно, ходили пешком под стол, — это не в укор и не в похвалу, — это факт. История этих пяти лет представляет кладезь величайших поучений.
Революционные эпохи, эпохи социальных обвалов выворачивают все нутро общества наружу. Когда проезжаешь по горному кряжу, видны горы, видны и пласты, которые накоплялись в течение тысячелетий. Пласты разных пород. Один налегал на другой, и снаружи их не было видно, но вулканической силой подняло эти пласты, создались обвалы, образовались горы и ущелья, и вы видите разрез горы и пласты разных горных пород. Вот так бывает и с обществом.
Корней и причин внутренней структуры не видно невооруженным глазом. Революция все это взрывает, ставит ребром, обнажает. И, разумеется, лучше учились те из нас, которые участвовали в этом практически на деле. Но так как наша революционная почва еще не остыла, то молодому поколению нужно учиться на опыте этих пяти несравненных лет.
Я, разумеется, не могу ставить себе и в отдаленной степени задачи исчерпать поучения нашей величайшей в истории революции. Я имею более скромную задачу: дать характеристику нашего международного и внутреннего положения, как это положение сложилось в результате нашей борьбы.
Пять лет исполнится 7-го ноября. Первые два года прошли в непрерывной борьбе, в абсолютной блокаде. Третий год прошел в борьбе и в первых попытках переговоров с нами буржуазных правительств. Последние два года были временем, когда борьба постепенно замирала под ударами наших орудий и побед, Я имею ввиду борьбу на военных фронтах. Переговоры получали всё более развернутый, все более многосложный характер. Есть одна общая черта и в той войне, какую.вели против нас империалисты я в тех мирных переговорах, какие они ведут с нами. Эта общая черта- нерешительность, непоследовательность, колебания и шатания. Товарищи, не может быть никакого сомнения в том, что если бы германский империализм в конце 1917 гада и в начале 1918 года поставил себе задачу нас сокрушить, он бы нас сокрушил, Советской республики не было бы. Нет никакого сомнения в том, что если бы Клемансо — французский министр-президент и фактический диктатор конца 1918 года — поставил себе задачу нас сокрушить и раздавить военной силой, — нас сегодня не было бы. В военном смысле мы были бесконечно слабее не только объединенного империализма, но каждого из больших империалистских держав в отдельности взятых. Они по двум причинам не двинули против нас всех своих сил: во-первых, потому, что уже тогда они боялись развития революционного движения внутри, как последствия войны и, во-вторых, потому что считали нас настолько скоропреходящей величиной, что не находили нужным вести с нами большую войну, В этом было наше спасение. Они ограничивались наемными царскими генералами и не менее наемными социалистами-революционерами и меньшевиками. Они через посредство буржуазии наших окраин или через посредство эмигрировавшей буржуазии, белогвардейщины и при содействии, так называемой, нашей демократии, организовывали фронты, кольцом окружавшие сердце России.
После этих двух лет начинаются переговоры. Они начинаются уже в феврале, апреле 1919 года и для того, чтобы отдать себе отчет в нашем нынешнем положении, я напомню, товарищи, на какие условия мы готовы были итти в феврале, марте и апреле 1919 года. Об этом сейчас слишком часто забывают, как мы видим, и наши друзья и наши враги. 4 февраля 1919 г. по радио (других сношений у нас тогда не было с внешним миром) Совнарком обратился с предложением мира ко всем империалистским державам, предлагая: 1) признать обязательства по займам прежних правительств России; 2) отдать в залог наше сырье, как обеспечение платежа процентов по займам; 3) предоставить концессии и 4) дать территорию. Вот что мы предлагали 4 февраля 4919 года. Месяца через полтора к нам прибыл американский радикал Бурит от известных кругов американского правительства и 10 апреля 1919 года мы предложили империализму Европы и Америки прекратить вооруженную борьбу с фактическими правительствами, существовавшими а России, т. е. с белыми.
У меня нет с собой карты России начала 19 года, но я ее помню хорошо. У Советской власти не было тогда Урала, Сибири, Севера — Белого моря, Украины и Кавказа. Мы представляли тогда старое московское княжество и вот, Советская власть заявляла американскому неофициальному посланнику, что мы готовы признать эти границы, прекратить гражданскую войну, при условии, разумеется, прекращения ее со стороны наших врагов. Во вторых, немедленно демобилизовать армию, в-третьих, принять на себя соответственную долю государственного долга, т.-е., ту часть долга, которая падает на нашу территорию, ибо основная территория большей частью должна была остаться у белых. Мы отказываемся от возврата нам золотого запаса, который был захвачен союзниками, с зачислением его в счет платежа по государственному долгу. Вот на какие условия мы шли. Союзные империалисты эти условия не приняли и очень хорошо сделали, что не приняли.
С того времени наше положение все-таки, как бы строго мы не относились к своим ошибкам и недостаткам, улучшилось Отрицать этого не придется, если мы вспомним ход переговоров а Генуе, Конечно, то. что нам предлагали в Генуе — очень тяжко. Нам предлагали вернуть старым собственникам фабрики к заводы. Насчет земли требования были менее определенны, ибо земля раздроблена и из рук крестьян ее невозможно вырвать. Это понимали и международные биржевые акулы. Но вопрос касался фактического приступа к восстановлению капиталистических отношений в нашей стране. Мы ответили отказом. Мы, правда, говорили о нашей готовности условно признать старые долги, но условно, т.-е , если нам немедленно дадут большой государственный правительственный заем. Англия после разрыва переговоров, происшедшего по ее вине, запрашивала вторично об этих условиях, и получила ответ, что они с нашей стороны были предложениями до известного дня, переговоры прерваны и все наши условия, заявления и готовность платить долги берем обратно.
Мы не связаны в отношении к Европе и Америке ни одним обязательством и войны нет. Но чем объясняется, что войны нет? Объясняется, несомненно, прогрессивным параличом классовой боли империализма, под влиянием росла противоречий и под влиянием медленного роста революционного движения рабочего класса, чем объясняется, с другой стороны, и этот нерешительный колеблющийся затяжной и бесплодный характер мирных переговоров и дипломатическая канитель до Генуи, и затем Гааги.
Мы, товарищи, не раз говорили, что ужасающий экономический кризис заставляет европейскую буржуазию искать соглашения с Советской Россией, как с возможным поставщиком сырья, как я с возможным покупателем продуктов европейской промышленности.
Это, безусловно, верно. Кризис в Европе, правда, не прогрессирует, как он прогрессировал полтора года тому назад, он задержан, заметно даже явление улучшения конъюнктуры экономического положения, но это улучшение поверхностно, а основой кризис продолжает подрывать устои хозяйства.
Можно ли сказать, что соглашение с Советской Россией внесло бы сразу значительно улучшение в положение Европы? Нет, это понятно всем., мы слишком обеднели и как возможные поставщики сырья, и как возможные покупатели фабрикатов, чтобы в течение ближайшего года, двух-трех лет мы могли бы явиться решающим или просто крупнейшим фактором хозяйственной жизни Европы, й это буржуазия знает. Разумеется, можно сказать, что включение России в хозяйственную жизнь Европы будет получать с каждым годом все большее значение, и в пять лет, в восемь лет, в десять лет Россия уже станет возрожденной, вставшей на ноги, станет одним из самых могущественных факторов мирового хозяйства. Это бесспорно. Но это через 8—10 лет. Чтобы строить комбинации, рассчитанные на десятилетия, нужно иметь перспективу, нужно чувствовать, почву у себя под ногами.
То, чего у европейской буржуазии сейчас нет, это уверенности в том, как сложатся события завтра, послезавтра. Она живет сегодняшним днем. Почва хозяйственная истощена, кризис переходит от судороги к временному улучшению, которое сменяется новыми судорогами. Международные отношения неустойчивы. Вчерашние союзники, и главные из них, Англия и Франция все более и более противостоят враждебно друг другу во всех плоскостях империалистических требований, и вот почему ни одно европейское правительство неспособно сейчас вести хотя бы в такой мере, как это было до последней империалистической войны, политику, рассчитанную на 15, 10 и даже пять лет вперед. Все буржуазные правительства живут внушениями данной минуты, стараются заклеить, заделать наиболее вопиющие противоречия и только. И так от противоречия к противоречию, от конфликта к конфликту, переезжая с одного дипломатического курорта на другой, — Канны, Генуя, Гаага, — они в каждый данный момент стараются отодвигать наиболее острые вопросы.
И вот почему, и вот откуда их дипломатическое бессилие, как раньше их военное бессилие. Имеют мощную армию и не могли нас разбить. Имеют опытную вековым опытом дипломатию и не способны довести даже одного дела до конца.
Мы говорим о наших отступлениях. Конечно, мы много отступали, но сравните нашу дипломатическую платформу в феврале и апреле 21 года. Я вам ее только что прочел. Мы отдавали без малого чуть не три четверти территории нынешней РСФСР, обязывались безусловно платить долги, отдавали в залог сырье. И сравните эту платформу с той платформой. с какой мы прибыли в Геную и с какой мы оттуда ушли. В Генуе мы сказали: «Россия не отдается и не распродается». И Россия не капитулирует перед ультиматумом европейского мирового империализма. И что же? Через короткое время после этого обращается к нам представитель биржевых вершин Великобритании Уркарт, представитель миллиардных предприятий в разных частях света и предприятий, в том числе, какими он владел у нас на Урале и в Сибири, подписывает договор, предварительный, условный, с тов. Красиным на 99 лет. Большой срок. Я думаю, что немногие из самых молодых товарищей, здесь находящихся увидели бы конец этого срока. Вы можете сказать: как же так, если буржуазия сейчас не способна загадывать даже на пять на десять лет вперед, как же Уркарт загадывает на 99 лет вперед? В том то и дело, что буржуазия, правящая как класс, как государство, ей нужно иметь план с кем заключить союз, кто больший, кто меньший враг, нужно предвидеть как сложатся отношения через 5—10—15 лет. Уркарт выступает как собственник и только; его рассуждения очень просты и в простоте своей очень правильны. Он говорит: «Если, — мы, Уркарты, удержимся, т.-е. удержится капитал в Англии, во Франции и во всем мире, то мы раньше или позже задушим Советскую Россию. И он прав. Если бы во всем мире революция была подавлена на 10-летие или навсегда, как они надеются, — ведь они на это надеются, — то, разумеется, Советская Россия не устояла бы, ибо капитал достаточно силен, чтобы раз навсегда подавить пролетарскую революцию во всем мире, конечно, подавить и Советскую Россию. «Если же — рассуждает Уркарт — нас капиталистов опрокинут в Англии, во Франции, конечно, мы потеряем нашу собственность и на Урале и в Сибири». Но кто теряет голову, тот уже не плачет по волосам; если капитал будет во всем мире экспроприирован, то конечно, концессия господина Уркарта истечет в более короткий срок, чем 99 лет. Вот почему его рассуждения, и его расчет вполне реалистичен, вполне правилен. Я не знаю, говорил ли ему это тов. Красин. Вероятно, говорил, в частной беседе. До тех пор, пока вы сила во всем мире, разумеется, мы отдельно вас экспроприировать не будем. Если же английский рабочий вас экспроприирует и возьмет ваше имущество в свои руки, то мы с английским рабочим как-нибудь уж об этой концессии договоримся (смех).
Но вы заметьте, что Советское правительство отвергло и этот договор. Безусловно отвергло, потому что политика Англии не дает минимальной гарантии для заключения такого рода ответственного и крупного договора, предполагающего возможность нормальных сношений между странами. Англия препятствует Турции восстановить возможность своего национального существования в естественных границах турецкого народа: Англия вела фактически с Францией войну. Англия выступала под псевдонимом Греции, а Франция оказывала фактически поддержку Турции. Война привела к победе Турции, чему мы вполне сочувствуем, ибо Турция воевала за свою независимость в то время, как Греция выполняла империалистические и хищнические планы Великобритании.
Встал вопрос о Черном море и о проливах. У Черного моря живут государства, входящие в нашу федерацию, у Черного моря живут Турция, Болгария и Румыния. И вот вопрос о Черном море Англия хочет решать совместно с Францией и Италией, но без участия тех народов, тех стран, для которых Черное море является внутренним морем, а берега его — порогом в их дом. В этих условиях попирания Англией элементарных прав и интересов народов нашей федерации, Советское правительство не сочло возможным подписать договор с английским гражданином, ибо выполнение договора, повторяю, предполагает минимум лояльных отношений между странами и правительствами.
Можем ли мы, однако, обойтись без иностранного капитала? Этот вопрос буржуазная пресса Европы и Америки ставит перед собой ожидая, что по мере нашего хозяйственного ослабления мы будем все более и более уступчивы. Я уже показал на документах, напомнил дипломатические акты, которые свидетельствуют, что в общем и целом, уступчивыми приходятся становиться не нам, а нашим врагам. Но с хозяйственной точки зрения можем ли мы обойтись без иностранного капитала? Товарищи, если представить себе, что на свете, на нашей планете, вообще нет другой страны кроме России, то очевидно, что 150 миллионный народ не погиб бы без капиталов Уркарта, а постепенно бы выбрался из нищенства и разорения, которое получил в наследство. В чем же вопрос? Когда мы говорим о концессиях, займах, то подразумеваем ускорение темпа, быстроты нашего хозяйственного подъема и возрождения. Приток иностранного капитала, иностранной техники, означает более быстрое преодоление кризиса и нищеты.
Отсутствие их означает большее количество страданий, бедствий и более медленный темп хозяйственного развития, — только! И в этих пределах мы ведем переговоры. Вот почему кабальной зависимости от мирового капитала после того, как он обнаружил свою неспособность раздавить нас вооруженной рукой, кабальной зависимости мы не принимали и не примем! Но сперва явился, — я вам это говорил, — вооруженный или полувооруженный капитал и говорил: все возьму. В Гааге он пытался все купить. «Все куплю, — сказало злато. Так раньше все возьму — сказал булат». Обе эти грандиозных атаки мирового капитала на Советскую Республику были отбиты а сейчас мы видим действия отдельных предпринимателей. Конечно, если бы английское правительство изменило свою политику в тех пределах, попыталось бы договориться с нами, прежде всего, признало бы конечно, Советскую Республику, а затем попыталось бы договориться относительно важнейших политических вопросов, то договор с Уркартом, с теми или другими изменениями или без них, мог бы быть утвержден. Этот договор представляет собой деловое соглашение с отдельной группой капиталистов, которая получает бешеный, хищный барыш, но ввозит к нам новую технику и помогает нам, помимо своей воли, развивать, поднимать более ускоренным темпом промышленность нашей страны. В этих пределах дальше пойдут все договоры, причем, разумеется, условия Уркарта являются наиболее выгодными, так как Советская власть, может и захочет дать; здесь будет то же самое, что и в области дипломатической. С каждым месяцем, с каждым годом, число иностранных претендентов будет больше, условия, какие мы будем ставить, будут приближаться все более и более к нормальным.
Товарищи, основная особенность нашего хозяйственного международного положения состоит в том, что мы строим или пытаемся строить социализм на разрозненно-хозяйственной основе.Это есть главная черта, которая должна и в ваше сознание врезаться крепчайшим образам. По старым марксистским книжкам мы учились и учили, что миссия, значение, призвание капитализма состоит в том, чтобы развить до большой высоты производительные силы страны и всего мира. Затем явится пролетариат, который овладеет этими развитыми производительными силами и перестроит их на социалистический лад в интересах всего народа, всего человечества. В основном это безусловно. Капитализм довел производительные силы до большой высоты, но что он сделал? Прежде чем настал час, когда пролетариат оказался способен этими производительными силами овладеть, капитализм в бешеной спазме мировой войны разрушил огромнейшее достояние народа, значительную часть этих сил и чем дальше на восток, тем больше.
Австро-Венгрия разорена. Германия разорена. Россия разорена до последней степени.
Каковы же условия? С одной стороны, техника, развитая капитализмом; есть, она сохранилась. Она сохранилась, конечно, в Америке в чрезвычайном развитии, в Англии на большой высоте, во Франции с большим ущербом в материальных ценностях, наь востоке, — все хуже и хуже. У нас сохранилась техника в книгах, в знании инженерном, в навыках, в приемах, в ремесле рабочих. То, что создал капитализм в смысле техники, уменья навыков, — это есть, а материальные ценности, созданные прежним трудом — это разрушено, это уничтожено или расшатано до последней степени. И вот рабочий класс, волей судеб взявший в руки власть, в наиболее разоренной в хозяйственном смысле стране, приступает к строительству социализма. Он строит социализм, но в то же время он вынужден восстановить все материальные ценности, которые раньше создавала буржуазия, начиная со времени первоначального накопления. Кто из вас ознакомился с политической экономией, хотя бы с первыми ее главами, тот знает, что буржуазия как класс проходит через эту стадию первоначального накопления, которая отличается чрезвычайным варварством, эксплуатацией и само-эксплуатацией, ибо мелкий буржуа, зародышевый буржуа, он эксплуатирует себя. Он работает двужильным трудом: эксплуатирует свою жену и своих детей, прежде всего, он находит минимальный капитал, не позволяющий ему эксплуатировать наемный труд. Мелкая буржуазия превращается в среднюю, поднимается и выдвигает из себя все больше и больше деток. Мы получили разоренную страну, и пролетариат, владеющий государством, вынужден пройти стадию, которую можно назвать стадией первоначального социалистического накопления. Мы не имеем возможности пользоваться той техникой, которая была до 1914 года. Она разрушена, её приходится воссоздавать шаг за шагом, в условиях рабочего государства, но путем колоссального напряжения живой рабочей силы. И в этом задача, в этом и трудность, и прежде всего трудность воспитательная.
Я подойду с полной конкретностью к этому. Когда молодой рабочий, скажем, в 1912, 1913 году попадал на завод, в мастерскую, то он там находил определенный режим. Его эксплуатация, его быт, его жизнь, толкали его к отпору. Он вовлекался в стачку. Эта стачка хотя еще довольно темная, стихийная, слепая, толкала его на путь классовой борьбы. Там в мастерской, он получал уже первое общественное восстание, которое вело его к социализму, к резолюции. Нынешний молодой рабочий в мастерской встречает материальные условия, которые во много раз хуже тех, какие он испытывал при капитализме. Почему? Потому, что пролетариат у нас проходит стадию первоначального социалистического накопления. Мы можем условно, разумеется, сравнить рабочий класс с семьей кустаря-ремесленника, который сегодня еще только-только продвигается вверх, а завтра станет мелким, средним, а может быть и крупным буржуа.
Когда кустарь эксплуатирует свой труд, т. е. работает до седьмого пота, с ним работает его жена, сын, дочь то здесь нет классовой эксплуатации. Это есть хищническое напряжение сил своих и своей семьи в целях поднятия своего благосостояния. Проходя у нас сейчас стадию первоначального социалистического накопления, — а мы только-только отходим от довольно солидного, не первоначального, а заключительного разорения, разорения большой войной, гражданской войной, когда чуть только намечаются просветы в сторону накопления, — рабочий класс в этих условиях вынужден напрягать свои силы и может доставить себе сплошь да рядом элементарно необходимые условия материального существования, — то здесь, конечно, нет классовой эксплуатации, поскольку речь идет о предприятиях, принадлежащих рабочему классу, т. е. о главнейших наших предприятиях, а здесь есть напряжение сил рабочего класса, его молодежи, в ужасающем варварском напряжении сил, чтобы поднять себя на ступень выше. И вот, товарищи, где тревожный острый момент воспитания нашей молодежи. Когда молодой рабочий до войны при буржуазии ходил в мастерскую, то более передовой говорил ему: вот твое положение: характеризовал его просто, сказавши: «вот твой хозяин, твой враг, твой эксплуататор». Средства давления какие? — стачка. И молодой рабочий еще не отдавая себе никакого отчета в том, что такое буржуазное общество, что такое Франция, Англия, биржа, империализм, милитаризм, он в этой маленькой ячейке, в мастерской получал уже все внушения, все толчки, для того, чтобы сложиться в борьбе в революционера-сознательного пролетария.
А теперь? А теперь, условия период первоначального социалистического накопления в переходную эпоху приводят к тому, что какой-нибудь меньшевик или эсер, повторяет то, что мы говорили перед лицом буржуазии, он толкает рабочего к тому, чтобы противопоставить его рабочему классу в целом. Если мы скажем молодому рабочему в мастерской, на заводе: твое положение тяжко, — отсюда вывод — стачка. Требования — кому? Хозяину! Хозяин кто? Государство! Это уже обобществление. Это уже понять довольно трудно.
Следовательно, условия переходного времени социалистического строительства в эпоху нашего первоначального накопления приводят к тему, что те методы, формулы, призывы, лозунги, которые а буржуазной России толкали молодого пролетария на путь классовой борьбы, теперь толкают этого молодого пролетария на путь борьбы с рабочим классом и его государством. Это, товарищи, самая сердцевина вопроса. Она очень проста, если в нее вдуматься и если немножечко знать о том, что такое государство, что такое класс и эксплуатация. Но ведь этого то молодой рабочий, только что пришедший на завод, не знал, а между тем на заводе буржуазно-капиталистическом первое его движение было правильно. Теперь? Теперь он должен понять природу Советского государства, чтобы правильно разобраться на заводе, в мастерской. Вот как повернулось дело. Тогда было достаточно правильно ощупью ему разобраться в мастерской и он уже по существу правильно разобрался в обществе.
Теперь ему нужно дать себе отчет в строении своего советского общества, чтобы не заблудиться в своей мастерской. Другими словами: раньше он шел эмпирическим индуктивным путем от частного к общему, а теперь одного этого пути недостаточно ему даже на первых шагах, ибо на этом эмпирическом пути его могут поймать социалистические звукоподражатели-меньшевики, те, которые повторяют как будто бы старую формулу, но повторяют в новой обстановке и направляют по прямо противоположному пути. Это что значит? Это значит, что задачи воспитания рабочей молодежи становятся гораздо более сложными, гораздо более трудными, и это вместе с тем объясняет нам почему меньшевики направляют свои усилия в сторону рабочей молодежи. Нужно, однако, сказать, что в этом отношении они сделали большой шаг, который можно назвать шагом вперед, поскольку этот шаг к ясности в свое последней платформе, о которой на днях тов. Радек написал обстоятельную статью в «Правде». Не только делегат, но каждый член союза молодежи должен быть ознакомлен с действительной платформой меньшевиков, как она выражена в их официальном органе. Они прямо заявляют: спасение России только в капитализме, развить производительные силы можно только на капиталистических началах. И поэтому они требуют передачи если не всех, то большинства фабрик и заводов в руки капиталистов. Они, конечно, при этом обещают, что против будущих капиталистов, ходатаями за коих они являются, они будут защищать 8-часовой рабочий день пролетариев. Но для этого, чтобы дать возможность им выполнить их «социалистическую» роль, нужно только разрешить малость: нужно вернуть заводы, фабрики, шахты в руки капиталистов! Они выступают как душеприказчики Генуезской и Гаагской конференции с той только разницей, что Ллойд-Джордж и Барту требовали возвращения заводов и фабрик только иностранцам, наша же «демократия» требует возвращения заводов и фабрик капиталистам вообще. Такая постановка вопроса чрезвычайно облегчает нам воспитание рабочей молодежи по отношению к этому врагу, ибо в этом то узле и пресекаются основные линии нашего развития и нашей борьбы. Меньшевики призывают к стачке. Во имя чего? Во имя улучшения положения рабочих! Союз обязан проявлять чрезвычайное внимание к действительным интересам молодежи, отстаивать их и перед хозяйственными органами, и перед профсоюзами и через профсоюзы. Это безусловно.
Но союз, ваш союз, как и профессиональные союзы, как и наша партия, исходят из чего? Исходят из того, что улучшение положения рабочего класса совершается на основе нашего первоначального социалистического накопления, т.-е., мы должны производить такое количество материальных благ, чтобы покрывать расходы производства, не давать ему разрушаться, и в то же время, хоть и понемножку, медленно улучшать это производство. Только при этом условии может улучшаться материальный уровень рабочего класса.
Меньшевики же исходят из чего? Из того, что рабочий класс не способен к социалистическому строительству, и что заводы и фабрики нужно передать либо старым, либо новым владельцам. Отсюда, конечно, стачечная борьба, экономическая борьба. То, что они называют классовой борьбой, является не чем иным, как организованным саботажем или попыткой организованного саботажа меньшевиков: через отдельные группы и менее зрелые части рабочего класса, против рабочего класса в целом организовать подрыв нашего первоначального социалистического накопления.
Если мы возьмем светило международного меньшевизма, австрийско-немецкого теоретика Отто Бауэра а его книжке, посвященной новому курсу в Советской Республике, то мы встретим там те же самые утверждения, что и в платформе наших русских меньшевиков, и ту же самую перспективу. Я вам прочту только две цитаты.
Нужно тут же отметить, с каким наглым невежеством международный меньшевизм говорит о Советской России. Наглым невежеством, потому что, как я только что цитировал, мы в 19-м году без колебаний, а в резкой, вопившей на весь мир форме не говорили, а кричали, что если вы, международные душегубы, оставите нас в покое, то мы зам заплатим все царские долги. Это в начале 19 года. Но для того, чтобы обмануть немецких рабочих, чтобы изобразить дело так, что вот мы всегда отступая, неизбежно катимся по наклонной плоскости, этот самый теоретик австро-германский докладывает, что вот мы теперь после больших колебаний решились признать долги. Но ведь мы тогда это прямо предлагали, а теперь вовсе не обязуемся этого выполнять, а заявляем, что при условиях такого займа, который позволит нам сделать большой хозяйственный скачок, мы с вами согласимся разговаривать о старых долгах.
Но это в области наглой фальсификации А вот наш теоретик говорит на 34 странице своей книги:
«Восстановление капиталистического хозяйства не может быть произведено при диктатуре коммунистической партии. Поэтому, говорит он, — новый курс в хозяйстве требует и нового курса в политике».
«Новый курс политики» вы знаете: это демократия, парламентаризм. Так вот не угоден ли ход мыслей: восстановление капиталистического хозяйства, как цель не может быть достигнута при диктатуре коммунистической партии. А поэтому нужен не только новый курс в экономике, но и в политике.
И кто же ему сказал, что задачей нового курса является восстановление капиталистического хозяйства? Он считает эту задачу давней, безусловной, что объясняется отчасти непониманием того, что мы часто сами говорили, что у нас теперь государственный капитализм. Я не буду входить в оценку этого термина, насколько он правилен, но во всяком случае надо точно условиться, что мы под этим понимаем. Под государственным капитализмом мы все понимаем собственность, принадлежащую государству, находящемуся в руках буржуазии, которая эксплуатирует рабочий класс. Наши государственные предприятия работают на началах коммерческих, на основе рынка. Но кто собственно у нас у власти? — Рабочий класс. В этой принципиальное отличие «нашего капитализма» в кавычках от капитализма без кавычек, государственного. Что это означает в перспективе? А вот что. Чем больше развивается государственный капитализм, скажем в Гогенцоллернской Германии, как это было, тем могущественнее класс юнкеров и капиталистов Германии может давить рабочий класс. Чем больше будет развиваться наш «государственный капитализм», тем богаче будет становиться рабочий класс, т.-е. тем солиднее будет фундамент социализма. Правильнее сказать то, что у нас есть в виде государственных предприятий — есть государственный социализм, который пользуется методом, как капиталистический рынок, для своей работы. Но задачей нашей является, разумеется, не восстановление капитализма и, разумеется, при коммунистической партии восстановление капитализма невозможно. За эту аттестацию мы господину Отто Бауэру можем быть вполне признательны, т.-е можем заверить его самого и его единомышленников и хозяев, что до тех пор, пока власть останется в руках коммунистической партии, восстановление капитализма в России невозможно (апл.). Это, товарищи, можно сравнить с реформами буржуазии. Нам говорят те же самые меньшевики, что дескать вы, коммунисты, придаете слишком большое значение государственной власти. При помощи государственной власти нельзя создать насильно нового строя и проч. Но почему же буржуазия придает такое крупное значение государственной власти, если государственная власть не играет решающей роли в вопросах хозяйства?
Есть, товарищи, журнал «Русская Мысль», который издается за границей, один из солиднейших журналов эмигрантствующей русской буржуазии. Вот в этом журнале, в международном обзоре Россия делится на две части. Во-первых. свободная Россия: это на Дальнем Востоке, где Меркулов, блаженной памяти, господствовал и, во-вторых, Россия, оккупированная 3-м Интернационалом. В свободной России, в России, которая находится под японским штыком, где японский генерал непосредственно попирает русскую землю, — она свободна. Почему? Потому что там власть в руках у буржуазных элементов. А вся остальная Россия, это область иностранной оккупации. Почему? Потому что государственная власть вырвана из рук буржуазии. В этом буржуазия понимает значение государственной власти. Буржуазия тоже делает реформы к тоже делает уступки рабочему классу: борьба за всеобщее избирательное право, за социальное и фабричное законодательство, страхование, сокращение рабочего дня и прав, и пр.
Буржуазия шаг за шагом отступает: где необходимо — дает реформу; когда возможно, опять нажимает, а потом отступает. Почему? Она лавирует, маневрирует: живой класс борется за свое господство, за эксплуатацию другого класса. Конечно, реформисты предполагают, что так по частям мы переделаем всю революцию от буржуазного строя до коммунизма. А мы на это отвечаем — вздор: пока власть в руках у буржуазии, она, буржуазия, будет отмеривать каждую реформу, но она знает до какой линии, до какой черточки можно реформу дать. Для этого она власть имеет в своих руках. Это-то взаимоотношение между государственной властью и реформой имеется и у нас, но с той только маленькой разницей, что у нас у власти рабочий класс, который даже дает уступки буржуазии: концессии, свободная торговля, право на прибыль и право безнаказанно носить по московским улицам свою буржуазную душу и свое буржуазное тело. Это не малая уступка дана, но дал ее господствующий рабочий класс, который имеет приходо-расходную книгу своего государства и которая говорит: вот до этой черты уступку дам, а дальше не дам. Но вот появляется Отто Бауэр и говорит, что при таком положении капитализм не может создаваться. Вот для этого и создана граница, чтобы он не мог создаваться (рукоплескания).
Товарищи, это вопрос очень простой, но вместе с тем он крайне сложен, еще немало придется обломать молодых зубов об этот самый вопрос в борьбе, и борьба будет длительная, затяжная. Первоначальное капиталистическое накопление оставит много рубцов на спине и вообще на теле рабочего класса, и его молодежи. И вот почему воспитание этой молодежи, воспитание ее наиболее сознательных элементов, воспитание теоретическое, а под влиянием авангарда воспитание масс молодежи, является для нас вопросом жизни и смерти.
История пяти лет революции должна дать основной материал для этого воспитания. Нужно разбираться в пространстве и времени. Ибо, что такое образование, обучение, воспитание? Это навыки, развитие, способность ориентироваться в условиях времени и пространства. Нужно знать страну в которой мы живем, страны, которые нас окружают и нужно знать историю нашей страны, хотя бы за последние 10—15 лет и нужно знать вчерашний день, период накануне Октября, период коалиции, керенщины — основные моменты в истории наших буржуазных партий. Это должно быть достоянием каждого сознательного молодого рабочего, ибо тут еще боев будет много, потому что развитие резолюции на Западе идёт планомерно, но медленнее чем мы ожидали.
Смотрите, сколько колебаний, изменений в рядах самого рабочего класса? В Италии после подъёма упадок, измена, потом раздел социалистических партий. В Германии раздел на три части: социал-демократы, независимцы, коммунисты. Затем объединение независимых с социал-демократами, как будто укрепление вражеского лагеря.
Что это такое? А это все, товарищи, отдельные ступеньки в курсе революционного развития рабочего класса, и ступеньки эти идут сплошь и рядом, вкривь да вкось. История, как-будто берет рабочий класс за шиворот, стряхивает, поворачивает, и так — и так, дает осмотреть социалистические партии с разных сторон: то заставляет немецких меньшевиков играть всеми цветами революционной радуги, то повертывает их на лоно буржуазной коалиции. Так постепенно рабочий класс Запада подвигается вперед, укрепляя свою революционную партию. Наша партия обратила на это внимание, и в первую голову на 3 Конгрессе Коминтерна, где указала наиболее молодым нетерпеливым коммунистическим партиям: вы не думайте, дорогие т.т., что в тот день, когда вы заявили, что вы душой и телом стоите за Россию и за коммунизм, вы уже тем самым обнаружили вашу способность овладеть государственной властью.
Надо овладеть прежде всего подавляющим большинством рабочего класса, ибо без подавляющего большинства трудящихся пролетарской революции сделать нельзя. И мы в России ее совершили, имея за собой и за себя подавляющее большинство трудящихся масс. Отсюда вытекает и программа и тактика единого фронта, лозунг единого фронта, постоянная апелляция и постоянный призыв к организованным и неорганизованным массам, хотя бы идущим под чужим знаменем к общей совместной борьбе против классового врага. Этот урок третий съезд дал коммунистическим партиям, которые зарывались неосторожно вперед, это урок революционной стратегии, и этот урок не прошел бесплодно. За последний год, сделавши — нельзя сказать — ослепительные, но твердые успехи, мы видим, как во всем мире наученные опытом нашей революции и, пользуясь медленностью развития пролетарской революции, буржуазия подготовляет свои контр-революционные кадры. Мы видим, как в Италии один из ренегатов меньшевиков Муссолини набрал банды фашистов из развращенных подонков городских улиц и при помощи этих вооруженных фашистских банд он держит фактически под своим террором всю Италию, и буржуазия с ее парламентом, с ее прессой, с ее университетами, академиями и церковью почтительно уступает этим бандитам: — «Иди, владей».
Ныне — он монархист и готов поддерживать все учреждения, которые служат делу продолжения гнета и эксплуатации трудящихся. Мы видим во Франции роялистские банды, которые были созданы для восстановления монархии, и мы видим как они все больше становятся излюбленным чадом, боевыми отрядами господствующей буржуазии против нарастающего коммунизма. Вот неприкрытое буржуазное легальное государство с его парламентской демократической формой. Там происходит полуподпольно, на виду у всех организация контр-революционных шаек в предвидении того дня и часа, когда дело дойдет до роковой схватки пролетариата с буржуазией.
Это значит, товарищи, что революция подготовляется в Европе, как и в Америке систематически, шаг за шагом упорно, с зубовным скрежетом обоих лагерей. Она будет длительной, затяжкой, жестокой и кровавой. Мы взяли власть в Октябре почти что с налета. Мы застигли нашего врага врасплох. Только после Октября наша буржуазия, наши помещики стали мобилизовать контр-революционные элементы и деревенское кулачество и устраивать фронты. Главные удары у нас были не до Октября, не до завоевания власти, а после завоевания власти. В Европе, насколько можно предвидеть, дело пойдет другим порядком.
Уже до последней решающей схватки контр-революционные элементы проявляют больше опытности, чем наши; у них несравненно более высокая контрреволюционная культура и техника, они используют все резервы, поднимают на ноги все элементы, натягивают нити боевой организации, подчиняют себе всю прессу, создают свои фонды и имеют свой разбойничий. фашистский авангард. После того, как пролетариат в Европе овладеет властью, у контр-революции уже не останется резерва на борьбу. Поэтому, можно надеяться, что после завоевания власти европейский пролетариат гораздо прямее и скорее перейдет к социалистическому строительству. Но до захвата власти — перед ним еще путь большой, напряженной и жестокой борьбы, а это, вместе с тем, значит, что вся мировая обстановка остается чреватой всякими неожиданностями. Дипломатические переговоры, — которые я уже охарактеризовал в начале своего доклада, как затяжную канитель, — могут прерваться вследствие новых конфликтов. На Ближнем Востоке завязался кровавый узел, который еще не развязан. На Дальнем Востоке мы выставили в качестве щита Дальне-Восточную-Республику, где рабочие и крестьяне, желая и стремясь установить у себя советский режим и войти целиком в нашу федерацию, сказались вынужденными поддерживать режим оформленной демократии. Почему? Потому что американцы говорили, что Советская Россия должна быть разгромлена, так как она антидемократична. На Дальнем Востоке мы имели в течение последних лет всемирный урок, всемирный пример небольшой мирной демократии, где народное собрание и министерства создавались на основе самого лучшего избирательного права. И что же? Эта страна была все время ареной оккупаций, ареной японского насилия, не только с ведома, но и при поддержке или при попустительстве одних, и при прямом активном содействии других империалистических государств, прежде всего Франции.
Но и в Японии нагрелась под ногами имущих классов почва. Все говорит за то, что Япония переживает сейчас свой 1903 или 1904 год, накануне своего 1905 года, с той разницей, что расстояние между 1905 и 1917 годами в Японии будут покороче, чем у нас ибо сейчас история работает гораздо более быстрым темпом, чем те десятилетия, которые предшествовали мировой войне.
Вот почему и вот откуда явная неуверенность в себе японских господствующих классов. Они оттягивают войска, потому что в этих войсках велась и, разумеется, на нашей территории будет вестись, революционная пропаганда, которая падет на благоприятную почву. И они, оттягивая войска, пригласили нас на мирные переговоры, на которых они предложили не более не менее, как оставить за нами половину Сахалина. Почему? Потому что там есть ценные ископаемые. Но естественные богатства пригодятся также и русскому народу. Наш представитель тов. Иоффе заявил там то же, что и наши представители а Генуе: «Россия не раздается и Россия не распродается». А на иных началах не разговариваем.
Переговоры прерваны. Что это означает? В смысле завтрашнего дня — мы не знаем. Вот японский дипломат, который там вел переговоры (имени его я не помню, да оно и не существенно) пригрозил нам пальчиком: Вы знаете, что разрыв переговоров может вызвать последствия? Последствия? — Мы их видали. Оккупация? — Мы видали оккупацию «демократов» дальневосточной территории. После оккупации — переговоры. Переговоры привели к разрыву. В Генуе переговоры ни к чему не привели. С Уркартом будто-бы подписали, потом разорвали. Почему? Ввиду поведения Великобритании, шатания, интриг, угрозы наступлением. Мы предлагали разоружение в Генуе. Нам было отказано в постановке вопроса в порядок дня. Мы предложили разоружение нашим ближайшим соседям. Румыния, как вы знаете, ответила не более не менее: «Я согласна с вами разговаривать о разоружении, но предварительно подарите мне Бессарабию». 150-ти миллионный народ предлагает соседям сесть за общий стол, для того, чтобы договориться о сокращении и облегчении военной ноши, и в ответ Япония на Дальнем Востоке будет прятать в карман половину Сахалина, а Румыния требует официального признания с нашей стороны о принадлежности ей временно украденной ею Бессарабии. Вот, товарищи, международное положение. Оно несравненно лучше, чем в феврале 1919 года. Это мы видели по документам и по тону, мы видели и слышали. Не так давно еще Клемансо посылал свои военные суда к черноморским портам, к Одессе, а не то вчера, не то сегодня наши пределы покинул бывший министр, кажется министерства Клемансо (впрочем не очень уверен в каком министерстве он был, но это все равно) Эррио, — завтрашний министр и вероятно даже если не завтрашний, так послезавтрашний министр-президент? Он приезжал к нам, осматривался внимательно, «на предмет восстановления сношений», и сказал мне в разговоре примерно так: «Что, в сущности, ваша революция, конечно, с некоторыми изменениями, есть дочь нашей старой революции, но только мать еще не признала своей дочери» (смех). Я со своей стороны сказал, что эта формула очень счастливая, особенна если он убедит Пуанкаре (я не знаю, как приходится он этой матери революции: если это и сын, то особенный сын, о котором в русском языке есть определенное выражение, которое я не привожу). Во всяком случае положение немножечко изменилось, не опасности остаются еще в полной мере.
Вот почему, товарищи, мы не можем разоружиться сегодня и не сможем, вероятно, и завтра. И вот почему, наряду с хозяйственной и культурной работой, для нас имеет огромное значение вопрос и о нашей армии и флоте, от лица которого вас здесь уже приветствовали. Как мне пришлось говорить на собрании молодежи, сейчас наша армия и флот являются ничем иным, как вооруженным союзом молодежи.
У нас допризван 1901 год, и мы добираемся до 1902 года. Связь армии с молодежью рабоче-крестьянской прямая, непосредственная и кровная. Через посредство армии мы в течение последних дней прощупали рабоче-крестьянскую молодежь на Украине и в Крыму, мы произвели допризыв 1901 года и здесь опять огромная разница с тем, что было в 18 и 19 гг., когда не было, разумеется, государственного аппарата. Но это вопрос второстепенный, когда крестьянин переминался с ноги на ногу и не знал, нужна ли армия. Теперь везде, даже в Крыму, который недавно освобожден, рабоче-крестьянская молодежь сплошь без принуждения, добровольно, охотно и радостно вступает в ряды Красной армии. Но это есть настроение, которое нужно закрепить и отлить в определенную ферму политического признания. Это есть величайшая задача всех наших органов и учреждений и, может быть, в первую голову союза молодежи. Товарищи, я уже сказал, что мы не можем надеяться на эмпирическое воспитание рабочих в мастерских, мы должны подходить к нему с известным обобщением, характеризуя положение рабочего в обществе. Эта необходимость вытекает из характера переходного периода нашего общественного развития. Он должен не только знать свое место в обществе, мастерской и на пашне, но должен знать свое место во вселенной. Вопрос о религиозности и материалистичности миросозерцания получает решающее значение. И потому теории материализма, атеизма отрицают потусторонний мир, всю благочестивую чертовщину; все это упадет на подготовленное в мастерской сознание, на подготовленное в борьбе.
Теперь, товарищи, мы так подходить не можем. Сейчас нам необходимо подходить к молодежи рабочей, а во вторую голову и крестьянской, надо к ней подходить с более законченным, с более широким миросозерцанием и захватом с самого начала. Почему? Потому, что теперь жизнь целого класса, народа поставлена ребром, и к социализму можно прийти путем величайших жертв и напряжения всех сил, крови и нервов рабочего класса — только в том случае, если у рабочего класса есть твердое убеждение, что вот здесь, на этой земле, на этой почве мы должны создать новое, что здесь увенчание всех целей и что вне этого ничего не будет.
Религия — есть горчичник, есть оттяжка. Религия есть отрава именно в революционной эпохе, или в эпохе чрезмерных трудностей, которые наступают после завоевания власти. Это понимал такой контрреволюционер по политическим симпатиям, но такой глубокий психолог, как Достоевский. Он говорил: «Атеизм не мыслим без социализма и социализм — без атеизма. Религия отрицает не только атеизм, но и социализм». Он понял, он увидел, что рай небесный и рай земной отрицают друг друга. Почему? Потому что, если обещан человеку потусторонний мир, царство без конца, то стоит ли проливать кровь свою и своих ближних, и детей своих за устроение царства на этой земле? Так стоит вопрос. Мы должны углублять революционное миросозерцание и подходить к молодежи — даже с религиозными предрассудками — подходить с величайшим педагогическим вниманием более просвещенных менее просвещенным, Мы должны итти ним с пропагандой аттвизма, ибо только эта пропаганда определяет место человека во вселенной и очерчивает ему круг сознательной деятельности здесь на земле. Я уже сказал, что и после революции, она обнажает горные породы общественности, классовую государственную структуру, разоблачает ложь и лицемерие буржуазной идеологии. Это относится не только к земной, но и к идеологии небесной.
Лучший пример этого: американский епископ Браун. Вот его книжка о коммунизме и христианстве. Американский епископ, портрет которого здесь имеется еще в епископском облачении. Полагаю, что он успел его с того времени снять. На книжке серп и молот, и восходящее солнце. И епископ этот говорит в письме, кажется, к другому епископу или вообще к другому во всяком случае духовному лицу, следующее:
«Бог, игравший хоть малейшую роль в англо-германской войне, Версальском мире или блокаде России, для меня является не богом, а дьяволом. Если вы скажете что христианский бог не принимал в войне, — а это, конечно, относится ко всем остальным богам, — никакого участия, я отвечу, что эти явления представляют собою величайшие страдания, через которые прошло человечество за последние годы, а если он, бог, не мог или не хотел приостановить их, то зачем же в таком случае обращаться к нему где бы то ни было».
Это — трагические слова епископа, который верил в своего бога и перед которым войны и революция обнаружили ужасающие язвы бедствий, и он спрашивает: «Что, где мой бог?» Он не знал, или не хотел, или не умел? Если не знал, то он не бог. Если не хотел, то он не бог, и если не умел, — то он не бог. И он становится материалистом и атеистом, и говорит, что религия вытекает из классовой природы общества, разумеется, он не все формулирует так, как формулируем мы — марксисты, хотя дает портреты и Маркса, и Дарвина, и Ленина. И это верно. Именно, эти эпохи вулканических общественных взрывов ставят вопрос общественного и религиозного миросозерцания ребром, и мы должны этот вопрос, имея опыт нашей революции, наших страданий и бедствий, поставить перед сознанием — теоретической совестью, молодого поколения рабочего класса. Тот же епископ говорит дальше: «Если бы во главе вселенной поставить просто порядочного, честного, гуманного и умного человека, то порядок был бы гораздо лучше, было бы меньше жестокостей, кровопролитий, чем теперь». Этот вопрос есть вопрос воспитания нашей рабочей молодежи. От мастерской — ячейки, где происходит в очень еще жестоких формах и долго еще будет в тяжких формах происходить процесс нашего первоначального социалистического накопления, до всего мироздания, до места человека во вселенной, представляющего собой движимую материальную силу материального процесса! Нужно, товарищи, чтобы этот молодой рабочий помнил свой вчерашний день или вчерашний день своего класса. На это меня особенно навела книжка, — об этом скажу несколько слов, подходя к концу. — известнейшего лидера меньшевиков Дана, который представляет наиболее ярко и отчетливо мещанскую, филистерскую, мелкобуржуазную, заскорузлую природу меньшевизма. Книжка представляет собой (если бы мы были богаче, ее следовало бы переиздать в большом числе экземпляров, и всюду раздавать) выражение мещанского тупоумного высокомерия.
Этот лидер меньшевиков докладывает русской эмиграции и европейской буржуазии (ибо книжка переведена на немецкий язык и, вероятно, на другие) о том, какие у нас в тюрьмах безграмотные надписи. Безграмотность... Конечно, мы знаем прекрасно нашу российскую безграмотность, будь она проклята. Но это безграмотность нашего господствующего рабочего класса, с которой будем бороться внутри всячески, беспощадно. Но бежать от рабочего класса господину социалисту к европейской буржуазии и указывать: погляди на него, какой неумытый безграмотный!
Вся книжка наполнена этой дрянной жалкой жалобой, клеветой, ложью, перемешанной с полуправдой, но я не из-за этого ее цитирую, не из-за этого о ней говорю. А он, Дан, среди этой мещанской дребедени проводит два очень ярких факта. Он говорит о классовой гордости и о чувстве справедливости, которую он замечал у наших красноармейцев и у рабочих. Вот красноармеец рассказал ему в тюрьме, как он жил в Крыму, был мобилизован Врангелем. Жилось гораздо лучше и сытнее, чем в Советской России. Но барское отношение офицеров к рабочим и солдатам — вот чего не мог перенести, и вот ради чего он готов все простить большевикам.
Врангельский беглый солдат, который будто бы лучше кормился у Врангеля, прибежал к нам — и вот он в тюрьме в качестве стража сталкивается с меньшевиком Даном, и последний начинает его испытывать и искушать. Речей своих Дан не приводит, но мы их знаем и без того — указывает на хлеб с овсом, недопеченную ковригу и пр. и пр., а приводит, смазывая ответ солдата: «Да я был у Врангеля, там лучше кормили, но там есть бары, а тут их нет».
Второй пример: В тюрьме был красноармеец который прекрасно относился к меньшевикам и эсерам, но как-то один из эсеров, войдя в камеру, крикнул своим товарищам эсерам: «господа, идите к нам»; валявшийся на нарах красноармеец, как ужаленный, вскочил и крикнул: «не сметь». Товарищи, лучше сказать нельзя было. Добродушный красноармеец, где-то валялся, не обращая ни на что внимания; вбегает эсер, называет «господа», и красноармеец, как ужаленный, вскакивает и говорит: «я-те покажу, господа». Вот это то основное чувство, настроение, сознание, при наличии которого коммунистическая партия только и может воспрепятствовать восстановлению капитализма.
Но вот когда наш Мартов и Дан в своей новой платформе говорят, что нужно передать фабрики и заводы новым господам, это уже не то, что эсер говорит «господа» и «пожалуйте», а это говорят Мартов и Дан; «господа, пожалуйте, владейте заводами и фабриками». Вот что тут наш красноармеец скажет? Даст ли он общую камеру? Я сомневаюсь.
Это облегчит всю нашу работу, и вот поддержать, укрепить и развить в рабочей молодежи это сознание вчера угнетенного, сегодня еще страдающего, но господствующего рабочего класса — эта наша первая и основная задача.
Уступка, да, тягчайшая уступка — НЭП, но это вопрос тактический, это вопрос тактики господствующего класса, а не НЭП, как хозяин.
Тут нет бар — сказал красноармеец Дану, нет бар, и не будет их в роли господствующего класса. Рабочий класс в целом и его молодой отряд в виде вашего союза, и им, союзом, руководимые отряды молодежи перенесут это чувство вчерашней подчиненности буржуазии на те годы, которые еще остаются для уступок.
Нам, товарищи, пуще всего надо учиться, пуще всего учиться, и так как борьба будет затяжной до победы мирового рабочего класса, то учиться нам надо не наспех, а всерьез и надолго. Наука не простая вещь и общественная наука в том числе, — это гранит, и его надо грызть молодыми зубами, ибо если обстановка сейчас внутри страны тяжка, и если переходный период затрудняет понимание классовой природы государства, то на помощь должна придти обобщающая наука — и не с налета нахватать, а перешедшее в сознание, в плоть и в кровь.
И ближайшие годы будут годами учения и должны стать годами напряженной работы рабочей молодежи, как авангарда рабочего класса по воспитанию и самовоспитанию.
Та борьба, которая предстоит, чрезвычайно тяжела, она пожирает силы старшего поколения без конца. Мы все стареем, люди первого призыва. Ряды второго призыва поднялись в годы бурной гражданской войны, они учились кое-как и научились малому. Люди третьего призыва рабочего класса, т.-е. ваше поколение, вы входите в сознательную жизнь в более благоустроенной Советской Республике и не в такой лихорадочной атмосфере и учиться нужно, чтобы придти на смену старшего поколения, часть которого постепенно выйдет в тираж.
Вот почему, товарищи, вопрос о союзе молодежи есть вопрос жизни и смерти нашей страны, есть вопрос жизни и смерти нашей революции, есть вопрос судьбы мирового революционного движения. Я обращаюсь к Вам и через вас ко всем наиболее чутким, наиболее честным, наиболее сознательным слоям пролетариата и передового крестьянства с призывом: учитесь, грызите молодыми зубами гранит науки, закаляйтесь и готовьтесь на смену! (Бурные и долго несмолкаемые аплодисменты. Интернационал).